Автор: | Мид-Смит Э., год: 1916 |
Категории: | Повесть, Детская литература |
Глава XIX
Отчаяние
Для Мэри Купп осознание своей вины было особенно тяжело, потому что у нее не было даже возможности поговорить с подругой о своем тяжком грехе - Генриетта не знала истины и уверенно распространяла в школе свое дурное влияние: постепенно девочки, одна за другой, начинали считать Китти виновной. Сделать это было не очень трудно, потому что все обыкновенные девушки похожи на овец в стаде, повинующихся своему пастуху.
Мэри чувствовала себя очень несчастной. Она была в таком нервном состоянии! Как только она ложилась спать, перед ней являлось славное, благородное лицо Поля, а потом ей виделось печальное лицо Китти, так похожее на лицо Поля, - и в глазах обоих она читала упрек. Ей казалось также, что она поступила очень низко, порвав и зарыв письмо.
Клотильда Фокстил уехала в Лондон, и суд над Китти был отложен. Клотильду ожидали назад вечером, и на следующий день школьницы должны были высказать свои мнения.
В ночь, когда уехала Клотильда, Мэри не могла уснуть. Ночь была очень теплая для этого времени года. С юга надвигалась гроза: в окне уже мелькала молния, а вдали слышались раскаты грома. Мэри лежала в постели с широко раскрытыми глазами. Она никогда прежде не боялась грозы, теперь же ей было страшно, а еще она чувствовала себя одинокой. Сестры мирно спали рядом с ней. Мэри приподнялась на локте и взглянула в лицо Джени. Молния осветила личико девочки: на губах ее играла улыбка; очевидно, она была счастлива и ничего не боялась. Мэри обернулась и взглянула на Матильду - та была спокойна во сне. Мэри сильно беспокоилась, что хорошие вести от Поля могут вдруг смениться печальными. Она слышала однажды, как одна старая служанка говорила, что в чахотке больному становится гораздо легче перед смертью. Как последняя вспышка свечи, которая затем угасает. Мэри несказанно жалела, что в приливе трусости зарыла в землю письмо дорогого Поля. Как могла она расстаться с ним? Как могла выпустить из рук такую драгоценность?
И Мэри приняла решение. Она выйдет сейчас же из дома и пойдет в чащу. Она помнила место, где зарыла письмо. Надо вырвать кустик щавеля, собрать клочки бумаги и принести их домой. Она спрячет их между своими самыми драгоценными вещами и когда-нибудь склеит их. Она хочет сейчас же иметь их, иметь то, до чего дотрагивались его руки; она увидит обрывки слов, обращенных к ней. И тогда она снова будет счастлива.
Девочка соскользнула с постели, наскоро оделась, прокралась по спящему дому и вышла на воздух. Бедная Мэри была близка к тому состоянию, когда всякие правила имеют мало значения или вовсе не имеют его. Она побежала по лужайке. Гроза приближалась, но дождя еще не было, только горячий воздух дул ей в лицо. Поднявшийся легкий ветер гнал навстречу массу листьев. Она бежала все быстрее и быстрее. Как темно, как ужасно было в лесу! Лишь только Мэри вбежала в лес, она вспомнила: опасно быть там в грозу. Но она дошла до такого нервного возбуждения, что ничего уже не боялась, а хотела только во что бы то ни стало добыть клочки письма. Яркая молния осветила то место, где торчал кустик щавеля; она вырвала его, нагнулась и дрожащими руками стала искать клочки бумаги. Сверкнула новая молния, и стало ясно: маленькая могила, куда Мэри схоронила письмо, оказалась совершенно пустой. В ней не осталось ни клочка бумаги!
Раздался оглушительный удар грома; девочка в ужасе повернулась и побежала через лес к дому. Она промокла до нитки, прежде чем успела добраться до крыльца.
Мэри вошла в комнату, таща за собой плащ, с которого струилась вода. Сестры ее проснулись и сидели на постелях, бледные от ужаса.
- Мэри, Мэри! - вскрикнули они в один голос. - Где ты была?
- Не говорите об этом, - с трудом ответила девочка. - Было так жарко, что я не могла уснуть: мне необходимо было выйти на воздух... Я так несчастна.
- Ты промокла, насквозь промокла, - сказала Джени.
