Колдунья

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Колдунья (старая орфография)

- Ничего тут не поделаешь! вскричал костоправ.

В душном, полутемном хлеву, чуть-чуть освещенном сверху крошечным косым окошком, толпилось и волновалось четверо людей вокруг коровы Чернушки, издыхающей на гниkой подстилке: арендатор Гросс-Эполь, кузнец, костоправ и крестьянин Петр Клотар. Несчастное животное жалобно мычало; дыханье его было тяжело и порывисто; томные глаза словно просили о помощи и сострадании; раздувающияся ноздри силились вдохнуть больше воздуха, который в жалком хлеву был заражен всевозможными миазмами.

- Да что же это такое с ней? Что с ней?.. с жалостью воскликнул арендатор, - ведь священник благословил ее вчера...

- Кто ее знает, что с ней! возразил костоправ, - известное дело, нечисть какая-нибудь, не без того...

- Порча! колдовство! вырвалось у Клотара.

Все молча многозначительно переглянулись.

- Э, да наверно! Вот уже два года, на деревне словно напасть какая...

- Господи создатель! вскричал горячо Клотар, - это все с дурного глазу, помяните мое слово! Этак, под конец, у нас все подохнет, все пойдет прахом...

- А что нога вашей Бертины, лучше?

- Какое лучше, все хуже...

Корова снова замычала, на этот раз еще тише и жалобнее, а глаза её с какой-то мольбой устремились на окружающих.

- Как она смотрит на нас! словно человек, только не говорит!..

- Бедная моя Чернушка! Бедная Чернушка! с горем вскричал арендатор, и крупные слезы показались на его глазах.

Чернушка с видимым усилием приподнялась в полутьме, тяжело, порывисто дыша. Две большие мухи кружились над её головой, попеременно садясь то на одно, то на другое ухо. В открытую настеж дверь падали лучи, придававшие что-то фантастическое несчастному животному, которое, в продолжение нескольких мгновений, простояло, словно задумавшись, освещенное трепетным сияньем; затем, почувствовав, что силы оставляют ее, Чернушка с тяжелым страдальческим вздохом опрокинулась на подстилку и - издохла.

- Вот и все кончено! сказал Гросс-Эполь, где же тут справедливость?

- Какая ужь справедливость! поддержал кузнец.

При ворвавшемся ярком солнечном луче, в полутьме хлева бешено закружился целый рой мошек над кучей жалких грязных лохмотьев коровьей подстилки, а четверо людей, озадаченные, взволнованные, с чувством затаенной злобы в душе против невидимого врага, стояли и смотрели друг на друга.

- Ровно сто лет назад, прошептал наконец Клотар, - там, внизу перед церковью, сожгли "одну"... Мой дед тысячу раз мне рассказывал об этом... он сам видел...

- Да, в те времена было правосудие, заметил Гросс-Эполь.

- И хорошее... пробормотал кузнец.

Клотар стоял и с самым глубокомысленным видом покусывал ногти, задумчиво смотря на бездыханную Чернушку, шерсть которой лоснилась и блестела под падавшим на нее солнечным лучем, при отблеске которого как-то странно оживлялся её незакрытый, огромный, остановившийся глаз, да виднелись ссадины и рубцы на спине и боках измученного животного.

- Все кончено! - пойдем, пропустим по стаканчику! предложил кузнец.

Клотар шел по окраинам лугов. Вечерело. Молодой месяц золотился на светлом прозрачном небе, спускаясь к западу. Стоял благодатный июнь. Могучие злаки, высокия сочные травы молодыми побегами волновались вокруг на обширном пространстве полей; порывы теплого ветра шумели в ветвях стройных тополей и тихое кваканье болотных жаб сливалось в звуки своеобразной гармонии со звенящей трескотней древесных лягушек. Клотар со злобой ударял палкой о землю и, то и дело, разражался угрозами и ругательствами.

Это был человек плотного сложенья, с лицом широким, мускулистым, лишенным всякой растительности, полускрытым под объемистым козырьком огромной фуражки, надвинутой на самые глаза. Ветер с силою развевал на нем его широкий крестьянский балахон синяго цвета, надувавшийся пузырем вокруг его коренастой неуклюжей фигуры.

- Да ужь это верно, как Бог свят... хоть всеми святыми поклясться, бормотал он себе под нос, между тем как винные пары бродили у него в голове.

