| Автор: | По Э. А., год: 1837 |
| Категория: | Повесть |
ГЛАВА XI
Мы провели остаток дня в тупом оцепенении, следя глазами за удаляющимся кораблем, пока наступившая темнота не скрыла его от наших взоров. Тут мы несколько пришли в себя. Муки голода и жажды заставили нас забыть обо всем остальном. Но до утра нельзя было ничего предпринять, так что мы улеглись поудобнее в надежде отдохнуть хоть немного. Сверх всякого ожидания мне удалось это, и я проспал до рассвета, когда менее счастливые товарищи разбудили меня, чтобы снова пуститься на ловлю припасов.
Стоял мертвый штиль, море было гладко, как скатерть, погода теплая и мягкая. Бриг скрылся из вида. Мы начали с того, что оторвали второй фок-руслень и привязали оба к ногам Петерса. Затем он снова спустился в каюту в надежде добраться до камбуза и выломать дверь. Это могло бы удаться, если б он добрался до двери достаточно быстро; а так как корпус брига значительно выпрямился со вчерашнего дня, то он рассчитывал на успех.
Он очень быстро добрался до камбуза и, отвязав от ноги цепь, попытался разбить дверь, но безуспешно: она оказалась гораздо прочнее, чем мы думали. Долгое пребывание под водой до такой степени изнурило его, что он не мог возобновить попытки. Кто-нибудь должен был сменить его. Паркер немедленно предложил свои услуги, но, попытавшись три раза, не успел даже добраться до двери. Израненная рука Августа делала бесполезной всякую попытку с его стороны; если бы даже ему удалось дойти до камбуза, он не мог бы разбить дверь. Таким образом, пришлось мне попытать счастья.
Петерс оставил фок-руслень в коридоре, а держаться на полу с одной только цепью было слишком трудно. Поэтому я прежде всего решился отыскать оставленную цепь. Шаря руками по полу, я нащупал какой-то твердый предмет, схватил его не разбирая, что это такое, и тотчас поднялся на палубу. Находка оказалась бутылкой и притом - можете себе представить нашу радость! - бутылкой портвейна. Поблагодарив Бога за такую своевременную помощь, мы тотчас откупорили бутылку моим перочинным ножом и, хлебнув по небольшому глотку, почувствовали невыразимое облегчение, прилив новых сил и бодрости. Затем мы закупорили бутылку и подвесили ее на носовом платке, чтоб не разбилась.
Отдохнув немного после этой счастливой находки, я снова спустился и, отыскав цепь, вернулся наверх. Привязав ее к ноге, я нырнул в третий раз и, убедившись, что дверь решительно не поддается моим усилиям, выбрался на палубу с отчаянием в душе.
Казалось, для нас не остается никакой надежды. Я видел по лицам товарищей, что они ожидают смерти. Вино привело их в состояние странного опьянения, которого я не испытывал, быть может, благодаря своему купанию. Они болтали всякий вздор о вещах, не имевших никакого отношения к нашему положению. Петерс расспрашивал меня о Нантукете. Август тоже подошел ко мне и серьезнейшим тоном попросил у меня гребенку, говоря, что в его волосы набилась рыбья чешуя и что ему не мешает прочесаться перед выходом на берег. Паркер казался трезвее и убеждал меня нырнуть еще раз и поискать, не попадется ли что-нибудь. Я послушался и, пробыв под водой не меньше минуты, вытащил кожаный чемоданчик, принадлежавший капитану Барнарду. Мы тотчас открыли его со слабой надеждой, не окажется ли там что-нибудь съестное или питейное. Но там оказался только бритвенный прибор и две рубашки. Я снова отправился на поиски и на этот раз вернулся с пустыми руками. Высунув голову из воды, я услышал на палубе звон разбитого стекла, а выйдя из каюты, убедился, что мои товарищи по-свински воспользовались моим отсутствием, выпили остатки вина и, торопясь повесить бутылку на старое место, выронили ее и разбили. Я упрекал их за этот бессердечный поступок. Август залился слезами, остальные двое засмеялись, стараясь обратить дело в шутку, но не дай мне бог слышать еще раз подобный смех: эти судорожные гримасы были просто ужасны. По-видимому, действие вина, выпитого на пустой желудок, с каждой минутой сказывалось сильнее и сильнее. Они были мертвецки пьяны. Насилу удалось мне уговорить их лечь, и они тотчас же впали в тяжелое забытье. Теперь я, можно сказать, остался один на бриге, предаваясь размышлениям самого мрачного и печального характера. Я не видел иного исхода, кроме мучительной смерти от голода или, в лучшем случае, гибели в волнах при первой буре, так как мы, конечно, не могли бы пережить ее при таком крайнем изнеможении.