- О, Мэри, какая молния!
- Да, - едва выдохнула Мэри, - но это ничего не значит.
- Что ты хочешь сказать?
- Я говорю, что теперь ничего не значит, ничего не значит.
- Послушай, Мэри, не говори так, - сказала Матильда. - Знаешь, за последнее время ты стала такая странная, что я не узнаю тебя. Джени, встань с постели и достань сухую ночную рубашку для Мэри. Ты простудишься, и что будет тогда с тобой?
- Мне все равно. Совершенно все равно, - простонала Мэри.
Но Матильда и Джени оказались настойчивыми. Они заставили сестру надеть сухое белье, уложили ее в постель и укрыли. Она лежала и вся дрожала. Буря - одна из самых ужасных, разразившихся за многие годы над Мертон-Геблсом, - набирала силу.
Мэри продолжала стонать.
Испуганные сестры думали, что она лишилась рассудка.
После дурно проведенной ночи Мэри выглядела очень плохо.
Клотильда не вернулась. Накануне от нее пришла телеграмма, в которой она сообщала, что остается в городе, и просила ничего не предпринимать по известному делу, пока она не вернется. Телеграмма была адресована Елизавете. Елизавета показала ее миссис Шервуд.
- Вы сами устраивайте все ваши дела, - сказала она. - Конечно, мне хотелось бы, чтобы Клотильда вернулась завтра - нельзя же нарушать жизнь школы из-за одной девочки. Но пока я спокойно ожидаю дальнейших событий. Елизавета, напиши Клотильде и скажи от себя, что ей следовало бы вернуться завтра.
Клотильда действительно вернулась на следующий день. Она приехала около двух часов. Большинство девочек нисколько не интересовались ее внезапным отъездом. Но Елизавета с трудом сдерживала волнение.
Подруги ожидали, что Китти примет участие в уроках. По желанию Елизаветы ей не позволили оставаться дольше в уединении. Есть люди, которые открыто выражают свое горе, и ирландка Китти принадлежала к их числу. Ее личико выражало сильную печаль и еще более сильное недоумение. Почему с ней обращаются так? Что могло случиться? Когда с ней заговаривали, она отвечала своим тихим, нежным голосом. Китти старалась быть ласковой со всеми и в особенности с Мэри Купп и Мэри Дов; она хотела знать, сочувствует ли ей Мэри Дов.
В тот день Китти задумчиво ходила вдоль пруда, а иногда, заглядывая в глубину светлых вод, смотрела на золотых рыбок, весело резвившихся между кувшинками. Золотые рыбки в Мертон-Геблсе славились, потому что были необычайно крупные и удивительно красивые.
- Вот кто счастлив! - произнесла Китти своим мягким голосом.
Внезапно она обернулась. Рядом с ней оказалась Мэри Дов.
- Ты говоришь о золотых рыбках, Китти? - спросила она, подходя еще ближе.
- Да. Они так красивы. Мне хотелось бы быть рыбкой.
- О, Китти, ты хочешь быть рыбкой!
- Это кажется глупым, не правда ли? - засмеялась Китти. - Я не должна была так говорить. Я так рада, что ты все-таки разговариваешь со мной.
- Почему бы мне не говорить с тобой?
Китти улыбнулась:
- Думаю, что вообще девочки в школе очень милы. Все говорили со мной, как будто... как будто ничего не случилось. А ведь они, наверное, считают меня виноватой, Мэри?
- Может быть, мне не следует говорить с тобой об этом, - покачала головой Мэри. Сначала она сильно покраснела, потом побледнела.
- Может быть, не следует. Я жалею, что упомянула это. Я начинаю немного привыкать. Теперь уже все не так страшно. Главное - моя уверенность: я знаю, что не виновата, хотя все считают меня виноватой.
Китти отвернулась. Она слегка дрожала. Мэри молчала, но боялась, что Китти услышит, как бьется ее сердце.
- Так как ты здесь, я хочу спросить тебя о сестрах Купп, - сказала Китти после минутного молчания. - Что они, Мэри и другие сестры? Есть какие-нибудь известия о Поле?
- Да, вчера вечером пришло письмо от Поля. Ему настолько лучше, что он мог написать сам. Он писал Мэри. Мэри - его большой друг.
