Желтые розы

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Желтые розы (старая орфография)

Желтые розы

Они находились в той опасной поре любовных связей, когда, для того, чтобы верить своему собственному счастию, людям необходино, чтобы посторонние говорили о нем. Быть вдвоем для них недостаточно; надо, чтобы кто, нибудь сказал: "их двое". В эту пору добрым людям нужен друг; злым - завистник. Первым признаком пресыщения является желание чаще глядеться в зеркало. Зачем? Потому что человеку нужен свидетель; его собственный образ - это почти третье лице. Дуэт стремится перейти в трио. Иногда он вырождается в квартет - в итальянской музыке и в легкозавязывающихся связях.

Конечно, Клементина и Робер не скучали. Скучать, разве это возможно? Ему было двадцать лет, ей тридцать и книга была очень увлекательна, хотя не он разрезал её страницы.

У ней была непреодолимая прелесть - стыдливость. Девственность, эта глупость - увы! - есть принадлежность каждого юного и неиспорченного существа; но стыдливость приобретается. Маленькая девочка, поднимающая юбку выше живота, девственна; а стыдливость - эта шутовка едва показывает кончик своей ботинки. Стыдливость наука, искусство. Она является своевременным препятствием, отрицанием, которое согласится. Она знает, что надо дать, как и до какой степени. Стыдливость есть сдержанность страсти. Женщины начинают делаться стыдливыми к тридцати годам. Девы непорочны.

Значит у Робера не было никаких причин скучать. Прибавьте к увлекательным прелестям его любовницы кустарники в цвеху, потому что дело было весною, журчание маленькой речки, поддразнивающей берега под плакучими ивами, водяную мельницу с её глухим шумом и в особенности милый, одинокий, белый домик с аспидной крышей, флюгер которой визжал и не давал спать по ночам, уютную столовую, где приятно было покушать сливок и овощей после более существенных блюд, японский будуар с бамбуковыми цыновками, покрытыми темными медвежьими шкурами, со стенами, украшенными пейзажами, и перед окном этого будуара представьте себе длинную террасу, возвышающуюся над равниной, на которой цвели отдельными кустами, похожими на золотые улыбки, миллионы желтых роз, этих роз не столько девственных, сколько упоительных, как будто бы и им было тоже тридцать лет. Прибавьте ко всем этим перечисленным нами прелестям сотни местечек, где можно было спрятаться за лиственницами в кустах, прибавьте ров, в котором журчал ручеек, и гроты, потому что тут были гроты, устроенные парижским садовником, а вы удивитесь, что Робер, прожив только три месяца в этом очаровательном уголке, уже написал своему другу Лорияву и звал его приехать на берега Адура и посмотреть, как цветет дикая яблоня.

Странно одно, что Лориян действительно приехал. Мы не станем утверждать, что он приехал собственно для того, чтобы видеть, как белеют эти маленькие цветочки, о которых говорил его друг; но - что делать! - зима была очень длинна, ночи проходили скорее медленно, нежели радостно и у самого завзятого парижанина пробуждаются счастливые мечты о южной весне, когда апрель проходит на ципочках по грязи наших улиц и бульваров. Окунуться в глупую свежесть провинции не лишено некоторой пикантности и Лориян поехал на экстренном поезде к своему другу Риберу.

Они очень обрадовались его приезду. Это понятно: эти люди в течении трех месяцев не видали никого кроме своей прислуги и стрелочника железной дороги, размахивающого красным флагом. Да и к тому же Робер и Лориян были старые друзья; детьми они играли в кегли в одной и той же коллегии, юношами они дрались из-за женщины, которую они оба любили, и после дуэли, когда тот, который уцелел, ухаживал за раненым, они, смеясь, обменялись воспоминаньями. Робер, в особенности, кроткий, как овечка, обожал своего товарища. Ужь, конечно, он написал Лорияну не для того, чтобы прервать однообразие долгого и сладкого одиночества вдвоем, не для того, чтобы заставить его полюбоваться той, которая была так хороша, так добра, так любила его; честному малому было необходимо присутствие его друга для полного счастья, и после поцелуя Клементины ему нужно было пожатие руки Лорияна.

