Без пощады!
Глава VI. Истинно-королевское послание

Без пощады!

Глава VI. ИСТИННО-КОРОЛЕВСКОЕ ПОСЛАНИЕ

Трудно вообразить себе уголок лучше того, в котором было расположено поместье Холлимид. Находясь в северо-западной полосе Динского леса, оно господствовало над Вайей в том пункте, где эта прелестная река с красным песчаниковым дном, прозмеившись по зеленым тучным лугам Гирфордшира, сворачивает к угленосным горам Монмаутса. Эти крутые каменистые высоты, идущие наперерез реке, смотрят так гордо, словно никакая сила не в состоянии их тронуть. Однако река в течение столетий проложила-таки себе путь сквозь эти твердыни. Разумеется, это далось ей не легко. В некоторых местах ей пришлось делать такие крутые изгибы, что она казалась обертывающеюся вокруг себя. Течет она среди прорванных ею преград очень быстро и стремительно.

С трех сторон это место обставлено горными кряжами всевозможных видов и пород, начиная с древнейших на земле разноцветных базальтов, гнейсов, сиенитов и гранитов. Только с четвертой, южной, нет горных высот; там темнеются одни густые леса. Перед самим же господским домом в Холлимиде расстилался на обширном пространстве своеобразный природный парк, в котором деревья словно чьей-то прихотливою рукою были разбросаны среди лужаек с сочною свежею травою. Но посередине этого парка была прекрасная аллея, по обеим сторонам усаженная вековыми дубами. Эта аллея вела к проезжей дороге, которая шла из Руардина в Уольфорд, а оттуда - на Росс.

Сам дом был построен в стиле времен Тюдоров, когда кирпич еще был дорог, потому что его мало выделывалось, а дерева было в изобилии и оно почти ничего не стоило. При перестройке дома был употреблен тот и другой материал: остов его был сложен из массивных дубовых бревен, а промежутки между образовавшимися клетками заложены кирпичом и оштукатурены. Получилось нечто очень своеобразное по виду и пестроте окрасок. Почти почерневшие бревна чередовались красными, желтыми и белыми пятнами, смотря по тому, совсем ли осыпалась белая штукатурка кирпичей или только отчасти облупилась и кое-где была наведена заново. Резные карнизы и украшения вокруг окон, дверей и других мест пестрели остатками и других красок, посредством которых разные владельцы хотели придать более веселый вид своему жилищу. Сама архитектура дома была неправильная и прихотливая, так что он весь был в выступах, вышках и боковых пристройках. Окна были разбросаны как попало, разных величин и форм.

Такою же прихотливостью отличалось внутреннее расположение комнат в доме и их убранство. Из передней поднималась вверх лестница с дубовыми перилами, для отделки которых искусный резчик не пожалел труда. К каждой площадке примыкали полутемные ходы, ведшие к комнатам, из которых не было и двух на одинаковом уровне. Комнаты эти были в большинстве спальнями, но почти все проходные. Повсюду были ступени, вверх и вниз, и незнакомый с этими «тонкостями» распланировки на каждом шагу рисковал сломать себе ногу или шею.

Но подобные неправильности могут показаться неудобными и опасными только для современных поколений. В прежнее же время жилища вроде холлимидского дома не представляли ничего особенного и были всюду распространены в глуши старой Англии. Люди, строившие их и жившие в них, ходили по ним вполне уверенно и спокойно. Еще и до наших дней там сохранилось несколько таких своеобразных домов, свидетельствующих об искусстве или, вернее, о плохом умении строителей времен Тюдоров.

Владелец Холлимида, мистер Эмброз Поуэль, вполне подходил к своему родовому гнезду. У него были необычайные вкусы и склонности, как можно заметить уже по тому, что он назвал обеих своих дочерей так же, как назывались те две реки, которые, подобно сестрам, проистекают из одних и тех же недр. Эти реки теперь называются Вайя и Северна, а раньше назывались Вегою и Сабриною. В его владениях, близ дома, была заросшая мелкою порослью беседка, где он любил в летние дни проводить целые часы наедине со своими любимыми книгами и не менее любимою природою.

Эмброз Поуэль любовался природою не как ленивый мечтатель, а как трудолюбивый наблюдатель и исследователь, стремившийся проникнуть в ее вековечные тайны. Но он не убегал и от жизни со всеми ее запросами, не прятался и от людей. Напротив, он любил человечество и страстно интересовался социальными, политическими и бытовыми вопросами. Всесторонне изучив все условия человеческого бытия, общественного и государственного уклада, он пришел к выводу, что самый лучший строй - республиканский. В душе он был пуританином, но не из крайних, которые нередко доходяг почти до изуверства. Всего более он примыкал к той группе пуритан, которая была известна под названием «друзья», или «квакеры», и особенно яростно преследовалась в те дни. Эта группа, несмотря на свою малочисленность, гораздо более способствовала упорядочению и очищению нравов в Англии, чем официальные проповедники епископальной церкви.

