Ребенок в доме
(Старая орфография)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Ребенок в доме

РЕБЕНОКЪ ВЪ ДОМЕ.

Гуляя въ жаркiй день, Флорiэнъ Делиль встретилъ беднаго старика и, такъ какъ показался онъ усталымъ отъ дороги, помогъ ему нести ношу часть разстоянiя. И когда этотъ человекъ разсказывалъ о себе, то случилось, что онъ назвалъ местность, маленькiй поселокъ вблизи отъ большого города, где Флорiэнъ прожилъ свои детскiе годы, но где онъ больше никогда не бывалъ; и кончивъ разсказъ, онъ продолжалъ свой путь, утешенный. А ночью, точно въ благодарность за его милосердiе, явились Флорiэну те места во сне, и сонъ этотъ заменилъ ему тончайшую работу памяти; съ величайшей отчетливостью предстало передъ нимъ все прежнее, только было оно, какъ это часто бываетъ во сне, немного приподнято надъ действительностью и надъ простымъ воспоминанiемъ. Подлинный образъ техъ местъ, особенно же дома, въ которомъ жилъ онъ ребенкомъ, - видъ техъ дверей, техъ оконъ и печей, даже запахъ, какой былъ тамъ въ воздухе, - не покидалъ на некоторое время его сонъ; но только были краски на стенахъ и на полу какъ-то гармоничнее, только особенные, более нежные отсветы и тени бежали по угламъ, по закругленнымъ комнатъ, и только казались изящнее скромныя резныя украшенiя. Онъ проснулся со вздохомъ при мысли о томъ, что почти тридцать летъ легло между нимъ и теми местами, но еще съ трепетомъ счастiя отъ этого волшебнаго света, который былъ тамъ на всемъ точно улыбка. И произошло такъ, что случайный сонъ былъ именно нуженъ ему, чтобы исполнить одинъ намеченный замыселъ: заметки о некоторыхъ вещахъ изъ исторiи своей души, - изъ того хода внутренняго сложенiя, которымъ каждый изъ насъ становится постепенно самымъ собой. Съ этимъ виденiемъ, такимъ ласковымъ для него и светлымъ, сталъ думать онъ о себе, какимъ былъ тогда, и какъ росло тамъ его сознанiе. Лучше всего могъ онъ проследить постепенное развитiе души въ этомъ полуодухотворенномъ доме, где суждено было ей жить, который поистине сделался ея неотъемлемой частью, по тому закону, что окружающiе предметы входятъ такимъ важнымъ слагаемымъ въ детскую жизнь. Внешнее и внутреннее сплетается въ ней въ одну неразъединимую ткань, - наполовину это оттенки, черты и особенности домашнихъ красокъ и формъ, дерева и кирпича, наполовину же, чистая душевная пряжа, которая приходитъ Богъ знаетъ откуда. Въ этомъ сне своемъ онъ виделъ домъ, садъ и ребенка, который тамъ жилъ, и тамъ онъ отгадывалъ, по крайней мере, главныя теченiя ветровъ, игравшихъ имъ некогда, такъ познавалъ онъ первый этапъ своего духовнаго путешествiя.

"Старый домъ", какъ всегда называлъ его Флорiэнъ, говоря о немъ впоследствiи (такъ делаютъ все дети, которыя помнятъ переездъ достаточно рано, но не слишкомъ рано для того, чтобы это отметило целый перiодъ въ ихъ жизни), былъ действительно стариннымъ домомъ. Французское происхожденiе его обитателей, - отъ Ватто, стариннаго придворнаго художника, чья кокетливая картина еще висела тогда въ одной изъ комнатъ, - могло объяснить то изящество и ту красивую белизну, которая тамъ во всемъ преобладала; белы были занавеси, диваны, белой была окраска стенъ, и такъ нежно играли на ней перемены света и тени. Темъ же можно было объяснить и снисхожденiе къ высокому тополю въ саду, дереву по большей части презираемому англичанами, но которое любятъ французы, заметившiе особенную свежесть въ шорохе его листьевъ при ветре; малейшее колебанiе воздуха заставляетъ ихъ журчать, какъ текущiя воды.