Лориян был ослепителен. Весь Париж, первые ярусы с их ложами, в которых сияют слишком белокурые волосы, с их бенуарами, в которых смягчаются скандалы, с их креслами в оркестре, прославленными Банвиллем; последния отельския скачки, где мадемуазель Первенш прискакала первая, бульвары скучающие и движущиеся, итальянская опера, которая закрывается, и выставка картин, которая открывается, - он принес с собой все, знал все, говорил обо всем и явился чем то в роде фейерверка среди тумана их провинцияльной любви.

Но в сущности Робер был недоволен. Разве в этот день Клементина была не так хороша? Каждому хочется, чтобы его любовница была прелестна в день приезда друга. Она была очаровательна, как всегда, и, может быть, даже прелестнее, нежели когда-нибудь. Её волосы, растрепанные и почти короткие, так густы и курчавы они были, падали на её глаза каpiя, как глаза Кассандры, спускались с её носу с почти жирными ноздрями, и даже с самому преступному рту, у углов которого было слишком много складок, но который был такой розовый! Её платье было чудом искусства. Конечно, оно было белое, но облака отличаются той особенной белизною, которую самые искусные прачки не умеют придать кисее и прозрачная, несколько тугая материя, потому что прямые углы эффектны, в которую облеклась для приезда Лорияна возлюбленная Робера, отличалась именно этой идеальной белизной. Швея сказала бы нам просто, что на Клементине было надето платье из органдина, материи простой, но эффектной. Да и к тому же полные плечи и прекрасные пухленькия руки как то розово-просвечивали сквозь прозрачные волосы материи и иногда Клементина поднимала эти руки, зевая и улыбаясь. И так Робер был все менее и менее доволен. Ему казалось, что Клементина могла бы выбрать для приезда Лорияна менее прозрачное платье. Она слишком много смеялась, слишком часто показывала свои зубки, такие белые и столь любимые им и, конечно, могла бы не поднимать рук во время ребяческой зевоты и держать их скрещенными на коленях, как это принято в порядочном обществе.

Они сели за фортепияно. Кто же? Клементина и Робер? ничуть не бывало: Лориян и Клементина. О нем, о счастливце, о возлюбленном, о хозяине никто и не вспомнил и он сидел в своем углу; слушая романсы, находя в этом мало удовольствия, разсерженный.

Клементина шепнула ему на ухо:

- Твой друг очень мил.

Лориян сказал ему:

- Твоя возлюбленная очаровательна.

Но это неудовлетворяло его. Интимная жизнь втроем, о которой он мечтал, складывалась совсем не так. Он предпочел бы, - конечно, он был несправедлив, - чтобы они занимались, им немножко больше и немножко меньше занимались самими собой. Ему показалось, что между ними с самого начала было слишком много фамилиярности, слишком много условленного в обмене улыбок и, наконец, он никак не мог понять, зачем он сам торчит в своем углу на стуле, тогда как он и она там, у фортепияно - и зачем? я вас спрашиваю, - чтобы спеть глупый, смешной, нелепый романс, который он, Робер, сто раз пел с нею и гораздо лучше, потому что у Лорияна был ужасно фальшивый голос.

- О! ревнивец! разразился смехом Лориян.

Нужно сознаться, что у Робера была очень жалкая физиономия. Он принудил себя улыбнуться как можно приветливее и его лицо приняло такое глупое выражение, что Клементина, обернувшись, тоже расхохоталась.

- Он уж таким уродился, сказала она, - не следует обращать на него внимания. Вы увидите, что он разсердится на нас за то, что мы смеемся. Фи! малютка; как это нехорошо! Будете ли вы умником? Потом я прощу вам. Пойдите наберите мне большой букет роз.

