Эмилия в Англии.
Глава LII. Новый дуэт между Вильфридом и Эмилией.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Эмилия в Англии. Глава LII. Новый дуэт между Вильфридом и Эмилией. (старая орфография)

ГЛАВА LII. 

НОВЫЙ ДУЭТ МЕЖДУ ВИЛЬФРИДОМ И ЭМИЛИЕЙ.

- Не обвиняйте себя, мой Вильфрид. Эмилия была полна сожаления к нему, и сказала это своим очаровательным, звучным голосом после выразительной остановки Вильфрида.

Слова "мой Вильфрид" заставили обладателя этого имени задрожать от удовольствия. С замиранием духа он произнес: - Вы простили меня?

- Да. Вам не в чем обвинять себя. Мой голос пропал, и я не думаю, что вы виноваты в этом.

- Виноват! я виноват! простонал Вильфрид. - Но правда ли, что у вас пропал голос? Он нагнулся к ней, и, выражая свое сомнение, пристально разсматривал её прекрасные черты. - Вы говорите также... даже еще очаровательнее, чем прежде! Я не верю, что вы потеряли голос. О, простите! простите мне!

Эмилия хотела обнять его, но это невольное движение в тот же момент было остановлено предостережением женской души. Она улыбнулась, говоря: - мне так странно кажется сказать: я прощаю вас; - и желая придать этим словам еще больше значения, которое могло бы успокоить его лучше, чем самые слова, она продолжала улыбаться. Улыбка эта была особенного, притворного, условного свойства, очень милая, соответствовавшая фразе, но не чувству. Возрастающая страсть Вильфрида поскользнулась на ней. В появлении и исчезновении этой улыбки он заметил какое-то спокойствие, которое впервые пробудило в нем сомнение, действительно ли он владеет её сердцем. Если нет, то зачем же она прислала за ним? Он приписывал эту спокойную, даже холодную улыбку недостатку грации в её манерах, которые, как он вспомнил, никогда не были безукоризненны. Он начал систематично поверять свои действия; но этот человек был так устроен, что стараясь оправдать их, он еще более их осуждал; обратясь к своей слабости и двуличию, он без предварительного размышления произнес: - неужели вы еще и тогда любили меня?

Щеки Эмилии побледнели: - Пожалуйста, не говорите об этой ужасной ночи в Девоне, отвечала она.

- О! вздохнул он. - Я не об ней и говорю. Тогда вы без сомнения презирали меня.

- Нет; разве я что нибудь сказала? Я только сказала, что вы вернетесь ко мне, и больше ничего. Я ненавидела эту женщину, но не вас! о, нет!

- Значит вы любили меня?

- Не предлагала ли я работать на вас, если бы вы были бедны? И... но я не помню всего, что говорила. Сделайте милость, не говорите об этой ночи.

- Эмилия! как честный человек, я был связан...

Эмилия подняла руки. - О, замолчите! пусть эта ночь умрет в нашей памяти!

- Но могу ли я говорить о той ночи, когда вы возвращались из замка Пенарвон, и когда какой-то разбойник...? Вы, быть может, забыли о нем! Помните, что он украл у вас? Не то, зачем приехал, но то, что ему теперь дороже всего в мире? Каким образом могу я выразить?... Если бы этот венок пришлось обагрить кровью моего сердца!...

Эмилия была слишком далека от того, чтобы увлечься воспоминанием об этой сцене; но вспомнив свое смущение в то время, она удивлялась своей холодности в настоящую минуту.

- Могу ли я говорить о каскаде на мельничной плотине? спросил Вильфрид.

Её грудь тихо и тяжело подымалась, как будто сбрасывая с себя заколдованный плащ, который стеснял её дух: - я начала говорить вам об этом платье, сказала она: - то есть о графине Бранчиани. Она считала своего мужа австрийским шпионом и сказала: "он не достоин жить на свете". Все знали, что она любила его. Я видела их портреты. Мне никогда не случалось встречать лиц, которые бы, повидимому, так любили и дорожили жизнью. Графиня обладала той итальянской красотой, которая отличалась от других, как бархат отличается от шелка.