Впрочем, мистер Поуэль не был вполне и квакером. Разделяя лишь их основные взгляды, он очень резко расходился с ними из-за их крайней склонности к непротивлению. Гордый и независимый по характеру, он всеми силами восставал против излишнего пуританского смирения, подставлявшего обидчику, ударившему в одну щеку, и другую. Он скорее готов был дать сдачи, и эту черту его характера вполне может осветить сцена, которой предстояло разыграться у него в доме в описываемый нами вечер.

Ужин был уже готов, когда запыхавшиеся от быстрого бега сестры вернулись с прогулки, но они спешили не в столовую, хотя дорогою и уверяли друг друга, что очень проголодались. Не дав себе времени, чтобы снять верхнюю одежду и привести себя немного в порядок, обе девушки бросились в гостиную, окна которой выходили к тяжелым дубовым воротам, поддерживаемым толстыми, сверху донизу обвитыми плющом кирпичными столбами. Едва девушки успели выглянуть в окно, как в ворота стал въезжать Реджинальд Тревор. Ворота были далеко от дома, и девушки не могли еще видеть выражения лица въезжавшего. А если бы увидели, то поняли бы, что он сильно взволнован. Ему, видимо, было не особенно приятно показываться вновь здесь после того, что произошло между ним и хозяином этого дома, но он подбадривал себя какою-то мыслью, однако тоже имевшею свою неприятную сторону. Все это ясно выражалось на его подвижном лице и в красивых темных глазах.

Действительно, Реджинальду Тревору еще никогда в жизни не приходилось чувствовать себя так неловко, как в эту минуту. Он знал, что везет с собой нечто такое, что нанесет его обидчику такой же удар, какой он, Тревор, сам получил от него. Это доставляло молодому человеку и некоторое удовлетворение, и вместе с тем мучило его. Ведь после этого как бы ответного удара он навсегда испортит свои отношения с отцом девушки, которую так искренне и беззаветно полюбил. Но его тут же утешала мысль, что, быть может, сама девушка, эта простенькая, наивная полевая маргаритка, какою она ему казалась, не разделяет взглядов своего отца; остальное же со временем уладится и без этого чересчур уж резкого старика. Затем вдруг мелькнула еще мысль: ведь как-никак, а он едет с крайне неприятным поручением, таким неприятным, что стыдно и выполнять его. А, чтоб пусто было этому Джону Уинтору и еще кое-кому, поставившим его, Реджинальда, в такое щекотливое, почти безвыходное положение!

Когда он стал подъезжать к самому дому, то сразу увидел смотревших на него в окно девушек. Заметив, что обе девушки в шляпах, он понял, что именно их-то он и видел стоящими на горе, а потом бегущими домой, только не по той дороге, по которой ехал он, а по боковой тропинке. Очевидно, они узнали его и Вега хотела бы встречать гостя милою, ободряющею улыбкою, а может быть, и еще более милым словом, но не решалась на это. Впрочем, пока довольно и того, что они хоть в окно смотрят. Сердце молодого человека забилось было сильнее, но тут же и упало: вместо привета, прелестное личико Веги выражало презрительное равнодушие, а черные брови Сабрины были нахмурены прямо враждебно. И когда он хотел снять шляпу и раскланяться перед девушками, они круто отвернулись от окна и скрылись. На крыльце же появился сам хозяин дома и со строгим видом поджидал приближения незваного гостя.

Несколько мгновений царило тяжелое молчание. Гость не решался ни заговорить первым, ни сойти с коня, не получая приглашения со стороны хозяина. Мистер Поуэль ожидал объяснения, зачем пожаловал нежеланный гость, а последний хотя и понимал, что должен дать это объяснение, но не знал, как к нему приступить, и совершенно смущенный тоже молчал. Наконец хозяин с кислою улыбкой осведомился:

- Да, именно вас. Кого же еще? - грубовато отрезал посетитель, обозленный этим новым оскорблением.

- В таком случае прошу вас скорее изложить вашу надобность, - тем же тоном продолжал Поуэль. - Быть может, вы имеете сказать мне всего несколько слов? Можете сделать это, не сходя с седла. Но если необходимо, я могу и пригласить вас войти в дом.