Высокие колосья пшеницы, колеблемые ветром, задевали его. Созвездие Льва яркими большими звездами горело на потемневшем небе. Золотой серп месяца спустился низко к западу и становился почти багряным. Крестьянин как-то недоверчиво и насмешливо поглядывал на заостренный кусочек красного полумесяца.

- Бог совсем несправедлив... ворчал он.

Вблизи послышалось мелодичное журчанье ручейка под сенью развесистых кустов, и Клотар, войдя под их темные своды, ощупью отыскал мостик, перекинутый через лоток, и перешел на другую сторону, грозно и воинственно помахивая своей дубиной.

- Пусть "она" побережется! "Она" исправит зло, которое нанесла, или бедный человек учинит свое собственное правосудие!..

Неверные ночные тени равнины сменились трепетными отблесками мерцавших огоньков в деревенских избах.

- А! она сидит у своего окна, проворчал Клотар, украдкой пробираясь к двум избам, одиноко стоявшим в некотором отдалении от деревни.

У окна ближайшей из них сидела, облокотясь на подоконник, женщина.

- Что она такое замышляет?

Крестьянин присел на корточки позади забора и, стиснув зубы, в каком то безотчетном суеверном страхе напряженно всматривался в эту темную фигуру, выделявшуюся силуэтом в рамке открытого в ночную темноту окна, слабо озаренную сияньем мерцавшей свечи. Волосы женщины были распущены и волнистыми прядями обрамляли задумчивое лицо.

- Ишь ты, все у нея не по людски... подумал Клотар. Кровь его кипела, и он с гневом сжимал палку сильной рукой, между тем как лепет струящагося ручья, мелодично-звенящие звуки перекликающих сверчков и тихий трепет растений, взволнованных ночным ветерком, призывали к сладкому миру, наслаждению и милосердию...

И порывшись в мягкой глинистой земле, он нашел булыжник, зажал его в кулак и, размахнувшись, пустил в окно. Пораженная камнем в плечо, женщина тихо вскрикнула от испуга.

- Поделом тебе, колдунья!.. с злобным смехом прошипел Клотар сквозь стиснутые зубы.

Несколько мгновений женщина оставалась неподвижной, охваченная внезапным ужасом таинственного преследования. С трепетом вглядывалась она в окружающую мглу пустынных полей и затем, чувствуя, что "кто-то" прячется там, под защитою мрака ночи, какой-то страшный невидимый враг, - поднялась и затворила окно.

Между тем, Клотар, крадучись тихими предательскими шагами, обогнул забор и подошел к соседней хижине с противоположной стороны. В окнах его жилища тоже был свет; жена и дочь его сидели в кухне, в углу, около холодной нетопленной печи. На голубоватом фоне стен виднелись полки с разстановленной посудой и ряд топорных аляповатых картин, по большей части, страшного содержанья; здесь же красовалось уродливо написанное коронование императора и изображение папы. Стенные часы с кукушкой однообразно тикали в уголку. Очаг, большой гладильный стол и шесть стульев с высокими спинками составляли всю утварь бедного жилища. Пол был старый, неровный, весь в щелях, впадинах и буграх.

- Добрый вечер! сказал, входя, Клотар.

Жена его, худощавая женщина с маленькими глуповатыми глазками и шеей красной и сморщенной, как у индюшки, медленно поднялась ему на встречу, а дочь с длинным лицом, покрытым страшной бледностью, принялась вздыхать.

- Что, все также плохо, Бертина?

- Да, отец... нога моя горит, точно огнем жжет ее изнутри...

- Господи Иисусе!..

Девушка держала вытянутой больную ногу и вскрикивала при малейшем движении.

Отец проводил около нея большую часть своих вечеров, с глубоким волненьем разсматривая её ногу. Сердце его надрывалось от горя, а в уме роились самые ужасные предположенья...

- Вот что, сказал он в этот вечер, после некоторого размышления, - если священник ничего тут не может поделать со своей святой водой, так я кое-что другое придумал. Завтра будет здесь тот самый брат Гонора, о котором Маморэ давеча нам рассказывал. Он - знаменитый заклинатель бесов... если ужь он не снимет порчи, - ну, тогда значит "та" слишком сильна!.,

- О, этот наверное снимет! отозвалась с уверенностью жена, - как он отлично вылечил свиней у Шавра, которые ужь совсем были плохи.

