Оцеола вождь семинолов.
Глава IX

ГЛАВА IX

Слово "форт" вызывает обычно у европейцев представление о солидной постройке, с башнями, бастионами, высокими стенами, бойницами и тому подобными военными приспособлениями.

Во Флориде, действительно, есть и такие крепости, построенные еще испанцами и оставшиеся памятниками их былой славы и могущества. Но существует громадная разница между постройками испанских колоний и колоний других народов. Во Флориде, как и в Мексике, испанцы строились так как будто они никогда не должны были покинуть раз захваченную ими землю.

Они не жалели ни времени, ни расходов, и крепости их, во всяком случае, сослужили им свою службу, так как иначе ямассы, а после них семинолы, заставили бы их очень скоро очистить страну.

И в Соединенных Штатах есть также сильные крепости, но они не имеют ничего общего с теми, о которых говорит история пограничных войн с краснокожими, и которые окружают Северную Америку гигантской цепью.

Последние построены наскоро из громадных бревен, которые ничего не стоят на месте, и поэтому их не жаль бросать по мере увеличения территории.

Чтобы построить скороспелый форт, американские войска брали в соседнем лесу несколько сот бревен длиной около восемнадцати футов, распиливали их вдоль надвое и вбивали эти полубревна одно возле другого, гладкой стороной внутрь. Затем бревна соединяли вместе и устраивали бойницы на высоте восьми или девяти футов. Основание такой стены укреплялось другими поперечными бревнами; снаружи, вокруг нее, выкапывали ров, а на каждом углу устраивали бастион, куда ставили пушку. Прибавьте к этому тяжелые и массивные ворота, и пограничная американская крепость готова.

Внутри подобной изгороди устраивали большие дома, также деревянные, где помещались склады припасов, жили люди и животные. Все эти здания обязательно снабжались бойницами на случай, если первая ограда попадет во власть осаждающего врага. Тогда каждый отдельный дом становился, в свою очередь, крепостью.

Таков был и форт Кинг. Представьте себе постройку, подобную только что описанной. Поместите туда несколько сот солдат, одетых в голубые мундиры, то с красными, то с белыми отворотами, но одинаково покрытыми грязью, - и вы будете иметь представление об американской инфантерии. Артиллерия одета в темно-синие мундиры, с красными отворотами, и наконец кавалерия - драгуны - в ярко-желтые казакины, а карабинеры в темно-зеленые мундиры. Личный состав этих войск в мирное время рассеян по всем штатам и не имеет общей связи.

Давно уже мне не приходилось ездить верхом так долго и по таким дорогам, как в этот раз, поэтому я чувствовал себя совершенно разбитым и еле добрался до постели в назначенной мне комнате. Наутро, когда протрубили "зорю", я еще лежал в постели, и только звуки национального марша показали мне, что творится что-то особенное. Черный Жак, вошедший с моим мундиром в руках, объяснил мне, что предполагается смотр всем полкам, чем и заставил меня быстро вскочить с постели, из боязни опоздать на этот парад.

Пока я поспешно одевался, Жак подошел к окну и вскрикнул от удивления.

-- Посмотрите, мистер Жорж, а ведь тут чуть ли не все краснокожие Флориды в полном сборе! - обратился он ко мне.

Я подошел к окошку в свою очередь и залюбовался величественной и оживленной сценой. Наши войска, построенные правильными рядами, имели бодрый и воинственный вид; офицеры щеголяли красивыми мундирами и кровными конями. Впереди, окруженный многочисленным штабом, красовался наш главнокомандующий, генерал Клинч, на горячем золотистом коне и в кивере с невероятным количеством трехцветных петушиных перьев. Рядом с ним, более скромно, пешком, как и подобало штатскому сановнику, находился правительственный комиссар, в мундире, расшитом золотом спереди и сзади. Не хватало только густых генеральских эполет для того, чтобы штатское превосходительство затмило нашего военного генерала. В числе свиты, окружавшей обоих вождей, виднелось немало штатских, в самых разнообразных костюмах. Это были белые плантаторы, имеющие влияние на управление провинцией, и в числе их я узнал Кингольда.

