Английские письма, или история кавалера Грандисона.
Часть седьмая.
Письмо СIХ.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Английские письма, или история кавалера Грандисона. Часть седьмая. Письмо СIХ. (старая орфография)

ПИСЬМО СИХ.

Милади Грандиссон к той же.

Я вчера имела другой разговор с Емилиею. Он был гораздо основательнее и важнее, чем обыкновенные с последняго моего с нею разговора, которой я вам сообщила. Анна, её горнишная, которую вы знаете, приметила перемену в своей молодой госпоже. Не зная уже, говорит она, как ей угодить и видя что самой лучший её нрав сделался не удобопреклоннейшим, она осмелилась ей сказать, что естьли ето еще продолжится, то она принуждена будет оставишь свою службу.

Подиже, отвечала она. Я не хочу чтоб служанка мне грозила. Ты начинаешь уже надыматься. Поди, Анна, естьли хочешь. Я не желаю твоих угроз. У меня и без тебя довольно печали.

Сия честная девушка, которая ее нежно любит и служит ей с семи лет её возраста, коей верность и хорошие поступки отец ей выхвалял, пролила источники слез и хотела ей с покорностию представить свои прискорбия. Она даже просила у нее позволения. Но получила лишь новые знаки гнева, с твердым отказом что не хочет ее слушать. Я ничего не хочу слушать; ты не так начала. Прежде надобно бы было тебе приносить свои жалобы а не угрозы. Потом ушла в свой кабинет и заперла за собою двери.

Моя горнишная, которая мне ето сказала, представила бедной Анне что она меня уведомит о всем что ни произошло. Но ета девушка ни как на сие не соглашалась и отвечала, что её барышня, как и все молодые госпожи, столь ревнует о своей власти, что никогда бы ей не простила за то когдаб она отнеслась с жалобою к моей тетушке или ко мне: и что естьлиб она жаловалась не надеясь в етом успеха; то бы тем остыдила свою госпожу, когда настоящее зло может быть уврачевано временем и терпением.

Емилия приводит меня в жалость. Я очень легко могла угадать от чего происходит перемена её нрава. Чрезмерное благодушие, оказываемое ей от её попечителя, паче еще умножает её любовь. Не знаю ли сама, что нет ничего столь естественного? Однако, подумала я, он уморит ее в печали, естьли начнет инаково с нею обходишься, и ради её самой ее желалабы я, чтоб он почел за необходимость переменить свои поступки.

Такое изьяснение было нужно для того что вы теперь читать будете.

Когда мой муж, дядюшка и Г. Дин сего утра после завтрака вышли, а тетушка ушла писать; то я в сем же намерении удалилась в свой кабинет. Емилия постучалась у моих дверей. Я тотчас ей отперла.

Нет, мой любезная. [Я приметила вчера за ужином и ныне по утру при завтраке признаки слез в её глазах, хотя ни кто равного замечания не сделал; на известия, полученные мною от моей горнишной, внушали мне больше о ней внимания.]

Я взяла ее за руку и хотела ее посадить подле себя. Нет, Сударыня, сказала она, позвольте мне стоять. Я недостойна при вас сидеть.

[На краях её глаз показывались слезы, но как я увидела что она пережимала веками в той надежде чтоб их осушить; то и не хотела ей показать, что ето приметила. Впрочем я думаю что была в равном же состоянии по сострастию моему к ней.]

При мне, Емилия! Приятельница моя, сестра моя! От чегоб могли произойти такия слова? Я также стояла.] Твоя старшая сестра, душа моя, не сядет по тех пор пока младшая будет стоять.

Она бросилась ко мне на шею и слезы полились с обилием из очей её. Сие благодушие, сие самое благодушие меня губит. Я пренещастная девушка! Нещастная, по тому что получила все чего ни желала. Ах! За чем вы со мною не поступаете с строгостию? Я не могу, не могу себя самой терпеть, видя непрестанно доказательства вашего ко мне благодушия.

Какаяб была причина сего смущения, любезная моя Емилия? Я тебя люблю с нежностию. Яб была неблагодарна, нечувствительна к достоинствам моей Емилии, естьлиб неспоспешествовала всеми моими силами её благополучию. Что же могу я еще для нее сделать, чего бы она не имела права требовать?