В эту минуту часовая кукушка тихо открыла маленькую дверцу и, просунув в нее головку, прокуковала девять раз.

- Хочешь ужинать? спросила Клотара жена.

- Нет, отвечал он, я поел окорока у Маморэ...

Тогда все трое просидели еще с полчаса, не перекинувшись ни словом, и томительная унылая тишина нарушалась только однозвучным тиканьем маятника. Затем, мало по малу, все погрузились в тяжелый сон.

На другой день, около трех часов пополудни, вся семья Клотара стояла в величайшем волнении ожидания на пороге своего жилища.

Широкое пространство лежало перед ними, все освещенное ярким полуденным солнцем вплоть до самого горизонта, на волнообразной линии которого причудливо рисовались группы деревьев; побелевшия нивы золотились под теплыми солнечными лучами.

Между тополей показалась чуть заметная движущаяся человеческая фигура, которая то скрывалась за холмами, то снова появлялась, ослепительно освещенная лучами солнца. По мере приближения этого человека, можно было различить его длинную рясу, совершенно непохожую на обыкновенную крестьянскую одежду. Он очень спешил, обрывая упрямые ветви ив, заграждающия ему путь, и ломая нежную зелень изгородей. Клотар пошел ему на встречу. Минут через десять, брат Гонора уже входил в хижину. Одежда его, вся засаленная, лоснилась; брюшко сильно выдавалось вперед ив под впалой груди; глаза высматривали хитро и злобно. Отец и мать рассказали ему болезнь Бертины. Монах слушал, и насмешливая самоуверенная улыбка не сходила с его губ, а молодая девушка вся дрожала от волненья, и сердце в ней замирало от радостной надежды.

- Я понимаю... я понимаю... успокоивал монах.

Он вполне отвечал за счастливый исход, но выздоровление не могло последовать разом; кроме того, требовалась некоторая сумма денег для уплаты издержек на заклинания и на вклад в церковь Богоматери.

- Так, франков сорок... не больше...

Крестьянин, с видом мрачным и недовольным, поднялся наверх, порылся в потаенном уголку, где хранились его немногия сбереженья, и, возвратясь, с суровой строгостью во взгляде, дрожащими руками вручил монаху несколько потемневших от времени монет. Монах, с плохо скрытой безстыдной усмешкой, запрятал деньги в свой пояс.

- Где у вас боль? обратился он к Бертине.

Девушка указала на правое бедро:

- Ноет, тянет... ударяет в колено... режет... точно огнем жжет или когтями скребет...

- Так, верно! отозвался монах, я понимаю, что это такое. Присядьте.

Она села, дрожа с головы до ног, а он, с помутившимся взором блуждающих глаз, простоял с минуту неподвижно, торжественно, как бы священнодействуя.

- Нет знака на вашей ноге?

- Никакого.

- Прекрасно, я так и знал.

Клотар и его жена с каким-то рабским благоговением созерцали всемогущого монаха.

- Сложите руки, приказал он и повторяйте за мною слова молитвы.

Бертина сложила руки, и монах начал глухим, замогильным голосом:

- О, Пресвятая Дева Мария! никогда еще никто, возложивший на Тебя все упование свое, не оставался неуслышанным Тобою! С чистым сердцем, с полной верой и надеждой на Твое всемогущее заступничество, прибегаю к тебе, о, Мария! о, добрая Матерь наша, с горячей мольбой о помощи... Умоляю тебя, милосердная Пресвятая Дева Мария, сокруши злых демонов, которые вселились в мою ногу! изгони из меня нечистую силу!..

Голос монаха, глухой и прерывающийся, постепенно понижался до страшного таинственного шопота, производившого подавляющее впечатленье на молодую девушку. Полуопущенные веки его судорожно дрожали. Клотар с мрачным, торжественным видом низко склонил голову...

- Теперь, сказал монах, я буду выгонять злых духов... нет ли у вас ножа или сабли, очень блестящих?

- Блестит она?

- Да, очень сильно.

- Ступайте, принесите ее!

Крестьянин ушел, дрожа всем телом, и возвратился вооруженный кавалерийской саблей.

- Станьте в дверях... я выйду на двор... и когда начну заклинанья, вы ударяйте саблей, кружа ею в воздухе, чтоб нечистые духи не вошли в жилище... Они боятся блестящого лезвия!..

