Охотники за черепами.
Глава I. Моро и Альп

ОХОТНИКИ ЗА ЧЕРЕПАМИ^[5]

роман

Перевод с английского А. Ромма

Глава I. МОРО И АЛЬП

В одном из богатейших домов Нового Орлеана все в смятении из-за безнадежного состояния молодого хозяина Генриха Галлера. В комнате, соседней с тою, где помещается больной, происходит очень оригинальный консилиум. Один из членов консилиума - даже не врач, но говорит весьма решительно; другой, доктор, получивший свой диплом от самой знаменитой академии Соединенных Штатов, молча слушает своего собеседника, вздыхает, трет лоб, как бы желая извлечь оттуда какую-нибудь мысль, и всем своим видом доказывает несостоятельность своей науки.

- Я решительно теряюсь, - сознается он с удивительной скромностью. - Что прикажете, Севрэн, прописывать человеку, который мог бы быть совершенно здоров телом, если бы не страдал душою?

- Почем я знаю! Что-нибудь посильнее, - нетерпеливо возражает Севрэн.

Ему лет сорок пять, вид у него решительный, могучая фигура его, очевидно, чувствует стеснение от европейского костюма. Карл Севрэн - один из тех странствующих купцов, которые колесят бесстрашно по степям и пустыням Америки, составляют себе громадные состояния, имеют суровую внешность и не признают ничего невозможным. Не только природная доброта и великодушие заставляли Севрэна желать выздоровления двоюродного брата: он видел в этом вопрос чести для себя и таким образом выражал свое страстное желание.

- Доктор, Генрих не может, не должен умереть! Что будет со мной, если и этот юноша умрет вслед за другими членами семьи?

- Что будет с вами?.. - запнулся доктор Вальтон и обвел глазами богато меблированную комнату.

Краска покрыла смуглое лицо купца, и он возразил с горечью:

- Вы хотите сказать, что я получу все это в наследство? Несомненно! И что, по примеру других, получающих наследство, буду лицемерно жалеть о вымершей семье? Ведь вы не знаете того, что я сам вызвал в Америку отца Генриха. Я, таким образом, вмешался в судьбу семьи и не могу примириться с мыслью, что она погибнет вся по моей вине. Если бы Галлеры остались на своей родине, в Эльзасе, они, может быть, не стали бы так богаты, но зато избегли бы этой ужасной эпидемии, которая внесла траур во столько домов Нового Орлеана. Вы спасли жизнь Генриха, и я вам от души благодарен за это, - сказал он, крепко пожимая руку доктора, - но видеть его разочарованным, безутешным, не желающим возвращения к жизни, слышать, что изнурительная лихорадка должна перейти у него в чахотку и что он должен умереть, - это выше моих сил!

Необузданная натура Севрэна не выдержала тут: он испустил несколько проклятий, ударил по столу так, что тот чуть не разлетелся, вытер кулаком заплаканные глаза и сказал:

- Я никогда не прощу вам этого! И что после этого вся ваша медицина? Шарлатанство, годное только на то, чтобы морочить дураков!

Чтобы поддержать честь своей профессии, доктор начал излагать историю болезни Генриха Галлера со всеми ее последовательными видоизменениями. Рассказ этот не представлял ничего нового для Севрэна, так как он не раз уже слышал его за неделю своего пребывания в Новом Орлеане. Только конец речи доктора обратил на себя его особенное внимание.

- Вот если бы можно было произвести реакцию! - воскликнул доктор.

- Реакцию! Значит, вы до сих пор еще не произвели должной реакции всеми вашими лекарствами? В таком случае я берусь произвести реакцию, разумеется, другими средствами, не пилюлями и не микстурами, - и Севрэн направился к двери больного.

- Будьте осторожны, Севрэн: ваш двоюродный брат очень слаб, не волнуйте его.

- А вы уж чересчур берегли его, позволяли ему на досуге предаваться горю. Все кругом, до печального вида слуг включительно, напоминало ему, что он остался один на свете, что он никому больше не нужен и ни на что не годен - так, по крайней мере, сам он выразился, когда я по приезде заговорил с ним. Войдите со мною, доктор, но не мешайте мне действовать.

Карл Севрэн был из тех людей, которые не идут, а бегут к своей цели; поэтому, очутившись около своего двоюродного брата, заваленного книгами и журналами, на которые он, впрочем, не обращал никакого внимания, Севрэн прямо приступил к осуществлению задуманного им плана.