- Ну это не то. Джек тебе не родной брат.
- Он мне все равно что родной брат, - подчеркнула Китти. - Но я не должна думать о нем теперь.
- Почему?
- Потому что я могу расплакаться, а я не хочу этого, - объяснила Китти. - Скажи мне, что написано в письме.
- Не знаю. Мэри никому не показала его.
- Должно быть, она была очень рада, что получила.
- Да, без сомнения.
- Не думаю, чтобы она стала говорить со мной, - продолжала Китти. - Елизавета уверяет, что я должна занять свое место в школе и продолжать делать все, как прежде, пока не прояснится мое дело, поэтому я, конечно, увижу Мэри Купп. Но сделай мне большую услугу, Мэри.
- Сде... сделаю, - запинаясь, проговорила Мэри.
- Вот что. Скажи девочкам, чтобы... чтобы они не говорили со мной, если им не хочется. Скажи им, что я нисколько не буду сердиться, если они не станут разговаривать со мной, - я все пойму. Ты скажешь им?
- Да, скажу. Я скажу им.
- И Мэри Купп скажи, что я рада за Поля. Этому может радоваться даже девочка, которую она считает виновной в таком тяжком преступлении. Одного я не понимаю про Мэри.
- Чего?
- Она говорит, что видела, как я писала письмо. Не могу себе представить, как она могла видеть это, когда я не писала письма. Но если она действительно видела, как думает, то почему она не остановила меня?
- Не говори больше, - сказала Мэри Дов. - Все это так ужасно с начала до конца.
- Да, да! - согласилась Китти. - Мне не следует больше говорить, Мэри, не то я не выдержу.
Она быстро убежала, вошла в оранжерею, закрыла лицо руками и рыдала несколько минут. Две-три девочки прошли мимо и заметили Китти. Она сидела, скорчившись, бросив руку на спинку стула и уткнувшись головой в нее. Прекрасные черные кудрявые волосы закрывали ее личико. Ее поза выражала полное отчаяние.
- Право, это терзает душу, - сказала одна из девочек, - а Китти - наша королева мая! Ведь она должна была бы придумывать нам каждый день новые развлечения. Но сама страдает. Это просто невыносимо.
Девочка прошла, оживленно разговаривая со своей подругой.
- Я вполне уверена, что наша маленькая Китти не виновата, - сказала Дельфина фон Шторм.
- Это и мое мнение, - подтвердила ее сестра Маргарита.
- К чему ты спрашиваешь?! - воскликнула Маргарита. - Понятно, мы говорим о Китти О'Донован.
- Это очень печальная история, - сказала Альвина. - Видели ли вы ее в оранжерее? Она не заметила, что за ней наблюдают. Она так съежилась, как будто хотела спрятаться ото всех. Бедная овечка! Я думаю, что она не могла бы ничего лучше придумать в свою пользу, как сидеть в оранжерее, отвернув лицо, и издавать по временам рыдания, выходящие из глубины души. Она так принимает к сердцу свое унижение, так потрясена.
- Вот именно, - кивнула Дельфина. - Не будь Генриетты, произошел бы переворот в пользу Китти.
Обед только что закончился. Елизавета стояла на лестнице. Клотильда легко выпрыгнула из автомобиля, подошла к подруге и заговорила с ней. Она чувствовала, что нужно быть осторожной: никто не должен был догадываться, что она ездила в Лондон ради Китти. Мэри Купп стояла вблизи, вытирая слезы после разговора с Мэри Дов.
- Надеюсь, что ты хорошо провела время? - спросила Мэри Дов, обращаясь к Клотильде.
- Да. Очень хорошо. Ведь всегда приятно видеть папу, когда он приезжает из-за океана. Я больше года не видела его. Могу сказать, что мы славно повеселились. Вчера вечером мы были в театре, и моя мама будто снова стала юной девушкой. Джемс Томас Фокстил сказал ей: "Ты так же молода, как твоя дочь". Мама, право, так же молода.
Девочки рассмеялись. Этого и хотела Клотильда. Она не желала, чтобы кто-нибудь, кроме Елизаветы, знал истинную причину ее поездки в Лондон.
Наконец она поднялась в комнату Елизаветы.
- Позволь мне прилечь на твою постель, - попросила Клотильда. - Подобного рода поездки меня утомляют.