Родители осторожно вывели Бертину под навес двора. Там свинья тихо ворчала в своей кануре, голуби прогуливались взад и вперед, а воробьи прыгали на своих тонких гибких ножках, легкие и воздушные, среди важно расхаживающих кур, роющих землю.

Монах выпрямился, и злая усмешка отразилась на его лице.

Крестьянин с грозным и торжественным видом поднял широкую саблю, клинок которой ослепительно сверкнул в солнечных лучах. Жена его стояла бледная, неподвижная, как бы застывшая в ужасе ожидания чего-то сверхъестественного...

Тогда раздался грозный, оглушительный голос монаха, слова которого, произнесенные на незнакомом латинском языке, глубоко потрясли простодушных крестьян:

- "Ехи, anathema, non remaneas nec abscondaris in ulla compagine membrorum". . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Внезапно воцарилось безмолвие и длилось минуты две. Все четверо стояли, обратясь лицом к деревне, - женщины дрожали, охваченные священным трепетом; Клотар, облитый ходлдным потом, с обнаженной саблею в руке, с выражением ужаса в лице - верил глубоко в эту комедию, между тем как хитрый монах, глумясь и издеваясь над легковерием бедных простолюдинов, самодовольно ощупывал за поясом сотню су, безстыдно выманенную из скудных крестьянских сбережений.

Наконец, Бертина робко прошептала:

- Буду я исцелена?..

- Через восемь дней, отвечал монах и затем прибавил с непогрешимым видом человека, совершившого свое дело:

- Если только вы имеете веру!

Восемь дней миновали. Погода изменилась; тяжелые тучи темной пеленой застилали ясное летнее небо. В серенький пасмурный полдень, когда дождь уже висел в воздухе, а ветер с гневом налетал могучими порывами, Клотар, мрачный и суровый, вошел в свою хижину, укутанный в теплую фуфайку глинистого цвета. Бертина, вытянувшись на скамейке около стола, на котором дымился жирный суп и горячий картофель, жалобно стонала.

- Ну, что? все хуже? спросил отец.

- Ах, точно кто грызет или гложет мне кости!

Ветер сильнее застонал за окном, стекла дрожали, густой туман поднялся над равниной. Клотар с какой-то дикой поспешностью уничтожал свой обед, глотая большие куски и набивая рот огромными картофелинами; затем подошел к дверям и остановился на пороге с выражением злобы на лице.

травы шелестели и трепетали, пригибаясь к самой земле.

Клотар стоял и смотрел на соседнюю хижину, принадлежавшую семье Ластр; оштукатуренная набело, с кровлей, густо крытой соломою, среди стеблей которой мелькали, там и сям, красные цветки, с садиком, обнесенным свежей изгородью, и маленьким бассейном, в котором плескались утки с зеленовато-сизыми атласистыми шейками - она смотрела приветно и весело, но Клотар с негодованием и злобою сжал кулак и, потрясая им по направлению соседней хижины, пробормотал:

- Колдунья!..

Между тем, прояснило; из-за облаков показался край голубого неба, светлый луч пробежал по волнующимся нивам и шумящим деревьям... В хижине Ластр растворилась дверь, из нея вышел плотный приземистый человек и направился вниз по мокрой грязной тропинке.

- Этот простофиля ни в чем не повинен, заметил Клотар своим домашним, - он даже и не подозревает... Вдруг он остановился и прервал себя на полуслове, задыхаясь от безсильного бешенства... глаза его налились кровью, как у разъяренного цепного дога...

На пороге соседняго дома появилась женщина с волосами черными, как смоль, с великолепными темными лучистыми глазами. Задумчивым взором обвела она разстилающуюся перед ней картину: поля и рощи смотрели весело, облитые живительным дождем; по холмам мирно бродили стада; взмокшия тропинки извилинами убегали в даль; вода журчащими ручейками струилась по склонам пригорка; овцы и ягнята весело выбегали со двора мызы; в отдалении виднелась удаляющаяся фигура мужа, быстро шагавшого по засеянному клевером полю; пирамидальный силуэт церкви рельефно выделялся на фоне зеленой вязовой рощи.