- Мне кажется, Генрих, что вид у тебя теперь лучше, не явился ли у тебя аппетит перед обедом?

- Я даже позабыл, что такое аппетит, - сказал молодой человек.

- Хорошо ли ты спал эту ночь?

- Я вовсе не сплю, - с улыбкой отвечал Генрих.

- Вас? - удивленно переспросил больной.

Генрих Галлер мало знал своего двоюродного брата, изредка приезжавшего в Новый Орлеан. К тому же грубость манер этого степняка-купца не слишком нравилась молодому человеку, воспитанному среди роскоши и утонченности. Когда приехал Севрэн, молодой человек подумал, что конец его близок, и мысль эта была ему даже приятна. Относительно двоюродного брата он решил, что тот, следуя лишь закону приличия, приехал в вымерший дом закрыть глаза последнему родственнику. Удрученный смертью всех близких, молодой человек, если и пережил эпидемию физически, то нравственно не мог помириться со своим одиночеством. Он умирал, потому что не чувствовал влечения к жизни.

Севрэн понял обидный для него смысл этого восклицания, но, не показывая вида, взял руку больного и сказал:

- В самом деле ты меня приводишь в отчаяние. Мне нельзя долго оставаться в Новом Орлеане: у меня есть спешные дела на Востоке. Если ты скоро не выздоровеешь, тебе нельзя будет отправиться со мною, как бы я того желал.

Доктор Вальтон поднял плечи от удивления, больной посмотрел на свои руки, выделявшиеся своей худобой и белизной на темном одеяле.

- Я понимаю вас обоих, - сказал Севрэн, бросая укоризненный взгляд на доктора, - но я убежден, что от самого Генриха зависит, быть или не быть здоровым. Ты никуда до сих пор не ездил, Генрих. Ты хотел сделаться ученым, каким был твой отец… О как я его любил! Ты ничего не хотел знать, кроме книг. Я книги не браню, хотя сам редко в них заглядываю. И знаешь ли, почему? То, что другие вычитывают из книг, я узнаю из самой жизни, из живой природы. Когда мы заживем вместе, ты, конечно, многому меня научишь, но и я смогу многое тебе показать. Когда мы с тобой проедемся по дикому Востоку и ты увидишь горы и их склоны с богатой растительностью, увидишь эти райские сады, тебе станет непонятно, как можно променять эту ширь на душный город. Ты полюбишь степь и жизнь в ней, полную приключений, где каждый новый день приносит новые случайности. Ну, скажите, разве не полезно для молодого человека поездить по свету? По-моему полезно и приятно. Ты качаешь головой… А вы, доктор? Чего же вы молчите? Разве вы не одобряете моего плана увезти брата?

Доктор пустился в пространное описание тех местностей, по которым ходили караваны Севрэна, он стал перечислять богатую растительность прерий. Тут был и молочайник со своими серебристыми листьями, и оранжевые лепестки ластовня, и многое другое. Нарисовав картину снежных высот, обрамляющих горизонт, он пустился в описание лесов, которые растут по склонам гор, указал на их летнее убранство, на пестроту листвы осенью, на пернатых обитателей, украшенных разноцветными перьями, словно драгоценными каменьями, как голубая сойка и всевозможных цветов попугаи…

Но напрасно доктор тратил свое красноречие, описывая прелести дальнего путешествия, и даже, возбужденный собственным рассказом, вспомнил юношеские подвиги, совершенные им на охоте в этих самых равнинах: больной равнодушно смотрел на рассказчика и, казалось, слушал его из одной вежливости.

- Что же, Генрих, - спросил Севрэн, - явилось ли у тебя желание посетить эти места?

- К чему? - прошептал больной и сделал едва заметное движение головой.

Купец схватил руку молодого человека, сжал ее, может быть, сильнее, чем бы следовало, и, стоя у изголовья больного, произнес с чувством:

- К чему? Да к тому, чтобы мне не уезжать отсюда с разбитым сердцем, к тому, чтобы нам двоим составить одну семью. Я одинок; ведя бродячий образ жизни, я не мог жениться. Поэтому я посвятил себя дяде и его семье, и твой покойный отец знал, что я работаю для вас. Теперь и ты стал одинок; но ты мне еще дороже. Если же ты так мало ценишь мою привязанность, что не хочешь ради этого жить, то, повторяю, я уйду, простив тебе, но с болью в сердце… Если бы твой отец был жив, он сказал бы тебе, что я не заслуживаю такого отношения.