Что было делать Роберу? Он отправился набирать розы. Понятно, что он и не думал серьезно сомневаться ни в верности своей любовницы, ни в честности своего друга. Он был не дурак. Он угадывал очень хорошо, что их фамильярность была просто игрой, измышленной ими, чтобы возбудить в нем ревность. Они шутили и он не хотел ни за что на свете показаться менее остроумным, нежели они.

"Хорошо! хорошо! Они меня не подденут. Последний всегда смеется лучше всех. Я очень хитер. Сегодня вечером за обедом, я докажу им, что им не удалось меня одурачить".

в нем ревность и послали его на террасу, откуда можно было видеть все, что делается в японском будуаре. Если бы он был на их месте и изобрел эту шутку, то он придумал бы что нибудь поостроумнее. Было очевидно, что его хотели проучить; но ему могли бы дать более искусный урок. Между тем, он расхаживал взад и вперед, собирая розы и бросая от времени до времени взгляд в окна будуара.

Он видел их. Они были у фортепияно и пели. Все обстояло благополучно. Однако, он уже перестал понимать, в чем дело. Теперь эффект был произведен. Он не ревновал, он выиграл пари, его можно было воротить, потому что он уже начинал скучать один на террасе.

Вдруг Клементина появилась у окна и спустила японскую стору, которая была очень плотна.

- Наконец-то! сказал он про себя; по крайней мере, это похоже на фарс. Теперь это становится смешно. Но я не вернусь в дом и сегодня вечером после обеда они останутся с длинным носом, когда я им разскажу, как я посмеялся над ними.

Он продолжал расхаживать, по террасе и рвать желтые розы.

оба должны были быть достаточно уверены в нем и такой опыт был совершенно излишним!.. Да и с тому же время шло своим чередом и эта шутка становились слишком продолжительной. Он уже целый час был на террасе среди желтых риз и, расхаживая взад и вперед, ожидал, что его позовут. Одна подробность: фортепияно смолкло.

Напрасно он боролся с самым собой, в нем зародились подозрения, настоящия, сильные подозрения. Они сговорилась сделать его смешным! Ну, это удалось им. Он ревновал. Что вы хотите? Он действительно ревновал. Напрасно подыскивал он всевозможные причины, ему страшно хотелось узнать, что делается за японской сторой. Ему надоело расхаживать два часа по террасе среди желтых риз. Надо положить конец всему этому. С его стороны было очень глупо, что он не решался войти в дом и сказать им:

- Ну, довольно шутить, будем опять болтать вместе.

Когда пришло два с половиною часа - букет желтых роз стал гримадным, - он не выдержал. Он взбежал на крыльцо, пробежал через переднюю, через столовую, прошел в три прыжка всю залу и остановился перед дверью будуара с своим большим букетом в руке.

- Нет, право, я просто болван! Вот то они посмеются! Подозревать Клементину! Клементину, которая оставила ради меня свою мать, своего мужа! Клементину, которая втечении трех месяцев мыслит одной мыслью со мной и не имеет другого горизонта, кроме моего взгляда, - которая еще сегодня утром обмокнула кусочек хлебца в то яйцо в смятку, которое я ел! Заподозрить честность Лорияна, Лорияна, который учился в одной школе со мной, которые вечно крал у меня все мои кегли, когда мы играли вместе, которых отбил у меня всех моих любовниц, Лорияна, друга, брата, моего Пилада, Лорияна, человека серьезного, человека с состоянием, с весом! Я просто глупец. Однако, мне все-таки лучше войти.

о первом представлений Аиды и o "Revue" в театре Фоли Мариньи; увидя его, остроумным, дружески приветливым, ее, доброй, сочувствующей и такой хорошенькой в её органдиновом платье, прямые складки которого смялись бы от малейшей неосторожности...

- Ах! чорт побери!

Она переоделась.