Руки её опустились она высвободилась из моих, коими я крепко ее обнимала. Дайте мне выдти, Сударыня. Она бросилась в боковую горницу. Я пошла за нею и взявши ее за руку говорила; не оставляй меня, любезная Емилия, в таком безпокойстве: ты меня не покинешь. Естьли ты имеешь ко мне всю ту нежность, какую я чувствую к Емилии, то подашь мне способ облегчить от бремени невиннейшее и любви достойнейшее твое сердце. Откройся, любезная моя, откройся мне.

О Милади Грандиссон! Достойная супруга наилучшого из человеков, вы должны меня ненавидеть.

Ненавидеть, любезная моя ?

Так, вы должны меня ненавидеть.

Сядем в етой горнице, ежели не хочешь возвратиться в мой кабинет.

Я села на софу, а она подле меня наклонясь горящими своими щеками к моему плечу я одною рукою ее обняла, а другою взяла её руку. Теперь, любезная моя, заклинаю тебя дружеством, сим дружеством какое между нами как сестрами заключено, открыть мне совершенно свое сердце. Отрекись от меня, ежели я, получа способ излечит твои раны, не излию на них целительного бальзама ненарушимой моей нежности.

Что могу я сказать вам? Вчера, любезнейшая моя Милади, я получила ответ от Доктора Барлета на предложенной ему мною вопрос от одной молодой девицы, которая...

Она не могла окончить: она заплакала, подняла голову и утерла свои глаза. Потом опять наклонилась лицем к моему плечу, и я ее обняла. Твой вопрос, душа моя?

Ах, Сударыня, мой вопрос, говорите вы, мой вопрос!

Я говорю твой с тем, душа моя, что сама ты предложила ею Доктору?

Так он вам ни слова не сказывал, Сударыня?

Конечно ни слова не говорил.

И в самом деле я лучше хочу чтоб вы об етом от меня узнали. Я только боюсь чтоб он не угадал о какой молодой девице была ета речь. Плохая хитрость! Какая я дура! Он точно ето угадает.

Можноли мне узнать вопрос, душа моя, можноль узнать и ответ?

Я сожгла и то и другое будучи в превеликом на саму себя гневе за то что так постыдно себя обнаружила; по тому что он точно угадал ту молодую девицу; я их бросила в огонь.

Но ты можешь мне обьяснить етот случай, ты можешь мне пересказать ответ.

Вверь мне свою тайну, моя любезная. Когда она такая, какую как думаю я проницаю; то верь что она никогда не выдет из моего сердца.

Она встрепетала. Что вы проницаете, Сударыня?

Не пугайся, душа моя.

О! Нет, нет! ето не возможное дело. Ежелиб вы проникли...

Так чтож бы из того вышло?

То, что вы бы на всегда изгнали от лица своего завистливую Емилию, то склонилиб моего попечителя от меня отречься.

Сказать ли тебе, душа моя, что я по своему мнению проницаю?

Скажитеж ето мне на ухо, (обняв меня тою рукою, которой я не держала.) скажите мне так тихо, чтоб я не могла разслушать.

Ты любишь своего попечителя, Емилия. Он любит тебя.

О Сударыня?

Он всегда будет тебя любить и я такия же чувствования хранить к тебе стану. Твоя любовь основывается на признательности. Такова была и моя. Не знаю ли я, Емилия, всего того, что можно сказать в вашу лользу?

Наконец, Сударыня, чрезмерное ваше благодушие разгоняет все мои страхи. Я вижу что могу вам признаться во всех моих слабостях, и в моем дурачестве; тем паче что такое признание подаст мне некое право просить у вас советов. Таково было мое намерение; но я страшилась вашей ненависти. В равных обстоятельствах находяся сумневалась чтоб была столь великодушна как вы. Ах! как я жалею что предложила свой вопрос Доктору!

любезная моя, самой благодушной человек. Он верно будет хранить твою тайну.

И уверители вы меня, Сударыня, чтоб он их не открыл моему попечителю? Я скорее соглашусь умереть, нежели усмотреть в нем некую ко мне недоверчивость. Он бы меня ненавидел, Сударыня, хотяб вы того и не хотели,

Никогда он сего не узнает, душа моя. Вы уже требовали от Доктора, чтоб хранил ету тайну, я об етом не сумневаюсь.

Так, Сударыня.

Он ее будет хранить, не бойся ничего, особливо когда любезное твое чистосердечие привело меня в состояние, любезная моя, сыскать средства для безопасности твоей чести и для сохранения к тебе почтения от твоего попечителя.

Так, Сударыня. Етого точно я и желаю.