- Расскажи мне свои новости, как только отдохнешь, Кло, - нежно сказала Елизавета.
- Вот в том-то и дело. У меня нет никаких новостей. Я хотела вернуться вчера вечером, но папа сказал, что это безумие; поэтому я осталась, так как мне было дано разрешение поступать, как я найду нужным. Потом пришло твое письмо, и я поторопилась приехать как можно скорее. Нет сомнения, что скоро будут новости, хотя я надеялась сама привезти их.
- Тогда расскажи, что случилось, Клотильда. Я как на иголках - никогда за всю свою жизнь не испытывала такой тревоги. Что касается бедной Китти, она заболеет, если вскоре не получит облегчение.
- Да, я тоже так думаю. Мы должны собрать девочек завтра утром. Нельзя откладывать больше. Я телеграфирую папе, чтобы он поторопил Самюэля Джона Мак-Карти.
- Это кто такой? - спросила Елизавета.
- Он складывает письмо. Он может отлично восстановить его, если у него хватит времени. Он теперь в отеле "Ритц". Папа снял для него комнату, и он сидит там и не позволяет никому входить к нему. Вчера вечером он чуть с ума не сходил от отчаяния; но, прежде чем папа лег спать, Самюэль Джон Мак-Карти вдруг громко вскрикнул: "Ура! Я разобрал целую фразу". Он сидел за столом целую ночь, сидит и теперь. Чем дальше, тем ему будет легче. Надо только время, и он даст нам в руки восстановленное письмо. Такое счастье, что папа встретил его. Много лет тому назад, когда я была маленькой, они были дружны с папой... Вот как обстоит дело.
- Ну а я расскажу тебе, что случилось здесь, - сказала Елизавета. - Теперь не остается никаких сомнений. Вчера у нас была страшная гроза - я никогда, кажется, не видела такой. И кто же вышел из дома во время грозы? Я не могла уснуть и стояла у окна: смотрела на молнию. Как ты думаешь, кто прошел по лужайке в самую опасную минуту раньше, чем пошел дождь?
- Не знаю, Бетти. Продолжай. Не заставляй меня отгадывать; я так устала, что голова у меня готова разорваться на части.
- Это была Мэри Купп. Она пошла в чащу. Когда Мэри вышла оттуда, она плакала. Сегодня рано утром я побывала в чаще и видела выдернутый с корнями кустик щавеля. Бедная Мэри Купп ходила за своим разорванным письмом. Она опоздала. Стоит только взглянуть на ее лицо, чтобы понять, в каком состоянии она находится. Дело становится все запутаннее, - заключила свой рассказ Елизавета.
- Нисколько, нисколько, - возразила Клотильда. - Для меня это вполне ясно. Я почти могу рассказать все сама. По неизвестным для нас причинам виновата Мэри Купп. Она сделала это или по наущению Генриетты Вермонт, которая возненавидела Китти с тех пор, как ее избрали королевой мая, или по собственному побуждению. Но я нисколько не сомневаюсь, что тайное письмо было написано Мэри Купп.
- О, нет, это невозможно!
- Да говорю же, что Мэри Купп написала это письмо и послала его в Ирландию! Она хорошо умеет подражать чужим почеркам и потому решилась сделать это, конечно, чтобы доставить удовольствие Генриетте и развенчать Китти. Таково мое мнение. Конечно, я не могу доказать его, но глубоко убеждена, что это сделает письмо Поля Куппа. Да, вполне.
- Я смертельно устала и хотела бы поспать часок-другой, - сказала Клотильда. - Мы с мамой сидели вчера допоздна. Мы не могли лечь, когда Самюэль Джон Мак-Карти работал над этими клочками. Мы отправились в театр, но даже спектакль не интересовал меня - я все думала о Китти.
- Надеюсь, ваш друг поторопится с письмом.
- Да. Я пошлю телеграмму родителям.
- Если ты напишешь ее сейчас, - сказала Елизавета, - я отнесу ее на почту. А ты отдохни пока.
- Отличная идея, - сказала Клотильда. - А можно мне отдохнуть в твоей комнате, Елизавета? Там спокойнее, чем в моей.
- Конечно, можешь, дорогая, - сказала Елизавета, наклоняясь и целуя подругу.