Больной привстал со своего ложа и широкими глазами глядел на грубого родственника, лицо которого совершенно преобразилось под влиянием глубокого и искреннего чувства.

На последние слова Севрэна Генрих, склонившись к нему, произнес:

- Значит, ты любишь меня, брат? Значит, я не один на свете, как я воображал?

- Конечно, нет! - воскликнул Севрэн, обнимая своего родственника так горячо, что доктор счел себя вынужденным сдержать его восторг.

Но купец не обращал никакого внимания на советы медика; он обнимал и трепал Генриха, как маленького ребенка, спрашивая его:

- Выздоровеешь ли ты, наконец, хочешь ли ты выздороветь?

- Да, хочу.

- И ты отправишься со мною и не расстанешься со мной больше?

- Да, обещаю.

Через три месяца Генрих Галлер прибыл в Сент-Луи, где у него было назначено свидание с двоюродным братом, так как тот не мог дождаться на месте его выздоровления. Он был еще слаб, осталась некоторая медлительность в движениях. Однако путешествие, совершенное весною, в первых числах апреля, укрепило его. Он испытывал наслаждение, равно присущее и молодому и старому, - наслаждение знакомства с новой местностью, с новыми типами людей. Поэтому-то он не очень огорчился тем, что прибыл в Сент-Луи раньше своего родственника, который, посылая ему маршрут, дал очень много времени на отдых выздоравливающему. Генрих Галлер пренебрег остановками и приехал тремя днями раньше срока в гостиницу Плантаторов в Сент-Луи. Содержатель гостиницы объявил ему, что Севрэн должен еще находиться на верховьях Миссури, занятый закупкой товара. Генрих не терял времени даром: он гулял по городу и по валу, объездил окрестности Сент-Луи на своей лошади, которую взял с собою в уверенности, что она пригодится ему в пустыне и не осрамит себя.

Это был великолепный конь, полукровный араб, которому первый его хозяин, испанец, дал кличку Моро. Темно-гнедой, с тонкими ногами, быстрой и твердой поступью, конек был достойным потомком своих арабских предков. Генрих Галлер скоро оценил своего товарища, привязавшись к нему сам, сумел и его привязать к себе.

был иметь под руками эту пару красивых и умных животных, так как за все время пребывания его в гостинице Плантаторов ни одно человеческое существо не изъявило желания познакомиться с ним или даже заметить его.

Между тем народу в гостинице было много, и была одна компания джентльменов, по-видимому, очень дружная, так как они не расставались все время. Когда Генрих возвращался со своих длинных прогулок верхом на Моро и в сопровождении Альпа, он всегда встречал этих людей, шатающихся бесцельно по улицам. За столиками компания эта держалась особняком, шумела, ела больше других, пила дорогие вина и курила громадные сигары.

Генриха очень интересовало странное поведение этих людей, так как до сих пор он ничего подобного не видал в обществе, среди которого вращался в Новом Орлеане.

Все они занимались, вероятно, одним делом, так как, кроме неизбежного различия в лицах, которое замечается во всяком обществе людей, они имели очень много сходства между собою. Одеты были одинаково, в черные костюмы; брильянтовые булавки в галстуках слишком бросались в глаза своими размерами и обличали недостаток вкуса; но зато шелковые жилеты были безукоризненны, а чистое тонкое белье выделялось на шее, казавшейся бронзовой от загара.

Некоторые носили баки, другие - усы, но и то и другое было тщательно завито. Походка у всех казалась неторопливой и небрежной, что вообще характерно для восточных американцев. Генрих вообразил сначала, что это охотники, и был бы не прочь вступить в их компанию; но общество оказалось очень замкнутым и не желало принять постороннего в свою среду. Никто не хотел заметить попыток Генриха познакомиться, и он прекратил их.

Итак, он продолжал удивляться разгулу этой веселой компании, не разрешив еще вопроса, кто они такие. С приездом Севрэна он узнал наконец, что это были за люди.