- О! неужели мне нужно пояснение такого различия? и сердце Вильфрида сильно забилось.

- Она, продолжала Эмилия: - она, все таки, я полагаю, любила его, но её отчизна была для нея святыней. Носился слух о каком-то обширном заговоре, но никто не знал, кто был в нем главным действующим лицом. Все истинные итальянцы доверяли графине Бранчиани, хотя она и посещала дом австрийского губернатора. Однажды она сказала ему: у вас есть шпион, который обманывает вас. Генерал всегда и вполне доверял графине Бранчиани. Иногда женщина бывает умнее самого демона. У него мелькнуло подозрение, что шпионом этим был её муж: я полагаю, что это он подумал, - иначе каким образом могла узнать графиня, что у генерала есть шпион? Он дал графу Бранчиани секретное поручение и большую сумму денег и в то же время учредил над ним бдительный надзор. Граф должен был отыскать главного заговорщика. При этом поручении он сказал австрийскому губернатору: - чрез десять дней вы узнаете его. Это было передано графине, и она подумала: муж мой! ты должен умереть, хотя бы от моей руки.

Рука Эмилии судорожно задрожала. Вильфрид схватил ее, но она не отвечала ему нежным, ласковым пожатием. Она просила позволения продолжать. Вильфрид сам стал просить ее об этом. Она осторожно высвободила руку, хотя Вильфриду этого крайне не хотелось.

ей своих планов; причиною этому было то, что она, посещая губернатора, могла нечаянно, словом или знаком, обнаружить, что была сообщницею в заговоре. Он хотел спасти ее от подозрений. Благородный Бранчиани! при этих словах Эмилия слегка задрожала.

- Не знаю, продолжала она: - почему мужчины всегда считают женщин такими слабыми? Граф трудился с заговорщиками, не надеявшимися еще ни на что особенное, а только замышлявшими что нибудь сделать. Графиня принадлежала к другой партии, к людям, считавшим себя недостаточно сильными, чтобы осуществить свои идеи, или, вернее, недовольно смелыми, чтобы воспользоваться удобным случаем. Как будто мы должны умирать несколько раз, как будто кровь, пролитая за Италию, проливалась даром! В одну ночь австрийский шпион последовал за графом в дом, где собрались заговорщики. Всем казалось весьма естественным, что граф должен войти туда. Но шпион, не знавший пароля, стоял на улице и слышал, как двое выходивших оттуда шопотом назначали собрание в другой раз. Это было передано графине Бранчиани, а она между тем узнала от австрийского губернатора, что её муж доставит имена заговорщиков. Ею вдруг овладела решимость: - Да поможет мне Христос и Пресвятая Дева!

Эмилия схватилась за колени, между тем как слезы градом покатились из-под сомкнутых ресниц. Это восклицание она заимствовала от своего отца, который не очень жаловал священников своей родины, чтобы вмешиваться в религиозные дела своей жены-англичанки и дочери.

- Что с вами! сказал Вильфрид, тщетно стараясь найти в этом рассказе личное применение к себе.

