Импровизатор.
Часть II.
Глава V - Санта. Извержение. Старые связи

Глава V - САНТА. ИЗВЕРЖЕНИЕ. СТАРЫЕ СВЯЗИ

Утром я пошел к Федериго. Я чувствовал себя как бы совсем новым человеком, вновь обрел дар слова и мог высказать свою радость; вместе с тем я стал отзывчивее и к окружающей жизни, чувствовал себя как бы старше, зрелее, и все это благодаря росе поощрения, окропившей вчера дерево моей жизни! Надо было сегодня же навестить Санту; она ведь вчера слушала меня, и я жаждал упиться ее похвалами. Маретти принял меня восторженно, но сказал, что Санта всю ночь провела в сильной лихорадке и теперь спит. Он надеялся, что сон подкрепит ее, и просил меня опять зайти к ним вечером.

Обедал я с Федериго и моими новыми друзьями; тосты следовали за тостами, пили то "Lacrimae Christi", то калабрийское вино. Наконец я отказался пить, чувствуя, что кровь во мне разгорелась, хотя друзья и уговаривали меня прохладиться шампанским. Расстались мы в самом веселом расположении духа. Выйдя на улицу, мы увидели зарево сильного извержения. Многие уже спешили в экипажах на место катастрофы, чтобы полюбоваться этим грозным, но прекрасным зрелищем вблизи. Я же поспешил к Санте. Было это вскоре после "Ave Maria". Санта была дома одна и, по словам горничной, чувствовала себя лучше; сон подкрепил ее, и я мог войти к ней; кроме меня, она не велела принимать никого.

Я вошел в прелестную, уютную комнату; окна были завешаны длинными плотными занавесями; в углу красовалась чудная мраморная статуя Амура, точившего стрелы; причудливой конструкции лампа бросала на все какой-то волшебный отблеск; Санта в пеньюаре лежала на мягкой шелковой кушетке. Увидя меня, она полуприподнялась, придерживая одной рукой одеяло, а другую протянула мне.

- Антонио! - сказала она. - Как это было великолепно! Счастливец! Вы всех привели в восторг! Ах, вы не знаете, как я боялась за вас, как билось мое сердце и как я была счастлива, убедившись, что вы превзошли все мои ожидания! - Я низко поклонился и спросил о ее здоровье. Она протянула мне руку, говоря, что ей лучше. - Даже гораздо лучше! - повторила она. - Вы тоже как будто переродились! Как вы были хороши вчера! Вдохновение преобразило вас в какое-то идеальное существо! И в каждом стихотворении я узнавала вас! Слушая о маленьком мальчике и художнике, заблудившихся в катакомбах, я представляла себе вас и Федериго.

- Так оно и было! - сказал я. - Я сам пережил все, о чем пел вчера.

- Да! - сказала она. - Вы сами пережили все, пережили и блаженство, и муки любви! Дай же вам Бог изведать то счастье, которого вы достойны!

Я заговорил о том превращении, которое испытывал во всем своем существе и которое заставляло меня смотреть на жизнь совсем иными глазами. Санта слушала меня, не выпуская моей руки и не сводя с меня своих темных выразительных глаз. Она была сегодня еще прекраснее обыкновенного; легкий румянец играл на ее щеках, длинные блестящие волосы были гладко зачесаны назад и открывали прекрасно сформированный лоб; она напоминала Юнону, изваянную Фидием.

- Да, вы должны жить для света! - сказала она. - Вы его достояние! Вы можете радовать и восхищать своим талантом миллионы людей, так не давайте же себе мучиться мыслью о каком-нибудь одном существе! Вы достойны любви, вы восхищаете своей душой, своим талантом. - С этими словами она притянула меня к себе на кушетку. - Надо нам поговорить серьезно. Мы еще не беседовали с вами как следует с того самого вечера, когда вы были так удручены горем... Вы, кажется... как бы это сказать?., не поняли меня тогда!..

Да, так оно и было, и я много раз уже упрекал себя за это.