Лютый голод, терзавший меня, был просто нестерпим, и я чувствовал себя способным на все, чтобы только утолить его. Я отрезал ножиком кусочек кожи от чемодана и попытался съесть его, однако решительно не мог проглотить. Тем не менее я чувствовал некоторое облегчение, разжевывая, а потом выплевывая маленькие кусочки кожи. С наступлением ночи мои товарищи проснулись один за другим в состоянии крайнего изнеможения и ужаса - результат опьянения, которое теперь прошло. Они дрожали точно в жестокой лихорадке и жалобно просили воды. Их состояние поразило и тронуло мена; вместе с тем я порадовался счастливой случайности, которая помешала мне выпить мою долю вина и разделить их мрачную меланхолию и жалкое отчаяние. Их поведение, однако, крайне тревожило меня, я ясно видел, что если в их состоянии не произойдет перемены к лучшему, то мне нечего рассчитывать на помощь. Я еще не оставил надежды выловить что-нибудь в каюте, но об этом нечего было и думать, пока никто из них не оправится настолько, чтобы держать веревку. Паркер казался мне несколько бодрее других, и я всячески старался разбудить его. Думая, что морская ванна может оказать благотворное действие, я обвязал его веревкой, подвел к отверстию в каюту (он повиновался мне машинально), столкнул в воду и тотчас же вытащил обратно. Я мог поздравить себя с удачной выдумкой, потому что он вышел на палубу освеженный и отрезвленный и спросил меня, зачем это я его выкупал. Когда я объяснил ему, он поблагодарил меня, сказал, что теперь действительно чувствует себя гораздо лучше, и стал очень здраво рассуждать о нашем положении. Мы решили попробовать то же средство над Августом и Петерсом, что и исполнили немедленно; им оно тоже помогло. Мысль о ванне пришла мне в голову потому, что я читал в какой-то медицинской книге о полезном действии душа в подобных случаях.
Видя, что теперь можно доверить товарищам веревку, я раза три-четыре попробовал нырнуть в каюту, хотя было уже совсем темно, и легкий, но свежий ветер с севера колебал корпус брига. Мне удалось достать два кухонных ножа, пустой кувшин и одеяло, но ничего съестного. Я продолжал свои попытки, пока не изнемог совсем, но больше ничего не добыл. Затем сменили меня Петерс и Паркер, но также безуспешно, так что в конце концов мы отказались от попыток, видя, что только изнуряемся понапрасну.
тихо, только легкая зыбь набегала с севера. Вот уже шестой день мы ничего не ели и не пили, кроме портвейна, и чувствовали, что недолго выдержим, если не найдем чего-нибудь подкрепиться. Никогда я не видал раньше - и не желал бы видеть впредь - человеческих существ, до такой степени изможденных, как Петерс и Август. Если бы они встретились мне на суше в таком состоянии, ни за что бы я не узнал их. Лица их до того изменились, что у меня невольно являлось сомнение, неужели это мои товарищи, те самые, с кем я имел дело несколько дней тому назад. Паркер - хотя и он похудел и ослабел до того, что едва мог поднять голову - изменился не так сильно. Он выносил страдания очень терпеливо, не жалуясь и стараясь всячески ободрить нас. Я со своей стороны, хотя и был болен в начале путешествия, да и вообще не отличался крепким сложением, оказался выносливее моих товарищей, не так похудел и удивительно сохранил умственные способности, тогда как остальные превратились в каких-то слабоумных, впали в детство, смеялись, корчили гримасы и мололи всякий вздор. По временам, однако, они внезапно оживали, приходили в сознание, вскакивали на ноги в порыве энергии и говорили о нашем положении вполне разумно, хотя с безнадежным отчаянием. Возможно, что я производил на своих товарищей такое же впечатление, как они на меня, проделывая бессознательно те же самые глупости. Этот пункт остался для меня невыясненным.
Около полудня Паркер заявил, что видит землю со стороны правого борта, и я насилу удержал его на палубе: он во что бы то ни стало хотел броситься в воду и плыть к берегу. Петерс и Август не обратили внимание на его слова, погрузившись в мрачные думы. Взглянув по направлению его руки, я не увидал ни малейших признаков берега - да и не могло его быть: я знал, что мы далеко от суши. Тем не менее я нескоро убедил Паркера в его ошибке. Наконец, убедившись, он залился слезами и рыдал как младенец часа два или три, пока не заснул от усталости.
меня жажда, и если я не напился морской воды, то только потому, что помнил, к каким ужасным последствиям приводило это людей, бывших в нашем положении.
День подходил к концу, когда я заметил парус на востоке. По-видимому, это был большой корабль, шедший прямо на нас милях в десяти - двенадцати; мои товарищи еще не заметили его, а я не говорил им о своем открытии, опасаясь нового разочарования. Наконец, когда он подошел ближе, я ясно увидел, что он идет прямо на нас. Я не мог больше сдерживаться и сообщил об этом моим товарищам по несчастью. Они тотчас вскочили на ноги и снова предались порыву неудержимой радости, плакали, смеялись идиотским смехом, метались по палубе, дергачи себя за волосы, молились и ругались в одно и то же время. Я был так поражен их поведением и надеждой на избавление, что невольно присоединился к безумному веселью, прыгал и катался по палубе; хлопал в ладоши, изливая свою радость и благодарность в диких криках и неистовых жестах, пока не опомнился, увидев с невыразимым, нечеловеческим отчаянием, что корабль повернулся к нам кормой и пошел в направлении, противоположном прежнему.
Не сразу удалось мне втолковать моим злополучным товарищам, что наши надежды снова рухнули. На все мои доводы они отвечали взглядами и жестами, говорившими, что их не обманешь такими шутками. Поведение Августа в особенности тронуло меня. Несмотря на все мои уверения в противном, он доказывал, что корабль быстро приближается, и готовился пересесть на него. Увидев подле брига скопище водорослей, объявил, что это лодка, и хотел броситься в нее, отбиваясь с отчаянными криками, когда я насильно удержал его на палубе.
на лице, что меня бросило в дрожь. Это было выражение спокойной решимости, которое я раньше не замечал у него, и прежде чем он открыл рот, мое сердце подсказало мне, что он хочет предложить. Он объявил в нескольких словах, что один из нас должен умереть, дабы спасти жизнь другим.