| Автор: | Рид Т. М., год: 1856 |
| Категории: | Приключения, Роман |
ГЛАВА XXII
Аврора любит меня
Аврора любит меня!
Эта мысль, которую я выражаю так уверенно, пришла мне в голову значительно позднее моего отъезда в Бренжье. С того дня прошел уже целый месяц.
Подробности моего существования за этот период времени представляют мало интереса для читателей, хотя оно протекало для меня в борьбе между страхами и надеждами, которые до сих пор занимают большое место в моей памяти. Когда сердце переполнено любовью, каждая мелочь, имеющая отношение к ней, приобретает большую важность. Я мог бы наполнить целый том событиями этого месяца, каждая строка в нем была бы полна интереса для меня, но не для вас, читатель. Поэтому я не раскрываю перед вами даже моего дневника, куда заносилось многое случавшееся со мною.
Я по-прежнему жил в гостинице в Бренжье. Силы мои быстро восстанавливались. Большую часть времени я бродил по полям и вдоль плотины, катался в лодке по реке и ловил рыбу в прудах, охотился в тростниках или в кипарисовых рощах, а при случае развлекался игрою на бильярде, который найдется в каждой луизианской деревне.
Когда медицинские занятия давали отдых Рейгарту, я пользовался его обществом, и между нами установилась дружеская короткость.
Его книги были также к моим услугам; из них я почерпнул мои первые сведения по ботанике. Я занимался изучением растительности окружающих лесов, пока привык, наконец, определять с первого взгляда, к какой породе принадлежит каждое дерево: гигантский кипарис, эмблема печали, высокий ствол которого поднимается из своего пирамидального основания, и который увенчан темной листвой, принимающей еще более мрачный колорит от ползучего растения тилландсия, обвивающегося вокруг его ветвей; тупело, эта нимфа - подруга вод, с длинными и нежными листьями, с плодами, похожими на оливки; виргинское черное дерево, с великолепной зеленой листвой и красными плодами; роскошная крупноцветная магнолия и однородный с нею высокий тюльпанник; водяное рожковое дерево и принадлежащее к тому же семейству медовое рожковое дерево с тройной колючкой, листья которого состоят из такой тонкой ткани, что они почти не защищают от солнечных лучей; сикомора с гладким стволом и раскидистыми ветвями серебристого оттенка; сладкое камедное дерево, источающее золотистые капли; сассафрас, ароматический и полезный для здоровья; лавр с красными ягодами, аромат которого напоминает корицу; дубы различного сорта, во главе которых стоит величавое зеленое дерево южных лесов, зеленый дуб; красный ясень, с которого свешиваются пучки мхов; тенистый боярышник, с широкими переплетающимися листьями и с черными костянками; наконец хлопчатник, любитель вод, который не менее интересен, чем другие деревья. Таковы деревья, покрывающие наносную почву Луизианы.
Эта область лежит вне пределов отчизны настоящей пальмы; последняя имеет там своим представителем пальметто, называемое французами латанией, пальму "сабал", различные виды которой образуют во многих местах чащу, придающую лесу тропический характер.
Я изучал также паразитные растения: громадные лианы, толстые, как древесный ствол, и узловатые; вьющийся камыш с прелестными цветами в виде звездочки; мускаты с гроздьями темного пурпура, бигнонии с чашечками в виде трубы; тиссы, между которыми следует заметить тисс круглолистый, бамбук колючий и бальзамическую сассапарель.
Не менее интересовали меня растения, разведение которых служит источником богатства страны, каковы: сахарный тростник, рис, маис, табак, хлопок и индиго. Все это было ново для меня. Изучение их размножения и ухода за ними было полно привлекательности для моего ума.
Пожалуй, никогда в жизни не приходилось мне с такой пользой проводить время, как в этот месяц, прожитый в Бренжье, хотя с виду я предавался праздности.
В эти быстро промелькнувшие недели мною было приобретено больше полезных знаний, чем в течение целого курса классических наук.
Но вместе с тем я узнал здесь одну вещь, которую ставил выше всего: мне стало известно, что я любим Авророй!