- Я недостоин вашей доброты! - сказал я, целуя ее руку и прямо и просто глядя в ее темные глаза, смотревшие на меня как-то особенно пристально, словно прожигавшие меня насквозь. Погляди на нас в эту минуту кто-нибудь посторонний, он, наверное, нашел бы тени там, где я видел один свет; я смотрел в эту минуту на Санту, как на сестру. Она и сама, видимо, была тронута; грудь ее высоко вздымалась, и она развязала пояс, чтобы дышать свободнее.

- Вы достойны меня! - сказала она. - Ум и красота делают вас достойным каждой женщины! - Она положила мне руку на плечо, посмотрела мне в глаза и с какой-то многозначительной улыбкой добавила: - И я могла думать, что вы живете только в мире идеалов! Ваш ум, ваше образование даруют вам победу! Вот почему лихорадочный жар горел у меня в крови, вот почему я была больна!.. Вы можете сделать со мной все, Антонио! Я день и ночь думаю, мечтаю о вашей любви, жажду ваших поцелуев! - Она крепко прижала меня к своей груди; губы ее горели, и поцелуй ее зажег во мне всю кровь... Матерь Божия! Со стены упало на меня в эту минуту Твое святое изображение! Да, это была не случайность! Нет, Ты сама дотронулась до моего чела, Ты не дала мне пасть в бездну пагубной страсти!

- Нет! Нет! - вскричал я и вскочил с кушетки. Кровь во мне горела, словно расплавленная лава.

- Антонио! - воскликнула она. - Убей меня, но не уходи! - Ее щеки, ее глаза, все лицо ее дышало страстью, и она была в эту минуту дивно хороша! Это было живое изображение красоты, набросанное пламенными чертами. Трепет пробежал у меня по телу, и я, не говоря ни слова, выбежал из комнаты и помчался вниз по лестнице, словно за мной гнался злой дух.

В воздухе было разлито такое же пламя, как и в моей крови. Везувий стоял весь в огне; извержение освещало и город, и все окрестности. "Воздуха! Воздуха!" Я просто задыхался, поспешил на набережную и спустился к самой воде. От прилива крови к голове у меня горели даже глаза. Я освежил свой лоб соленой водой, расстегнул жилет, чтобы было прохладнее, но самый воздух пылал от жара, а в море играл багровый отблеск огненной лавы, мощным, потоком струившейся из кратера. Предо мною же как живая все стояла Санта, смотревшая на меня умоляющим, пламенным взором. Слова ее: "Убей меня, но не уходи!" - не переставали звучать у меня в ушах. Я закрыл глаза и вознес мысли к Богу, но пламя греха словно опалило им крылья, и они бессильно опустились. Немудрено, что человек изнемогает под бременем дурной совести, если одна мысль о грехе так удручает и обессиливает его!

- Не желает ли Eccellenza переехать к Торре-дель-Аннунциата? - раздался возле меня чей-то голос, и имя Аннунциаты вновь взволновало мою душу.

- Лава протекает три аршина в минуту! - продолжал перевозчик, причаливая к берегу. - В полчаса мы будем на месте.

"На море прохладнее!" - подумал я и вскочил в лодку. Перевозчик отчалил, поднял парус, и мы понеслись по багровой воде на крыльях ветра. Прохладный ветерок обдувал мои щеки, я стал дышать свободнее и, когда мы пристали к противоположному берегу залива, уже чувствовал себя значительно лучше, спокойнее. "Никогда больше не пойду к Санте! - твердо решил я. - Я убегу от прекрасной змеи, показывающей мне плод познания добра и зла! Пусть смеются надо мною: мне легче перенести насмешки людские, нежели отчаянные вопли моего собственного сердца. Мадонна уронила со стены Свое святое изображение, чтобы помешать моему падению!" Я глубоко чувствовал Ее милость ко мне, и душа моя прониклась несказанной радостью - сердце мое воспевало победу добрых, благородных стремлений, я опять был чист душой и помыслами, как дитя! "Отец, устрой все к лучшему!" - прошептал я, и радостно, словно счастье мое уже было упрочено, побежал по улицам маленького городка, направляясь к большой дороге. Здесь царила страшная суматоха. Кареты и кабриолеты, переполненные людьми, безостановочно мчались мимо; слышались вопли отчаяния, восклицания восторга и пение; вся окрестность была как бы объята пламенем. Поток лавы уже достиг одного из маленьких городков, расположенных на склоне горы, и жители торопились спасти свою жизнь и имущество. Навстречу мне то и дело попадались женщины с грудными детьми на руках и с узелками под мышками. Все они плакали и вопили; я разделил между первыми же попавшимися мне навстречу бывшую при мне небольшую сумму денег. Затем я последовал за общим потоком народа, стремившимся к месту катастрофы, по дороге между двумя рядами виноградников. Вот между вулканом и нами остался лишь небольшой виноградник. Поток лавы, низвергавшийся с вершины горы, заливал строения и стены. Стоны и вопли беглецов, восторженные возгласы иностранцев, любовавшихся величественным зрелищем, крики кучеров и торговцев, толпы подвыпивших крестьян, толпившихся возле продавцов водки, всадники и экипажи - все это, освещенное огненным заревом, представляло картину, которую во всей ее целости и не описать, не передать словами. Можно было подойти почти к самому потоку лавы, текущему по одному определенному направлению. Многие обмакивали в нее палки или монеты и вытаскивали их обратно покрытыми лавой. Но что за грозно-прекрасное зрелище представлялось нашим глазам, когда от огненной массы, катившейся с высоты, отрывался словно морской вал! Оторвавшийся кусок сиял лучезарной звездой, затем, под влиянием воздуха, края его охлаждались и чернели, и огненная середина казалась куском золота в черной оправе. На одно из деревьев в винограднике повесили образ Мадонны в надежде, что пламя остановится пред святыней, но оно продолжало разливаться. Листья на высоких деревьях свертывались от жары в трубочки, а вершины пригибались к земле, словно прося пощады. Взоры толпы с упованием смотрели на святое изображение, но дерево склонялось к огненному потоку все ниже и ниже. Возле меня стоял капуцин; он воздел руки к небу и громко воскликнул: "Образ Мадонны сгорит! Спасите его, и Она спасет вас всех от огня и пламени!" Никто не трогался с места; все словно оцепенели от ужаса. Вдруг сквозь толпу пробилась женщина и, призывая Мадонну, хотела броситься навстречу огненной смерти. Но в ту же минуту возле нее очутился какой-то офицер верхом на лошади и преградил женщине дорогу своим обнаженным мечом.

- Безумная! - воскликнул он. - Мадонна не нуждается в твоей помощи! Она хочет, чтобы ее дурно написанное изображение, оскверненное руками грешников, сгорело в огне! - Это был Бернардо; я узнал его по голосу. Его находчивость спасла человеческую жизнь, не оскорбляя религиозного чувства народа. Я проникся уважением к нему и от души пожелал, чтобы ничто не разлучало нас с ним. Но как ни влекло меня к нему мое сердце, я не решился подойти.

- Антонио! Ты ли это? - услышал я вдруг позади себя чей-то голос. Я обернулся, думая, что это заговорил со мной Бернардо; в ту же минуту кто-то пожал мне руку; это был Фабиани, муж Франчески, знававший меня еще ребенком! А я-то, судя по письму Eccellenza, думал, что и он тоже сердится на меня! - Так вот где мы встретились! - продолжал он. - Франческа будет рада видеть тебя. Но с твоей стороны нехорошо, что ты до сих пор не отыскал нас здесь. Мы ведь уже целую неделю живем в Кастелламмаре.

- Я не знал! - ответил я. - А кроме того...

- Да, да, ты ведь вдруг стал другим человеком, влюбился даже, - прибавил он более серьезным тоном, - дрался на дуэли, потом бежал, чего уж я никак не могу одобрить. Мы были очень поражены, узнав обо всем этом от Eccellenza. Он, конечно, писал тебе и, вероятно, не особенно ласково!

Сердце мое сильно билось; я опять почувствовал себя опутанным цепью благодеяний и с прискорбием выразил сожаление о том, что благодетели мои отвернулись от меня.

- Полно, полно, Антонио! - сказал Фабиани. - Ничего такого нет! Садись со мной в карету; для Франчески твое появление будет приятным сюрпризом. Мы живо будем в Кастелламмаре, а в гостинице найдется место и для тебя. Ты должен рассказать мне обо всем. Глупо отчаиваться! Eccellenza горяч, ты его знаешь, но все еще обойдется!

- Нет, я не могу! - вполголоса ответил я, опять впадая в уныние.

- Можешь и должен! - сказал Фабиани твердо и повлек меня к карете. Я должен был рассказать ему все. - Надеюсь, что ты не импровизируешь? - спросил он с улыбкой, когда я дошел до приключения в разбойничьей пещере. - Все это до того романтично, что рассказ твой кажется скорее продиктованным фантазией, нежели памятью!.. Ну, это чересчур сурово! - отозвался он, узнав содержание письма Eccellenza. - Но видишь ли, он оттого так строго и отнесся к тебе, что любит тебя. Ты, однако, надеюсь, не выступал еще на театральных подмостках?

- Вчера вечером! - ответил я.

- Смело! Ну и что же?

- Я имел огромный успех! Меня вызвали два раза!

- Вот как! - В тоне его звучало сомнение, которое больно уязвило меня, но чувство благодарности, которой я был обязан его семье, сковало мои уста. Мне было неловко предстать перед Франческой; я ведь знал ее строгие принципы. Но Фабиани шутливо успокаивал меня, говоря, что на этот раз дело обойдется без грозной проповеди, маленькой же головомойки я заслуживал.

Мы подъехали к гостинице.

- А, Фабиани! - воскликнул молодой, щегольски одетый и завитой господин, бросаясь ему навстречу. - Хорошо, что ты приехал! Твоя синьора ждет тебя не дождется. А! - прибавил он, увидев меня. - Ты привез с собой молодого импровизатора!.. Ченчи, не так ли?

- Ченчи? - повторил Фабиани, удивленно глядя на меня.

- Я выставил это имя на афише! - ответил я.

- Вот как! - сказал он. - Что же, это умно!

- Вот кто мастерски воспевает любовь! - продолжал незнакомец. - Жаль, что тебя не было вчера в Сан-Карло! Это такой талант! - Тут он любезно протянул мне руку и выразил свое удовольствие познакомиться со мною. - Я ужинаю с вами! - обратился он затем к Фабиани. - Я сам напрашиваюсь, чтобы иметь удовольствие насладиться обществом нашего превосходного певца! Ты и твоя супруга, надеюсь, не закроете передо мною дверей?..

- Ты всегда желанный гость! Сам знаешь! - ответил Фабиани.

- Ну, так представь же меня господину импровизатору!

был доволен тоном и выражениями Фабиани.

- Ну, так я представлюсь сам! - сказал незнакомец. - Вас я уже имею честь знать, меня же зовут Дженаро. Я офицер королевской гвардии и из хорошей, многие говорят даже - первой, неаполитанской фамилии! Может статься, это и правда! Особенно любят утверждать это мои тетушки!.. Но я несказанно рад познакомиться с таким даровитым молодым человеком, который...

- Довольно, довольно! - перебил Фабиани. - Он не привык к подобному обращению. Ну, теперь вы знаете друг друга. Франческа ждет нас. Предстоит сцена примирения между нею и твоим импровизатором. Может быть, тогда тебе и выпадет случай вновь блеснуть своим красноречием.

Последняя фраза тоже была мне не по сердцу, но Фабиани и Дженаро были ведь друзьями, да и как мог Фабиани войти в мое положение? Он ввел нас к Франческе; я невольно отступил на несколько шагов назад.

- Наконец-то, милый мой Фабиани! - сказала она.

- Наконец! - повторил он. - Да и не один, а с двумя гостями!

- Антонио! - громко вырвалось у нее, но затем она понизила голос: - Синьор Антонио! - И она устремила на нас с Фабиани строгий, серьезный взгляд. Я поклонился, хотел было поцеловать ее руку, но она как будто не заметила этого и протянула руку Дженаро, выражая свое удовольствие видеть его у себя за ужином. - Расскажи же мне об извержении! - обратилась она затем к мужу. - Что, поток лавы переменил направление?

Фабиани удовлетворил ее любопытство, а затем рассказал о нашей встрече и прибавил, что я теперь у нее в гостях и что она поэтому должна сменить гнев на милость.

- Да, да, хоть я и не знаю, в чем он провинился! - подхватил Дженаро. - Но гению прощается все!

- Вы сегодня в превосходном расположении духа! - сказала ему Франческа и, милостиво кивнув мне, стала уверять Дженаро, что ей не за что прощать меня. - Ну, что у вас нового сегодня? - спросила она его затем. - Что говорят французские газеты? Как вы провели вчерашний вечер?

На первые вопросы он ответил вскользь, последний же, видимо, интересовал его, и он пустился в подробности.

- Я был в театре, слушал последний акт "Цирюльника". Жозефина пела, как ангел, но после Аннунциаты никто ведь не может удовлетворить. Я, впрочем, зашел главным образом ради дебюта нового импровизатора.

- Что же, остались довольны? - спросила Франческа.

- Он превзошел мои ожидания, да и не мои одни! Я не желаю льстить ему, да он и не нуждается в моей ничтожной критике, но скажу я вам, вот это так импровизатор! Он увлек нас всех! Сколько чувства, какая богатая фантазия. Он пел и о Тассо, и о Сафо, и о катакомбах! Стоило бы записать и сохранить все эти стихи!

- Да, такому счастливому таланту нельзя не удивляться! - сказала Франческа. - Хотелось бы мне быть там вчера!

- Да ведь импровизатор-то здесь налицо! - сказал Дженаро, указывая на меня.

- Антонио?! - вопросительно протянула она. - Разве он импровизировал?

- И еще как! Мастерски! - ответил Дженаро. - Но ведь вы же знаете синьора и должны были слышать его раньше?

- Слышали, слышали, и даже часто! - сказала она, смеясь. - Он еще мальчиком удивлял нас.

- Я даже увенчал его в первый раз лаврами! - так же шутливо прибавил Фабиани. - Он воспел мою жену - тогда еще невесту. Вот я как влюбленный и почтил ее в лице ее певца. Но теперь за стол! Ты поведешь Франческу, а так как дам больше нет, то мы пойдем с импровизатором. Синьор Антонио! Предлагаю вам свою руку! - И он ввел меня вслед за другими в столовую.

- Мы зовем его Антонио! - сказал Фабиани. - И мы даже не знали, что он выступил в качестве импровизатора. Вот отчего я и говорил о примирении. Надо сказать тебе, что он как бы член нашей семьи. Не правда ли, Антонио? - Я поклонился и поблагодарил его взглядом. - Он отличный малый, про характер его тоже нельзя сказать ничего дурного; одно - серьезно учиться не хочет!

- Ну, если он предпочитает учиться всему из великой книги природы, так беды еще нет!

- Вы не должны захваливать его! - шутливо прервала его Франческа. - Мы-то думали, что он весь ушел в своих классиков, в физику и математику, а он себе сгорал в это время от любви к молодой певице!

- Значит, в нем заговорило чувство! - сказал Дженаро. - А она красива? Как ее зовут?

- О, в нее я и сам был влюблен! У него есть вкус! За здоровье Аннунциаты, господин импровизатор! - Он чокнулся со мной. Я не мог вымолвить ни слова. Мне было больно, что Фабиани так легко относился к моему чувству и бередил мою рану в присутствии постороннего. Но ведь он смотрел на все совсем иными глазами, нежели я.

- Да! - продолжал между тем Фабиани. - Он даже дрался из-за нее на дуэли, прострелил своему сопернику, племяннику сенатора, бок, ну и должен был бежать из Рима. Бог знает, как он перебрался через границу. А вот теперь взял да выступил в Сан-Карло. Право, я и не ожидал от него такой прыти!

- Племяннику сенатора? - повторил Дженаро. - Вот интересно! А он как раз прибыл сюда на днях и поступил на королевскую службу. Я провел с ним вечер. Красивый, интересный молодой человек... А! Теперь я понял все! Аннунциата скоро приедет сюда, и возлюбленный поспешил вперед. Скоро, вероятно, мы прочтем на. афише, что певица поет в последний раз!

- Вы думаете, он женится на ней? - спросила Франческа. - Но ведь это вызвало бы семейный скандал!

- За счастье, может быть, но за честь - никогда! - сказала она.

- И за честь, синьора! - вмешался Дженаро. - Я бы сам почел за честь, если бы она остановила свой выбор на мне! Думаю, что и другие тоже. - И они долго, долго еще говорили об Аннунциате и Бернардо, забывая, какой тяжестью ложилось мне на сердце каждое их слово - Но вы должны доставить нам удовольствие своей импровизацией! Синьора задаст вам тему! - вдруг сказал Дженаро.

- Хорошо! - сказала, улыбаясь, Франческа. - Воспой нам любовь. Это самая интересная тема для Дженаро, да и твоему сердцу она очень близка.

- Да, да, любовь и Аннунциату! - повторил Дженаро.

вечернему холоду...

Дженаро продолжал настаивать, но я не мог принудить себя петь в этом месте и на эту тему.

- Он уже усвоил себе замашки артистов! - сказала Франческа. - Он хочет, чтобы его упрашивали. Ты, пожалуй, не захочешь и поехать с нами завтра в Пестум? А там ты мог бы запастись впечатлениями для своих импровизаций! Но, конечно, надо заставить просить себя, хоть и вряд ли что может задерживать тебя в Неаполе. - Я смущенно поклонился, не находя предлога для отказа.

- Да, да, он должен ехать с нами! - воскликнул Дженаро. - Там, в греческих храмах, на него снизойдет вдохновение, и он запоет, как сам Пиндар.

- Мы едем завтра! - сказал Фабиани. - Вся поездка займет четыре дня. На обратном пути мы посетим Амальфи и Капри. Так ты с нами?

"нет", это, как видно из последствий, может быть, изменило бы все мое будущее. Эта короткая четырехдневная поездка стоила мне шести лет жизни. И еще говорят, что человек свободен в своих поступках! Да, мы свободны ухватиться за нити, которые лежат перед нами, но мы не видим, к чему они прикреплены. Я поблагодарил за приглашение и согласился - схватился за нить и плотнее затянул завесой свое будущее.

- Завтра мы еще поговорим! - сказала Франческа, прощаясь со мною после ужина и протягивая мне для поцелуя руку.

- Я сегодня же напишу Eccellenza! - сказал Фабиани. - Я хочу подготовить примирение.

- А я постараюсь увидеть во сне Аннунциату! - сказал Дженаро. - Вы ведь не вызовете меня за это на дуэль! - прибавил он, смеясь и пожимая мне руку.

Я написал несколько слов Федериго, сообщая ему о встрече с родственниками Eccellenza и о моем отъезде на несколько дней. Окончив письмо, я отдался волновавшим меня чувствам. Сколько принес мне с собою сегодняшний вечер! Какое неожиданное стечение обстоятельств! Я вспоминал Санту, Бернардо перед пылавшим образом Мадонны и эти последние часы, обновившие для меня прежние отношения. Вчера совсем чужая для меня публика восторженно рукоплескала мне, еще сегодня вечером прекрасная женщина молила меня об одном ласковом взгляде, а час спустя я сидел среди друзей, которым был обязан всем, и опять превратился в бедняка, первым долгом которого была благодарность!

швыряемый дар богача тяжелым камнем ложится на сердце бедняка!