Пещера Лейхтвейса. Том третий.
Глава 126. Кровавые жертвы Доцгейма

Глава 126. КРОВАВЫЕ ЖЕРТВЫ ДОЦГЕЙМА

Первое время после убийства толпа стояла молча, как громом пораженная. Затем она разразилась страшным криком, ревом, и все - мужчины, женщины, дети, сколько их было в комнате, все бросились к столу, за которым сидела компания.

-- Бейте их! - кричали сотни голосов. - И это герцогские солдаты! Это убийцы, разбойники... долой их!.. Мы их растерзаем насмерть...

Векерле, бледный как смерть, бросился к окну, открыл его и крикнул солдатам, главный отряд которых стоял на улице:

-- Мятеж! Возмущение! Бейте в барабаны, окружайте дом; никто не смеет ни выйти, ни войти без моего дозволения... стреляйте в каждого, кто покажется подозрительным.

В ту же минуту десять солдат, стороживших зачисленных в первый транспорт, проложили себе прикладами дорогу в толпе и, подойдя к столу, окружили комиссию непроницаемой стеной.

-- Возьмите на прицел, - приказал капрал, - будьте готовы стрелять.

Стук ружей и треск барабана заглушили ропот и проявление народного негодования. Капрал вскочил на стул, на котором сидел, и громовым голосом обратился к толпе:

-- Первый, кто осмелится поднять руку на герцогских солдат, будет немедленно застрелен. Я имею на то разрешение герцога. Если вы ведете себя, как революционеры, то и подвергайтесь их участи.

Направленные на них заряженные ружья заставили крестьян опомниться. Перед ними была сила, которой они не могли противиться. Вступать в бой с солдатами значило только напрасно проливать кровь. Молчание воцарилось в присутственной комнате. Слышалось только предсмертное хрипение несчастной жены Радемахера.

-- Уберите ее, - приказал Векерле. - А вы, хозяйка, прикажите вымыть пол. Мы будем продолжать набор.

Раненая женщина была уже без сознания, и даже слепой мог бы видеть, что жизнь ее держалась на волоске.

Радемахер сделал еще раз попытку пробиться сквозь ряды солдат к умирающей, но его не допустили проститься с ней. Он не мог поцеловать даже своих плачущих детей, видя, как их уводили, и должен был стоять, как бессловесное животное, от которого отнимают его детище.

При этой жестокой, возмутительной сцене снова поднялся ропот, и новый взрыв мятежа мог легко возобновиться, если бы не явился в толпе тот же старый, ободранный нищий, который переходил от одного к другому и каждого успокаивал. Удивительное влияние имел на людей этот ветхий, полоумный старец: ему было достаточно шепнуть кому-нибудь словечко, чтобы тот, многозначительно улыбнувшись, немедленно успокаивался.

Трактирная хозяйка тем временем уничтожила следы трагического убийства, посыпав пол желтым песком, чтобы скрыть кровавые пятна.

Набор продолжался спокойно. Каждый завербованный в первую группу должен был выступить вперед. Хирург освидетельствовал его и если признавал его здоровье настолько удовлетворительным, что американцы не забракуют бедняка, то этот последний должен был присоединиться к своим товарищам по несчастью. Это продолжалось до тех пор, пока не были набраны все пятьсот человек. Имена их были занесены в длинный список, составленный капралом. Список этот скрепили своими подписями сам капрал, хирург и профос. Затем они еще наполнили кружки вином, выпили его и встали из-за стола. Векерле с самодовольной улыбкой вложил в ножны шпагу, еще обагренную кровью убитой женщины, и также пошел за профосом к выходу.

На улице были собраны все пятьсот человек, назначенных к отправлению в Америку. Их установили в колонну по две пары в ряд. После каждых шести рядов следовали два солдата с заряженными ружьями. В голове и хвосте колонны и по бокам ее также шли солдаты. Несчастные жертвы, подвергнутые предварительно тщательному обыску, сразу увидели, что у них не было ни малейшей надежды на бегство и спасение.

Небо в Доцгейме было в этот день покрыто тучами; солнце не показывалось, точно оно не хотело взглянуть на эту возмутительную трагедию, разыгравшуюся на земле. Вдали стояли деревенские жители, заплаканными глазами смотрели они на своих отцов, сыновей, братьев и родственников, в отчаянии уходивших от них. Наконец капрал Векерле выступил перед фронтом колонны и зачитал инструкцию, выработанную для руководства во время похода в Бремен. Она была поистине написана кровью: малейший проступок наказывался смертью, и Векерле язвительно посоветовал несчастным принять к сведению этот параграф, так как он будет применяться с беспощадной строгостью.

