| Автор: | По Э. А., год: 1837 |
| Категория: | Повесть |
ГЛАВА XII
Я уже раньше думал о возможности этого ужасного исхода и втайне решился лучше принять какую угодно смерть, чем согласиться на такое крайнее средство. Моя решимость не ослабела и теперь, несмотря на терзавший меня голод. Ни Петерс, ни Август не слышали предложения Паркера. Я отвел его в сторону и, мысленно попросив Бога помочь мне отговорить его от этого ужасного намерения, долго толковал с ним, умоляя во имя всего святого отказаться от этой мысли и не говорить о ней остальным.
Он слушал меня, не возражая на мои аргументы, так что я начинал уже надеяться на успех моего красноречия. Но когда я умолк, он отвечал, что вполне согласен с моими словами, знает и сам, что предложенное им средство ужасно и возмутительно, но вытерпел уже все, что в силах вытерпеть человеческая природа, и считает нелепостью умирать всем, когда смерть одного может поддержать и, весьма вероятно, спасти остальных. В заключение он прибавил, что я напрасно стараюсь отговорить его, так он твердо решился на это средство еще до появления корабля, и только надежда на спасение помешала ему высказать свою мысль раньше.
Я просил его по крайней мере отложить этот план до следующего дня в надежде, что явится другой корабль и подаст нам помощь. Я приводил все аргументы, какие только мог придумать и какие только могли, по моему соображению, повлиять на такую грубую натуру. Он ответил, что и без того молчал до последней минуты, что больше он не в силах выдержать, и если отложит исполнение своего плана хотя бы до завтрашнего дня, то это будет слишком поздно, по крайней мере, для него.
Август, что мне нетрудно будет с ним справиться и если он вздумает сообщить остальным свои кровожадные каннибальские замыслы, то я сброшу его в море. Услыхав это, он схватил меня за горло и, выхватив нож, несколько раз пытался пырнуть меня в живот; только крайняя слабость помешала ему исполнить это злодейство. Я же вне себя от бешенства толкнул его на край палубы с твердым намерением выбросить за борт. Его спасло вмешательство Петерса, который бросился между нами, спрашивая, что случилось. Паркер тут же изложил свой план, прежде чем я успел помешать этому.
Действие его слов было еще ужаснее, чем я ожидал. Август и Петерс, которые, по-видимому, давно уже пришли к той же страшной мысли, тотчас согласились с Паркером и настаивали на немедленном исполнении его плана.
Я рассчитывал, что хоть один из них сохранит твердость духа настолько, чтобы принять мою сторону и помочь мне воспрепятствовать исполнению ужасного замысла; вдвоем мы, конечно, могли бы не допустить до этого. Но, потеряв всякую надежду, я понял, что мне необходимо подумать о собственной безопасности, так как доведенные до отчаяния и раздраженные моим сопротивлением товарищи, чего доброго, могли назначить мне худшую роль в готовившейся драме.
Я сказал, что согласен на их предложение, но просил обождать хоть час, пока рассеется туман и корабль, который мы видели, быть может, появится опять. С большим трудом удалось мне добиться согласия. Как я и ожидал, поднялся ветер, туман рассеялся, но корабля не было видно, и мы приготовились бросить жребий.
С крайним отвращением приступаю к описанию последовавшей затем возмутительной сцены - сцены, врезавшейся в мою память со своими мельчайшими деталями, так что никакие события не могли изгладить этого мрачного воспоминания, которому суждено отравлять каждую минуту моего дальнейшего существования. Постараюсь рассказать как можно короче. Чтобы сделать ужасный выбор, приходилось бросить жребий. Мы нарезали щепочек; решено было, что держать буду я. Я удалился на один конец брига, а мои товарищи молча уселись на другом спиной ко мне. Ни разу в течение всей нашей ужасной драмы не испытывал я такого мучительного беспокойства, как в эту минуту. Вряд ли найдутся в жизни человеческой такие мгновения, когда воля не цеплялась бы за существование; желание жить возрастает тем сильнее, чем ничтожнее нить, на которой держится жизнь. Но теперь, когда спокойный решительный и мрачный характер моего дела (столь непохожий на оглушающую опасность бури или постепенно наступающие ужасы голода) давал мне возможность сообразить, как мало у меня шансов на спасение от ужаснейшей смерти - ужаснейшей ввиду ее цели, - теперь вся моя энергия разлетелась, как пух по ветру, оставив меня беспомощной жертвой самого подлого страха, Я не мог даже собрать щепочки: пальцы отказывались служить, колени тряслись. В голове моей мелькали тысячи планов, один глупее другого, увернуться от участия в жребии. Я хотел броситься на колени перед моими товарищами и умолять их сделать для меня исключение; хотел кинуться на них внезапно и, умертвив одного, сделать жребий излишним, - словом, я готов был на все, лишь бы не исполнять того, что я должен был исполнить. Наконец голос Паркера, требовавший, чтоб я поскорее избавил их от мучительного ожидания, вернул меня к действительности. Но и теперь я никак не мог решиться собрать щепочки, а придумывал всевозможные уловки, чтобы заставить кого-нибудь из товарищей вытянуть короткую щепку: решено было принести в жертву того, кто вытянет самую коротенькую. Прежде чем осуждать меня за такое бессердечие, попытайтесь представить себя в таком же положении.
