Потерянный рай.
Песнь 9-я

ПЕСНЬ 9-я 

Содержание

Сатана, со своей коварной целью обойдя землю, ночью, в виде тумана возвращается в Рай и вселяется в спящего змея. Адам и Ева с восхождением солнца приступают к своим трудам; Ева предлагает разделить их так, чтобы работать в разных местах, отдельно друг от друга. Адам не соглашается, представляя опасность этого; он боится, чтобы враг, насчет которого их предостерегали, не соблазнил Еву, встретив ее одну. Ева обижается таким недоверием к ее благоразумию и твердости, и настаивает на том, чтобы идти одной, желая испытать свою силу. Адам, наконец, соглашается. Змей встречает Еву одну; его хитрое приближение к ней; сначала он смотрит на Еву, потом заговаривает с нею, в льстивых похвалах превознося ее выше всех созданий. Ева, услышав змея говорящим, спрашивает его, как достиг он человеческой речи и разума, чего не имел до тех пор. Змей отвечает, что, вкусив от плода одного дерева в саду, достиг он дара слова и разума, не владев до тех пор ни тем, ни другим. Ева просит его привести ее к тому дереву и узнает в нем запрещенное древо познания. Змей, став смелее, убеждает и хитро уговаривает ее вкусить. Ева, восхищенная вкусом плода, колеблется - поделиться им с Адамом или нет; наконец, несет ему плод и рассказывает, что убедило ее вкусить его. Адам сначала поражен ужасом, но, видя, что Ева погибла, решается из любви к ней погибнуть с ней вместе; он также вкушает плод. Последствия преступления; оба ищут, чем прикрыть свою наготу, и кончается все раздором и упреками.

Прошло безвозвратно то время, когда Бог и Ангелы были гостями Человека, беседовали с ним, как с другом, разделяя его трапезу и благосклонно внимая его свободной речи. Грустно должен я теперь настроить мой голос: со стороны Человека должен я воспеть нарушение клятвы, неверность, возмущение, ослушание! Со стороны Неба, оскорбленного человеком, - отчуждение, гнев, справедливое негодование и приговор, повергший мир в мир горестей, греха, неразлучной его тени - Смерти и Болезни, предвестницы смерти. Грустная задача! Предмет тяжелый, но не менее, а еще более героический, чем гнев сурового Ахиллеса, когда он трижды преследовал вокруг стен Трои бежавшего врага или ярость Турна¹⁴² моя покровительница, которая, предупреждая мой призыв, удостаивается посещать меня в безмолвии ночи с тех пор, как воспеваю я в своей героической песне предмет этот, давно избранный, но поздно так воспеваемый, и нашептывает мне во сне стих легкий, не рождавшийся в моей мысли.

От природы не способен я славить битвы - единственный предмет, считавшийся доныне достойным вдохновений героической музы. Великое искусство! В длинных, скучных стихах рубить вымышленных рыцарей в небывалых сражениях, между тем как благороднейшее мужество, терпение, высокие подвиги мученичества остаются невоспетыми; или описывать скачки и игры, турнирные снаряды, гербы на щитах с замысловатыми девизами, коней, попоны, пустой блеск сбруй, пьедесталы, великолепных рыцарей, устремляющихся на турнир и ристалище, пиршества в роскошных чертогах, толпу царедворцев! Могут ли подобные вымыслы, произведения ничтожного ума, прославить имя поэта или его творение!

Мне, не имеющему ни умения, ни знания, чтобы описывать эти предметы, остается предмет высочайший; он один может увековечить мое имя, если только времена слишком поздние, или суровый климат, или годы не ослабят моего полета: это легко могло бы случиться, если бы труд этот весь принадлежал мне, а не божественной Музе, которая ночною порою вверяет мне свои песни.

Солнце скрылось, а за ним и звезда Геспера, кратковременная посредница между днем и ночью, приносящая на Землю полусвет сумерек. Ночь от одного конца полушария до другого распростерла свой покров по всему горизонту, когда Сатана, изгнанный из Эдема угрозами Гавриила, изощрясь в коварстве и хитрых замыслах на погибель Человека, бесстрашно возвратился туда снова, - он презирал жесточайшую кару, какая бы могла постигнуть его за это. Наступила ночь, когда он улетел из Рая; в полночь он вернулся, обойдя всю землю. Он избегал дня с тех пор, как Уриил, правитель солнца, открыл его появление в Эдеме и предостерег охранявших его вход херувимов. Он был изгнан оттуда и, терзаемый злобой, целых семь ночей носился во мраке. Три раза обошел он равноденственный круг; четыре раза, пронесясь от полюса к полюсу, перешел оба колюра¹⁴³ и пересек колесницу ночи. На восьмую ночь он вернулся к Раю и со стороны, противоположной вратам, охраняемым херувимскою стражей, нашел, не подозреваемый ею, потаенный путь.

Сатана низвергается вместе с рекою и вместе с нею выходит, окутанный вечерним туманом. Потом он ищет места, где бы ему укрыться. Обошел он и моря, и землю. Из Эдема он устремился к Понту¹⁴⁴, к Меотийским болотам, поднялся вверх за берега Оби; оттуда спустился к южному полюсу; потом пронесся с востока на запад, от берегов Оронта до океана, загражденного перешейком Дарийским, а от него до стран, где текут реки Ганг и Инд. Так облетел он шар земной в тщательных поисках. С глубоким вниманием рассматривал он всех животных, чтобы отыскать то, которое всего способнее служить его коварным замыслам, и нашел, что змей хитрее всех земных тварей. После долгих размышлений и колебаний, он, наконец, решается; он выбирает змея как наилучший сосуд коварства, оболочку, в которую ему всего удобнее войти, чтобы скрыть свои черные умыслы от проницательнейших взоров. В лукавом змее хитрость не пробудит ничьего подозрения, - ум и коварство у него врожденны, тогда как в другом животном они покажутся подозрительными, и это проявление легко могут счесть за наваждение дьявольской силы. Итак, он решился; но печаль, терзавшая его душу, невольно вырывается в страстной жалобе:

"О Земля, как ты похожа на Небо, если еще не превосходнее его! Жилище, достойное богов! Ведь тебя созидала позднейшая мысль, преобразуя то, что уже устарело! И разве после лучшего создал бы Бог худшее!

Земное Небо, вокруг тебя вращаются другие светящиеся Небеса; но для тебя одной услужливо держат они свои яркие светильники, свет над светом! На тебе одном, кажется, сосредоточивают они все священное влияние своих благотворных лучей! Как на Небе Бог есть средоточие всего и в то же время все Собой обнимает, так и ты, будучи средоточием этих миров, получаешь с них дань. Не в них самих, а в тебе проявляется их плодотворная сила: в травах, растениях, в благороднейших породах, которые постепенно совершенствуются в формах, чувствах, понятиях, пока все это не соединится в высшей степени в Человеке. С каким восторгом пробегал бы я твое пространство, какую радость, если бы радость была мне доступна, доставляло бы мне это очаровательное разнообразие долин и холмов, рек, лесов, равнин! Пробегал бы я землю и моря, берега, увенчанные лесами, горы, пещеры, ущелья! Но нигде, нигде не нахожу я себе убежища! Чем больше вижу я вокруг себя радостей, тем сильнее чувствую свои внутренние страдания, терзаемый вечным, мучительным противоречием: все прекрасное становится для меня отравой, и на Небе состояние мое было бы еще хуже. Но нет, ни здесь, ни в Небе не ищу я жилища, иначе как полным властелином Верховных Небес. Не надежда найти облегчения моих страданий привела меня сюда; нет, я хочу других сделать такими же, как я сам, хотя бы за это пришлось мне страдать еще более. В одном беспощадном разрушении находят отраду мои мысли. Если погублю я того, для кого создано было все это, или вовлеку его в то, что послужит к его невозвратной гибели, все окружающее последует за ним, тесно с ним связанное в счастье и гибели. Так пусть же все гибнет! Пусть в природе царствует разрушение! Мне, мне одному из адских сил будет принадлежать вся слава: в один день уничтожу я то, что Он, величающий Себя Всемогущим, творил шесть дней и ночей беспрерывно! И кто ведает, когда Он задумал Свой план, хотя, быть может, не ранее, как в ту самую ночь, когда я освободил от низкого рабства чуть не половину ангельских сил, убавив сонмы Его поклонников. Он хотел отомстить, возместить свою потерю; но истощилась ли вся Его былая сила, так что Он не мог создать новых Ангелов, если только когда-нибудь были они Его созданием, или, чтобы оскорбить нас более, решил Он заменить нас существом, сотворенным из праха, возвеличить его, несмотря на низость происхождения, и наделить его небесными дарами, похищенными у нас! Он исполнил то, что задумал.