Среди глубокого молчания Векерле окончил чтение и громко крикнул:

-- Ура! Герцогу Карлу Нассаускому, ура!.. трижды ура!..

И доведенные до отчаяния жертвы деспотизма должны были полной грудью прокричать это "ура", потому что слышали вокруг себя бряцанье ружей и не хотели пасть под их ударами.

-- А теперь - вперед! Марш...

Едва отдал Векерле этот приказ, как колонна двинулась немедленно вперед.

Страшное отчаяние овладело всей деревней. Женщины падали без чувств; крепкие, сильные мужики закрывали руками лицо, чтобы не показать слез; дети с удивлением смотрели на взрослых, не понимая, почему их теперь так огорчают эти военные маневры, которые раньше доставляли столько удовольствия. В то время как колонна пришла в движение, из хорошенького приветливого домика около церкви вышел молодой священник и подошел к уходящим.

-- Одну минуту... - заговорил доцгеймский пастор, который был не кто иной, если помнит читатель, как сын Илиаса Финкеля, принявший христианскую веру. - Прошу одну минуту, господин капрал; вы, конечно, не захотите, чтобы эти несчастные покинули родину, не получив благословения их пастора?

Капрал в первую минуту чуть не вспылил, но, вспомнив, что герцог приказал не запрещать церковной церемонии при отходе людей, сдержал себя и только ответил сердито:

-- Мне все равно; если без этого нельзя обойтись, то делайте ваше дело, пастор, хотя, собственно говоря, им ваше благословение не понадобится: пули англичан не пощадят их.

Пастор не удостоил ответом эти грубые слова. Он подошел к пятистам доцгеймцам, осужденным покинуть родину, и, широко распростерши руки, точно желая осенить всех своим благословением, произнес взволнованным, дрожащим от скорби голосом:

-- Итак, вы уходите, несчастные. Уходите на чужбину, в неведомую вам страну. Благословение родной земли пусть сопровождает вас, и пусть воспоминания о родине никогда не покидают вас. Мы ничего не можем для вас сделать, как только молиться и проливать горькие слезы. Но помочь... помочь вам может только Всевышний Господь, без воли Которого не упадет ни один волос с головы человеческой. Если будет Его святая воля на то, чтобы вы вернулись домой целы и невредимы, то пули будут свистеть, пролетая мимо, вы будете находиться в смертельной опасности, волны океана будут бушевать вокруг вас, и все-таки вы будете спасены. Мужайтесь, люди Доцгейма и Бибриха. Преклонитесь перед волей Всевышнего. Достойны сожаления не вы, а те, кто берет на свою совесть такое дело: оторвать человека от семьи и лишить сотни людей их отчизны. Прощайте, мои сыновья, братья, друзья. Опуститесь на колени и примите в последний раз благословение вашего пастора, который с радостью готов был бы отдать собственную жизнь, если бы мог этим помешать тому, что произошло здесь сегодня.

Все пятьсот проданных человек опустились на колени. Натан произнес громким голосом последнюю молитву, призывая благословение Господне на головы несчастных. Толпа остальных деревенских жителей также стояла на коленях. В ту минуту, когда священник провозгласил последнее "аминь", тучи рассеялись, выглянуло солнце и приласкало своими золотыми лучами несчастные жертвы герцогского деспотизма.

С колокольни маленькой церкви раздался звон колокола, печальный, как рыдания, точно он оплакивал верных сыновей, покидающих свою родину. В то же время ветер донес звон колоколов Бибриха и других окрестных деревень, и полоумный нищий, только что обративший на себя внимание странным поведением в присутственной комнате, затянул молитву. К его голосу тотчас же присоединились голоса всех присутствующих, и молитва широкой волной понеслась из деревни вдаль через луга и леса.

Когда пение кончилось, завербованные люди поднялись на ноги, и по грубому приказу Векерле вся колонна дрогнула и двинулась в путь. Медленно проходила она по деревне. Шествие замыкали все деревенские жители без исключения: калеки, старцы, дети, обезумевшие от горя женщины - всем хотелось как можно дальше проводить верных сынов отечества.