На третий день по приезде в город Генрих поспешно спускался на зов обеденного колокола, так как теперь после прогулок верхом у него всякий раз появлялся порядочный аппетит. В передней он увидел тех, кого называл клубом охотников; они окружали вновь прибывшего.

Впервые теперь ими было обращено внимание на молодого человека; некоторые даже улыбнулись ему. Генрих недоумевал, что бы значила эта необыкновенная любезность, но в это время особа, которую они все окружали, вырвалась навстречу молодому человеку и восторженно приветствовала его. Это был Севрэн, который осыпал своего кузена вопросами о его здоровье и радостными восклицаниями, он, по-видимому, не стеснялся присутствия посторонних лиц, и они, вопреки требованию приличия, громко продолжали смеяться, называя Севрэна приятелем и добрым малым.

Впрочем, шутки их были безобидные, и Севрэн первый же смеялся им. Генриху он сказал:

- Нужно тебя представить этим господам; это мои друзья.

- Кто они такие? - спросил Генрих. - Вероятно, охотники или богатые плантаторы, которые собрались здесь, чтобы попользоваться городскими удовольствиями?

- Нет, просто степные купцы, как и я. Вот это Бент, вот Сублет, а это большой Джерри Фольгер.

- Если бы мы знали, что вы из наших, - сказал Биль Бент, - мы тотчас побратались бы с вами. Но вид у вас, точно у молодого ученого, только что покинувшего университет. Вы казались таким степенным, что я готов был голову прозакладывать, что у себя в комнате вы смеетесь над нами и считаете грубыми, неотесанными парнями.

- Достаточно комплиментов, - сказал большой Джерри Фольгер, - мы только-только успеем что-нибудь выпить до второго звонка.

Была весна, и мята была в полном цвету. Купцы спросили себе прохладительное питье из мяты. Приготовление и поглощение питья заняло время до обеда.

По обыкновению обед состоял из дичи, буйволового языка, пулярок и сочных иллинойских лягушек. Когда другие удалились, группа охотников продолжала заседать за столом. Биль Бент предложил выпить мадеры за здоровье родственника Севрэна и, к удивлению Генриха, приказал принести корзину вина - 12 долларов бутылка.

Веселость их дошла до высших пределов, и Биль Бент пропел под гитару испанскую песню, солидный Джерри Фольгер протанцевал индейский танец, чтобы дать о нем понятие Генриху, а в довершение всего молодой Сублет предложил пропеть гимн. От этого гимна задрожали стекла, гул наполнил всю комнату, а снаружи приветствовали певца аплодисменты.

На другой день Генрих Галлер проснулся с ужасной головной болью, но без всякой досады на причину этого расстройства.

- Что ты скажешь о моих друзьях? - спросил его Севрэн, пока он одевался. - Конечно, они грубоваты, но за грубоватой внешностью скрывается хорошее и надежное содержание. Перспектива пробыть в их обществе несколько месяцев не пугает тебя?

- Нисколько, - ответил Генрих. - Вчерашний день выбил меня немного из колеи, но я думаю, что это мне полезно.

- Глоток холодного напитка из хереса, мистер Галлер, - сказал Биль Бент, - лучшее лекарство для выздоравливающего. Пейте смело, это отличный напиток. Вы мигом освежитесь.

- Да, конечно. Я ждал только кузена, чтобы спросить у него, чем я должен запастись. Я не хочу следовать за вами в полнейшей праздности, милый Севрэн. Я также хочу иметь свой товар и продавать его в Санта-Фе. Итак, господа, если кто из вас желает помочь мне в выборе товара, то должен согласиться на одно мое условие: сегодня за обедом я угощаю вином - это будет оплатой за услугу.

Купцы посмеялись остроумию, с которым Генрих хотел отплатить им за вчерашнее угощение. Они все готовы были сопровождать Генриха, и к обеду он успел накупить себе миткалю, разных мелких железных и медных вещей и зеркал; телегами же и мулами он должен был запастись в форте Индепенденте, откуда караваны выходили в степь.

Радушный прием, оказанный ему сначала, обусловливался уважением, которое все питали к Севрэну, но скоро личные качества самого Генриха расположили к нему всех.

Примечания

5

Правильнее было бы озаглавить этот роман «Охотники за скальпами», но мы оставляем старинное заглавие, под которым он появился в первый раз в русском переводе и приобрел известность (ред.).