Он был свободен: ему досталась не самая коротенькая. Еще шанс прибавился против меня. Я напряг все свои силы и протянул жребий Августу. Он тоже вытащил и тоже удачно; теперь шансы умереть или жить были для меня одинаковы. В эту минуту бешенство тигра зажглось в моей груди, и я почувствовал к моему злополучному товарищу самую бешеную, самую адскую ненависть. Но это чувство вскоре исчезло; и я, закрыв глаза, с судорожной дрожью протянул ему руку с двумя оставшимися щепочками. Прошло добрых пять минут, пока он собрался с силами, чтобы вытянуть жребий, и все это время я ни разу не открыл глаз. Наконец одна из щепочек была разом выдернута из моей руки. Судьба решила, но я еще не знал, в мою пользу или против меня. Все молчали, а я не решался взглянуть на щепочку, которую держал в руке. Наконец Петерс взял меня за руку, и я невольно открыл глаза и увидел по лицу Паркера, что я спасен, а он приговорен к смерти. Я перевел дух и упал без чувств на палубу.
Я очнулся вовремя, чтобы видеть развязку трагедии: смерть того, кто был ее главным автором. Он не оказал никакого сопротивления и умер мгновенно, пораженный Петерсом в спину. Не стану описывать страшного пиршества, последовавшего немедленно. Такие вещи можно себе представить, но словами не передать их нечеловеческого ужаса. Скажу кратко: утолив палящую жажду кровью жертвы, мы с общего согласия обрубили ей руки, ноги и выбросили их вместе с внутренностями в море, а остальным туловищем питались в течение четырех вечно памятных дней: семнадцатого, восемнадцатого, девятнадцатого и двадцатого июля.
Девятнадцатого пошел проливной дождь и длился пятнадцать - двадцать минут. Нам удалось собрать немного воды с помощью простыни, которую мы выудили из каюты после бури. Воды набралось всего с полгаллона, но и это ничтожное количество придало нам сил и бодрости.
Двадцать первого нам снова пришлось круто. Погода по-прежнему стояла ясная и теплая, иногда поднимался туман и легкий ветер, преимущественно с северо-запада.
Двадцать второго, когда мы сидели, прижавшись друг к другу и погрузившись в размышления о нашем плачевном положении, в уме моем мелькнула мысль, явившаяся внезапно, как светлый луч надежды. Я вспомнил, что когда мы рубили фок-мачты, Петерс сунул мне топор и попросил спрятать его куда-нибудь, а я положил его в передней каюте на койке за минуту перед последним валом, наполнившим бриг водой. Мне пришло в голову, что, отыскав этот топор, мы могли бы прорубить палубу над камбузом и достать съестные припасы.
Тем не менее я не колебался и, обвязав себя веревкой, смело нырнул ногами вперед, живо добрался до койки и сразу нашел топор. Находка была встречена на палубе криками радости и торжества, и в моей удаче мы усмотрели доброе предзнаменование.
Затем мы начали рубить палубу с энергией, какую только могла внушить нам оживившаяся надежда. Рубили по очереди Петерс и я, так как больная рука Августа не позволяла ему принять участие в работе. Мы едва держались на ногах от слабости и могли работать без отдыха не более двух-трех минут; вскоре нам стало очевидно, что пройдет много долгих часов, прежде чем мы прорубим достаточно широкое отверстие. Это обстоятельство, однако, не смутило нас, и провозившись всю ночь при свете луны, мы окончили работу на рассвете двадцать третьего.