Наконец колонна подошла к последнему дому в деревне. Векерле облегченно вздохнул. Как бы то ни было, он чувствовал себя не совсем ловко в той роли, которую теперь разыгрывал в родной деревне. Хотя он не испытывал упреков совести и не сознавал, как много неблагодарности он выказал людям, когда-то пригревшим и воспитавшим его, бедного, брошенного ребенка, но все же он готов был отдать многое, чтобы быть подальше от Доцгейма. Куда бы он ни взглянул, всюду встречал враждебные взгляды. Но в душе он тайно удивлялся, что, кроме пролитой в присутственной комнате крови, все остальное обошлось довольно гладко. Он рассчитывал на большее сопротивление. Но это еще ждало его впереди.

В то время как колонна дошла до последнего дома и хотела обогнуть его, чтобы выйти на главную улицу, Векерле увидел перед собой группу в двадцать человек с решительным, вызывающим видом. Это были те деревенские жители, сыновья, братья, отцы и родственники которых вынули жребий. Они собрались в этом месте, надеясь хоть в последнюю минуту воспрепятствовать уходу своих близких.

-- Прочь с дороги! - закричал Векерле. - Очистите путь, или я разгоню вас штыками!

-- Не торопитесь, капрал Векерле, - ответил ему низкий густой голос, от которого кровь бросилась в голову капрала, - со слабой, беззащитной женщиной вы, конечно, могли справиться, и вам ничего не стоило убить ее, но с нами, мужчинами, вам будет не так-то легко.

Это говорил государственный крестьянин. Он стоял, окруженный доцгеймцами, и его поблекшие черты выражали мрачную решительность.

-- Вы с ума сошли? - крикнул капрал. - Что вам нужно от меня? Я только исполняю герцогский приказ, и если вам что-нибудь в нем не нравится, то обратитесь непосредственно к герцогу. До Бремена путь далек. Если вам удастся чего-нибудь добиться от него, вы на лодке еще успеете застать нас и ваши сыновья и братья вернутся домой.

-- Черт вас побери с вашим предложением! - заревел капрал. - Я не стану слушать его!

Однако профос и хирург успокоили его немного и уговорили вступить в переговоры с крестьянами.

-- Вы хотите увести от нас пятьсот человек, и, что бы вы там ни говорили, мы знаем, что они не вернутся. В Гессен-Касселе было то же самое: герцог продал своих подданных в Америку, и один из них прислал оттуда письмо своим родителям, в котором описывал, какая ужасная участь постигла наших соотечественников, переправленных через океан в качестве пушечного мяса. "Нас увезли до двух тысяч, - писал он, - и содержали хуже, чем у нас содержат скотину. Нас истязали, при малейшей провинности били плеткой, кнутами, кулаками, а когда дело дошло до сражения, то немецкие рабы, как нас здесь называют, были поставлены в первые ряды, чтобы своими телами задержать вражеские пули; потом, когда американцы пустились в атаку, то вся армия, не только пехота, но и конница, ринулись через нас. Кто не был убит пулей англичан, тот был смят американцами. Из двух тысяч нас остались только я, да еще одиннадцать человек. Могилы остальных давно поросли травой, если только трупы их были погребены, а не брошены на съедение волкам и другим хищникам пенсильванских лесов. Здесь не дают себе труда хоронить человека, а индейцы, сражающиеся в рядах англичан, те даже срезают кожу с черепов не только убитых, но и раненых, попавших им в руки; сушат ее и потом за волосы привязывают к поясу, как победный трофей. Они называют это скальпированием". Так писал завербованный из Гессен-Касселя, - закончил государственный крестьянин, - и потому мы твердо знаем, что те, кого вы уводите от нас, никогда больше не вернутся.

-- Ну, а если это и так, - воскликнул капрал Векерле, презрительно пожимая плечами, - чего же вы жалуетесь? Не все ли равно, умрут ли они здесь за плугом, или в каком-нибудь овинном хлеве, или там на поле сражения? По крайней мере они будут иметь честь умереть в звании солдат. Вы должны благодарить герцога, что он доставил им это отличие.

Глухой ропот пробежал между крестьянами Доцгейма и Бибриха, и многие из них сжали кулаки в карманах. Но государственный крестьянин продолжал настаивать на полюбовном соглашении.

-- Наши требования справедливы и умеренны; герцог, конечно, имеет право брать наших холостых молодцов в солдаты, собственно в свои солдаты... ну, да Бог с ним, пусть он их гонит в Америку... Но женатые мужчины должны остаться: мы не можем допустить, чтобы наши деревни переполнились вдовами и сиротами. Кто будет на них работать, кто им даст кров и убежище, когда они будут лишены отцов и мужей? Если вы пойдете на это соглашение, то мы не будем вам делать никаких дальнейших затруднений, если же нет... - Крестьянин удержал слова, готовые сорваться, и договорил их только взглядом.