- Слушайте! Ах! Эмилия боролась со слезами и, когда она говорила, слезы медлеино струились по её лицу. - Я чувствую, что должна плакать. Вот что сделала графиня. Она сказала мужу, что знает о заговоре, и просила позволения присоединиться к нему, клянясь, что останется верна Италии. Он отвечал, что верит ей. О, небо! В продолжении некоторого времени она умоляла его об этом; но, щадя ее, он не соглашался. Не знаю для чего, но он объявил ей пароль к будущему митингу и прибавил, что при входе нужно показать старую золотую монету. Она наверное ласками исторгла у него это согласие; он был твердый мужчина и мог оказать сопротивление всякой женщине. Мне кажется, что он считал себя недостаточно нежным перед нею. Будь я королевой Италии, я поставила бы ему золотую статую! В назначенную ночь австрийский шпион с помощию пароля и монеты прошел вместе с заговорщиками. Сказала ли я вам, что у графини был ребенок - дочь? Она жива, и я скоро познакомлюсь с ней. Она очень похожа на мать. Девочка эта играла с няней на лестнице, когда отряд австрийских солдат вошел в нижнюю залу, и офицер, с обнаженною саблею, и с ним еще несколько человек, стали подниматься на верх своей твердой походкой - настоящия машины! Офицер нагнулся к девочке и прежде чем няня успела взять ее на руки, узнал от нея, где находился её отец. Эти австрийцы заставляют даже детей выдавать своих родителей! Они не думают, что у нас вместе с возрастом ростет и ненависть к ним. Ненависть еще не есть настоящее слово: это чувство, которое постоянно горит и кипит в моей груди. Между тем графиня вышла на площадку и увидела, в чем дело. Когда вывели её мужа, она попросила позволения обнять его. Офицер согласился. Графиня сказав ему: отойдите! прильнула к щеке мужа и прошептала: - теперь ты больше никому не изменишь! Граф Бранчиани затрепетал. Он понял, что она сделала и почему. - Спросите о преступлении, за которое меня арестовали, сказал он. Благородное лицо мужа заставило ее задрожать от ужаса. При этом австрийский офицер объявил: - граф обвинен в том, что он глава секвинского клуба. Графиня взглянула на мужа и упала к его ногам. Сердце мое разрывается. Вильфрид! Вильфрид! Вы никогда не наденете этого мундира? Скажите: никогда, никогда! Вы не пойдете в австрийскую армию... да, Вильфрид? Неужели вы захотите сделаться моим врагом? Это звери, по колена в крови, с окровавленными руками! Это чудовища! Неужели и вы сделаетесь таким же? Неужели вы захотите, чтобы я с проклятиями отворачивалась от вас, когда вы будете проходить мимо меня? Вот зачем я пригласила вас; я сделала это потому, что любила вас; из глубины души моей, умоляю вас, Вильфрид, не омрачайте тех дорогих счастливых дней, когда я знала вас! Послушайте меня: женщина, за которую вы помолвлены, совсем переменила вас... это все её дело. Окажите ей сопротивление! Подумайте обо мне хоть только в одном этом деле! Обещайте, и я уйду, и никогда ничего не буду требовать от вас. О, Вильфрид! я думаю не о том, что мы сделаемся врагами, а о том, чем вы сделаетесь. Что, если мне придется сказать самой себе: тот, который когда-то был моим возлюбленным... О! он обратился в наемного убийцу моих дорогих соотечественников!

Эмилия обеими руками закрыла глаза, Вильфрид же, пылая страстью, овладел одною из её рук и с жаром повторял; - когда-то! только когда-то?

- Когда-то, повторила Эмилия.

- Я был когда-то вашим возлюбленным? А теперь уже нет? Неужели это правда? Дорогая моя! простите меня. Я должен это говорить. Моя обожаемая! Эмилия! вы сказали: "тот, который был когда-то моим возлюбленным" - вы сказали это? Что же это значит? Неужели... неужели для меня все кончилось? Зачем же вы призвали меня сюда? Вы знаете, что я должен любить вас по гроб. Так что же: "когда-то?"

- Да. Когда-то! дыхание Эмилии прерывалось, но голос был тверд. - Да, я сказала когда-то. Вы тогда действительно были моим возлюбленным.

- До той ночи в Девоне?

- Пожалуй хоть и так.

- Но вы все еще любите меня?

- Не будем говорить об этом.

- Я вижу, вы не можете простить меня. Праведное небо! Кажется, я слышал, как вы сказали: когда-то... когда-то! Да, вы сказали это. Я никак не думал, что вы будете безпощадны ко мне... к тому, который с первого взгляда полюбил вас! с самого первого взгляда! Я и теперь люблю вас! Образ ваш всюду преследует меня. Жестокая! Холодная! Вас охраняет, о вас заботится человек, которого вы ненавидите. Вы сидите здесь, как будто можете окаменеть, когда захотите. Не наказал ли я публично этого негодяя Перикла за то, что он оклеветал вас? Не я ли этим поступком сделал его врагом своего семейства, раззорение которого находится в его руках. Разве я сожалею об этом? Нет. Я способен сделать всякое безразсудство, пролить всю свою кровь, и умереть за вас!