Вокруг наружной стены форта, почти окружая его, расположились группы краснокожих воинов в своих живописных национальных костюмах. Различные племена отличались разным видом одежды и особенно головными уборами. На одних были тюрбаны из белой кисеи, украшенные перьями, на других рубахи из шкур диких зверей и такие же сандалии, украшенные разноцветными блестками. Каждое племя отличалось своим собственным костюмом. В общем, наружность этих диких воинов была необычайно живописна. Выражением же своих красивых, правильных лиц, с горящими черными глазами и длинными иссиня-черными волосами, они могли внушить уважение самому смелому войску. Все краснокожие были вооружены по-европейски: ружьями и пистолетами. Ни луков, ни стрел не было видно ни у кого, кроме мальчишек, сопровождающих воинов своего племени издали. Запасы пуль и пороха краснокожие прятали в красивых вышитых мешках или ранцах из мягкой кожи, напоминающих тот, который я до сих пор хранил, как воспоминание о прелестных маленьких ручках Маймэ, вышивших для меня этот подарок.

Из окна виднелись также и палатки краснокожих, находившихся в некотором отдалении от выстроенных уже рядов воинов. Палатки эти были разбиты не правильным лагерем, а отдельными кучками, различными по форме, цвету и количеству, соответственно числу прибывших представителей различных племен. Возле палаток стояли, сидели и ходили краснокожие женщины в своих красивых длинных туниках, с распушенными черными волосами. Многочисленные дети играли, почти совершенно обнаженные, тут же в траве, у ног своих матерей. Сердце мое усиленно забилось при мысли, что, быть может, в одной из этих палаток скрывается та, о которой я не переставал думать со вчерашнего дня...

Между различными группами индейцев верхом на великолепном вороном мустанге разъезжал какой-то молодой воин, лица которого я не мог разглядеть на расстоянии, в повязке, украшенной тремя черными страусовыми перьями. Он подъезжал то к одной, то к другой группе, очевидно, о чем-то оживленно разговаривая, и каждая группа провожала его воодушевленными криками. Нельзя было не залюбоваться воинственным видом краснокожих всадников, казавшихся особенно изящными и красивыми по сравнению с нашими солдатами, неуклюже носившими свои непривычные и тяжелые мундиры. Где же было милиции, собираемой лишь на короткое время и обучаемой кое-как военному делу, приобрести ту выправку, которая являлась как бы врожденным свойством краснокожих, не знающих другого занятия, кроме войны и охоты!

Пока я размышлял, индейцы выстроились полукругом перед фортом. Впереди стояли главные начальники, за ними помещались младшие вожди и почетные воины, затем простые воины и, наконец, скромно позади, на некотором расстоянии, группа женщин и детей.

Торжественная тишина, царившая среди краснокожих, была не естественным явлением, а признаком страшного волнения и напряженного ожидания. По природе своей индейцы, особенно молодые люди и женщины, - веселы и разговорчивы, почти болтливы. Но теперь вожди, воины, даже женщины и дети понимали, что решается их судьба, что вопросы, назначенные к обсуждению, являются насущными вопросами для всего народа, а потому все стояли серьезные и молчаливые. Каждый чувствовал, что сегодняшний день решит, жить или не жить краснокожим во Флориде, сохранят ли они свою родину, или потеряют землю отцов, дома, где родились, имущество и свободу!..

Впрочем, среди общего мрачного настроения выделялись некоторые лица вождей и немногочисленных воинов, весело улыбающихся, подмигивая в сторону белых. Это были люди, подкупленные комиссаром, которому правительство Соединенных Штатов поручило "оборудовать это дело", то есть, попросту, выжить семинолов с земель, отведенных им по формальному договору. К сожалению, число таких подкупленных изменников интересам краснокожих было довольно велико. В каждом племени было несколько предателей, осторожно работавших в интересах переселения. Но масса народная чутьем понимала измену этих людей и относилась к ним недоверчиво, недружелюбно.