-- Ну а если нет? - воскликнул Векерле, покраснев от злости. - Проклятое мужичье! Вы хотите мне, представителю герцога, давать предписания... прочь с дороги, повторяю вам, или вы отведаете наших штыков.

В эту минуту молодая девушка, самая красивая во всей деревне, бросилась, несмотря на то, что ее удерживали солдаты, на шею одного из завербованных, крепко обняв его. Это была невеста молодого Крюгера, одного из трех уполномоченных, приходивших к Лейхтвейсу, "портновская Клара", как ее звали в деревне. Отец ее был портной и пользовался, так же как и его дочь, всеобщим уважением за честность и порядочность. Девушка кричала и плакала и не хотела отойти от своего возлюбленного. Это произвело большое замешательство.

Тогда капрал Векерле схватил девушку сзади за волосы, заплетенные в две толстые косы, и грубо отбросил ее от жениха. Девушка зашаталась и упала без чувств около отдельно стоявшей группы государственного крестьянина и его товарищей. В то же мгновение молодой Крюгер бросился на Векерле и нанес ему такой сильный удар кулаком по лицу, что у того моментально брызнула кровь из носа и рта. Государственный крестьянин подумал, что уже наступил подходящий момент, чтобы вызвать всеобщее восстание и, приведенный в отчаяние участью сына, не давая себе отчета в том, что делает, выхватил большой острый нож, которым закалывал свиней и телят.

-- Берите пример с меня, жители Доцгейма! - неистово закричал он. - Пусть каждый хватает по солдату, и тогда мы с ними скоро справимся.

Прежде чем Векерле мог опомниться от удара, нанесенного ему Крюгером, государственный крестьянин бросился на него и всадил в него нож по самую рукоятку. Капрал упал, утопая в крови. Но солдаты сейчас же встали под команду профоса, и пока одни из них, угрожая штыками, заставили завербованных молча ожидать развязки, другие окружили мужиков, пришедших с государственным крестьянином, чтобы не допустить их броситься на солдат.

-- Арестуйте убийцу, - приказал профос, - а также и того молодца, - он показал на молодого Крюгера. - Ему придется плохо за то, что он ударил капрала: парень ведь уже был зачислен в герцогские солдаты. Возьмите также и девушку, виновницу всего этого бесчинства. Мы учиним над ними суд скорый, в пример другим. Через четыре недели мы снова вернемся сюда, для набора второй партии, и тогда дело должно идти спокойнее, чем сегодня.

Приказание профоса было исполнено моментально, и государственный крестьянин, молодой Крюгер и портновская Клара со скрученными руками были через несколько минут связаны друг с другом.

Хирург, между тем, занялся капралом Векерле, но тот скоро умер у него на руках. Нож крестьянина перерезал крупный кровеносный сосуд на шее, и раненый, после двух-трех судорог, вытянулся и испустил дух.

-- Он умер, - произнес хирург, вставая с земли.

-- Еще убийство! - воскликнул профос. - Ну хорошо, мы учиним скорую расправу с преступниками и с теми, кто подстрекал их на преступление. Солдаты, поставьте трех пленных к стене того дома: жители его пусть удалятся, чтобы не попасть в беду.

Но дом был необитаем, и потому всякие меры предосторожности оказались излишними.

Дальше все пошло по принятой в те времена программе... программе, содержащей картину короткой, быстрой, но страшной расправы. Завербованных отвели на противоположную сторону улицы под сильным конвоем. Деревенским жителям - тут собралась вся деревня - приказано было также отойти на большое расстояние. Затем узники были поставлены к стене так, что государственный крестьянин пришелся посередине, а Крюгер и Клара - по бокам. Крестьянин, казалось, понимал свое положение; он пристально смотрел на сына. Этот последний хотя и сделал попытку броситься к отцу, но тотчас же остановился: один из солдат приложил штык к его груди и грозил без милосердия заколоть его, если он еще раз попробует прийти на помощь отцу. Такой острый треугольный штык представляет чрезвычайно убедительную силу, более красноречивую, чем самая длинная, сказанная или написанная речь. Человек, чувствующий прикосновение холодного железа к груди, становится очень уступчивым, смирным и покладистым.

Может быть, и молодой Крюгер догадывался о том, что их ожидает. По щекам его текли обильные слезы. Он с сокрушением думал: "Если бы дело касалось только меня, я все равно погиб, и умру ли здесь, или там, не все ли равно? Но Клара... Она ведь ничего не сделала? Она невинна, как новорожденный младенец... Нет, это невозможно, чтобы и Клара... и она... она..." Но что будет с Кларой, этого юноша не мог даже представить и в мыслях. Это было до того страшно, что слова не могли сорваться с его губ.

не помнит с давних времен.

Но профос был неумолим:

-- Его светлость герцог поручил мне действовать с величайшей строгостью и употреблять самые крутые меры в случае открытого неповиновения. Но мы имеем перед собой случай более серьезный: убит наш капрал, и кровь требует крови.

-- Пощадите, по крайней мере, девочку, - воскликнул пастор, - она ведь ничего не сделала и только попрощалась со своим возлюбленным! Вы не смеете убивать ее, потому что за ее смерть вам придется ответить перед Богом.

-- Если я сумею ответить перед моим герцогом, с меня этого будет достаточно, - хладнокровно ответил профос.

Портновская Клара, по-видимому, не подозревала, что ей предстоит и что означают все эти приготовления. Во время свалки с капралом у нее расплелась коса, и теперь она спокойно заплетала ее. К ней подошел священник и сообщил, что профос решил застрелить ее, правительственного крестьянина и Крюгера. Она недоверчиво засмеялась. Когда же профос крикнул пастору, чтобы он отошел прочь, то Клара вскрикнула и хотела убежать, но солдаты схватили ее и привязали веревкой к оконной перекладине. Она рванула веревки, но тщетно: они были крепки.

Государственный крестьянин с ненавистью посмотрел на солдат.

-- Подлые трусы, - проговорил он с презрением, - вам нравиться убивать безоружных людей. Ради крох, бросаемых вам из герцогской казны, вы готовы убивать, губить, уничтожать людей. Черт с вами, все вы негодяи и подлецы.

-- Иисус Христос, Спаситель мой, - молился вслух Крюгер, - Тебе предаю я душу мою...

Старик портной упал без чувств, и его унесли прочь.

-- Готовьтесь стрелять, - приказал профос.

Ружья загремели, послышался звук взводимых курков.

-- Целься! - прозвучала команда профоса. Пастор Натан опустился на колени и молился.

-- Стреляйте, я презираю вас! - крикнул государственный крестьянин. - Придет время, когда крестьяне своими цепами перебьют вас всех и с вашим...

-- Пли... - сорвалось с уст профоса.

Прогремело шесть выстрелов. Сострадательное облако на минуту закрыло зрелище этой страшной казни. Когда дым рассеялся, то все увидели, что двое убиты на месте. Несчастная Клара висела, подтянутая на веревках, с закинутой назад головой. Пуля попала ей прямо в лоб и убила ее наповал. Молодой Крюгер также был при смерти. Пули изрешетили его: две попали в низ живота, одна в грудь. Он попытался поднять голову, чтобы последний раз взглянуть на любимую девушку, но в то же мгновение умер.

Но государственный крестьянин стоял твердо. Пуля задела его плечо, и кровь текла из раны, просачиваясь через платье, но рана не была смертельна. Его резкий, презрительный смех раздался сейчас же после шести выстрелов.

Солдаты не ждали второго приказания. В одну минуту ружья были готовы.

-- Становись на колени! - крикнуло несколько голосов из толпы. - Проси помилования... по древнему обычаю, осужденному даруется жизнь, если он не убит от первого выстрела.

-- Плюю я на жизнь! Я устал жить на этом свете, - проговорил крестьянин. - Если я еще раз вернусь на свет, то потребую, чтобы мать родила меня герцогом: тогда я буду продавать своих подданных, тогда...

Шесть выстрелов прервали его речь. На этот раз солдаты прицелились лучше. Мозг казненного обрызгал стену дома, у которого он стоял. Убитый грузно упал на землю и остался на ней недвижим.

готовностью, поспешно исполнили его приказание. Завербованные также молчали. Они видели, как брызнул мозг казненного, и потеряли всякую охоту протестовать.

Спокойно двинулась колонна из деревни. Скоро маленькая церковная колокольня - последнее напоминание о дорогой отчизне - исчезла из глаз уходящих. Только звон ее колокола еще долго-долго раздавался в их ушах, провожая их в путь скорби и отчаяния.