Низкая, по старой моде, деревянная обшивка обходила вокругъ всехъ комнатъ и шла вверхъ по лестнице съ резными перилами и темными углами; на середине лестница приводила въ большому окну съ гнездомъ ласточекъ подъ карнизомъ; старая груша въ цвету виднелась сквозь него въ конце апреля на фоне лазури, а подъ ней такъ свежъ и душистъ бывалъ сокъ упавшихъ плодовъ каждую осень. На следующемъ повороте стоялъ шкафъ, и на глубокихъ его полкахъ хранился лучшiй фарфоръ. Маленькiя ангельскiя головки выступали вокругъ камина въ детской. А на самомъ верху дома, надъ чердакомъ, где бегали въ сумеркахъ белыя мыши, где была неизвестная, безконечная страна чудесъ и детскихъ сокровищъ, всякихъ стеклянныхъ бусинокъ, все еще душистыхъ флаконовъ отъ духовъ, обрывковъ цветного шелка и другого хлама, - надъ всемъ этимъ была обнесенная решеткой площадка на крыше, откуда открывался видъ на далекiя колокольни. Ибо домъ, какъ я уже сказалъ, находился вблизи отъ большого города, откуда часто подымались надъ вьющимися флюгарками гряды клубящихся облакъ и дыма, тронутая солнцемъ или грозой. Но ребенокъ, о которомъ я пишу, даже любилъ туманъ изъ-за розоваго оттенка, который ложился отъ него на трубы, изъ-за белыхъ лучей, которые лились сквозь него въ летнее утро на вышку и на мостовую внизу. Ибо ошибочно предполагать, что чувство прекраснаго у детей зависитъ отъ изысканности, отъ особеннаго подбора вещей, которыя они видятъ, хотя это можетъ быть и верно для большинства изъ насъ въ позднейшiе годы; вначале мы все до известной степени смотримъ еще внутрь себя, и ребенокъ съ безпредельнымъ наслажденiемъ находитъ различные оттенки своего чувства и въ техъ белыхъ и розоватыхъ отсветахъ, которые ложатся сквозь дымъ на обыкновенныя домашнiя постройки и въ золоте одуванчиковъ, растущихъ у самыхъ стенъ, где все истоптано, если нетъ лучшихъ помощниковъ въ его поискахъ красоты.

училъ ребенка называть ихъ его знавшiй по-латыни отецъ, когда онъ былъ еще съ нимъ. Часто потомъ Флорiэнъ возстановлялъ основу своего усложненнаго жизнью душевнаго склада и часто думалъ, что тому дому онъ обязанъ многими тонами чувства, столь обычными для него впоследствiи, темъ особеннымъ освещенiемъ, въ которомъ вещи наиболее естественно ему представлялись. Путники на дороге идущiе въ городъ или изъ города, тени на улицахъ, внезапное дыханiе соседнихъ садовъ, особенная праздничность хорошихъ дней и особенное унынiе непогоды, которое соединялось въ его представленiи съ некоторыми гравюрами большой семейной Библiи; прохлада темныхъ, похожихъ на пещеры лавокъ вокругъ высокой церкви и те головокружительныя, винтовыя лестницы, которыя уходили вверхъ, къ колоколамъ и голубямъ, - цитадель мира въ царстве суеты, - все это действовало на детское воображенiе, и позже всякiй разъ такiя картины и такiе эпизоды повергали его въ давно знакомую задумчивость, которая и стала будто необходимой частью его душевной ткани. Отсюда также могъ Флорiэнъ проследить и свою постоянную склонность къ особому роду порядочности и благородства, къ "достоинству", говоря буквально, въ жизненномъ обиходе, связанному въ его представленiи съ бледными обитателями городовъ; это чувство сделало его подверженнымъ какому-то совершенному удовлетворенiю при виде изящества и строго-обдуманной красоты некоторыхъ вещей и некоторыхъ людей, съ какими онъ впоследствiи встретился на путяхъ своей жизни.

Такъ ребенокъ, о которомъ я пишу, жилъ тамъ тихо; такъ служилъ ему мiръ вещей, когда онъ сиделъ каждый день у окна, где висела клетка съ птицей, и мать учила его читать, удивляясь легкости, съ какой онъ учился и живости его памяти. Благоуханiе маленькихъ цветиковъ липы сеялось на нихъ сквозь воздухъ, какъ дождь, и казалось, что все медленнее и медленнее движется время, сливаясь съ жужжанiемъ пчелъ, и, наконецъ, оно почти останавливалось после iюньскаго полдня. Какъ незначительны кажутся намъ сейчасъ впечатленiя отъ вещей, которыя насъ окружали, насъ касались, мимо насъ мелькали въ дни ранняго детства. Какъ неизгладимо, открываемъ мы после, поразили они насъ; въ какихъ капризныхъ и пленительныхъ сочетанiяхъ запечатлелись они на белой бумаге, на гладкомъ воске нашихъ незапятнанныхъ душъ, точно "въ скале свинецъ навеки", облекая въ формы и въ образы первые опыты чувства и мысли, которымъ точно особый уголъ отведенъ въ нашей памяти, которые не разстаются съ нами больше никогда, всегда те же, всегда неизменные.