Я узнал это не от нее. Никакое слово не подало мне надежды на любовь квартеронки, однако же я был уверен в том, что она меня любит, уверен, как в собственном существовании. Нет, ни одна наука в мире не могла доставить мне того удовольствия, какое испытывал я при одной этой мысли!
"Аврора меня любит!"
С таким восклицанием покинул я однажды утром деревню, чтобы повернуть на дорогу, которая вела к плантации. Этот путь совершал я три раза в неделю, а иногда и чаще. Порою мне случалось встречать в доме Эжени Безансон гостей, ее знакомых. Иногда же я заставал ее одну в обществе Авроры, но никогда, никогда не мог застать Аврору одну. О, как желал я этого случая!
Мои визиты, само собою разумеется, относились по виду к хозяйке дома. Я не смел искать свидания с невольницей!
Эжени была по-прежнему грустна; грусть как будто не покидала ее с этих пор. Порой она переходила даже в глубокую печаль; девушка утратила всякую веселость. Так как она не посвящала меня в причину своего горя, то я был вынужден ограничиваться одними догадками. Конечно, я предполагал, что Гейяр был ее злым гением.
О нем я знал очень мало. Он избегал меня, как на дороге, так и в полях, а я никогда не заходил в его владения. Я заметил, что Гейяра почитали только люди, поклонявшиеся его богатству. Мне не было известно, успешно ли идет его ухаживание за Эжени Безансон. Окружающие отзывались о том, как о вещи возможной; но находили, однако, такое сватовство довольно странным. Я питал симпатию к юной креолке, но при иных обстоятельствах мое чувство было бы горячее. Моя душа находилась в то время всецело под влиянием более сильной страсти: моей любви к Авроре.
-- Да, Аврора меня любит! - повторил я, поворачивая на дорогу, пролегавшую вдоль насыпи.
Я был верхом, так как Рейгарт в своем радушии предоставлял в мое пользование даже лошадь, красивое животное, выступавшее легко под моей тяжестью, как будто его также воодушевляла какая-нибудь благородная страсть.
Мой отлично дрессированный скакун бежал по шоссе, не нуждаясь в руководителе; я опустил поводья ему на шею и отдался своим размышлениям.
Я любил квартеронку и любил преданной любовью. Она любила меня взаимно, хотя и не признавалась в том на словах. Но ее глаза открыли мне это, а потом подтвердили разные мелочи; взгляд, брошенный тайком, жесты, какое-нибудь ничтожное обстоятельство.
Любовь учила меня своему языку. Я не имел надобности ни в толкователях, ни в словах, чтобы знать, что я любим.
Размышления эти были приятны, более чем приятны; но за ними следовали другие, совсем иного рода.
В кого я влюбился? В невольницу! Красивую, бесспорно, однако, все же в невольницу. Как стал бы смеяться надо мною свет! Как стала бы смеяться Луизиана и даже презирать и преследовать меня! Уж одно намерение жениться на Авроре подвергало меня насмешкам и оскорблениям. Как, жениться на невольнице! Но это запрещено законами страны! Осмелился бы я вступить с ней в брак, если бы даже она была свободна? С нею, с квартеронкой! Да меня изгнали бы за подобный шаг из штата или заточили бы в тюрьму.
Я знал все это, но нимало не смущался. Я клал презрение света на одну чашу весов, а мою любовь на другую, и первое весило не больше перышка.
но мое состояние позволяло мне, однако, заплатить цену человеческого существа.
за эквивалент, согласится ли Эжени Безансон продать мне ее? Как было бы дико предложить ей продать ее невольницу, чтобы сделать ее моей женой! Что подумала бы о том креолка?
Одна мысль о подобном торге ужасала меня; но приступать к нему было еще рано.
Сначала требовалось повидаться с Авророй, спросить у нее, действительно ли она любит меня, согласится ли принадлежать мне, сделаться моей женой, остальное же могло устроиться потом. Я не видел пока, каким путем можно уладить это дело, но верил, что моя любовь восторжествует надо всеми препятствиями.