Он сотворил Человека, устроил для него весь этот великолепный мир, нарек его властителем земли, назначенной ему жилищем. О какое унижение! Ангельские крылья поработил Он на служение ему; пламенных херувимов назначил служить ему на земле, быть его стражей. Я страшусь этих неусыпных взоров, и чтобы укрыться от них, под покровом ночного тумана крадусь во тьме по лесным чащам, обыскиваю каждый кусок, не попадется ли под ним спящей змеи, чтобы скрыть в ее бесчисленных изгибах и себя, и свои черные умыслы.

величию! Но до чего не унижается честолюбие и мщение? Кто стремится на верх могущества, должен уметь и опускаться так же низко, выносить самые унизительные положения. Мщение, сначала столь сладкое, вскоре становится горьким для самого мстителя! Но пусть так: я на все решаюсь! Лишь бы удар мой направлен был верно, и если не попал выше, пусть поразит, по крайней мере, того, кто теперь возбуждает мою ненависть, - этого нового любимца Неба, это создание персти, этого сына досады, созданного Творцом из праха нам в поругание. Итак, ненависть да будет за ненависть!"

Сказал и, подобно черному туману, растилающемуся по земле, по чащам сухим и влажным продолжает свои ночные поиски в местах, где всего скорее мог найти змея. Наконец, находит его: он крепко спал, свернутый в лабиринте колец, в середине которых спрятана была его голова, наполненная тонкими хитростями. Будучи невинным, он еще не скрывался в страшной тени мрачных пещер, но, не чувствуя и не возбуждая страха, спокойно спал на свежей траве. Дьявол входит в него через рот, овладевает его грубым инстинктом, входит в мозг его, в сердце, и дает ему силу разума. Но он не потревожил сна змея и, скрытый в нем, ждал приближения утра.

Уже начинало светать; озарились священным светом влажные цветы Эдема, испарявшие утренние благоухания, все, что дышит воссылало с великого алтаря природы безмолвную хвалу к престолу Творца и угодные Ему ароматы. В эту минуту вышла из своей кущи человеческая чета и присоединила словесное благодарение к хору созданий, лишенных дара слова. Окончив молитву, супруги наслаждались ароматом и свежестью утра, потом стали совещаться, как лучше разделить все возрастающий труд их: и точно, работы было так много, что она превосходила силы двух созданий, обрабатывавших столь обширный сад. Ева первая говорит мужу:

"Адам, как бы ни украшали мы этот сад, исполняя приятный труд, обрабатывая эти деревья, цветы, растения, но, пока еще много рук не будут помогать нам, работа будет только расти от наших усилий. Все, что в течение дня подрежем мы лишнего, поддержим подпорками, в одну или две ночи, как бы насмехаясь над нашим старанием, разрастается с прежней роскошью, стремясь к первобытной дикости. Дай мне совет или выслушай, какая мысль пришла мне: разделим работу; ты иди туда, куда выберешь, или где нужнее твоя забота, иди, обвей жимолость вокруг той беседки, направь побеги плюща, который опутал все ветви; а я в другой стороне, там, где растут розы с миртами, найду себе работу до полдня. Когда целый день мы работаем вместе, постоянно друг возле друга, удивительно ли, что взгляды, улыбки, разговоры, вызываемые каким-нибудь новым предметом, прерывают нашу работу, и хотя мы начинаем ее рано, но она не спорится; так подходит час вечерней трапезы, вовсе не заслуженной нами".

На это Адам нежно отвечает: "О, единственная Ева, единственная моя спутница, несравненная, существо самое дорогое для меня в мире! Прекрасно твое намерение, прекрасно то, что ты думаешь, как лучше исполнить работу, назначенную нам здесь Богом; я нахожу твое рвение похвальным: ничем женщина не может украсить себя более, как заботой о домашнем благе и поощрением мужа к полезному труду. Однако Господь не возложил на нас такого строгого труда, чтобы мы не могли уделить минуты для отдыха во время пищи или разговора между собою (пищи ума), не смели бы обменяться нежным взглядом или улыбкою (улыбка есть принадлежность разума), которая не дана животным и есть пища любви, одной из высочайших целей человеческой жизни. Не для тяжелого труда создал Он нас, но для удовольствия, всегда согласного с разумом. Поверь, общими силами мы легко защитим от одичания тенистые рощи и дорожки на всем пространстве наших прогулок, и уже не далеко то время, когда нам будут помогать юные руки. Впрочем, если быть постоянно вместе утомляет тебя, я мог бы согласиться на короткую разлуку; иногда одиночество есть самое лучшее общество, и после разлуки свидание еще слаще. Но меня тревожит другое сомнение: я боюсь, чтобы вдали от меня не постигла тебя опасность. Помнишь, какое мы получили предостережение, какой злой враг завидует нашему счастью, безвозвратно потеряв свое, как хитрым нападением намеревается навлечь на нас позор и несчастье. Он, верно, где-нибудь вблизи алчно следит за нами в надежде уловить удобную минуту для исполнения своей цели, минуту, когда он увидит нас порознь. Когда мы вместе, ему не удастся опутать нас своими сетями, так как мы всегда подадим друг другу быструю помощь. Главная его цель - отвлечь нас от верности Богу или нарушить супружескую любовь, которой он, может быть, завидует более всего. Таковы ли его намерения или еще хуже, не удаляйся от верного бока, давшего тебе жизнь и всегда готового на защиту и помощь. Когда жене угрожает опасность или бесчестье, всего спокойнее и приличнее ей быть подле мужа; он всегда защитит ее или разделит с ней худшую участь".

"Сын Земли и Неба, Властелин всей Земли! Я знаю, что есть у нас такой враг, что ищет он нашей гибели; ты сам говорил мне об этом, и я слышала слова Ангела, когда он уходил; я только что вернулась, когда закрывались цветы в ту вечернюю пору, и стояла позади в тенистом уголке. Но чтобы ты мог сомневаться в верности моей Богу или тебе, потому что есть враг, который может искусить ее, этого я не ожидала от тебя услышать. Насилия с его стороны ты не можешь бояться; мы не подвержены смерти, страданиям; ни то, ни другое не может нас коснуться, мы отразим их. Тебя, без сомнения, страшит его коварство: ты боишься, чтобы он хитрым обманом не обольстил меня, не поколебал моей любви и верности! О, Адам, как могли родиться в твоей душе подобные мысли? Как мог ты думать так дурно о той, которая так дорога тебе?"