Клотильда написала телеграмму матери. Содержание ее было таково, что только Елизавета или кто-нибудь посвященный в тайну могли отнести ее на почту:
"Поторопи Самюэля Джона Мак-Карти. Восстановленное письмо должно быть у нас завтра к полудню. Если нужно, попроси папу привезти его экстренным поездом. Клотильда".
- Это их подгонит, - пояснила Елизавета. - Хорошо иногда иметь дело с миллионерами.
Клотильда рассмеялась.
Елизавета отправилась в путь, спрятав телеграмму в карман. Как только она вышла из дома, ее окружили фрейлины и статс-дамы, желавшие узнать, что происходит и чем закончился разговор Елизаветы с Клотильдой.
- Узнаете все завтра, - ответила Елизавета. - Не задерживайте меня. Я очень тороплюсь.
Елизавета Решлей, казалось, никогда не теряла самообладания. Может быть, она не имела смелости Клотильды, но походила на нее твердостью, решительностью и желанием во что бы то ни стало спасти Китти.
Елизавета и не подозревала, что ее ожидает неудача. В кармане Елизаветы оказалась небольшая дырка, которой она совсем не заметила, переменив перед приездом Клотильды платье и надев чистую белую пикейную юбку. От девочек требовали большой аккуратности в одежде; они должны были сами штопать чулки и зашивать дыры. Елизавета была очень аккуратна и никак не могла предположить, чтобы в кармане ее юбки появилась дыра, достаточно большая для того, чтобы через нее мог выпасть кусок сложенной бумаги.
Но дыра существовала, и бумажка выпала через нее, а Елизавета продолжала быстро идти вперед, не подозревая о своей потере.
Какая-то деревенская девушка подняла бумагу и только что хотела догнать Елизавету, чтобы передать ей, когда встретила Мэри Купп.
- Что это такое? - спросила Мэри девушку, которая оказалась дочерью сельской швеи, иногда работавшей на сестер Купп.
- Я нашла эту бумажку на дороге, мисс. Она выпала из кармана молодой барышни, мисс Решлей. Я думаю, она идет в Мертон и бумага нужна ей.
- Я также иду в Мертон и передам бумагу, - сказала Мэри.
- Передадите, мисс? Очень благодарна вам. Если вы идете туда, это будет очень удобно для меня, потому что мать посылает меня навестить тетю Нэнси: ей ночью сделалось худо. А если мне побежать за мисс Решлей, то это отнимет у меня много времени.
- Вам не нужно догонять ее. Дайте мне бумагу. Я передам мисс Решлей.
- У меня в кармане только шесть пенсов, - сказала Мэри. - Будь у меня больше, я дала бы вам.
- Нет, мисс, мне не нужно денег. Благодарю вас и за то, что подумали обо мне, мисс.
Мэри медленно шла дальше, пока девушка не исчезла из виду. Тогда она развернула листок дрожащими руками. Да, это телеграмма. Она прочла ее: "Поторопи Самюэля Джона Мак-Карти. Восстановленное письмо должно быть у нас завтра к полудню..." Как билось сердце Мэри, когда она читала эти ужасные слова! Она так побледнела, что одну минуту ей казалось, что она лишится чувств.
Мэри прошла в сад. Она опустилась на холодную траву с открытой телеграммой в руке. В это время ей было решительно все равно, что подумают о ней. Она забыла об опасности, грозившей ей в случае, если кто-то увидит эту обличительную телеграмму.
Вскоре раздался чей-то голос:
- Мэри, какая ты странная! Я думала, что ты пошла по моему поручению в селение. Что с тобой? Что у тебя в руке?
- Тебе нельзя это видеть, нельзя! - отдернула руку Мэри. - Не трогай, Генни, это не твое.
- Я хочу видеть. Дай мне, - настаивала Генриетта и старалась забрать телеграмму у Мэри.
Генриетте это удалось, и она прочла телеграмму: "Поторопи Самюэля Джона Мак-Карти. Восстановленное письмо должно быть у нас..." Генриетта опустилась на траву рядом с Мэри.
- Да, знаю. Слишком хорошо знаю.
- Есть тут какая-нибудь опасность? - спросила Генриетта. - Я ничего не могу понять.
- Это значит, что... что мы погибли... я погибла, - задыхаясь проговорила Мэри.