Наконец наши войска выступили из-за стен форта, с распущенными знаменами и музыкой впереди полков. Быстро окончив свой туалет, я поспешил присоединиться к главному штабу генерала Клинча и занял назначенное мне место, невдалеке от правительственного комиссара. Кроме меня, вблизи него поместились секретари "департамента краснокожих", переводчики, несколько более значительных лиц из числа плантаторов, приглашенных на совет по делу, касающемуся всей провинции, и в числе их неизбежный Ареус Кингольд.

"трубку мира", которая и обошла всех присутствующих.

Затем начались речи о жгучем вопросе, собравшем эту конференцию. Первое слово принадлежало по праву и по церемониалу, "комиссару краснокожих", штатскому генералу Томсону. Он уговаривал вождей спокойно подчиниться условиям договора, подписанного в Оклавага, очистить земли во Флориде и переселиться на берега Рио Бланка, в Арканзас, где для них отведены обширные, прекрасные земли, - одним словом, выполнить все требования, которые были предъявлены от имени правительства Соединенных Штатов Северной Америки. При этом красноречивый оратор описал будущие владения краснокожих, которые, по его словам, заслуживали названия земного рая. Долины там изобилуют дичью, леса - пушным зверем, реки полны рыбой, а почва дает богатейшие урожаи почти без всякого труда.

Но вслед за бочкой меда, настала очередь ложки дегтя. В конце своей речи комиссар столь же красноречиво принялся указывать семинолам, слушавшим его с молчаливым вниманием, на неизбежные последствия их ослушания. В случае их несогласия очистить спорные земли, белые, конечно, не откажутся от них, и начнутся постоянные распри и раздоры, а затем и война, ожесточенная, кровавая война, которая покроет землю Флориды трупами краснокожих.

На некоторых из краснокожих речь комиссара произвела заметное впечатление. Заманчивое описание их будущих владений понравилось некоторым из вождей, а тяжелое положение, в случае отказа в повиновении, не на шутку напугало более робких, или более знакомых с могуществом белой нации. Ко всему этому прибавилась еще одна причина беспокойства. Не предвидя угрожающей войны, семинолы, по обыкновению, обработали только самую незначительную часть своей территории, так что собранная ими жатва хлеба и овощей не могла оказаться достаточной даже до новых посевов.

Однако же чувство собственного достоинства и любовь к родине скоро вернули решимость краснокожим предводителям партии, желавшей противиться несправедливым требованиям. Один из них, Гот Матте, поднялся первым для ответа красноречивому "комиссару".

В сущности первое слово в вопросе, интересующем все племена одинаково, должно было бы принадлежать главному мико. Но, не будучи оратором, он предоставил говорить за себя своему зятю Готу Матте. Тот был чем-то вроде первого министра. Высокого роста, прекрасно сложенный, с умным и благородным лицом, он был красив, несмотря на очень смуглый цвет лица и на довольно мрачный, почти озлобленный вид. Он не был семинолом по происхождению и крови, принадлежа почти к совершенно вымершему племени прежних владетелей Флориды, живших еще до пришествия испанцев в эту часть Америки.

Об ораторских способностях этого выдающегося человека предоставляю читателям судить по его речи.