Адам кротко успокаивает ее такими словами: "Дочь Бога и Человека, бессмертная Ева, я знаю, непорочна ты и невинна! Я советую тебе не удаляться от моих глаз не от недоверия к тебе, но для избежания самой попытки, замышленной нашим врагом. Обольститель, хотя бы и потерпел неудачу, всегда оставляет как бы тень бесчестия на том, кто подвергался его соблазну, как бы заставляя предполагать, что он не считал веру того достаточно твердою, чтобы устоять против искушения. Ты сама пришла бы в негодование и гнев, увидев намерение оскорбить тебя, хотя бы попытка и осталась бесплодной. Итак, не пойми превратно моей заботы охранить тебя от оскорбления, угрожающего тебе, если ты будешь одна. Как ни дерзок враг, едва ли посмеет он напасть на нас обоих вместе; если же и осмелится, то первое нападение сделает на меня. Не пренебрегай его коварством и злобой: хитер должен быть тот, кто сумел соблазнить Ангелов. Не считай также излишнею мою помощь: твои взоры возбуждают все мои душевные силы; в твоем присутствии я становлюсь мудрее, бдительнее, сильнее, даже телесная сила увеличилась бы во мне, если б то было нужно. Стыд быть побежденным или униженным в твоих глазах придал бы мне непобедимое мужество. Отчего же ты в моем присутствии не испытываешь того же чувства и не хочешь, чтобы твоя добродетель подвергнулась испытанию при мне, лучшем свидетеле твоей победы?" Так говорил Адам, исполненный супружеской любви и семейной заботы; но Ева подумала, что он сомневается в ее искренней вере; опять нежным голосом она возражает:

"Если нам назначено жить в тесном пространстве, где нам всегда угрожает враг хитростью или насилием, и не дано одинаковой силы обороняться против него, если бы он встретил нас порознь, можем ли мы быть счастливы в вечном страхе несчастья? Однако несчастье не есть еще предшествие греха: если враг осмелится соблазнять нас, добродетель наша будет оскорблена, это правда, его сомнением в ней, но бесчестие от этого оскорбления падет не на нас, а на него самого: зачем же нам избегать его или бояться? Напротив, мы заслужим вдвое более чести, поборов его козни, и приобретем душевный мир и милость Неба, свидетеля этого дела. И что такое верность, любовь, добродетель, если они не подвергались испытанию, никогда не выдерживали борьбы без посторонней помощи? Не будем напрасно обвинять премудрого Творца, будто Он дал нам такое несовершенное счастье, которое не одинаково ограждено от опасности - вместе мы или порознь. Если так, непрочно же наше счастье! То Эдем, подвергнутый таким опасностям, не был бы для нас Эдемом".

На это Адам отвечает ей с жаром: "О, Женщина! Все прекрасно так, как определила тому быть Всевышняя воля; из творческой руки Создателя не вышло ничего несовершенного; нет никаких недостатков в Его творениях и тем менее в человеке, или в том, что должно быть охраной его блаженства - охраной от внешней силы. Опасность заключается в нем самом, но в его же власти отклонить ее. Зло не может его постигнуть без его воли, но эту волю Бог создал свободной. Кто покоряется разуму, тот лишь свободен; разум же он создал здравым, но строго повелел ему постоянно бодрствовать, чтобы ложная наружность добра не ввела его в заблуждение, и он, в свою очередь, не направил бы ложно воли к нарушению строжайшего завета Господня. Ты видишь, не недоверие, но нежная любовь побуждает меня часто остерегать тебя; ты же остерегай меня. Тверды мы, но можем уклониться от истинного пути; разум, обольщенный благовидной целью врага, забыв внушенное ему строжайшее бдение, невольно может поддаться обману. Итак, не ищи искушения; лучше избегай его, что будет для тебя гораздо легче, если ты не будешь отдаляться от меня: испытание само придет, не нужно его искать. Если ты хочешь доказать свою твердость, докажи прежде свое послушание. Кто будет судьею твоей твердости, кто засвидетельствует о ней, если не будет свидетеля искушения? Но если ты думаешь, что враг, скорее, неожиданно нападет на нас обоих, чем на одну тебя, когда ты так предостережена против него, иди: оставаясь здесь против воли, ты все равно была бы далеко. Иди, в твоей врожденной невинности, призови всю твою добродетель, ищи в ней опоры, - Творец исполнил Свой долг перед тобою; исполни твой".

"Итак, ты позволяешь; я иду тем охотнее после такого предостережения, особенно после твоих последних слов: ты сам рассудил, что искушение может постигнуть нас обоих, когда мы менее всего будем ожидать его, и менее всего, быть может, готовы будем к защите. Не думаю, чтобы такой гордый враг напал сперва на слабейшую сторону; но если бы он решился на это, тем позорнее будет для него отражение."

С такими словами она нежно освобождает свою руку из рук мужа, и, подобно лесной нимфе, Ореаде или Дриаде, спутницам Дианы, направляет легкие шаги к рощам. Но легкостью, величием поступи она превосходила богиню Делоса¹⁴5, хотя не была вооружена, как та, колчаном и луком, но лишь садовыми орудиями, которые были сделаны при помощи простого, невинного искусства, не знакомого с силой преступного огня¹⁴⁶, или были принесены Ангелами.

¹⁴⁷ или на Помону, бежавшую от Вертумна, или на Цереру в цвете лет, когда та не была еще матерью Прозерпины, рожденной от Зевса. Долго с восторгом провожал ее Адам пламенным взором; но еще более хотелось ему, чтобы она осталась. Несколько раз он повторяет ей просьбу возвратиться скорее; она обещает к полдню быть в куще, все приготовить к полуденной трапезе и следующему за ней отдыху.

О, злополучная Ева, как обманывалась ты в своем возвращении! О преступное дело! С этой минуты нет для тебя в Раю ни сладких яств, ни безмятежного отдыха! Среди благовонных цветов, в прохладной тени скрыта западня; адская злоба грозит пресечь тебе путь или отослать тебя по нему обратно, лишенную невинности, верности, блаженства.

Да, с первым проблеском утра, Враг, в образе змея, вышел из своего убежища и пустился на поиски туда, где всего скорее мог встретить чету, заключавшую в себе весь род человеческий, его добычу, цель его мщения. Он искал их в рощах, в полях, там, где всего живописнее раскинулись группы цветов и деревьев, рассаженных ими в местах любимых прогулок; на берегах источников, у ручейков, журчащих в тени деревьев. Он искал их обоих, но желал, чтобы ему удалось встретить Еву одну; он желал, но не смел надеяться на столь редкий случай, как вдруг, сверх всякого чаяния, желание его исполняется: он подстерегает Еву одну; она стояла в покрове душистого облака, наполовину скрытая в цветах. Вокруг ее густо рдели пышные розы; она часто наклонялась, приподнимая и давая опору нежным стебелькам каждого цветка, головки которых, хотя роскошно испещренные пурпуром, золотом, лазурью, уныло опускались, не имея подпоры. Ева нежно подвязывает их гибкою миртою, не помышляя, что сама она, прекраснейший из всех цветков, также нуждается в поддержке, что лучшая опора ее так далека, и так близка гроза! Враг приближается к ней; много прополз он тропинок под тенью статных кедров, пальм, сосен, то явно и смело, то скрываясь среди цветов или в чаще густо переплетенных кустарников, окаймлявших с обеих сторон дорогу и насаженных тут рукою Евы. Не могли сравниться с этим очаровательным местом ни сказочные сады Адониса, воскрешенного богами, ни сады знаменитого Алкиноя, принимавшего у себя сына престарелого Лаерта¹⁴⁸, ни чудные те сады, где мудрый царь проводил сладостные часы с прекрасной египтянкою, своею супругой.