Генриетта внимательно перечитала телеграмму.
Мэри объяснила.
- Послушай, уже несколько дней я догадываюсь, что ты скрываешь что-то от меня, - упрекнула ее Генриетта. - Ты должна мне во всем признаться. Если не сделаешь этого, попадешь в беду, страшную беду. А если сознаешься, то, может быть, мне еще удастся спасти тебя, но я должна знать всю правду.
- Хорошо, - обреченно кивнула Мэри, - я так несчастна, что расскажу тебе все. Хотя для тебя было бы гораздо лучше не знать этого.
- Предоставь мне самой судить об этом, Мэри Купп. Скажи мне правду, только правду.
- Сказала. Зачем возвращаться к этому?
- Мэри!
- Да, да, солгала! У меня всегда была способность, проклятая способность подражать чужому почерку. Китти совершенно не виновата. Написала письмо я. Написала, приклеила марку, указала адрес. Я написала ее почерком. О, я была уверена, что сделаю это отлично. Никто не сумел бы отличить, что это письмо написано не Китти О'Донован. Потом... потом я сама опустила его в почтовый ящик. Вот и вся история.
- Ты, Мэри Купп, сделала это?
- Да.
- Зачем?
- Ты сказала, что я... я должна помочь тебе. Ты завидовала Китти. Я подумала: нужно что-то сделать. чтобы Китти попала в беду...
- А теперь скажи, почему эта телеграмма так испугала тебя?
- Также и в моих, - усмехнулась Генриетта.
- Да, я думаю, что она ничего не скажет, потому что напугана. Знают еще мои сестры, но, странное дело, им никогда не приходило это на ум. Теперь я должна рассказать тебе о Поле - моем больном брате. Ты знаешь, что я получила от него письмо. Он так любит меня, что, кажется, и на далеком расстоянии может чувствовать мои волнения. Он писал мне в этом письме, что беспокоится за меня и чувствует, что я в тревоге; что он боится, не сделала ли я чего дурного. Он напомнил о данном ему обещании никогда не подражать чужим почеркам, так как этим я могу ввести себя и других в беду.
Вот что написано в том письме, которое восстанавливает Самюэль Джон Мак-Карти. Я разорвала его на клочки (сжечь не могла, потому что не было огня) и спрятала под кустиком щавеля. Ночью выбежала во время грозы - и ничего не нашла. Нет сомнения в том, что случилось. Клотильда съездила в Лондон посоветоваться с отцом, и какой-то Самюэль Джон Мак-Карти восстанавливает письмо. Тогда все откроется. Что теперь делать, Генриетта?
- У меня не хватает слов для того, чтобы выразить, как я ненавижу тебя.
- Я оставлю у себя эту телеграмму, - сказала Генриетта, - и пойду все обдумаю. Не воображай, пожалуйста, что я буду заботиться о тебе.
- Тогда, может быть, будет лучше, если я во всем признаюсь, - быстро проговорила Мэри.
- Да, и в славное положение ты меня поставишь.
- Нисколько, Генни: я скажу, что ты ничего не знаешь, что я только теперь рассказала тебе и ты заставила меня сейчас же сознаться. Лучше сознаться. Только это и остается мне. Все так страшно запуталось, что я не могу вынести больше. Я должна, да, я должна получить облегчение или я сойду с ума.
- Знаю, что не интересует. Знаю, что ты должна думать обо мне ужасные вещи. Что все должны это думать обо мне. Не пиши только об этом моему брату, Генни.
- Непременно напишу.
- Генни, какая ты злая! Ты хуже меня.
- И не думаю. В жизни не слышала о таком дурном, дурном, дурном поступке.
- Генни, я сделаю все, что ты хочешь. Посоветуй мне.
- Останься здесь на полчаса. Я уйду и подумаю. Боже мой! У меня ведь нет никого, с кем можно было бы посоветоваться. В какое затруднительное положение ты меня поставила! Как я доверяла тебе! Ты самая дурная девочка из всех, кого я знаю! Я всегда думала, что ты плохая, - теперь убедилась в этом. Оставайся тут, пока я не вернусь, приказываю тебе.
- Только отдай, отдай мне, пожалуйста, телеграмму! Позволь мне оставить телеграмму у себя!