И так открой мне сие невинное сердце. Взирай на меня как на свою приятельницу и на сестру, как будтобы я не была щастливою женою твоего любезного попечителя.

Я ето вам обещаю, Сударыня... Увы: Я не имела к себе недоверчивости даже да самого дня вашего брака. Тогда лишь начала я чувствовать смущение в моем сердце, тем паче что я усиливалась скрывать его от собственных своих глаз; ибо я действительно страшилась обращать их на себя. От чего происходит во мне сей страх? Вопрошала я себя каждую минуту. Не должна ли я чем себя укорять? Какие мои желания? Какая может быть моя надежда? Не истинноли то что я люблю Милади Грандиссон? Так, конечно. Однако, во временам... Не ненавидьте меня, Сударыня. Я открою вам всю внутренность моего сердца и все свои слабости.

Продолжай, любезная Емилия: ты не можешь подашь мне лучшого доказательства своей нежности и доверенности.

Однако по временам, как думаю, чувствовала я что в сердце моем возраждалось нечто такое, которое походило на ненависть. Ах! Вы страждете, я вижу, слыша от меня такое название?

Емилия. Ты не знаешь, сколь отверсто мое сердце твоей доверенности. Продолжай же душа моя.

Некогда вознамерясь изследовать свои чувствования, попрошу я у него, подумала я в себе, позволения жить с ними после их брака: ах! Чего ожидала я от сего требования? Ничего опричь невинного, верьте мне. То чего желала, было сделано, ето такая милость, которую я почитала нужною к моему благополучию. Однако, стократно на день себя я спрашивала, щастливали я? Нет; станули меньше любишь своего попечителя? Нет. Любезнее ли мне стала Милади, за то что для меня испросила такую милость? Мне кажется что я ей более и более удивляюсь, и чувствую все её милости; но незнаю что то еще ощущаю. Мне кажется что любя ее много желалабы иногда любить ее менее. Неблагодарная Емилия! И тогда я весьма себя укоряла. Конечно, Сударыня, сожаление много походит на любовь: ибо в то время как неизвестность ваша продолжалась, то думаю что больше самой себя я вас любила: но когда увидела вас щастливою, и когда не осталось мне причины сожалеть о вас; то, о какая ненавистная я девка, казалось мне что я иногда бы за удовольствие почла, естьлиб могла вас чем нибудь унизить. Не ужели теперь вы меня не ненавидите?

Нет, нет, Емилия. Мое сожаление, как ты говоришь, усугубляет мою к тебе нежность. Продолжай любезная девица. Душа твоя есть отверстая книга природы. Дай мне прочесть в ней и другую страницу; и положись на нежнейшее мое к тебе благорасположение. Я прежде самой тебя знала, что ты любила своего попечителя.