чистым воздухом деревень и веселых сельских ферм, все доставляет ему наслаждение: он вдыхает аромат злаков и душистого сена, запах стад и ферм; всякий сельский вид, всякий сельский звук приводит его в восхищение; если же, подобно легкой нимфе, пройдет мимо прекрасная дева, все, чем он так восхищался, в его глазах еще более украшается ею; но сама она все превосходит, все прекрасное соединяется в ее взорах. С таким же восторгом взирал змей на эту цветущую местность, очаровательное убежище Евы в такой ранний час утра, в таком одиночестве. По небесному облику она была похожа на Ангела, но женственность придавала ей еще более нежности. Ее невинная кротость, каждое движение, полное прелести, вдруг побеждают всю злобу Сатаны, сладко усыпляя в нем ярость жестокого намерения, которое привело его сюда. Дух зла становится на минуту чужд зла; в этот короткий промежуток он чувствует себя до глупости добрым, - вражда, коварство, ненависть, зависть, мщение, все было обезоружено в нем. Но адское пламя, всегда бушующее в его груди, не дает ему покоя в самом Раю; оно скоро лишает его блаженного чувства и увеличивает его терзания. При виде счастья, не существующего для него более, лютая ненависть пробуждается в нем с новою силой, и все свои злобные мысли он выражает так:

"О мечты, куда завлекли вы меня! Какой сладкий обман очаровал меня до того, чтобы мог я забыть, зачем пришел сюда! Не любовь привела меня, не надежда вместо Ада вкушать здесь наслаждения Рая, нет, ненависть, надежда разрушить все счастье, кроме счастья разрушения; все другие радости для меня потеряны. Итак, надо пользоваться счастливым случаем, который улыбается мне теперь. Я вижу женщину... она одна, - вот самая удобная минута для нападения. Мужа нет с нею; я далеко обозрел всю местность, здесь поблизости его не видно. Его высший ум, сила, гордое мужество внушают мне более опасений. Хотя он создан из земного праха, но, по могучему сложению его членов, это не ничтожный соперник; и он еще неуязвим, а я подвержен боли! Так унизил меня Ад в сравнении с тем, чем был я на Небе, так ослабили меня адские муки! Прекрасна, божественно прекрасна женщина! Она достойна любви богов, но не страшна мне, хотя красота и любовь внушают страх, если не приближаться к ним с заклятой ненавистью, ненавистью тем более ужасной, что она должна быть искусно скрыта под видом любви. Вот мой путь, - он приведет ее к верной гибели". Так говорит враг человечества, вселившийся в змея (ужасный жилец!), и направляет путь к Еве, не пресмыкаясь по земле волнообразными изгибами, как это было позже, но стоя на хребте, служащим основанием целому лабиринту извивающихся одно над другим колец. Он подвигается подобно башне; высоко поднятая голова его увенчана гребнем; подобны карбункулам его очи; лоснящаяся шея с зеленовато-золотистым отливом гордо выпрямляется среди плавно скользящих по траве кольцеобразных изгибов. Красив, привлекателен был его вид: никогда потом не бывало подобного змея; не равнялся с его красотою ни тот змей Иллирии, в которого превратились Кадм и Гармония¹⁴⁹, ни тот, в которого вошел бог Эпидавр, ни те змеи, в образе которых видели Юпитера Аммонского или Капиталийского: одного с Олимпией, другого - с матерью Сципиона, славы Рима. Сначала идет он косвенным путем, как бы желая, но боясь приблизиться прямо. Так искусный кормчий направляет в разные стороны паруса и руль своего судна, когда оно приближается к устью реки или мысу, где ветер крутит туда и сюда капризные волны. Так змей беспрестанно меняет движения, игриво извивает свои кольца, желая привлечь взоры Евы. Погруженная в работу, она слышит шорох листьев, но не обращает на это внимания: привычны ей были забавы всех животных, более послушных ее голосу, чем превращенное стадо голосу Цирцеи¹⁵⁰. Тогда змей приближается к ней смелее, но вдруг останавливается, как бы пораженный восторгом. Несколько раз он раболепно преклоняет перед нею великолепный свой гребень, свою красивую, блестящую шею и лижет землю там, где стояла Ева. Нежная, немая его ласка привлекает, наконец, взоры Евы; она смотрит на его игривые движения. Сатана, радуясь, что смог привлечь ее внимание, змеиным ли языком, или волнами воздуха, так начинает коварное искушение: "Владычица мира, не удивляйся, если может что-нибудь удивлять тебя, потому что одна ты достойна удивления! Но более всего прошу тебя, не вооружай презрением твоих очей, небес кротости, не гневайся за то, что я один здесь с тобою, приблизился к тебе и так ненасытно на тебя смотрю без трепета перед твоим величественным челом, еще более величественным в этом уединении. О, прекраснейший образ прекрасного Творца! Все живущее созерцает тебя, все покорено тебе, все с восторгом обожает твою небесную красоту! Вся вселенная должна тебе поклоняться! Но здесь, в затворничестве этой дикой пустыни, среди животных, бессмысленных зрителей, которые и в половину не способны понять все, что есть в тебе прекрасного, кто видит тебя, кроме одного человека? Что же значит один, когда ты могла бы быть богинею среди богов, когда бесчисленные Ангелы должны поклоняться и служить тебе, окружая тебя блестящею свитой!" Так льстил искуситель; таков был его приступ; слова его проложили себе путь к сердцу Евы, хотя она дивится голосу змея; наконец, в замешательстве, так говорит ему в ответ: "Что это значит? Человеческая речь, человеческая мысль в устах животного! Я думала, что первого, по крайней мере, лишены все твари, которых Бог в день создания сотворил немыми, не дав им способности речи. Насчет последнего я еще сомневаюсь, часто в их взглядах, поступках выражается большой разум. Тебя, змей, я знала как хитрейшую из полевых тварей, не одаренную, однако, человеческой речью. Повтори же это чудо, поведай мне, как, будучи бессловесным, получил ты способность говорить, и отчего из всех животных, которых ежедневно здесь вижу, ты выказываешь мне больше всех дружбы? Говори! Подобное чудо достойно внимания".

Лукавый искуситель отвечает на это: "Царица этого прекрасного мира, блистательная Ева! Не трудно мне сказать все, что ты потребуешь, - когда ты повелеваешь, все должно повиноваться тебе. Сначала я был таким же, как все прочие твари, пасущиеся на попираемой ими земле; мои мысли были также презренны и низки, как моя пища; я имел понятие только о пище и различии пола; ничто высокое не было мне доступно. Однажды, блуждая в полях, нечаянно увидел я вдали чудесное дерево, обремененное плодами дивного цвета с блеском пурпура и золота. Я приблизился, чтобы посмотреть на него: аромат, разлившийся от его ветвей, сильно возбудил во мне голод; не пленял так моего вкуса ни запах сладчайшего укропа, ни запах молока, когда вечерней порою течет оно из переполненных сосцов коз и овец, между тем как их малютка, резвясь, забывает сосать их. Я решился, не медля, удовлетворить свое сильное желание - отведать тех чудных яблок: голод и жажда (могуч их голос), возбужденные ароматом соблазнительного плода, так сильно меня к тому побуждали. Я быстро обвился вокруг мшистого ствола: ветви начинались высоко от земли, - достать до них мог бы только твой рост или Адама. Все другие животные столпились около дерева, томимые тем же желанием, и завистливо смотрели на плоды, но не могли достать их. Достигнув середины дерева, где так близко и заманчиво висели они в обилии, я срываю их, вкушаю, утоляю ими голод. До этой минуты никакая пища или напиток не доставляли мне подобного удовольствия. Насытившись, наконец, я вскоре почувствовал в себе чудную перемену: дух мой вдруг просветлел разумом, и вслед затем получил я дар слова, хотя наружный вид мой не изменился.