Сами слова Поуэля, тон, каким они были произнесены, и взгляд, который их сопровождал, - все это был ряд пощечин для блестящего кавалера. Побледнев, он выпрямился на стременах и с резко подчеркнутою иронией отчеканил:

- Благодарю вас, сэр. Мне нет надобности входить под ваш «гостеприимный» кров. То, что мне поручено передать вам, я могу вручить и здесь, оставаясь на лошади. Я предпочел бы вручить это кому-нибудь из ваших слуг, но раз вы очутились здесь, у дверей вашего дома, сами, то позвольте вручить вам лично.

про себя следующее королевское послание:

«Дворянину Эмброзу Поуэлю».

«Благосклонно приветствуем вас, верного нашего подданного» - так начиналось письмо. Далее тягучим канцелярским слогом описывалось право короля совершать частные займы у своих подданных, затем излагалось предложение внести в частную кассу короля, для военных и других надобностей, три тысячи фунтов стерлингов, которые-де, по истечении полуторагодового срока, будут возвращены полностью. Письмо заканчивалось словами, что получить эту сумму король доверяет сэру Джону Уинтору, которому Эмброз Поуэль и должен представить ее не позже двенадцати дней по получении этого послания, и что сэром Джоном Уинтором будет выдана форменная расписка в получении денег. Затем следовали печать и собственноручная подпись короля.

- Вначале как бы просьба, а в конце уж прямо разбойничье требование! - с едким смехом проговорил тот, которому адресовано было это письмо.

- Позвольте мне, мистер Поуэль, заметить вам, что я служу не только сэру Джону Уинтору, который послал меня к вам с этим поручением, но и королю, поэтому не могу допустить, чтобы вы так отзывались о короле. Вы, кажется, осмелились назвать его разбойником?

- Вы можете думать все, что хотите. Это вам не воспрещается, - с ироническим смехом отвечал Поуэль, разрывая королевское послание и бросая клочки под ноги лошади всадника. - Поезжайте обратно и доложите вашему непосредственному начальнику, как я поступил с этою… с этой просьбой о пособии на бедность.

Нечаянно взглянув вверх, Тревор снова увидел прекрасные личики обеих сестер и прочел на них полное одобрение ответа отца. Посланцем овладело такое бешенство, что он чуть было не прибег к насилию над стариком, бросившим оскорбление не только ему, Тревору, но и тем, кому он служил. Но, сделав над собою громадное усилие, молодой человек сдержался, сообразив, что он со своим слугою слишком слаб в сравнении с целою толпой челяди, выглядывавшей из всех дверей надворных построек и, видимо, готовой грудью броситься на защиту своего хозяина. Их насмешливые лица и злорадное хихиканье ясно доказывали, что они с особенным удовольствием занялись бы этим господчиком, ненавистным им уж за одно то, что он принадлежал к партии короля. К тому же его оскорбитель все-таки был отцом боготворимой девушки, и с этим своим чувством Тревор не мог не считаться. Поборов себя, молодой кавалер почти смиренно сказал:

- Ваш поступок, мистер Поуэль, лично меня мало касается. Поверьте, что это поручение для меня крайне неприятно и я принял его на себя лишь в силу необходимости.

- Верю. Поручение действительно не из приятных, - с прежним сарказмом произнес Поуэль. - Поэтому вы, разумеется, не станете дольше задерживаться здесь и поспешите удалиться отсюда, стряхнув с себя поскорее эту неприятность… Впрочем, быть может, вы найдете нужным, в довершение вашей обязанности, подобрать остатки королевского послания и отвезти их обратно усерднейшему рабу королевы, а вашему господину сэру Джону Уинтору. Я вам в этом не воспрепятствую.

окинув пылающим взглядом теснившуюся возле него толпу челяди, глядевшей на него с самым неприязненным видом, круто повернул лошадь и направился к воротам.

- Желаю и вам того же, сэр! - с преувеличенной вежливостью отозвался старик.

Однако как ни бодрился Поуэль, но на душе у него было тревожно. Он знал, что король, несмотря на ослабившую его парламентскую оппозицию, все же имел еще достаточно силы, чтобы уничтожить его, мелкого дворянина. Вернувшись в гостиную, куда собрались его дочери, он сказал:

- Милые детки, та грозовая туча, приближение которой я уже давно предвидел, в настоящую минуту нависла над нашим домом. Нам, пожалуй, придется или покинуть наш милый Холлимид, или же, укрепив его, и защищаться в нем.