- Господи Иисусе! пробормотал Клотар, - и подумать только, что она приносит несчастье целой стране!.. Женщина порывисто обернулась в его сторону, и Клотар почувствовал на себе пристальный взгляд её широко раскрытых глаз. Ужас охватил его, он весь побледнел, сильные руки его задрожали, и неодолимая жажда мести проникла все его существо... Она поклонилась, он также.

- Как здоровье вашей дочери? крикнула она.

- Очень скверно, ответил он и прибавил про себя: - тебе это лучше знать, проклятая! - Молодая женщина, грациозная в своей коротенькой юбочке, спокойная и миловидная, казалась крестьянину каким-то исчадием ада, исполненным тайного могущества и сверхъестественной силы.

Она скрылась за дверью, а Клотар не двигался с места, в тяжелом раздумье. Тяжкия воспоминания поднялись в нем; в возбужденном мозгу проносились, одне за другими, всевозможные картины и представления с роковой развязкой.

Воображение рисовало ему ужасы...

Он стал припоминать подробности приезда супругов Ластр в их края, два года тому назад. Он тогда-же сразу почувствовал к ним антипатию и недоверие. Женщина с огромными глазами, любившая бродить по полям подолгу останавливаясь на уединенных тропинках, разсматривать растения и наблюдать за животными, - странностями своими невольно внушала всем какой-то суеверный страх.

И подлинно, несчастия так и посыпались градом на бедную деревню. Сначала бараны: у Белотти, у Громпар, у Лебрен пали целые стада от чумных нарывов. Затем, на лошадей пошло, - стали падать от чесотки, от сапа; потом рогатый скот повалило, потом свиней... Он сам, Клотар, потерял трех свиней от повального поноса.

И везде, куда бы ни приближалась эта женщина, по пятам за ней следовала какая нибудь беда. Людей, однако, она сначала боялась затрогиват, но глупость мэра и снисходительная слабость приходского священника придали ей смелости, и вот Жак Бонно сломал себе ногу, а Мишель Нашэ скоропостижно скончался, не успев и раскаяться в своем смертном грехе. И все это - с её дурного глазу...

- Нет, этому пора положить конец! воскликнул с отчаянием крестьянин: - если священник и мэр ничего не замечают, это еще не причина - терпеть нам у себя колдунью...

Холодный пот выступил на его висках... страшный план созревал у него в голове... Он видел дочь свою во власти злой, могущественной силы, обреченную на смерть, которая, быть может, вскоре угрожает и ему самому...

Солнечные лучи погасли и, мало по малу, темные тучи снова заволокли все небо, оставив лишь бледную полосу света на линии горизонта. Стадо гусей медленно двигалось по склону холма. Роковое решение созрело в душе крестьянина...

Он вошел в свою хижину, где в мрачном унынии сидели его жена и бледная, истощенная болезнью, Бертина.

Минут с десять, оне с трепетом выслушивали его признанья, сообщаемые таинственным шопотом, под страхом строжайшей тайны. Он задыхался от бешенства и грозно сжимал кулаки.

Женщины, сначала испуганные и оробевшия, мало по малу, подстрекаемые Клотаром, ободрились, набрались смелости; возбужденное состояние его, дошедшее до изступленья, невольно сообщилось и им, и оне, слепо подчинившисm всем его требованьям, составили между собою страшный заговор.

Он поднялся на крыльцо домика Ластр и постучал в дверь. Молодая женщина отворила и, при виде его, величайшее изумленье выразилось на её лице.

- Я насчет дочери своей, сказал он с самой предательской улыбкой, - ей что-то плохо... Не зайдете ли вы к ней на минуточку?

Отвечая на поклон крестьянина приветливой улыбкой, она проговорила глубоким грудным голосом:

- Конечно... я приду сию минуту!

- Благодарю, пробормотал Клотар и с торжествующим видом пошел вперед, чтоб предупредить своих сообщниц. Минуты через две, соседка показалась в дверях и робко остановилась на пороге.

- Входите же, вскричал Клотар: - входите, соседка!

Она вошла, смущенная странным видом двух женщин, сидевших в глубине комнаты и подозрительно смотревших на нее. Ее невольно объяло какое-то смутное предчувствие.

Пользуясь её минутным замешательством, Клотар ловко проскользнул за её спиной, запер дверь на ключ и затем, моментально преобразившись, сбросив личину притворства, с искаженным от гнева лицом грубо схватил женщину за руку и с ненавистью взглянул ей в лицо.

- Господи, