| Автор: | Редер В. А., год: 1909 |
| Категории: | Роман, Приключения |
Глава 130. НАД МОРСКОЙ ПУЧИНОЙ
Когда улеглась первая радость после освобождения, Лейхтвейс подал знак рукой, что желает говорить, и произнес следующую речь:
-- Друзья мои, мое желание спасти вас и дать вам возможность вернуться на родину, конечно, хорошо, но мы не должны скрывать от себя, что пока мы все находимся в страшной опасности. Наше судно получило пробоину, через которую вода врывается под палубу, так что существование "Колумбуса" можно считать минутами. Хотя мы находимся вблизи одного острова, но все же расстояние до него довольно значительно, и при сильном штормовом ветре, дующем из глубины Северного моря, едва ли можно надеяться на то, чтобы жители Гельголанда пришли нам на помощь. Нет, мы предоставлены своим собственным силам. Но смелым Бог помогает. Погибнет тот, кто сам не постоит за себя. Я ставлю только одно условие: каждый, находящийся на этом корабле, должен беспрекословно исполнять мои приказания, в противном случае я смогу с револьвером в руке заставить подчиниться мне. Теперь примемся за дело нашего спасения.
Тяжелое молчание последовало за этими словами. Жители Доцгейма и Бибриха надеялись, что они уже сейчас, немедленно могут отправиться на родину и что всем их испытаниям и страданиям наступит конец. Теперь же они поняли, что хотя их освободили из неволи, но фактическое спасение еще не так верно, как они воображали. Они с упованием и надеждой смотрели на высокого, сильного человека, стоящего наверху, на капитанском мостике, как могучая скала, у подножия которой бушует бурун.
-- Рулевой, сколько спасательных лодок находится в нашем распоряжении?
-- На борту их восемь штук, капитан, -- ответил моряк, невольно давая Лейхтвейсу титул, который по справедливости полагался ему в эту минуту.
-- Восемь спасательных лодок... гм... мало... очень мало... Как велик экипаж "Колумбуса"?
-- Двадцать пять человек с поваром и буфетчиком.
Двадцать пять человек? -- повторил раздумывая Лейхтвейс. -- К этому нужно прибавить пятьсот бибрихцев и доцгеймцев, всего пятьсот тридцать четыре человека, которые обязательно должны быть спасены.
Он произнес эти слова громким голосом, так что Батьяни, привязанный к главной мачте, отчетливо услышал их. Он вздрогнул, точно от удара кнутом. Все, находящиеся на судне, были сосчитаны; только он не был упомянут. По-видимому, все должны были быть спасены, кроме него одного. Он крепко стиснул зубы и бросил взгляд непримиримой ненависти на своего смертельного врага.
Лейхтвейс увидел этот взгляд, но, занятый своим распоряжением, он нисколько не смутился им. Для него Батьяни не существовал. Он смотрел на него не как на живого человека, а как на бездушный предмет.
-- Рулевой, -- спросил вновь произведенный капитан, -- как велика будет вместимость каждого спасательного бота, если мы нагрузим его до последней возможности?
-- Больше тридцати человек он не выдержит без опасности зачерпнуть бортом и немедленно перевернуться.
Тридцать человек... это значит по двести сорок душ на каждый рейс... Лодки должны будут сделать, по крайней мере, два рейса на Гельголанд и обратно...
-- Да, без этого не обойтись.
-- Ну, так с Богом. За работу. Мы не должны терять времени, -- продолжал он с мрачным выражением лица. -- "Колумбус" все сильней накреняется, и я боюсь, что не дальше как через час он совсем погрузится в море.
Затем Лейхтвейс приказал рулевому выбрать самых надежных матросов и лучших гребцов. Этот последний немедленно направился к экипажу и через несколько минут шестнадцать матросов были готовы взяться за весла и переправлять людей. Лейхтвейс подошел к кучке матросов, внимательно всматриваясь в каждое лицо, с Намерением прочесть на нем характер и настроение его обладателя. Среди общего молчания он обратился к ним со следующей речью:
-- Братцы! На вашей ответственности находятся пятьсот человеческих жизней. До сих пор вы служили скверному делу, но я хочу думать, что вы этого не понимали и теперь чувствуете к вашему бывшему капитану такое же презрение, как и остальные, окружающие меня люди. Молодцы! Когда вы перевезете на Гельголанд первую партию, вы должны немедленно вернуться обратно к погибающему судну, и если вам удастся захватить с него и спасти остальных пассажиров, то вы этим не только совершите дело человеколюбия, которым приобретете себе громкую известность, но, кроме того, получите еще крупное денежное вознаграждение.
-- Тут находятся двести золотых; они будут принадлежать вам с той минуты, как вы вернетесь обратно на место крушения. Я вам это обещаю, и, чтобы вы не сомневались, что мое обещание будет исполнено, я теперь же отдаю эти деньги в руки вашего рулевого.
Расчет Лейхтвейса был верен. Обещание денежной награды подействовало гораздо сильней, чем вся его речь о благородном и человеколюбивом деле.
Да здравствует наш новый капитан! -- заревел старый, загорелый моряк, и все остальные матросы присоединили свои голоса к этому радостному, восторженному возгласу.
Лейхтвейс положил кошелек с золотом в руку рулевого, который, спустившись вниз к матросам, объяснил им:
Знаете ли вы, ребята, что вы теперь получите в десять раз больше того жалованья, которое вам причиталось бы за плавание отсюда до Нью-Йорка? Докажите новому капитану, что вы молодцы и не боитесь этой лужи.
-- К лодкам! К лодкам!.. -- раздавалось по всему судну.
На палубе царила лихорадочная деятельность: все спешили отвязать лодки и спустить их на воду. Освобожденные узники усердно помогали матросам, так что через десять минут первый бот с тридцатью пассажирами был уже готов к отплытию. За ним спустился второй и третий; через двадцать минут вся флотилия с двумястами сорока спасенными с "Колумбуса" тронулась в путь, сопровождаемая криками "ура", возгласами одобрения и благословения.
При выборе тех, которые должны были отправиться с первой партией, господствовал образцовый порядок. Не было ни суматохи, ни той бесчеловечной, жестокой жажды спасения, какие обыкновенно замечаются на погибающих судах. Нельзя было и предположить, что эти люди находятся на разбитом судне, сквозь пробоину которого безостановочно поступала морская вода, так все происходило спокойно, чинно, торжественно. Лейхтвейс сам назначал тех людей, которые должны были занять лодки; не попавшие в них остались покорно и безропотно. Они видели, что ни сам Лейхтвейс, ни жена его не думали о собственном спасении, и этот пример самопожертвования, героизма и самоотречения ободряюще действовал на них и внушал им надежду, что и до них дойдет очередь спасения. Спасательные лодки скоро исчезли из вида оставшихся на "Колумбусе".
Лейхтвейс до тех пор следил в подзорную трубу за лодками, пока они совсем не скрылись из виду. Он видел, как трудно было положение маленьких суденышек на бурной поверхности моря, он видел, как эти ореховые скорлупки поднимались на пенистые гребни громадных волн и снова опускались в зияющую бездну. Но скорлупки снова появлялись на морской поверхности, и снова показывались маленькие развевающиеся на ветру американские флаги, привязанные к мачте каждого суденышка.
продержаться над водой, чтобы оставшиеся на нем не погибли.
Лейхтвейс приказал принести из кухни на палубу кушанья и напитки и обильно накормил оставшихся на корабле. Хотя он не жалел водки, но все же следил за тем, чтобы никто не выпил больше положенной дневной порции. Несчастные узники, которых Батьяни до сих пор просто морил голодом, с жадностью набросились на пищу, и Лейхтвейс заметил, что они, удовлетворяя свой голод, совсем забыли об опасности, чего он, главным образом, и старался достигнуть.
Так как забить пробоину не было возможности, то он определил оставшихся матросов и часть немцев из Доцгейма и Бибриха на то, чтобы выкачивать ведрами воду, стремившуюся в трюм. Для этой цели образовалась цепь в сто пятьдесят человек от трюма до самой палубы. Находившиеся внизу черпали воду из трюма; затем ведро переходило из рук в руки до стоявших на палубе, которые и выливали воду за борт. Это распоряжение было чрезвычайно практично. Таким образом вода не могла прибывать особенно быстро и держалась приблизительно около шести футов, что не было уж слишком опасно.
Окончив свои распоряжения, Лейхтвейс отправился к главной мачте, к которой был привязан Батьяни.
-- Разбойник, бандит! -- с бешенством закричал на него цыган. -- Отвечай мне...
-- Хотя я знаю, -- продолжал Батьяни, делая невероятные усилия, чтобы порвать связывающие его веревки, -- хотя я знаю, что не могу ожидать от тебя пощады, все же мне хочется знать, каким способом ты покончишь со мной? Если ты человек и в тебе сохранилась хоть искра человеческого чувства, то вынь револьвер и пристрели меня. Ты держишь меня привязанным к мачте, как дикого зверя, как бешеного пса, и мне сдается, что имеешь намерение утопить меня!
-- Ты отгадал мое намерение, -- ответил Лейхтвейс спокойным и равнодушным голосом. -- Нет, граф Батьяни, я не пожертвую тебе пули. Ты не можешь умереть, как порядочный человек. Сравнивая себя сейчас с бешеным псом, ты был совершенно прав. Но кто же подходит к бешеной собаке? Нет, любезный друг. Ты останешься привязанным к мачте, и только когда "Колумбус" совсем утонет и мачта его погрузится в воду, только тогда ты избавишься от этого мучительного, смертельного ужаса.
-- Мерзавец!
-- Кто из нас двоих мерзавец, решит Тот, перед Которым скоро мы оба предстанем. Может быть, нам придется, друг Батьяни, отправиться на тот свет одновременно с тобой, так как еще неизвестно, вернутся ли лодки, чтобы спасти нас. Поэтому ты еще можешь иметь надежду умереть в нашем обществе, и если ты предстанешь перед Господом жалобщиком, то мы явимся пред ним ответчиками. Если же я предстану перед престолом Всевышнего несколько позднее, то ты в мое отсутствие можешь пачкать и поносить мое имя, сколько тебе будет угодно. Бог знает и тебя и меня; он видит и твои и мои дела и знает, кто из нас более тяжкий грешник. Ты первый согрешил, потому что сделал из меня преступника и убийцу, -- без тебя я до сих пор оставался бы честным, порядочным человеком; вследствие твоего ложного доноса меня в первый раз постигли бесчестие и позор. Как ты стоишь теперь привязанным к мачте, так же и я стоял когда-то привязанным к позорному столбу в Висбадене. Помнишь ты, граф Батьяни, как ты стоял передо мной, наглый и заносчивый? Как ты бил меня кулаком по лицу, меня, связанного по рукам и ногам, не имевшего возможности ответить тебе и заставить тебя искупить это поругание? Сегодня, наконец, наступила минута искупления. Сегодня я также могу надругаться над тобой, как ты надругался надо мной. Но я отказываюсь от этого, -- продолжал Лейхтвейс с выражением глубокого презрения, -- я отказываюсь воздать око за око и ограничусь тем, что предам тебя бесславной смерти, бросив на произвол волнам.
Ты не должен проявлять столько благородства, атаман, -- раздался за спиной Лейхтвейса голос Зигриста, -- этот негодяй не заслуживает такой легкой и спокойной смерти. Не позволишь ли ты нам, атаман, воспользоваться им как целью для стрельбы? Мы могли бы пострелять в него, как в мишень, причем ручаюсь тебе, атаман, что я не стану попадать в черный кружок, то есть в его сердце, а буду расстреливать только его руки и ноги.
-- Зигрист прав, -- присоединился к нему старый Рорбек. -- У нас у всех имеются счеты с графом Батьяни, он всем нам причинил довольно зла, и за все это его хотят только утопить? Какое ребячество!
-- Сжальтесь, не мучайте меня, -- умолял цыган. -- Убейте меня, но не причиняйте напрасных страданий. Заступись за меня, Лора фон Берген, ты женщина, а женщине, говорят, более доступно сострадание.
Лора положила руку на плечо мужа и с мольбой во взоре взглянула на него.
-- Идите, Зигрист и Рорбек, -- сказал он им вполголоса, -- и никогда не обращайтесь ко мне с такими предложениями. Я - судья, но не палач. Этот человек обречен на смерть; но мы не дикари, наслаждающиеся мучениями своей жертвы. Первый, кто коснется его, будет строго наказан.
к своему возлюбленному.
Ты едва ли поймешь меня, мой Гейнц, -- шепнула она мужу, -- но знаешь, несмотря на ненависть, которую я питаю к этому человеку, я не могу без сострадания думать об участи, которая ожидает его. Это так ужасно потонуть со связанными руками и ногами. Может быть, действительно, было бы лучше выстрелом покончить его мучения?
-- Нет, жена, -- ответил твердо Лейхтвейс, -- что я решил, то и будет. Не я хочу умертвить этого человека, это исполнит сам Бог.
-- Ну так пусть совершится твоя воля. Но не правда ли, Гейнц, лодкам пора бы уже вернуться? Время, которое ты определил для их возвращения, уже прошло, а их еще не видно!
-- Нужно иметь терпение, моя милая, дорогая жена, -- заговорил Лейхтвейс, -- я убежден, что матросы, если только будет какая-нибудь возможность, вернутся за нами; в противном случае... ну что же... тогда мы с тобой сумеем умереть, как нам подобает: спокойно и покорно, без ропота на Провидение, которое часто бывало к нам милостиво во время опасностей.
Я и не ропщу на приближение конца! -- воскликнула Лора, прислонившись к статному красавцу. -- Для меня смерть будет отрадна, если я умру рядом с тобой. Когда наступит последнее мгновение, ты возьмешь меня в свои объятия, мой горячо любимый Гейнц, и мы опустимся в морскую глубину, оставаясь вместе до самой смерти.
-- Да, вместе в жизни, вместе и в смерти. О, моя незабвенная Лора, какое счастье, что мы могли принадлежать друг другу, -- продолжал он, горячо целуя прелестную головку жены.
-- Да, -- ответила Лора, -- но все-таки самое счастливое время было то, которое мы провели в нашей подземной пещере. Там мы прожили лучшие, счастливейшие, незабвенные часы нашей жизни.
-- Да, наша пещера... увидим ли мы ее когда-нибудь?
-- Что же помешает нам вернуться в нее, раз мы будем спасены и перевезены на берег?
Ну, дорогая Лора, на эту надежду мы не должны слишком полагаться. Возвращение на родину нам отрезано раз и навсегда. Герцог не может и не оставит безнаказанным того, что мы сделали сегодня. Мы не только оказали ему скверную услугу, но мы и опозорили его на весь свет, освободив пятьсот немцев, которых он продал американцам для военных надобностей. Я уверен, что он придет в невыразимое бешенство, когда обнаружит эту новую проделку разбойника Лейхтвейса, и перевернет небо и землю, чтобы захватить меня. Нам предстоит страшная казнь. Поэтому, дорогая, мы должны раз и навсегда отказаться от мысли когда-либо увидеть свою родину. Я не имею права подвергать тебя опасности, и ты не должна допустить, чтобы мы попали в руки врага, месть которого будет беспощадна. Не забывай, дорогая Лора, что ведь и в других странах для нас может распуститься цветок счастья. Почему бы нам не быть счастливыми в Америке? Это великая, прекрасная, богатая страна; и что всего важней - это страна свободы, где моя жена и друзья будут пользоваться всеобщим уважением. Итак, возлюбленная моя Лора, моли Бога о нашем спасении. Раз мы будем вне опасности, мы начнем новую жизнь, будем искать и, конечно, найдем новую отчизну. В долинах и ущельях Америки нас ждет новое счастье.
Еще раз обнял он с чувством молодую женщину и, запечатлев на ее губах горячий поцелуй, пошел навстречу рулевому, поднимавшемуся в эту минуту на мостик.
-- Ну, что там у вас, рулевой? По вашему лицу видно, что вы пришли с дурной вестью. Что случилось?
-- Стоявший твердо на камне корабль начинает шататься, и это доказывает, что пробоина, по всей вероятности, увеличилась. Вода в трюме быстро прибывает и теперь уже бесполезно выкачивать ее ведрами. Мне припоминается, капитан, старинная легенда, рассказывающая про одного человека, наделавшего много зла на земле. Он был осужден вечно выливать в аду бочку, которая сейчас же снова наполнялась. Мне сдается, что и мы хотим вылить Северное море из "Колумбуса".
-- Да, мы, очевидно, черпаем из бездонной бочки Данаид. Если дело обстоит так, как вы говорите, то, конечно, следует прекратить эту работу. Как долго, думаете вы, может еще продержаться судно над водой?
-- По моему мнению, не больше четверти часа. Если лодки не подоспеют, мы утонем.
-- Лодки! Лодки! -- радостным, взволнованным голосом закричала Лора.
Она увидела маленькую флотилию, с трудом идущую против бури, но решительно направляющуюся к месту крушения.
-- Идите вниз, рулевой, объявите, что спасение близко. Люди должны встать на колени и молить Бога, чтобы Он продержал нас еще хоть десять минут.
молитвы вознеслись к Господу. Лейхтвейс, обняв и прижав к себе жену, стоял на верхнем мостике, присоединяя к остальным и свои горячие молитвы. Но Властитель Вселенной, казалось, не хотел внимать просьбам и молитвам утопающих. Едва успели маленькие лодочки приблизиться к тонущему кораблю, как сильные волны снова отогнали их далеко назад. Все старания отважных гребцов причалить к борту судна уничтожались бурным волнением.
"Колумбус" заметно ложился на бок; стоять на палубе было уже невозможно. Волны перехлестывали через борт, и один из матросов, неосторожно подошедший к краю судна, был снесен ими на глазах своих товарищей. Лейхтвейс приказал бросить морякам на ложах канаты с железными крюками, за которые они могли бы ухватиться, чтобы подняться на "Колумбус". Наконец, после долгих тщетных усилий удалось, наконец, причалить лодки к "Колумбусу", и тогда только появилась возможность приступить к спасению людей. Вдруг Лейхтвейс с ужасом заметил, что из восьми ушедших лодок вернулось только шесть.
-- Где же другие?.. Где остальные два бота? -- спросил он в крайнем смущении.
-- Сударь, -- ответил старый моряк, управлявший всей флотилией, -- обе лодки затонули, к счастью, только после того, как благополучно спустили на берег своих пассажиров. Жителей Гельголанда нам не удалось уговорить подать помощь "Колумбусу"; они объяснили, что в такой сильный шторм слишком опасно пускаться в море: они отцы семейств и рискуют более чем жизнью.
Я не осуждаю гельголандцев, -- возразил Лейхтвейс, -- однако это ставит нас в безвыходное положение. Как мы спасем всех на шести лодках? Однако это должно быть сделано. Как глубоко сидят лодки?
Если занять людьми всю вместимость лодки, то края ее коснутся воды.
Сосчитали: оказалось, что на шести лодках можно было спасти всех, кроме девяти человек.
Эти девять несчастных, вынужденных остаться на "Колумбусе", были: Лейхтвейс, его жена, Елизавета и их шесть товарищей.
-- И вы не хотите спастись с нами? -- крикнул рулевой, также вскочивший в лодку. -- О, Генрих Антон Лейхтвейс! Каким стыдом мы покроем себя, оставляя вас на корабле!
-- Не беспокойтесь о нас, -- ответил Лейхтвейс твердым голосом. -- Если морю нужна жертва, то этой жертвой должны быть мы, вызвавшие катастрофу.