Петерс вызвался отправиться на поиски, спустился в отверстие и скоро вернулся с небольшим бочонком, который к великой нашей радости оказался полным оливками. Поделив их между собой и съев с величайшей жадностью, мы возобновили поиски. На этот раз Петерсу повезло свыше всяких ожиданий: он вернулся почти немедленно с большим окороком и бутылкой мадеры. Наученные опытом, мы хлебнули только по небольшому глотку вина. Окорок был сильно попорчен морской водой; годного для еды мяса сохранилось всего фунта два около кости. Мы и его поделили. Петерс и Август не удержались и съели свою часть немедленно, я же был осторожнее и ограничился маленьким кусочком, опасаясь мучений жажды. Затем мы прилегли отдохнуть, так как были страшно утомлены.
Около полудня, чувствуя себя бодрее и крепче, мы снова пустились на поиски провизии. Я и Петерс ныряли поочередно до самого вечера, и всякий раз с большим или меньшим успехом. Нам удалось достать четыре бочонка с оливками, окорок, плетеную бутыль галлона в три превосходной капской мадеры, и, что особенно обрадовало нас, небольшую галапагосскую черепаху. Капитан Барнард перед самым отплытием судна купил их несколько штук на шхуне "Мэри Питтс", только что вернувшейся из путешествия в Тихий океан.
Мне не раз придется упоминать об этой породе черепах. Они водятся, как, без сомнения, известно читателю, главным образом на островах Галапагос потому и получивших свое название, так как испанское слово gallipago означает пресноводную черепаху. Вследствие особенностей склада и походки этой черепахи ее называют иногда черепаха-слон. Они бывают нередко огромных размеров. Мне самому случалось видеть экземпляры в 1200 - 1500 фунтов весом, хотя я не помню, чтоб какой-нибудь мореплаватель упомянул об экземпляре, превышавшем восемьсот фунтов. Внешний вид ее очень странен, даже отвратителен. Походка очень тихая, мерная, тяжелая, тело тащится на фут от земли. Шея длинная и необычайно гибкая; обыкновенная длина ее от восемнадцати дюймов до двух футов, но мне случилось однажды убить черепаху, у которой расстояние от плеч до конца головы равнялось трем футам десяти дюймам. Голова поразительно напоминает змеиную. Эти черепахи могут выносить голод невероятно долго; известны случаи, когда они оставались в трюме корабля в течение двух лет без всякой пищи и в конце этого срока оказывались такими же жирными и здоровыми, как в начале. В одном отношении эти странные животные похожи на дромадера или верблюда пустыни. У основания их шеи находится мешок, постоянно наполненный водой. Случалось, убив черепаху, прожившую год без пищи, находить в ее мешке не менее трех галлонов свежей пресной воды. Пищей им служит дикая петрушка, сельдерей, портулак, морские водоросли. Их мясо превосходного вкуса и очень питательно; без сомнения, тысячи моряков, занимавшихся в Тихом океане ловлей китов и другими промыслами, обязаны жизнью этим черепахам.
нас это было истинное сокровище, и мы, точно сговорившись, бросились на колени с горячей молитвой благодарности.
Вытащить животное на палубу было довольно трудно вследствие его чудовищной силы и отчаянного сопротивления. Оно чуть было не вырвалось из рук Петерса, но Август успел накинуть ему петлю на шею, а я соскочил в трап и помог Петерсу выпихнуть его на палубу.
Мы перелили воду из мешка черепахи в кувшин, который, если припомнит читатель, выловили раньше в каюте. Затем мы отбили горлышко бутылки и, заткнув его пробкой, устроили нечто вроде стакана вместимостью в четверть пинты. Выпив по полному стаканчику, мы решили ограничить этим нашу дневную порцию на все время, пока хватит воды.
В течение последних двух или трех дней погода стояла теплая и сухая, так что одеяла, выловленные нами из каюты, и наша одежда совершенно просохли. Эту ночь мы провели с сравнительным комфортом, поужинав оливками и ветчиной и хлебнув по глотку вина. Опасаясь, что ночью поднимется ветер и снесет наши запасы за борт, мы привязали их покрепче к остаткам брашпиля. Черепаху, которую нам хотелось подольше сохранить живой, перевернули на спину и тоже привязали.