в твоем божественном образе, в лучах небесной твоей красоты. Нет красы равной твоей или хотя бы близкой к ней. Твоя красота привлекла меня сюда, хотя, может быть, я тебе докучаю; я пришел, чтобы лицезреть тебя и с благоговением поклониться тебе, справедливо названной владычицею всех тварей, Царицею мира". Так говорил Дух зла устами хитрого Змея. Ева, изумленная еще более, неосторожно отвечает:

"Змей, твои чрезмерные похвалы заставляют сомневаться в силе плода, испытанной тобою первым. Но, скажи, где растет это дерево? Далеко ли отсюда? Господь насадил в Раю множество разнородных деревьев; мы многих еще не знаем; нашему выбору предоставлено такое обилие плодов, что множество из них не тронуто нами; они висят на ветвях, не подвергаясь порче, в ожидании, пока не народятся люди, чтобы собрать их; тогда более многочисленные руки помогут нам."

Хитрый змей, радуясь, спешит ответить: "Царица, путь не далек и не труден. Оно там, за миртами, посреди равнины, на берегу ручья, после той рощицы цветущих бальзамов и мирты. Если позволишь мне быть твоим путеводителем, я приведу тебя скоро."

"Веди!" - сказала Ева.

Коварный вожатый, прямо возвышаясь на хребте, спешит к злодеянию. Надежда высоко поднимала сиявший от радости гребень. Так блуждающий огонь, рожденный скоплением тяжелых паров, сгущенных ночным холодом, от движения воздуха вспыхивает пламенем; часто, говорят, зажигает его злой Дух. Блуждая, обманчивым светом он сбивает с дороги ночного путника; тот испуганно следует за ним в болота и топи, а нередко и в пропасти, в глубокие пучины, которые поглощают его, и он гибнет вдали от всякой помощи. Так, сияя пагубным блеском, ужасный змей обманом ведет Еву, нашу легковерную праматерь, к заповедному дереву, корню всех наших несчастий. Увидев дерево, она говорит своему путеводителю:

"Змей, мы напрасно шли сюда; этот путь был для меня бесполезен, хотя я вижу здесь чрезмерное обилие плодов. Чудесна их сила, если так подействовала на тебя, но пусть вера в нее остается при тебе. Мы не смеем ни вкушать плодов этого дерева, ни прикасаться к ним: так повелел Бог: это единственная заповедь, изреченная Его устами, - во всем остальном мы вполне свободны; единственный наш закон - наш разум".

"Как! - коварно возражает искуситель, - Бог не позволил вам вкушать всех плодов здесь, в саду, провозгласив вас владыками всего на земле и в воздухе?"

На это Ева, еще не ведая греха, отвечает: "Мы можем вкушать все плоды в этом саду, кроме одного: показав нам это прекрасное дерево среди сада, Господь сказал нам: "Не вкушайте его плодов, не прикасайтесь к ним, или вы умрете".

Едва окончила она свой краткий ответ, как искуситель, становясь отважнее, принимается за новый план нападения. Он представляется полным рвения и любви к человеку; негодует на несправедливость к нему, волнуется, горячится; потом поднимается с достоинством, как бы готовясь говорить о важном предмете. Так в древности, в Афинах или свободном Риме, где так процветало красноречие, теперь умолкшее, знаменитый оратор, защищая благо отчизны, стоял, безмолвно погруженный в думу; между тем вид его, осанка, малейшее движение приковывали внимание слушателей, прежде чем он открывал уста; иногда, как бы в порыве своего рвения за правду, пропуская замедляющее вступление, он прямо приступал к своему предмету. Так искуситель, в волнении, встает, выпрямляется и восторженно произносит:

"О священное, мудрое и дающее мудрость Растение, мать всех познаний! Да, я чувствую в себе твою силу; она меня просветляет, я не только проникаю в начало вещей, но открываю даже высочайшие пути, как бы ни считались они премудры! Царица вселенной! Не верь тем страшным угрозам: вы не умрете. И что может причинить вам смерть? Этот плод? Он даст вам жизнь, дав знание. Взгляни на меня, я прикасался к тому плоду, вкушал его; однако, дерзнув искать высшего удела, я не только жив, но живу еще более совершенной жизнью, чем было предназначено мне судьбою. Может ли быть закрыто Человеку то, что открыто Животному? Может ли Бог воспламениться гневом за столь ничтожный проступок? Скорее, не похвалит ли Он вашего неустрашимого рвения, когда увидит, что страх смерти, которой Он угрожал вам, - что бы такое ни была эта смерть, - не отклонил вас совершить то, что должно возвести вас на высшую степень блаженства, открыть вам познание добра и зла! Добра! Что может быть справедливее? Зла?.. Если оно существует в самом деле, почему же не знать его? Тогда легче его избегнуть. Бог не может вредить вам и оставаться правосудным: если в Нем нет правосудия, Он не Бог; тогда Он не может требовать ни страха, ни послушания. Самый ваш страх смерти должен удалить от вас всякую боязнь. Для чего же это запрещение? Для того, чтобы запугать вас, для того, чтобы вы поклонялись Ему, оставаясь в уничижении и невежестве. Он знает, что в тот день, когда вы вкусите от этого плода, очи ваши, столь ясные, а на самом деле темные, просветятся и откроются вполне: вы станете подобны богам и, как они, узнаете добро и зло. Так должно быть по сравнению со мною: вы будете богами, как я стал Человеком - внутренно я обладаю человеческим духом. Если из животного я сделался человеком, вы из людей превратитесь в богов.

боги, чтобы Человеку не сравняться с ними с той минуты, когда он разделит их божественную пищу? Боги первородны и, пользуясь этим преимуществом, заставляют нас верить, что все происходит от них. Я сомневаюсь в этом. Почему же эта прекрасная земля, согреваемая солнцем, рождает всего так много, а они что делают? Ничего. Если они все создали, кто же вложил познание добра и зла в это дерево, и отчего всякий, кто вкусит его плода, мгновенно, без их позволения, достигает мудрости? Чем же оскорбляет Человек Бога, достигнув знания? Чем может ваше знание повредить Ему? И если все зависит от Него, то может ли это дерево сообщить вам что-либо противное Его воле. Не зависть ли это? Но разве зависть не может обитать в небесных сердцах? Все эти причины и много еще других доказывают, как необходим для вас этот прекрасный плод. Земная богиня! Сорви его и вкушай без боязни".

Он окончил; слова его, исполненные коварства, нашли слишком легкий доступ в сердце Евы. Пристально смотрит она на плод, один вид которого полон соблазна, а в ушах ее все раздаются звуки тех слов, таких убедительных, внушенных, кажется ей, разумом и истиной. Между тем полуденный час приближался, а с ним вместе и голод; чудесный аромат плода возбуждает его еще сильнее; она уже не противится искушению сорвать и вкусить его, устремляет на него взоры, горя желанием; однако сначала она останавливается на минуту, задумывается и так рассуждает сама с собою: "Велика твоя сила, в том нет сомнения, лучший из плодов! Хотя ты запрещен человеку, но возможно ли не удивляться тебе! Так долго заповеданный, при первом прикосновении к тебе, немому языку ты даровал красноречие; бессловесной твари вложил ты дар слова, чтобы разглашать твою славу. И Тот, Кто заповедал нам тебя, не скрыл от нас твоей чудотворной силы, назвав тебя древом познания, познания как добра, так и зла. Он запретил нам вкушать тебя, но Его запрещение возвышает твою цену, открывая нам, какие блага ты сообщаешь и то, чего нам недостает. Неведомым благом владеть нельзя; или владеть им, не ведая его, все равно, что не обладать им вовсе. Наконец, что запрещает Он нам? Знание? Он запрещает нам благо! Запрещает нам быть мудрыми! Такие запреты не могут связывать, если смерть налагает на нас оковы, к чему служит нам свобода нашего разума? В тот день, когда вкусим от этого прекрасного плода, мы умрем: таков приговор!.. Змей разве умер? Он вкусил и жив; он приобрел познание, и говорит, и рассуждает, и мыслит, будучи прежде бессмысленным. Неужели смерть придумана для нас одних? Неужели нам запрещен плод познания и предоставлен животным? Животным он не воспрещен, как видно! Но отчего же эта тварь, первая вкусив его, не скрывает ревниво своего нечаянного открытия, а доверчиво, с радостью спешит дружески поделиться с человеком доставшимся ей благом? Это друг человека, без обмана и хитрости. Чего же страшусь я? Или, лучше сказать, в моем неведении добра и зла, как знать, чего мне страшиться более: Бога или смерти, закона или кары? Здесь конец всех сомнений. Этот божественный плод, пленяющий вкус и зрение, обладает силою даровать мудрость. Что же удерживает меня сорвать его и насытить и тело и душу?"

Сказала и в злополучный час протягивает к плоду безрассудную руку, срывает, вкушает его! Земля содрогнулась от боли; Природа, потрясенная до основания, глубоко вздохнула; все ее творения повторили этот горестный стон, чувствуя, что все погибло! Виновный змей скрылся в чащу; бегство было легко: Ева вся предалась вкушаемому плоду, ничего не замечая вокруг. С таким наслаждением, казалось, не вкушала она еще никакого плода, был ли в нем действительно такой вкус или она воображала это, упоенная надеждою знания. В мыслях своих она представляет себя уже близкой к божеству. Она неумеренно, с жадностью вкушает плод, не ведая, что вкушает смерть. Насытясь, наконец, словно опьяненная вином, восторженная, самодовольно выражает так свою радость:

"О совершеннейшее, могучее, драгоценнейшее из всех райских деревьев, благословенной своей силой дающее мудрость! Ты было в неизвестности, в презрении; прекрасные плоды твои висели напрасно, будто созданные без всякой пользы; но с этого дня тебе будет посвящена моя первая забота; каждое утро с песней, с должной тебе хвалою, буду облегчать я твои роскошные ветви, обремененные обилием плодов, которые ты щедро всем предлагаешь. Между тем, питаемая тобою, я созрею в мудрости, уподоблюсь богам, которым все открыто, хотя они завидуют другим в том, чего не могут дать сами. Если бы сила, заключенная в тебе, была их даром, ты не росло бы здесь. И этим опытом обязана я тебе, мой добрый наставник; не последовав за тобою, я оставалась бы в неведении. Ты открыл мне путь к Мудрости, дал мне проникнуть в глубину таинственного ее святилища.

Может быть, мой поступок останется тайной: Небо так высоко и далеко отсюда; с такой вышины можно ли ясно видеть все, что происходит на земле? Может быть, другие заботы отвлекли неусыпное внимание великого нашего Законодателя, спокойно восседающего среди соглядатаев, которыми Он Себя окружил. Но как явлюсь я к Адаму? Открыть ли ему перемену и разделить с ним свое блаженство? Или лучше нераздельно, одной владеть могуществом знания? Тогда я пополню то, чего недостает моему полу: Адам полюбит меня еще нежнее, я сделаюсь равною ему, а, может быть, в ином даже выше, от чего бы я не отказалась, так как низший может разве быть свободен? Да, это было бы прекрасно!.. Но что, если Бог видел все, и меня постигнет смерть? Как, меня не будет! Вместо меня Адам найдет другую жену, другую Еву? Он будет наслаждаться с нею счастьем, а я обращусь в ничто! Одна эта мысль хуже смерти! Нет, прочь все сомнения, я твердо решила: Адам должен разделить со мною и блаженство и горе: я так горячо люблю его, что с ним готова встретить все смерти - жизнь без него я не считаю жизнью".

напитка богов, нектара.

Адам, между тем, с нетерпением ожидал свою подругу. Он сплел гирлянду из любимых ее цветов, чтобы украсить ее косы и увенчать ее сельские труды, как жнецы коронуют свою царицу жатвы. Он мысленно представлял радость свидания, ждал новой отрады после столь долгой разлуки. Однако какое-то тяжелое предчувствие томило его сердце; он часто чувствовал, как оно замирало. Он идет навстречу своей подруге в ту сторону, куда она пошла, когда они расстались утром. Дорога эта вела к дереву познания. Недалеко от него он встречает Еву: она только что отошла от дерева и держала в руке ветку с чудными плодами; покрытые нежным пухом, свежие, они точно улыбались на ветке и разливали аромат амврозии. Она спешит к Адаму. Лицо ее просит о прощении, но она сейчас же спешит оправдаться, с такою смятенной речью обращаясь к Адаму:

"Тебя удивляет, Адам, мое долгое отсутствие? Как я без тебя тосковала! Вдали от тебя так долго тянулось время! Впервые испытала я тоску любви, но это не повторится более! Никогда не придет мне мысли испытывать то, чего, неопытная, я сама безрассудно искала - мучений разлуки с тобою! Но удивительный случай задержал меня, ты будешь поражен, услышав о нем.

Дерево это не опасно, как нам говорили, предостерегая вкушать его плод, открывающий будто бы путь к неведомому злу; напротив, в нем заключена божественная сила: он открывает глаза, делает богами тех, кто его вкусит! Действие его уже было испытано. Мудрый змей, не подверженный такому стеснению как мы, или, не повинуясь ему, вкусил плода; однако он не умер, как угрожали нам, но с той минуты приобрел дар слова, человеческие чувства и удивительный разум; он так убедил меня своим красноречием, что я также вкусила того плода. Действие его оправдало мои ожидания: глаза мои, омраченные прежде, прояснились, дух мой возвысился, сердце стало дальновиднее, я возросла до Божества. Но для тебя больше стремилась я к этой высокой ступени; без тебя я готова ее отвергнуть; блаженство только тогда для меня блаженство, когда ты разделяешь его со мною; без тебя оно будет мне тягостно, ненавистно! Вкуси же и ты; пусть соединяет нас одинаковый жребий, одна любовь и радость! Вкуси, иначе неравенство разлучит нас; ради тебя я готова отказаться от божества, но будет уже поздно, - Судьба не допустит этого". Так Ева с оживлением рассказала свою повесть, но пылавшие щеки невольно выдавали ее смятение. Адам же, услышав о роковом проступке Евы, в испуге стоит неподвижный и бледный; ужас леденит кровь в его жилах, отнимает все силы; ослабевшая рука роняет гирлянду, сплетенную для Евы, и рассыпались увядшие розы. Стоял он долго безмолвный и бледный; наконец, сначала мысленно говорит сам с собою:

"О, прекраснейшее из созданий, последнее и лучшее из всех Божьих творений, Существо, в котором соединено все, что могло быть создано святого, чистого, прекрасного, нежного, чарующего для взора и мысли! Неужели ты погибла! Так мгновенно погибла! Неужели утратила ты невинность и честь и обречена на смерть! О, как могла ты нарушить строгую заповедь, как осмелилась святотатственно коснуться священного, заповеданного плода? Проклятая, неведомая тебе хитрость врага обманула тебя, и меня погубила вместе с тобою! Мое решение - умереть с тобою! Могу ли я жить без тебя? Могу ли забыть сладостные беседы и любовь, сливавшую наши сердца так нежно? Могу ли я пережить тебя и одиноким бродить в этих диких лесах! Хотя бы создал Бог другую Еву, хотя я отдал бы другое свое ребро, горе лишиться тебя никогда не изгладилось бы из моего сердца. Нет, нет, я чувствую, узы природы влекут меня к тебе: ты плоть от моей плоти, кость от моей кости; твоя судьба и моя должны быть нераздельны в счастье и в горе!"

"На какой отважный поступок решилась ты, смелая Ева! Ты подверглась бы страшной опасности, взором одним пожелав священного плода, на котором лежит святой завет, а ты осмелилась вкусить его, когда запрещено даже прикасаться к нему! Но кто вернет прошлое или переделает то, что сделано? Никто, ни Бог Всемогущий, ни Судьба. Но, может быть, ты и не умрешь; может быть, теперь поступок твой не так страшен после того, что плод был ранее вкушен змеем; оскверненный им, он, может быть, уже потерял свою святость, сделался обыкновенным плодом ранее, чем ты его вкусила. Но и змей не умер от него; он остался жив; ты говоришь, он достиг высшей степени жизни, стал подобен человеку. Сильное доказательство в нашу пользу: значит, мы, вкусив этого плода, достигнем соразмерной высоты, будем богами или ангелами - полубогами. Не допускаю я также мысли, чтобы Бог, премудрый Творец, хотя Он и угрожает нам этим, действительно решился уничтожить нас, превосходнейших Своих созданий, так высоко одаренных им, поставленных владыками всех Его творений, которые, будучи созданы для пас, тесно связанные с нашей судьбою, неизбежно должны погибнуть вместе с нашим падением! Неужели Бог из Творца сделается разрушителем! Будет создавать и пересоздавать, напрасно теряя время на труд! Не соединимо это с понятием о Боге; хотя Он властен произвести новое творение, но нас неохотно решится Он уничтожить! Он не захочет, чтобы торжествующий супостат сказал: "Ненадежная судьба любимцев Божиих; кто может угодить Ему? Сначала погубил Он меня, теперь уничтожил человеческий род; чья очередь будет после? Нельзя давать врагу такую пищу к насмешке. Но, будь что будет, я неразрывно соединил свою судьбу с твоею, пусть один приговор постигнет нас обоих. Если смерть соединит меня с тобою, смерть будет для меня жизнью. Так непреодолим в моем сердце закон природы, влекущий меня к моему собственному существу, моему собственному "я" в тебе! Все, что ты - мое: существование наше не может быть разделено; мы - одно существо, одна плоть. Лишиться тебя значит лишиться своей собственной жизни!" Так говорит Адам; Ева отвечает ему: "О, с какой славой выдержала испытание твоя беспредельная любовь! Какое блистательное доказательство! Какой высокий пример! О, Адам, как я хочу подражать тебе, но, далекая от твоего совершенства, могу ли я равняться с тобою, я, гордящаяся происхождением от твоего ребра. Какое блаженство для меня, когда ты говоришь, что мы - одна душа, одно сердце! И как трогательно доказал ты это теперь: ты решаешься разделить мою вину, преступление даже, если может быть преступлением вкушение чудного плода, - страшась, чтобы смерть или худшее, чем смерть, не разлучило нас, так нежно соединенных любовью! Могущество этого плода (благо всегда рождает благо, непосредственно или случайно) дало мне счастье видеть доказательство твоей любви, которая иначе никогда, может быть, не проявилась бы с такою силою! Если бы я была уверена, что мой смелый поступок повлечет за собою то, чем нам грозили - смерть, я бы одна претерпела самую жестокую кару и не стала бы убеждать тебя. О, скорее бы умерла я одна, но не решилась бы склонить тебя на поступок, могущий погубить твой покой, особенно после такого беспримерного доказательства твоей искренней, верной любви ко мне. Но, напротив, я ощущаю совсем иные последствия: не смерть, а усиленную жизнь, новые надежды, новые радости; глаза мои просветились, вкус стал божественно тонок: что прежде доставляло удовольствие моим чувствам, теперь кажется мне тяжелым, грубым. Поверь моему опыту, Адам, вкуси смело, а страх смерти предай ветрам".

Сказав это, она заключает Адама в объятия и плачет тихими слезами радости. Какое торжество для нее видеть такую возвышенную любовь, которая ради нее готова подвергнуться небесному гневу, смерти. В награду (достойная награда столь безрассудной слабости) она щедрою рукою дает ему с ветки красивые, соблазнительные плоды. Адам, не внимая голосу совести, вкушает. Он знал, к чему ведет преступление, он не был обманут; его покорила ласка и очарование женщины.

Опять в муках содрогнулась земля до глубочайших своих недр, опять издала стон вся Природа. Потемнело Небо и, гремя глухими перекатами грома, проливало горючие слезы о совершении первородного греха, источника смерти. Адам ничего не замечает, насыщаясь запретным плодом. Ева не страшится повторить преступление. Наконец, оба, словно опьяненные молодым вином, безумно предаются веселью. Они воображают, что божество уже окрылило их, и готовятся с презрением оставить землю. Но обманчивый плод оказал совсем иное действие: в них разожглись плотские желания. Адам стал бросать на Еву сладострастные взгляды, она отвечает тем же. Оба горят страстью: Адам такою речью возбуждает Еву к страстным ласкам: "Ева, теперь я вижу, как правилен и изящен твой вкус, не последнее свойство мудрости, потому что в каждое наше суждение мы прибавляем и чувство вкуса, и небо считается хорошим судьею. После того, как ты сегодня угостила меня, я уступаю тебе всю честь. Сколько потеряли мы наслаждений воздержанием от чудного плода; до этой минуты мы не знали настоящего вкуса. О, если все запретное так приятно, жаль, что вместо одного дерева нам не запрещено десяти. Но, пойдем; это восхитительное яство так освежило нас и зовет нас к наслаждению. Никогда, с той минуты как я впервые тебя увидел, и ты, украшенная всеми совершенствами, стала моей женою, никогда красота твоя не зажигала в моей крови такого желания владеть тобою; так очаровательна ты в эту минуту! О благодетельная сила чудесного дерева!"

Говоря так, он шутливо и нежно глядит на Еву: она поняла его взгляды; заразительным огнем горят ее очи. Адам берет ее за руку; она, не противясь, идет за ним к тенистому дерну, над которым раскинулись зеленым шатром густые ветви деревьев. Цветы были их ложем: фиалки, ландыши, гиацинты, царские кудри, самое мягкое, самое свежее лоно земное. Так упивались они всею роскошью наслаждений, всеми восторгами любви, запечатлев ими взаимную вину, стараясь забыть в них грех, пока сон, наконец, не склонил их, утомленных, негою.

Проснулись они усталые, точно после бессонной ночи, взглянули друг на друга и увидели, как открылись их очи и как омрачилась душа! Невинность, подобно завесе ограждавшая их от познания зла, исчезла. Взаимная откровенность, врожденная прямота души, честность, все покинуло их, оставив во всей наготе виновного стыда, покрывшего их теперь; но этот покров обнажал их еще более.

Так исполин колена Данова, могучий Самсон, проснулся без сил в вероломных объятиях филистимлянки Далилы. Подобно ему, и наши прародители проснулись нагие, лишенные всех добродетелей. Терзаясь стыдом, безмолвные, долго сидели они словно в онемении; наконец, Адам, убитый стыдом не менее Евы, с усилием произносит:

"О, Ева, в недобрый час преклонила ты ухо к словам лукавого гада. Кто бы не научил его подражать человеческому голосу, но он сказал правду о нашем падении и солгал, обещая, что мы возвысимся! Правда, глаза наши открылись, мы узнали теперь добро и зло, - добро погибло, зло приобретено!

лицах наших сохранились следы нечистой страсти, этого обильного источника зол, следы стыда, худшего из зол! Да, добро погибло для нас!.. Как предстану я пред лицом Бога и Ангелов, которых некогда встречал я с таким радостным восторгом? Небесные образы ослепят наши земные очи, не способные теперь переносить их лучезарного блеска! О, зачем не могу я жить одиноко в дикой пустыне, в глубине дремучего леса, куда непроницаемые вершины высочайших деревьев не пропускали бы ни света звезд, ни одного луча солнца, широко распространяя свою тень, черную как ночь! Сосны, кедры, покройте меня бесчисленными вашими ветвями: спрячьте меня навеки от божественных взоров!.. Однако, подумаем, как в этом плачевном состоянии скрыть друг от друга самую неприличную наготу нашего тела, заставляющую нас стыдиться всего более. Широкие, мягкие листья какого-нибудь дерева, сшитые вместе и опоясанные вокруг наших чресл, могут прикрыть те части, чтобы Стыд, этот новый пришелец, который будет теперь преследовать нас постоянно, не укорял нас в нечистоте". Так советует Адам; они идут вместе в глубину леса; скоро они выбрали смоковницу, - не того ради, что славится своими плодами, а дерева, известного в наши дни индийцам в Малабаре и Декане. Оно простирает кругом многочисленные длинные ветви, которые, изгибаясь, склоняются до земли, пускают корни и, словно дочери, растут вокруг материнского дерева. Под тенью этих колоннад, увенчанных высоким сводом, идут аллеи, где раздается эхо. Часто индийский пастух, скрываясь от зноя, ищет в них прохлады и сквозь отверстия, прорезанные в густой листве, наблюдает за пасущимся стадом.

Они нарвали этих листьев, широких как щит амазонки, и, употребив все искусство, соединяют их и опоясывают ими чресла. Тщетный покров! Он не может скрыть их преступления и удручающего их стыда! О, куда девалось целомудрие их первозданной наготы! Таким Колумб, в позднейшее время, нашел первобытного американца; опоясанный поясом из перьев, в нагом виде, дикий, бродил он среди лесов на островах и тенистых прибрежьях.

поднялась страшная буря. Гнев, ненависть, недоверие, раздор потрясали их дух, некогда обитель мира и тишины, теперь - добычу смятений и колебаний. Рассудок перестал действовать, воля не повиновалась ему; их поработила чувственность, которая, несмотря на свое низкое происхождение, завладела царством разума, требуя верховной власти. В этом беспорядочном состоянии души, с тревожным взором, непривычным голосом продолжает Адам прерванную речь: "Зачем не послушалась ты моих слов, зачем не осталась со мною, как я просил тебя о том, когда в это злополучное утро пришло тебе, не знаю откуда, непонятное желание бродить одной. Мы были бы счастливы по-прежнему; теперь же мы лишены всех благ, наги, опозорены, несчастны! О, с этой минуты да не приходит никому мысли испытывать верности, требуемую от него долгом! Кто сам нетерпеливо ищет испытания, - уже начинает падать."

Ева, оскорбленная таким упреком, восклицает: "Какие жестокие слова произнесли уста твои, Адам! Ты приписываешь наше несчастье моей слабости или, как ты говоришь, моему безрассудному желанию бродить! Но, кто знает, и в твоем присутствии какое зло могло бы постигнуть меня, а, может, и тебя самого? Будь ты при искушении, там или здесь, ты сам не мог бы открыть хитрости Змея по его речам. Не зная никакой причины к вражде между нами, можно ли было думать, что он хочет зла, ищет нашей погибели? Неужели я всегда должна быть неразлучна с тобою? Тогда уже лучше было оставаться при тебе неодушевленным ребром! Но, если так, зачем же ты, моя глава, решительно не запретил мне идти, предвидя, как ты говоришь, что я иду на такую опасность? Ты слишком слабо сопротивлялся, ты мне позволил, одобрил мое намерение и проводил меня с лаской. Если бы ты был тверд, непреклонен в твоем отказе, ни я бы не согрешила, ни ты вместе со мною".

"Это ли твоя любовь? Это ли награда моей любви к тебе, о, неблагодарная Ева! Любви, не изменившей тебе, когда ты уже погибла, а я не был виновен? Я мог бы наслаждаться бессмертным блаженством, но добровольно решился умереть с тобою. И теперь ты обвиняешь меня, говоришь, что я был причиной твоего преступления? Ты находишь, что я не довольно строго останавливал тебя? Что же я мог еще сделать? Я предупреждал тебя, увещевал, предсказывал опасность, напоминал о тайном враге, подстерегающим нас каждую минуту. Идти далее, значило бы прибегать к насилию, но уместно ли насилие над свободной волей! Чрезмерная самоуверенность увлекла тебя. Одно из двух: или ты надеялась не встретить опасность, или искала случая со славой выдержать испытание. Может быть, я и сам заблуждался, чрезмерно восхищаясь тем, что казалось в тебе столь совершенным; я думал, что зло не смеет коснуться тебя. О, как раскаиваюсь я в этом заблуждении; оно было причиной моего преступления! И ты, ты обвиняешь меня! Вот что ожидает всякого, кто, слишком доверяя достоинствам женщины, представляет ей господство. Она не терпит противоречия, а если ее постигнет несчастье, когда она представлена самой себе, она же первая обвинит слабость и снисходительность мужа."

Так, в взаимных укорах, проводили они бесплодные часы; ни один не сознавал себя виновным и, казалось, конца не будет их тщетным распрям.

Примечания

¹⁴² Нептун преследовал греков за то, что Одиссей ослепил его сына, одноглазого Циклопа Полифема. Юнона была врагом Энея и троянцев вообще за то, что Парис отдал золотое яблоко не ей, а Венере. На Цитерском острове находился храм Афродиты (Венеры); Эней был сын этой богини и троянца Анхиза.

¹⁴³

¹⁴⁴ Понт - древнее название Черного моря; Меотийские болота - Азовское море. - Оронт, река в Сирии, вливается в Средиземное море. Дарийский перешеек - теперешний Панамский перешеек.

¹⁴⁵ Делос, месторождение Дианы, богини охоты. Ореады - горные нимфы; Дриады - лесные нимфы.

¹⁴⁶ По мифологии, Прометей похитил у Юпитера огонь и принес его людям; поэтому, вероятно, Мильтон называет здесь огонь "преступным".

¹⁴⁷

¹⁴⁸ Сын Лаерта - Одиссей; Алкиной, царь феактов, известен в Одиссее своими роскошными фруктовыми садами и виноградниками. Адонис, по греч. миф., прекрасный юноша, который был так нежно любим Афродитой, что, когда он умер, то, по неотступной просьбе этой богини, Зевс согласился, чтобы Адонис только часть года проводил в подземном царстве, а остальное время жил на земле.

¹⁴⁹ Кадм, герой греческой мифологии, и супруга его Гармония были в глубокой старости превращены в змей. Эпидавр или Эскулап - бог врачевания; посланный в Рим во время моровой язвы, он вошел в этот город в виде змея. Юпитер, как передают мифы, находился в сношениях с матерью Сципиона Африканского, принимая вид змея. Олимпия, жена Филиппа Македонского и мать Александра Великого, которого, по существующему мифу, она будто бы зачала от Юпитера Аммонского, являвшегося в виде огромного змея.

¹⁵⁰ Цирцея - знаменитая волшебница.