Действительность, страсти, отголоски великаго внешняго мiра прокрадываются къ намъ своими отдельными тропинками сквозь окружающую насъ стену привычнаго; но никогда впоследствiи нельзя ихъ отделить отъ той случайности, того происшествiя, техъ подробностей, которыми отмечено ихъ первое вхожденiе въ насъ. Наши воспрiятiя, раскрытiе нашихъ силъ, наши многократныя испытанiя, - напримеръ, различныя испытанiя того, какъ является и проходитъ физическая боль, - принадлежатъ тому или иному, хорошо памятному уголку матерiальнаго нашего жилища, той маленькой, белой комнатке съ окномъ, въ которое такъ мучительно бьются тяжелые цветы, сорванные съ дерева бурей, такъ же трепетно, такъ же порывисто и съ темъ же щемящимъ чувствомъ, какое было тогда въ тоскливое утро. И первое наше жилище становится постепенно какъ бы вещественнымъ святилищемъ и ковчегомъ нашихъ чувствъ; рядъ видимыхъ символовъ входитъ во все наши мысли и страсти, мимолетные образы, голоса, незначительныя происшествiя, - наклонъ, подъ которымъ лучъ солнца падаетъ утромъ на детскую подушку, - все это неизбежно делается звеномъ въ той великой цепи, въ которой мы прикованы.

ее, какъ что-то чужое, неизведанное и вражеское; хотя, кажется, еще горше для насъ пожизненное заключенiе или вечное изгнанiе. Заглянуть домой хоть на минутку передъ концомъ, вотъ бедное ребяческое лакомство, "дессертъ", вотъ величайшiй источникъ усилiй для пилигримовъ и путешественниковъ, для солдатъ въ отдаленныхъ странахъ; и если нетъ этой надежды, то какую силу утешенiя прiобретаетъ тогда мечта объ отдыхе на родномъ кладбище, хотя бы только такъ, - рука объ руку въ ряду другихъ покойниковъ подъ проливными дождями, поящими землю!

Такъ могущественъ этотъ инстинктъ, и однако случайности вроде техъ, о какихъ я говорилъ, такъ непроизвольно его определяютъ; сущность его рано знакома намъ, являясь нашимъ идеаломъ или типическимъ понятiемъ уютности и отдыха. Изъ многихъ возможныхъ условiй именно это для меня и какъ разъ то для другого составляетъ несомненное осуществленiе дорогого "своего угла"; вотъ это для насъ, англичанъ, съ плотно сдвинутыми белыми занавесями и лампой подъ абажуромъ, вотъ то, совсемъ другое, для кочующаго араба, который складываетъ каждое утро свою палатку или устраиваетъ ночлегъ среди обитаемыхъ призраками руинъ и въ древнихъ могилахъ.

Кента и Серрея, это настоящая родина, родной ландшафтъ для англичанина, - землистая теплота желтоватыхъ песковъ подъ кустами терновника, голубоватая дымка, остающаяся после дождя въ лощинахъ и между холмовъ, - это такъ ласкаетъ утомленный глазъ и никогда не встречается дальше на ютъ. Также думаю я, что домъ, подобный здесь описанному, съ точно теми же пропорцiями зелени и краснаго кирпича, съ точно той же заметной монотонностью тихаго уклада и распорядка дней, выражаетъ, по крайней мере, для англичанина, понятiе домашней жизни.

Такимъ образомъ общечеловеческая черта была усилена у Флорiэна особенно роднымъ характеромъ того места, где суждено было однажды затеплиться его блуждающей душе и которое стало какъ бы вторичной ея оболочкой и земнымъ храмомъ. Чувство гармонiи между его душой и внешнимъ ея окружающимъ было для него подобно иногда совершенно исполненной музыке, и жизнь, которая тамъ текла, казалась чудесно покойной и насыщенной страннымъ ощущенiемъ полноты. Любовь къ уютности, къ никемъ не оспариваемому клочку земли подъ ногами или месту ночлега, значило многое въ происхожденiи и укрепленiи его сознанiя, и она была впоследствiи спасительнымъ сдерживающимъ началомъ въ метанiяхъ его духа. Это пристальное обращенiе къ далекому дому, когда сгущались тени вечера и когда онъ следовалъ воображенiемъ за темъ, что делалось тамъ часъ за часомъ, объяснило ему многое въ техъ исканiяхъ и сожаленiяхъ неизвестно о чемъ, которыя онъ узналъ после на странныхъ и одинокихъ путяхъ своихъ мыслей и чувствъ. И въ слезахъ пролитыхъ такъ далеко отъ дома было, казалось ему, подавленное предчувствiе того, чемъ будутъ его последнiя слезы.

"огражденнаго" и "запечатленнаго". Но и въ этотъ обереженный уголокъ и въ эту похожую на него душу ребенка вливались изъ широкаго окружающаго мiра, точно въ окно оставленное невзначай полуоткрытымъ или черезъ высокую стену сада, два потока впечатленiй: чувство красоты и чувство страданiя; познанiе видимой, слышимой и осязаемой прелести вещей, какъ чего-то очень важнаго и захватывающаго, и рядомъ съ этимъ познанiе печали мiра, которой не обойденъ никто, - взрослые, дети, животныя. Отсюда онъ могъ проследить два главныхъ теченiя въ своемъ духовномъ развитiи: ростъ почти болезненной чувствительности ко всякому виду страданiя шелъ въ немъ наравне съ быстрымъ раскрытiемъ способности подчиняться очарованiю яркихъ красокъ и совершенныхъ формъ, - красивыя очертанiя губъ, напримеръ, у людей, которые ему нравились, сочетались для него въ нежномъ созвучiи и съ темъ, что они говорили или пели; въ немъ рано проснулась не совсемъ обычная воспрiимчивость, "соблазнъ ока", какъ сказалъ Учитель, которая могла завести его однажды такъ далеко! Могъ ли онъ предвидеть усталость на пути?