-- Договором в Мультри Великий отец белых обещал в течение двадцати лет спокойно оставить нас в наших владениях. Мы были глубоко убеждены, что нам уже не грозит смерть от руки белых и что в будущем мы будем умирать только согласно вечным законам природы, как умирает от старости дерево, лишаясь постепенно сначала листьев, ветвей, а затем и ствола, превращающегося в прах. Наши посланные осмотрели земли на западе, согласно договору в Оклавага, но они должны были только ознакомиться с этими землями и дать нам отчет в своих наблюдениях. Им не было предоставлено право решать что бы то ни было, прежде нашего заключения. Мы посетили эти земли. Они нам показались и богатыми, и плодородными. Но, к несчастью, их окружают дурные соседи, а дурное соседство влечет за собой пожары и войны. Во время нашего путешествия павнии украли у нас наших лошадей, и многие из нас вынуждены были тащить свой багаж на спине. За что же вы хотите отослать нас к дурным соседям, с которыми никто и никогда не может жить в мире и согласии? После нашего осмотра правительственные комиссары Соединенных Штатов заставили нас подписать бумагу, в которой, как нам казалось, изложен только благоприятный отзыв о новых землях. Теперь же вы говорите, что это окончательный договор. Но мы не могли принять и подписать его, не имея на это должных полномочий. Все должно было решиться только после нашего отчета народу. Ваши слова о хороших землях приятно ласкают мой слух, но братья мои другого мнения, и надо дать им время сговориться. Однако уже теперь ясно их сердечное желание не покидать своей родины, и если их язык скажет вам: "Это неправда, мы рады уйти отсюда", то их сердце назовет эту речь лживой. Зачем нам отыскивать другую родину? Если мы покинем наши жилища, то только с разбитыми сердцами. Кто же может на это согласиться? Ни один народ не согласится покинуть землю отцов своих. Почему же мы должны уйти из родных мест, где покоятся тела дедов и отцов наших?

Один из вождей, подозреваемых в сношении с правительством, говорил следующим. Это был Оматта. Он стоял за переселение, но речь его имела мирный характер. Осторожно приглашал он своих краснокожих братьев честно исполнить условия договора. В сдержанности его чувствовалось, что речь его подсказана страхом обратить на себя подозрение патриотов и привлечь на свою голову их мщение. Краснокожие слушали его сдвинув брови и не раз прерывали неодобрительными криками.

После него говорили многие вожди. Мнение Оматта поддерживали Огала, знаменитый воин, братья Иотолласы, Карель Омагга и несколько других.

В числе патриотов были Акала, Яга Гайо, Бешеный Волк, Экка Матта, Водяная Змея, Пошалла, Карлик и негр Абрагам. Этот последний, беглец из Пенсаколы, предводительствовал всеми неграми, живущими среди племени микосанов. Он был также один из советников племени Онапа, на которое имел большое влияние. Он хорошо говорил по-английски и на собрании в Оклагава, как и на настоящем, был главным переводчиком краснокожих, не доверявших, быть может, не без оснований, официальным переводчикам американского правительства.

До сих пор главный вождь, или король семинолов, все еще не высказывал своего мнения. Наконец, комиссар обратился прямо к нему с вопросом.

Мико Онапа был человек толстый и высокий, с лицом мало интеллигентным, но не лишенным некоторого величия.

Он не умел хорошо говорить, несмотря на то, что был всенародно избран в главные вожди. Быть может, поэтому влияние его было не так велико, как влияние других вождей.

Таким образом решение его должно было бы рассматривать, в сущности, только как его личное мнение, не больше того. Однако оно все же могло иметь некоторое значение и дать перевес той партии, к которой он присоединится. Поэтому-то хитрый комиссар и вызвал его на ответ. В ожидании этого ответа среди индейцев наступило гробовое молчание, и все взоры устремились на мико Онапа. Присутствующие испытывали беспокойство, легко читавшееся на их лицах, так как никому не было известно, куда он склонится.

В эту-то торжественную минуту ряды краснокожих неожиданно расступились, чтобы дать дорогу молодому воину, на которого, очевидно, все смотрели с большим уважением. Он быстро подошел и поместился позади так называемого короля семинолов. Одежда этого воина состояла из богато вышитой полотняной туники, перетянутой золотым поясом. На голове его был тюрбан из яркой шали, украшенный тремя черными страусовыми перьями, ниспадавшими почти на плечи. Несколько рядов бус, перемешанных с золотыми монетами, украшали его шею. Среди них особенно привлекала внимание золотая круглая звезда, сверкавшая на груди, изображая как бы солнце, окруженное лучами.

Приход этого замечательного человека произвел сильное впечатление на всех присутствующих. Повторилось то же, что делается в театре при выходе на сцену любимого публикой артиста. Все вожди, которые высказались раньше, имели, очевидно, только второстепенное значение. От этого же ожидали окончательного решения. Толпа зашевелилась, и из всех уст послышалось одно и то же слово: Оцеола!..

Да, это был Оцеола - Восходящее Солнце - имя которого было на всех устах и возбуждало любопытство молодежи в военной школе, так же как и жителей городов и посетителей аристократических гостиных. Оцеола, казалось, не замечал общего внимания.

Он скромно встал рядом с другими индейскими вождями. Не так давно еще он не имел никакого влияния (в качестве младшего вождя) даже в собственном племени Красных Палиц. Но едва начав принимать участие в общественных вопросах, он вскоре, как по волшебству, завоевал себе общее доверие народа. В настоящее время на нем покоились надежды партии патриотов, и его значение увеличивалось со дня на день. Появление его было своевременно. Оно могло предохранить семинолов от лукавства и измены.

Краснокожие недаром назвали его Оцеола. В эту минуту для семинолов он действительно был тем восходящим солнцем, которое должно было осветить темную сеть хитрости и коварства. Его приход произвел на всех замечательное действие. Трусливые и боязливые успокоились от одного его присутствия, а изменники затрепетали. Братья Оматта и даже свирепый Люста-Гайо взглянули на него со страхом.

Наклонившись сзади к королю, Оцеола говорил ему что-то на языке семинолов тихо и спокойно, но твердо, уверенно и возбужденно. Взоры его метали молнии, когда они обращались в сторону правительственного комиссара, и все в его лице говорило, что он советовал сопротивление.

-- Абрагам! - закричал он наконец. - Скажите вашему Онапа, что совет ожидает его ответа...

-- У меня только один ответ! - отрезал молчаливый монарх. - Здесь мне хорошо, здесь я и остаюсь!..

Взрыв одобрения раздался на стороне патриотов. Едва ли когда-нибудь старый вождь произносил слова более приятные его народу. С этого момента он мог рассчитывать на полное доверие и верность до гроба всех патриотов.

Зато Оматта и его сообщники казались встревоженными и недовольными. Они имели полное основание опасаться за свою жизнь теперь, когда сбросили маску. И для них было большим счастьем, что форт Кинг и его войска были так близко.

Правительственный комиссар, не будучи в состоянии сдержаться и забыв свое напускное достоинство, начал кричать и ругаться самыми неприличными словами.

Обругав всех главных вождей, комиссар громко вскрикнул, указывая на Оцеолу:

--Это он причина всех замешательств! Он один!.. Но и заплатит мне за все этот проклятый Повель!..

Я вздрогнул, услыхав это имя. Посмотрев, к кому относились эти слова, я увидел, что Томсон указывает пальцем на Оцеолу.

Мне уже раньше казалось, что под толстым слоем краски, покрывавшей лицо этого воина, я узнаю своего старого друга, и сердце мое невольно сжималось при этой мысли. Теперь же нельзя было более сомневаться в том, что я встретил в молодом индейском герое брата краснокожей красавицы, впервые заставившей забиться мое юное сердце.

И точно, Оцеола и Повель было одно и то же лицо.

Молодой человек, которого я так хорошо знал, стал народным героем, надеждой и освободителем своего племени. При воспоминании о той дружбе, которую я к нему когда-то питал, и под влиянием восхищения, внушенного мне им сегодня, я хотел броситься в его объятия. Но ни время, ни место не способствовали проявлению моим чувств, а потому, сдержавшись, я не пошевельнулся, хотя и не мог оторвать глаз от моего друга.

Оцеола, услышав, что правительственный комиссар назвал его имя, приблизился на несколько шагов и, устремив на него спокойный и твердый взгляд, спросил:

-- Кого же другого мог я назвать Повель? - дерзким тоном ответил комиссар.

-- Меня звать не Повель.

-- Вот как?.. С каких же это пор? - голос говорившего звучал насмешливо.

Молодой индеец в свою очередь возвысил голос.

белыми. Они слишком щедры на подобные раздачи и слишком часто не справляются с достоинствами получающих чины... Я же сын индианки и горжусь моим именем - Оцеола!

Представитель американского правительства с трудом сдержался, поняв сарказм Оцеолы, прекрасно понимавшего по-английски и знавшего, что фамилия Томсон далеко не аристократического происхождения, да и генеральский чин получен им не за настоящие заслуги, а куплен и притом довольно дорого. Озлобленный комиссар хотел ответить дерзостью, но здесь находилось более тысячи вооруженных индейцев, равных по силе нашим войскам. Кроме того, Томсон знал, что правительство не одобрит преждевременных неприязненных действий, а потому и должен был смолчать. Желая замять невыгодное впечатление, он обратился ко всему собранию.

-- Мы достаточно долго разговаривали, краснокожие! - сказал он презрительно. - Но ваши слова были детскими речами или словами глупых людей, не понимающих своих выгод. Больше я не хочу ничего слушать. Но слушайте вы и обратите ваше внимание на то, что ваш Великий Отец передает вам через меня!

-- Итак, Великий Отец предлагает вам подчиниться этому договору, под которым уже есть подписи многих из ваших вождей.

Флориды.

-- И я также! - сказал Гот Матте решительно. - У меня пятьдесят бочонков пороха, и пока есть порох, я не покину моей родины...

-- Мы так же думаем! - вскричали вместе Галата, Арпинка, Пошала, Као Наи, Туча, негр Абрагам и все патриоты.

Но вот заговорил Оцеола, который еще не высказывался, несмотря на то, что взгляды всех были обращены на него.

-- Теперь вы знаете мнение и волю вождей. Они отказываются подписать договор. Это голос всего народа, и народ поддержит принятое вождями решение. Правительственный комиссар назвал нас детьми или дураками, но, к счастью, среди нас найдутся люди более храбрые и более решительные, чем сам господин комиссар. Он говорит, что он не желает больше нас слушать. Отлично... Значит, нам не для чего больше говорить. Он знает наш ответ и может уезжать, или оставаться, как ему угодно.

-- Братья, вы хорошо ответили, по правде, чести и совести. Краснокожий народ вас одобрит. Люди же, говорившие, что мы желаем бросить наши жилища, - гнусные лжецы! Те земли, которые нам предлагают, не стоят наших уже потому, что это земли мало плодородные. Летом речки там пересыхают, и охотники умирают от жажды. Зимой же деревья лишаются листьев, снег покрывает землю, а мороз заставляет людей дрожать от холода. Тогда все кругом кажется мертвой пустыней. Мы же, братья, не можем любить холодной страны. Останемся же в родной Флориде, где мы всегда можем найти убежище под тенью зеленого дуба или высоких пальм, если нас угнетает жара. От мороза же и холода никуда не спасешься. Кто захочет бросить страну пальм и вечного лета? Никто, и никогда!.. Рожденные здесь, мы хотим здесь же и умереть!

Всеобщее воодушевление возрастало с момента появления Оцеолы и до конца его речи. Краснокожие вели себя с редким достоинством. Даже женщины, положив своих детей на траву, подошли поближе, чтобы лучше слышать, но не нарушали величия картины криками или слезами.

Сложив руки на груди и закинув назад голову, Оцеола стоял среди своего народа, величественный и прекрасный. Только когда он указал на лживость слов и уверений правительственного агента, выражение лица его изменилось. Глаза его сверкнули молнией, и руки поднялись с угрожающим жестом.

Но вскоре он вновь овладел собой. Лицо его приняло меланхолическое выражение, а каждое движение было так изящно и красиво, что казалось, мы видели перед собой героя древней Греции.

-- Итак, вы нехотите подписать договора, вы не хотите уходить? Хорошо!.. Тогда я объявляю вам, что вы должны будете покинуть эти места, если не захотите войны с непобедимой американской армией. Войска займут ваши владения, и их штыки заставят вас покинуть ваши земли.

-- Посмотрим! - вскричал Оцеола с презрительным смехом. - Посмотрим!.. На словах побеждать легко, подождем дела!.. Объявляйте войну!.. Хотя мы народ миролюбивый, но вас не боимся. Мы знаем ваши силы, так же, как и наши. Да, конечно, ваш народ несравненно многочисленнее нашего, но будь он еще более многочисленнее, он никогда не заставит нас подчиниться несправедливости. Мы решили скорее умереть все до последнего, чем дозволить себя обесчестить! Так и сообщите вашему Великому Отцу, который относится к своим краснокожим детям жестоко и нечестно... Пусть он объявит войну, пусть он посылает войска в наши владения. Едва ли они заставят нас покинуть землю наших отцов так легко, как это вам кажется. Мы уже не беззащитные дикари, которых ваши предки убивали тысячами. Теперь мы научились сражаться с белыми... Вашим карабинам мы противопоставим наши, вашим штыкам - наши томагавки, и ваши солдаты увидят, как дерутся воины семинолов. Нас не испугаете словом "война"... Мы к ней готовы... Мы не женщины и не дети, чтобы бояться ваших угроз. Не устрашит нас и смерть на поле битвы... Падающий град может уничтожить нежные цветы, но гордый лесной дуб смеется над грозой!

Индейцы были страшно возбуждены этими словами и, казалось, готовы были схватиться за оружие. Вожди их смотрели на нас с угрожающим видом. Очевидно, дело принимало плохой оборот.

Наши офицеры заняли свои места в рядах солдат, приготовившись к обороне. Артиллеристы уже заранее находились у своих орудий и готовы были начать стрельбу из форта по толпе краснокожих.

с собой жен и детей. Имея же их при себе, они не решатся напасть на нас. Что же касается нас, то мы не имели никаких оснований начинать неприязненные действия, понимая, что возбуждение краснокожих было кратковременно и что они скоро успокоятся.

Правительственный комиссар, видя, что его хитрость и угрозы не принесли никаких результатов, считал все дело потерянным, но люди более хладнокровные и более умные надеялись еще добиться благополучного результата, выиграв время. Во главе их стоял наш командир Клинч и хитрый Кингольд. Они обратились к комиссару, предложив ему приняться за дело иным путем.

-- Дайте им время подумать, прежде чем окончательно ответить. Предложите им собраться завтра вторично. Дайте время вождям переговорить между собой, без присутствия народа! Может быть, они решат иначе, особенно теперь, когда им известны возможные последствия. И быть может, - сказал Ареус Кингольд, - быть может, сегодняшние упрямцы вовсе не явятся на завтрашний совет. А тогда вам не к чему будет добиваться их подписей.

-- Я с вами согласен! - сказал комиссар и тут же, обращаясь к вождям, проговорил ласковым тоном:

мои братья не станут решать такие серьезные дела слишком скоро. Пускай они у себя, в частных совещаниях, обсудят все подробности, взвесят между собой все обстоятельства и придут завтра еще раз к нам. А до тех пор отложим вражду и останемся настоящими братьями.

Но воины-патриоты кричали:

--Нас завтра здесь не будет!.. Нам нечего обдумывать, наше мнение не изменится!..