Прежде самой себя, как етому статься, Сударыня... И так я недопускала до того, чтоб мне предлагали о том вопросы. Как, Емилия? Нежность к попечителю своему в тебе усугубляется, а к Милади Грандиссон нет, хотя она имеет к тебевсю должную дружбу! Не ужели зависть в сердце твоем смешивается с удивлением? Ах! безразсудная, безчувственная девица! когда кончатся твои дурачества? Боже мой! Естьли я как теперь буду игралищем моих страстей, то не сделаюсь ли самою неблагодарною из покровительствуемых? не привлеку ли на себя ненависти моего попечителя, вместо его благорсположения? Не почтут ли меня все люди презрительною? И какой же будет конец всех таких нещастных для меня предположений? Однако я не упустила таким образом себя извинять ибо была уверена что ничего худого не заключалось в моих предначинаниях: я знала что единое мое желание стремилось к тому, чтоб видеть себя любиму от моего попечителя и чтоб его могла любишь. Но что же? помыслила я напоследок; могу ли я себе позволить любить человека женатого, и женатого при том на моей приятельнице? Иногда такая мысль приводила меня в трепет, ибо обращала я свои глаза на минувшее время и говорила себе: было ли за год пред сим тебе позволено, Емилия, простирать столь далеко свои желания, как теперь? Нет, отвечала я на собственной свой вопрос. Не ясно ли сим показывается тебе путь, которой бы, тебе надлежит избрать на другой год? При сем решилась я предложить некое обстоятельство Доктору Барлету от имени трех особ, кои как думала, были знакомы моей горнишной; есть две молодые девушки и один молодой мущина, которой живет в одном с ними доме; етот молодой мужчина склонен к одной из тех молодых девиц; другая зная ето самое, хотя и не способна ни к какой преступнической мысли, но чувствует что уважение её к тому молодому человеку возрастает, и начинает страшиться не должна ли чем осуждать свое сердце. Какое бы мнение мог обьявить в таком случае, спросила я его их именем? И подлинно какое было его мнение, моя любезная? Я со всем глупа что предложила ему такой вопрос. Он точно ето угадал, я еще сие повторяю. Естьли вы, Сударыня, могли угадать, хотя вам такого вопроса не предлагали; то ему без труда должно было ето угадать. Мы молодые девушки думаем что никто нас не видит, когда прикрываем рукою свои глаза. Словом Доктор обьяснился, что усугубление такого почтения есть начало любьви. Из чего следовало, что рано или поздо та молодая девица стараться будет вредить своей приятельнице, хотя теперь и одна таковая мысль приводит ее в трепет. Он желал, чтоб Анна уведомила его, что будет предостерегаться от возраждающейся страсти, которая, говорил он, может чрезвычайно вредит её сердцу, и не доводя ее до желаемой цели, составить нещастие благополучной чете, которая, по моему показанию, достойна жребия, коим наслаждается. Наконец сказал, чтоб ей советовали оставить свой дом и для своей же чести и покоя удалиться от оного как можно на большее разстояние. Поверьте мне, Сударыня, такое решение чрезвычайно меня устрашило. Я бросила свои бумаги в огонь и с тех пор как их у меня нет, не имею я ни мало покоя. Любезная Милади Грандиссон, думала я непрестанно, ежели вы по благодушию своему несколько меня ободрите; то я открою вам мое сердце. Должно же когда ни будь вам слышать о моем дурачестве и слабости. Теперь, Сударыня, простите меня, храните мою тайну, и скажите что мне должно делать.

Чтож мне сказать тебе, душинька моя? Я тебя люблю и всегда любить стану. Я столько же буду пещис о твоей чести как и о моей. Я стану стараться, дабы твой попечитель не переставал ни мало оказывать тебе свою нежность.

Я ласкаюсь, Сударыня, что он не имел ни малейшого подозрения о том дурачестве.

Он всегда мне о тебе говорил с нежностию.

Слава Богу! Но, скажите мне, дайте мне какой нибудь совет: я предаю сердце свое в вашу волю. Вы будете им руководствовать как вам угодно.

Как ты сама о том думаешь, моя любезная?

Я должна более мыслить, Сударыня, чтоб не жить с вами.

За чем? Ты всегда будешь во мне иметь истинную приятельницу.

Но я уверена, что мнение Доктора справедливо. Я должна вам признаться, Сударыня, что в каждый день и на всякой час, когда вижу, его к вам нежность, удовольствие какое он чувствует от своих благотворений и удивление, кое ему все оказывают, более и более еще удивляюсь. Я вижу что менее имею над собою власти, чем прежде думала; и ежели его достоинства станут непрестанно оказываться с новым блеском; то мне по своей слабости не возможно будет снесть сияния его славы. О! Сударыня, мне должно бежать. Чего бы мне ни стоило, но я намерена бежать.

Сколько удивления, жалости и нежности ощутила я к сей любезной девице! Я приняла ее в свой обьятия; и прижимая ее к сердцу говорила: что мне тебе сказать, моя ? Скажи мне сама чего ты от меня ожидаешь?

Вы благоразумны, Сударыня. Сердце ваше нежно и великодушно. Ах! почто я не так добра. Предпишите мне что нибудь. Я вижу, что дурачествоб было, естьлиб я желала остаться жить с вами и с моим попечителем.

Не ужели нужно, моя любезная, для успокоения твоих чувствований, чтоб ты не стала с нами жить?

Не обходимо нужно, я в етом убеждена.

Не поедешьли в Лондон, моя любезная, искать покровительства у его тетки?

Как! Сударыня. Еще в дом моего попечияиеля. Я надеюсь что недолгое отсудствие при помощи такого расположения, когда подает мне толь основательные доказательства, произведет желаемое нами действие; ибо, любезная моя, ты никогда не можешь о ином и думать, как только чтоб удивляться в удалении своем превосходным качествам моего попечителя.

Правда что я теперь только себя познаю. Я никогда не думала что могла иметь инную надежду, кроме той что тебя почитать будут как его дочь: и думаю, что такое открытие не очень поздо произошло. Но я не должна жить в одном доме, не должна жить с ним в непрерывном сообществе.

Удивительная скромность! Прелестная и невинная девица! Ну, душа моя, естьли ты обратишься к Милади Л... Или Милади Ж...

Ах! Нет, нет. Я никакой из того выгоды не получу. Попечитель мой был бы тогда непрестанно предметом наших разговоров, а он бы часто и очень еще часто по братней нежности навещал своих сестриц.

Какая бодрость! Я тебе удивляюсь, Емилия. Я вижу что ты о всем етом много разсуждала. Какие же твои мысли?

Не ужели вы их не угадываете?

Я знаю чего бы могла желать... Но тебе должно говорить прежде:

Не помните ли вы что мне любезная госпожа Шерлей в день вашего брака сказала... что меня бы стали почитать в фамилии как другую

Помню, дражайшая моя Емилия. И неужели ты склонна....

Ах! Сударыня, естьлиб я получила сию милость, то все бы мое честолюбие стремилось к тому чтоб следовать по вашим стопам в замок Сельби, принести туда о вас известия, писать к вам, образовать себя по тем примерам, кои служили к усовершению вас самих и получить от Гжи. Шерлей и от Гжи. Сельби имя их Емилии. Но вы, Сударыня, доставите мне согласие моего попечителя?

Я всеми силами о том стараться буду.

Ваши силы? По етому в успехе уже можно быть уверену. Он вам ни в чем не откажет.

Любезная госпожа Сельби будет ли согласна...

В етом я не сумневаюсь, естьли твой попечитель на сие согласится.

Г. и Гжа. захотят ли меня принять как свою племянницу.

Мы можем с ними посоветовать, они по щастию здесь.

Но остается одна трудность, Сударыня, самая большая.

Какая же, душа моя?

Сельби. Я бы его почитала как вашего двоюродного братца, и как единокровного брата двух девиц Сельби, но в етом бы все и заключалось.

И так, Сударыня, ежели вы совершите с успехом мое начинание; то я поеду с Г. и Гжею. Сельби при их отъезде и не сумневаюсь чтоб вскоре не учинилась щастливою девицею. Но помните всегда, что я должна любить своего попечителя. Сия любовь, Сударыня, будет такая, которую я большею, и естьли можно самою большею частию ощущать стану к Милади Грандиссон. превыше самой Клементины. Сколько должна я вас благодарить за ваше терпение в слушании такого содержания моих речей! Однако уверьте меня, любезная Милади, что не ненавидите той молодой девушки, которая по тщеславию своему желает подражать вам и

Я заплакала от радости, сожаления и нежности. Не более ли ощущаете вы, любезная бабушка, нежности к сей милой девйце, чем прежде? Не назовете ли ее своею Емилиею? И не станете ли о ней так думать, как ваша Генриетта?

Я уже получила от моего дядюшки и тетушки одобрение и согласие на желания Емилии. По её прозьбе они просили у Сира Карла Емилия, говорил он ей взяв ее за руку, что вы желаете возвратить госпоже Шерлей и Г. и Гже. внуку и племянницу, которую я у них похитил: они о том радуются. Вы будете щастливы под их покровительством. Милади не без сожаления вас отпустит. Но она для их согласуется; нам еще прибавится удовольствия при наших посещениях в Нортгамтоншире. Твердо ли принято сие намерение, моя любезная? Так Сударь, и я надеюсь что вы мне позволите ехать с Гжею. Сельби.

Емилия. Мы не должны принимать ни какого намерения без её соучастия. Должно также оказать почтение моим сестрицам, их мужьям и моей тетушке. Они вас любят: моя питомица должна себе сохранить почтение и дружество всех честных людей.

Любезная девица низко ему поклонилась и плача говорила, что её попечитель самой милостивой человек. Естьли мысли ваши переменятся, предприял он, то не опасайтесь дать мне ето знать. Мы взаимно будем, стараться споспешествовать щастию одни другим. Между тем подумайте, нет ли еще чего, чем бы мог я вас обязать.

О! Государь мой, ваши милости... [она подбежала ко мне и укрыв голову у моей груди, окончила там начатою речь.]... не должны излишне много простираться к нещастной девице! Я одобрение и вы получите о сем письмо от Стра Карла. Дядюшка и тетушка начинают нами скучать: по крайней мере мы с Сиром Карлом ето им говорили. Они думают что мы не разумны и от того спешат своим отъездом.