Иногда въ музыке оба чувства являлись вместе, и тогда къ удивленiю старшихъ онъ плакалъ. Слезы радости тоже зналъ ребенокъ и тоже удивлялъ этимъ своихъ домашнихъ; одинъ разъ то были настоящiя благодатныя слезы после напряженнаго детскаго ожиданiя, когда онъ встречалъ вечеромъ сестренку, возвращавшуюся съ новыми розами на щекахъ изъ поездки въ большой лесъ; она привезла ему всякiя сокровища, упавшiе жолуди и черныя птичьи перья, и счастiе видеть ее опять съ собой мешалось всю ночь съ какимъ-то близкимъ ощущенiемъ того далекаго леса, шума ветра въ немъ, качанiя ветокъ, косо летящихъ черныхъ скворцовъ и совершенно прекрасныхъ маленькихъ чашечекъ, которыя тамъ падаютъ. Такъ оба эти первичныя воспрiятiя, грусти и прелести вещей, вырастали въ немъ рука объ руку, и скоро впоследствiи увиделъ онъ, какъ глубоко пустили они корни въ истокахъ его жизни.

Будетъ мне позволено отметить сперва некоторыя подробности, сопровождавшiя его знакомство съ началомъ страданiя въ мiре, - отдельныя случайности, которыя внезапно будили въ немъ съ полной силой то чувство, какое Гёте назвалъ Weltshmerz и въ которомъ вся шляпа, волосы ея были убраны съ простотой, которая странно трогала его, точно сделано было это не ею самой, но чужими руками съ какимъ зловещимъ тщанiемъ, - королева Марiя-Антуанета на пути къ казни, хорошо известный рисунокъ Давида, задуманный лишь для того, чтобы сделать ее смешной. Лицо, которое было некогда такимъ высокомернымъ, научилось быть немымъ и покорнымъ, но во всей безответности своей оно взывало къ людямъ о милости, о сожаленiи; и онъ запоминалъ это, закрывая книгу, какъ то, на что надо опять взглянуть, если придетъ къ нему искушенiе быть жестокимъ. И еще, никогда онъ не могъ позабыть мольбу въ маленькомъ личике сестренки, тамъ въ саду, подъ сиренью, когда она испугалась паука, который всползъ ей на рукавъ. Отъ этого взгляда ея, замеченнаго имъ тогда, могъ онъ проследить состраданiе, какое после всегда испытывалъ къ темъ, кто боялся, хотя бы даже пустяковъ, - состраданiе, делавшее его на моментъ способнымъ пожертвовать собой для другого. Нервные, впечатлительные люди, у которыхъ было свое горе, окружали его тогда и своей воспрiимчивостью онъ былъ отчасти обязавъ ихъ молчаливому влiянiю, укреплявшему въ немъ признанiе, что есть люди, которымъ назначено пройти жизненный путь какъ бы "неслышными шагами". Наиболее ярко могъ онъ вспомнить и возстановить во всехъ мельчайшихъ и незабвенныхъ подробностяхъ рыданiя на лестнице, такъ горько откликнувшiяся по всему дому и навсегда врезавшiяся въ его душу, одной старушки, сестры отца, которая пришла известить о его смерти въ далекой Индiи. Онъ помнилъ, какъ показалось ему, что это сделало старую женщину точно опять ребенкомъ, и какъ, неизвестно почему, эта мысль переполнила его сердце жалостью. И у безсловесныхъ существъ, у животныхъ было тоже свое маленькое горе. Онъ помнилъ белую ангорскую кошку съ чернымъ, какъ у горностая, хвостомъ и мордочкой, похожей на цветокъ, которая долго болела и стала совсемъ по-человечески ласковой въ своей хилости, и сотни разныхъ оттенковъ появились въ ея мяуканьи, - какъ было ей все хуже и хуже, и не могла она даже переноситъ светъ, и какъ, наконецъ, въ одно ужасное, мучительное утро ея маленькая душа ушла изъ тела, которое было уже истерзано смертью и лишь слабо удерживало ее.

ее маленькiе птенцы и какъ отзывалась имъ матъ. И вотъ, съ первыми лучами света, хотя не безъ борьбы съ самимъ собой, онъ спустился и отворилъ клетку и виделъ, какъ порывисто взметнула пленница къ своему гнезду. Тогда явилось чувство раскаянiя, что онъ тоже былъ сообщникомъ и двигалъ по мере своихъ силъ рычаги и пружины великаго механизма природы, такъ генiально устроеннаго, чтобы разыгрывать фуги страданiя на тонкихъ нервныхъ сплетенiяхъ живыхъ существъ.

Я уже говорилъ, что малейшiя случайности играютъ роль въ ходе строенiя нашей души, того долга сознанiя, который подобно воздушному гнезду складывается въ нечто прочное изъ летающихъ пушинокъ и соломинокъ. И такъ случилось, что, когда онъ гулялъ однажды вечеромъ, всегда запертая клетка сада была открыта и за ней большой кустъ краснаго боярышника былъ виденъ въ полномъ цвету, - тяжело подымались беловатыя кривыя ветви, такiя старыя, что было на нихъ только несколько зеленыхъ листиковъ, и венецъ нежнаго алаго пламени выходилъ, казалось, прямо изъ сердцевины сухого дерева. Еще раньше благоуханiе доносилось до него по временамъ вместе съ ветромъ черезъ стену, и всегда думалъ онъ, что бы такое могло быть на той стороне? Теперь ему позволили взять целыя пригоршни цветовъ, которыхъ было столько, что наполнились все старинныя фарфоровыя вазы на камине, и насталъ праздникъ въ детской.

Былъ ли то моментъ въ развитiи его души, или просто подействовалъ жаркiй и ароматный летнiй воздухъ? Но только красота всего этого охватила его лихорадочно, и все время во сне ему чудилось, что онъ бродитъ по волшебнымъ дорогамъ изъ алыхъ цветовъ, которые свежими, густыми массами краснеютъ подъ ногами и мягко заполняютъ все углубленiя съ обеихъ сторонъ. И после всегда, годъ за годомъ, когда появлялись цветы, красный боярышникъ казался ему решительно самымъ краснымъ изъ всего, что есть на свете, и божественный багрянецъ, еще живой въ работахъ старыхъ венецiанскихъ мастеровъ и въ старинныхъ фламандскихъ коврахъ, вызывалъ въ немъ всегда воспоминанiе о пламени техъ маленькихъ увядшихъ лепестковъ, о томъ, какъ постепенно угасало оно, когда онъ долго держалъ ихъ въ ящикахъ стариннаго шкафа. Въ первый разъ проявилась тогда страстность въ его отношенiи въ красивымъ предметамъ и то необъяснимое волненiе при виде ихъ, которое охватывало его и отъ котораго онъ почти мечталъ освободиться. Неясныя сожаленiя и желанiя мешались въ немъ всю ночь съ воспоминанiемъ о красныхъ цветахъ и съ благоуханiемъ ихъ въ окружавшей его темноте; мечты о какомъ-то неизведанномъ, совершенномъ обладанiи ими положили начало одной главной и по временамъ исключительной склонности, становившейся все сильнее и сильнее по мере того какъ сменялись годы и какъ поля, леса и люди снова и снова одевались прекраснымъ уборомъ лета, той любви къ красивому въ мiре вещей, которая сделалась позже тираннiей чувствъ надъ нимъ.

Позже онъ узналъ философовъ, которые больше всего занимали его своей оценкой чувственныхъ и отвлеченныхъ началъ въ человеческомъ познанiи и отводимыхъ имъ относительныхъ частей; въ своей умственной схеме онъ былъ склоненъ отводить лишь немного места абстрактной идее сравнительно съ ея вещественной оболочкой и проявленiями. Такiя теоретическiя построенiя въ сущности лишь укрепляли то, что было инстинктивно въ его воспрiятiя мiра; для него всегда и во всемъ эта вещественная оболочка и эти проявленiя были необходимымъ спутникомъ всякаго знанiя вещей, которыхъ можно учесть и взвесить въ обители мысли. Иногда онъ думалъ, что долженъ все принести къ осязанiю или зренiю, какъ связующему звену между собой и всемъ, что существуетъ, чувствуетъ и живетъ; онъ искалъ въ томъ защиту настоящей жизни отъ простыхъ безцветныхъ и вымышленныхъ абстракцiй. И благодарно вспоминалъ онъ, что христiанство соединило такъ много, не меньше чемъ религiя древнихъ грековъ, духовныхъ истинъ съ вещами доступными зренiю, снисходя такимъ образомъ къ намъ и благословляя ту нашу слабость, если это только слабость, по которой мiръ чувствъ значитъ для насъ такъ много; эту мысль онъ любилъ, какъ часового на страже своей души. И тамъ все меньше и меньше думалъ онъ и заботился о душе иначе какъ вне действительно существующаго тела, вне мiра, где есть настоящiя воды и настоящiя леса, где встречаются взоры мужчинъ и женщинъ, где соединяются руки въ живомъ пожатiи. Это странно сказывалось даже въ самомъ его состраданiи, привлекало его къ темъ, это былъ несчастенъ чемъ-нибудь, какой-то почти чувственной привязанностью. Онъ думалъ о Джулiэне, заболевшемъ неизлечимымъ недугомъ, какъ о томъ, кого похитили въ нежномъ расцвете бледно-янтарнаго лица и золотистыхъ какъ медъ волосъ, и о Сесиле рано умершемъ, точно оторванномъ отъ лилiй, отъ золотыхъ летнихъ дней и женскихъ голосовъ; и утешала его немного лишь мысль, что ребенокъ станетъ фiалкой, которая вырастетъ на укрывшемъ его дерне. Думая о самыхъ несчастныхъ и бедныхъ на земле, онъ желалъ для нихъ не того, чего хочетъ для нихъ большинство людей, но можетъ быть прекраснейшихъ розъ и свободы наслаждаться столько, сколько угодно безъ всякихъ трудовыхъ заботъ желаннымъ и яснымъ светомъ новаго утра; такого утра какъ те, когда виделъ онъ ихъ ничего не знающими объ этомъ свете и только спешащими въ городъ съ ранней своей работе.

примешаннымъ къ радостiй смены года, возрастанiе или уменьшенiе дней и даже игру теней, менявшихся на гладкой стене или на потолке, запоминая, какъ светъ, отраженный снегами, обрисовывалъ самые темные углы въ комнате. Онъ зналъ и те бурые оттенки въ облакахъ, которые предвещали дождь и ту слишкомъ суровую ясность, которая кажется въ упорномъ свете удлиняющихся дней на пороге теплаго времени, будто делается это лишь для того, чтобы затянуть дневной трудъ, чтобы учебники открывались раньше и закрывались позже. Наконецъ, однажды утромъ, когда онъ лежалъ въ постели, проснувшись раньше времени, лучъ iюньскаго солнца строилъ дорогу изъ золотой пыли сквозь темную комнату, и въ этомъ луче были, казалось, все краски, ароматы и свежесть утренняго сада. Или вотъ уже сентябрь, и онъ идетъ по дорожке, усыпанной краснымъ пескомъ, чтобы посмотреть на корзину съ желтыми яблоками, стоявшую въ старинной прохладной гостиной; это онъ помнилъ лучше всего, - какъ ужалила его оса, сидевшая на гниломъ яблоке, какъ бросился ему въ лицо румянецъ, и онъ испыталъ приступъ внезапной жестокой боли. Ведь это тоже навело его на новыя мысли: чтобы забыться, онъ сталъ думать, какъ делалъ тогда въ такихъ случаяхъ, и былъ пораженъ глубиной очарованiя или волшебства, которое являлось на моментъ въ простомъ отсутствiи боли. Особенно однажды, когда старшiй мальчикъ училъ его делать цветы изъ растопленнаго воска и когда онъ больно обжегъ себе руку о свечку такъ, что не могъ заснуть. Онъ вспоминалъ впоследствiи, какъ что-то неотвязное, белый призракъ жара где-то близко около себя, который приникалъ къ нему вплотную сквозь усыпляющiй запахъ примочекъ, наложенныхъ на больное место.

И вместе съ этимъ ощущенiемъ власти чувствъ надъ собой являлась къ нему тогда и часто после одна упорная мысль, мысль о томъ, каковы будутъ последнiя впечатленiя его слуха и зренiя и какъ они застанутъ его, - ароматъ последнихъ цветовъ, матовая желтизна последняго утра, последняя весть того, что любилъ когда-то, руки, голоса; последнiе взоры глазъ передъ темъ, какъ надо имъ закрыться навсегда, должны быть странно живыми, иначе не можетъ быть. Ведь умираютъ среди горячихъ слезъ, рыданiй и прощальныхъ прикосновенiй, среди умоляющихъ взглядовъ и такого глубокаго горя окружающихъ! Или это, быть можетъ, лишь тихое уплыванiе всехъ вещей, всего великаго и малаго, такое ухожденiе ихъ въ какую-то ровную даль? ибо рано примешался въ его желанiю жизненной красоты страхъ смерти, - страхъ смерти, который былъ еще сильнее отъ этой любви къ красоте. До техъ поръ онъ еще ни разу не смотрелъ въ лицо мертвымъ, какъ случилось ему позже въ парижскомъ Морге или на томъ необыкновенномъ кладбище въ Мюнхене, где все усопшiе должны предстать передъ погребенiемъ въ последнемъ параде за стеклянными окнами, среди цветовъ, ладана и свечей, - и престарелые священники въ церковномъ облаченiи и юноши въ бальныхъ башмакахъ и безупречно-свежемъ белье. После такихъ посещенiй эти восковыя неподвижныя лица жили подолгу съ нимъ неразлучно, и отъ нихъ тоскливымъ делался самый ясный солнечный день. Правда, онъ уже слышалъ тогда о смерти отца, о томъ, какъ въ индiйской стоянке унесла его лихорадка, такъ что, хотя и не во время кампанiи, умеръ онъ какъ солдатъ. Но слыша о "воскресенiи праведныхъ", ребенокъ думалъ о немъ, какъ о комъ-то, это все еще находится где-то въ здешнемъ мiре и какъ-то печется о немъ, - величественная, хотя, пожалуй, скорее страшная фигура рисовалась ему, одетая въ красивыя военныя вещи, вроде фигуры на картинве, изображавшей виденiе Іисуса Навина въ Библiи. О томъ же, вокругъ чего такъ тихо двигались провожавшiе и после такъ торжественно пели, думалъ онъ, какъ объ изношенной одежде, кинутой въ жилище, которое опустело. Такъ было это для него, пока не гулялъ онъ однажды съ матерью на тамошнемъ чудесномъ кладбище. Въ светломъ наряде резвился онъ среди могилъ въ тотъ летнiй день и вдругъ въ одномъ углу наткнулся на зiявшую могилу, которая ожидала ребенка, - темный квадратъ въ свежей траве, - сырая глина громоздилась вокругъ, пригибая къ земле драгоценныя веточки цветущей карликовой розы. И тогда вместе съ знанiемъ, что и дети должны умирать, явился у него и ужъ больше никогда не оставлялъ его физическiй ужасъ смерти, смешанный съ себялюбивымъ отвращенiемъ отъ близости какихъ-то отталкивающихъ живыхъ существъ и отъ удушающей тяжести сверху. Нетъ больше никакой величественной и милосердной фигуры въ красивомъ солдатскомъ уборе где-то въ здешнемъ мiре и покровительствующей ему! Но только немного бедныхъ и жалкихъ костей, и надъ ними, возможно, нечто вроде фигуры, съ которой однако онъ не хотелъ бы встретиться.