Вильфрид, окончательно пожав руку Эмилии, опустил ее. Рука упала на колени. Эмилия печально смотрела вниз. Выражение печали бывает самым раздражительным ответом на взрыв страсти; в сердце Вильфрида бушевала буря, когда он смотрел на нее, смотрел на Эмилию, которая сделалась такой красавицей и которая теперь отвергает его! После некоторого молчания, которого гордость Вильфрида не позволяла нарушить, Эмилия спросила, что говорил о ней мистер Перикл. Вильфрид точно обезумел, и вне себя отвечал:

- Нечто позорное!

Яркий румянец разлился по лицу Эмилии. - Вы ударили его, Вильфрид?

- Это было слишком ничтожным наказанием за его безстыдную ложь; и каковы бы ни были последствия, я повторю это, если понадобится.

- Вильфрид, я знаю, что он сказал. М -me Марини мне говорила. Было бы лучше, если бы вы не ударили его. Я не могу думать о нем, не вспоминая в то же время тех счастливых дней, когда у меня был голос. Я не могу перенести мысли, что вы ударили его. Его не за что обвинять.

Она перевела дух, чтобы сказать эту последнюю фразу, и продолжала говорить с тою простотою и ясностью, которых не могло изменить даже громогласное восклицание Вильфрида: - Что?

не помню, что было со мною в течении недельного скитальчества моего по Лондону. Мистер Пойс нашел меня ночью на пристани, в ту минуту, когда я совсем была готова броситься в реку.

У Вильфрида вырвался стон. Инстинкт Эмилии отгадал, что это будет противоядием для его возвратившейся любви, и чувствовала себя совершенно безопасною, хотя он и взял ее за руку. Теперь уже она предавалась сантиментальному чувству, между тем, как в Вильфриде ключом била страсть; Эмилия не приготовилась только к тому бреду, который он произносил. Вильфрид цаловал её сжатые руки, смотрел в её глаза. Он принимал её хладнокровие за раскаяние, её молчание за деликатность, её безпрестанно сменявшийся румянец за стыд; её особенную холодность при встрече он приписывал отягченной душе. В припадке великодушия он произнес, что прощает ее, и наконец потребовал поцелуя.

- Не трогайте меня! с ужасом вскричала Эмилия.

- Разве вы не моя?

- Вы не должны цаловать меня!

Вильфрид тотчас оставил её талию, и наружно в одну минуту сделался холодным и вежливым.

- Быть может, этому противится тот, кто занял мое место? Конечно, я обязан уважать его. Извините. Когда-то вы любили меня!

Жалкое оскорбление и глупое воодушевление Вильфрида не произвели на Эмилию никакого действия; одно только слово его навело её мысли на Мертира, и фраза последняго "оставаться непорочною" совершенно ясно представилась в её уме. Она даже не содрогнулась; и поэтому Вильфрид разсуждал, что его выстрел не попал в цель. Глядя на её профиль, он сделал ей один из тех вопросов, какие влюбленные иногда позволяют себе: - неужели другой...? Глаза окончили смысл речи.

Ряд мыслей быстро пробежал в уме Эмилии; придя к должному заключению, она громко сказала: - Я никого не люблю! - Она ни разу не цаловала Мертира, даже и не желала его поцелуя.

- Не любите? сказал Вильфрид после непродолжительной паузы. - Такая откровенность показывает, что вы очень великодушны.

Глубокая грусть заставила его потупить голову. Его искреннее чувство к Эмилии сообщалось и ей как электрический огонь.

- Скажите, что могу я сделать для вас? сказала она.

- Ничего, - если вы меня не любите, мрачно отвечал он, потом, как бы вспомнив: - да! да! Вот что. Обвенчаться со мною; обвенчаться завтра же. Вы любили меня. Я никогда не оставлю вас! Неужели вы забыли ту ночь, когда сказали мне эти слова? Эмилия! Будьте моею женою, и вы снова полюбите меня. Вы должны. Этот человек, кто бы он ни был... о Боже! зачем я такой зверь! Будьте же моею! Позвольте мне называть вас своею милою, дорогою Эмилиею! или скажите лучше просто: - "вам нечего надеяться", и поверьте, я не буду упрекать вас. Вильфрид казался решительным.

Такой резкий переход изумил Эмилию. Она прошептала: - я не могу выйдти замуж, и потом прибавила: - могла ли я знать, что у вас явится подобное желание?

изменились. Вы очаровали меня, остались этим довольны; а теперь и смотреть не хотите.

Совесть Эмилии упрекнула ее в справедливости этого обвинения, и она задрожала от минутного упоения своим могуществом. Та же самая совесть пробудила в ней опасное сожаление к своей жертве; протянув к нему обе руки и приподняв подбородок, она умоляла Вильфрида не говорить о женитьбе.

- Но вы уходите, вы бежите от меня... я не буду знать, где вы, и что делаете, сказал Вильфрид. - И вы оставляете меня этой женщине. Вы знаете, как любит она австрийцев. Выслушайте меня! Я ничего не буду просить... я только даю вам обещание, что если оставлю службу нашей королевы, то никогда не надену белого мундира. .

- О! и Эмилия глубоко вздохнула, почти не заметив условного если; она заранее соглашалась на это условие, хотя еще не слышала его исхода. Оно состояло в том, чтобы она не покидала Англии.

- Останусь!

- Клянетесь честью?

Эти вопросы служили только предлогом, чтобы приблизиться к отвечавшим губам.

- Да.

- Где бы вы ни жили? И даже иногда наедине? одну!

- Нет, если вы не намерены оказывать мне должного уважения, сказала Эмилия, сжатая в его страстных объятиях. Он тотчас освободил ее и отскочил, как ужаленный; сердце подало ему более благоразумный совет.

- Для меня уже довольно и того, если я буду знать, что вы в Англии, что вы дышете одним со мною воздухом! Если мы должны встречаться только на этих условиях, то пусть будет по вашему. Позвольте мне видеться с вами до тех пор, пока какой нибудь счастливый выстрел не избавит вас от меня.

Этот "счастливый выстрел", так обыкновенно направляемый на себя сантиментальными влюбленными, с целью попасть в самое сердце неумолимых барышен, коснулся сердца Эмилии, которое начало биться с сознанием важности данного ею обещания.

- Впрочем, нет, продолжал он, прибегнув за советом к ревности: - я не стану стеснять вашей воли! Я вовсе не желаю, в конце пьесы, иметь фигуру вашего графа Бранчиани, который, кстати, довольно странно служил и своим друзьям, и своему отечеству.

- Своим друзьям? сказала Эмилия, нахмурив брови.

- Разве он не выдал заговорщиков? Ведь он же открыл их имена.

- О! вы понимаете нас не лучше австрийцев. Он открыл имена, - да! но для того только, чтобы усыпить подозрения. Двое или трое менее других замешанные в заговор добровольно согласились, чтобы он их предал; их взяли, они признались, и направили правительство на ложный след. Граф Бранчиани состряпал блюдо из изменников... людей, не истинно преданных делу, состряпал для того, чтобы удовлетворить это австрийское чудовище. Никто не знал начальника заговора до той ночи, когда шпион проник в собрание. Разве вы не видите? - он из заговора дурных людей!

- Несчастный! отвечал Вильфрид сквозь зубы. - Мне жаль, что его разлучили с его красавицей женой!

- А мне жаль, что она живет на свете, сказала Эмилия.

Таким образом окончился их дуэт. Вильфриду нравился разговор Эмилии более своего собственного; не имея никаких привилегий, и чувствуя себя не ловко в том положении, которое и прельщало его, и мучило, он заметил, что не смеет задерживать ее долее; в ответ на это Эмилия подала ему руку. Он с видом упрека сжал поданную руку.

- И вы первая говорите это, печально отвечал Вильфрид.

- Так вы завтра напишете тому австрийскому полковнику, вашему кузену, что никогда, никогда не поедете? Да, Вильфрид?

Она попросила его передать в Брукфильде всем свою любовь.

ни передвигать, пока вы сами...

- Как вы добры, Вильфрид!

- А как вы прелестны!

У Эмилии не достало духа запретить ему поцаловать её руку; и как на этот раз на его последнюю фразу не сделано было никакого возражения, то артистическое чувство дозволило ему удалиться.