Ибо, сидя въ саду подъ открытымъ окномъ, онъ услышалъ однажды, какъ говорили, что во время безсонницы одна больная увидела мертвеца, сидевшаго рядомъ съ ней, который пришелъ звать ее отсюда; изъ этого чемъ-то прерваннаго разсказа онъ вывелъ ясное заключенiе, что не все мертвецы на деле переселялись на кладбище и что были они совсемъ не такъ неподвижны, какъ это казалось, но вели тайную, полускитальческую жизнь въ своихъ прежнихъ домахъ, являясь совершенно открыто по ночамъ, но иногда и днемъ, пробираясь изъ комнаты въ комнату безъ особенно добрыхъ чувствъ къ темъ, это делитъ съ ними прежнiй ихъ кровъ. Всю ночь призракъ показывался въ виденiяхъ его тревожнаго сна и не совсемъ исчезалъ на утро, - странный, неудобный новый членъ семьи, отъ котораго милыя домашнiя комнаты становились неверными, подозрительными, враждебными. За то, что такъ было, онъ могъ почти возненавидеть мертвыхъ, которыхъ было ему такъ жалко. Впоследствiи онъ сталъ думать, что те несчастные, возвращающiеся къ дому призраки, "выходцы", какихъ представляютъ себе все люди, плачутъ и тщетно стучатся въ запертыя двери вместе съ ветромъ, и тогда рыданiя ихъ слышны въ ветре, какъ внутреннiй и страшный напевъ. И все больше отдаляя и отчуждая отъ него смерть, возвращалось къ нему время отъ времени то прежнее чувство, и даже въ живомъ мелькало ему иногда ея подобiе. Во всякое время и во всякомъ месте вдругъ веяло на него дыханiемъ могилы, и образъ со стиснутымъ подбородкомъ, со странной улыбкой, съ прямыми сухими ногами рисовался передъ нимъ внезапно на яркомъ ковре, среди веселаго общества или въ счастливейшiя минуты беседы съ самимъ собой.

У большинства детей мрачные вопросы, съ которыми связаны подобныя впечатленiя, если только они являются вообще, бываютъ обыкновенно навеяны религiозными книгами, и оттого дети часто смотрятъ на такiя книги съ тайнымъ отвращенiемъ и стараются изгнать ихъ изъ своихъ обычныхъ мыслей, какъ что-то слишкомъ тягостное. У Флорiэна эти чувства и эти сомненiя въ последнемъ выводе судьбы человека, въ согласiи между жизнью и смертью, возникли невольно, въ естественномъ развитiи его души, благодаря сильной внутренней наклонности къ печальнымъ тонамъ, усиленной впоследствiи различными обстоятельствами. И религiозное сознанiе, система библейскихъ заветовъ, въ которыхъ былъ онъ воспитанъ, казалось ему темъ, что можетъ смягчить, облагородить и возвысить, какъ бы "живой надеждой", уже глубоко внедрившуюся въ немъ душевную боль. Итакъ, онъ охотно тянутся навстречу религiознымъ веянiямъ, испытывая точно мистическую жажду всего священнаго, темъ более, что они исходили отъ одного благочестиваго лица, которое любило его такъ нежно и полагало, что столь раннее влеченiе въ ребенке уже указывало на его предназначенiе къ святой жизни. Онъ сталъ любить ради нихъ самихъ церковныя свечи, праздники, все, что относится къ красивому обиходу алтарей, таинственность ихъ белыхъ покрововъ и священныхъ сосудовъ и купелей, наполненныхъ прозрачной водой; iератическая простота и чистота всего этого сделалось для него образцомъ того, что хотелъ бы онъ видеть въ жизни вокругъ себя. Онъ подолгу сиделъ надъ картинками въ религiозныхъ книгахъ и зналъ наизусть, какъ схватилъ Іакова боровшiйся съ нимъ ангелъ, какимъ былъ Іаковъ въ своемъ таинственномъ сне и какъ были прикреплены колокольчики и гранаты къ краямъ Аароновыхъ одеждъ, звеневшiе такъ тонко, когда онъ скользилъ по дерну святилища. Религiя уже сделалась для него темъ, чемъ и осталась впоследствiи, - священнымъ преданiемъ, конечно, но еще больше того священнымъ идеаломъ, неземнымъ истолкованiемъ или изображенiемъ, въ которомъ выступаетъ яснее и выразительнее все светлое и все темное человеческой жизни и ея обычныхъ или особенныхъ происшествiй, рожденiя, смерти, брака, юности, старости, слезъ, радости, покоя, сна и бодрствованiя, - или зеркаломъ, къ которому люди могутъ обратить свой взоръ отъ скуки и суеты жизни и увидеть въ немъ себя какъ ангеловъ, со всеми повседневными делами, даже съ едой и питьемъ, которыя тоже становятся какими-то священными прообразами, - или необходимой силой и противовесомъ нашего обыденнаго существованiя, благодаря которой разрозненные музыкальные аккорды, звучащiе въ немъ, связываются между собой и соединяются въ общую, высшую и стройную гармонiю. Въ его сознанiи отгородился уголъ, где поселились эти священные образы, эти отраженiя лучшихъ минутъ нашей жизни и въ то же время ихъ высочайшiе примеры; дальнейшiй опытъ лишь еще больше укрепилъ и сохранилъ тотъ уголъ души. Ему всегда было нужно, чтобы какiя-то безплотныя iератическiя существа жили тамъ и поддерживали теплоту. И онъ едва могъ понять техъ, кто способны считать себя счастливыми безъ такихъ небесныхъ спутниковъ и святыхъ двойниковъ своей жизни где-то близко около себя.

небесныя порученiя; глубокая тайна тяготела надъ обыкновенными свиданiями и разлуками; браки совершались на небесахъ; и смерть тоже, руками ангеловъ, которые тихо разъединяли душу и тело для назначеннаго имъ успокоенiя. Все поступки и происшествiя повседневной жизни прiобрели священный оттенокъ и смыслъ; даже цвета вещей стали обременены особымъ значенiемъ и, какъ святыя ткани Моисеевой скинiи, были полны миромъ или покаянiемъ. Чувство, относившееся сперва лишь къ священнымъ прообразамъ, глубокая, изливающаяся благодать Дома въ Вифанiи, сделалось для него постепенно темъ, съ чемъ должно принимать наше обыденное существованiе. И одно время онъ ходилъ въ мiре со скрытымъ, но скорее прiятнымъ благоговейнымъ страхомъ, который навеянъ былъ постояннымъ отгадыванiемъ небеснаго участiя во всехъ делахъ и обстоятельствахъ жизни.

когда, двенадцати летъ, его перевезли въ другое место и онъ разстался со старымъ домомъ. Онъ никогда не уезжалъ изъ дому раньше и многаго ждалъ отъ этой перемены, давно мечталъ о ней и ревниво считалъ время, оставшееся до назначеннаго дня; такъ сильно желалъ онъ этого, что былъ даже невнимателенъ къ другимъ, - когда, напримеръ, заболелъ Льюисъ, и пришлось отложить отъездъ еще на два дня. Наконецъ, наступило утро, прекрасное утро, и на всемъ, даже на камняхъ и на дорожной пыли былъ беловатый, жемчужный отблескъ. Имъ надо было ехать по любимой дороге, по которой онъ часто гулялъ прежде до определеннаго места, а въ одинъ изъ техъ дней заточенiя, когда былъ боленъ Льюисъ, прошелъ даже немножко дальше, побуждаемый своей сильной жаждой новыхъ местъ. Они тронулись и уже успели немного отъехать, когда вспомнили, что забыли тамъ птицу въ клетке; и ему уже представилось, что она должна теперь испытывать все отчаянiе и боль и безумную тоску того, кто брошенъ другими на голодную смерть въ запертомъ доме. И онъ бросился за ней, самъ въ приступе такого же отчаяннаго горя. Но когда въ поискахъ птицы проходилъ онъ по комнатамъ, такимъ бледнымъ и кроткимъ въ своемъ разоренiи, и когда добрался онъ, наконецъ, до той маленькой, белой, опустевшей комнатки, это тронуло его такъ, будто онъ вдругъ увиделъ лицо умершаго, и прежняя привязанность завладела имъ такъ сильно, что онъ понялъ, какъ долго будетъ она жить въ немъ и какъ отниметъ всякую радость въ исполненiи того, чего онъ такъ страстно желалъ. И съ найденной птицей, но самъ въ агонiи тоски по дому, такъ внезапно вспыхнувшей въ немъ, покатился онъ быстро туда, въ дорогiя его мечтамъ дали полей, куда уходила эта любимая проселочная дорога.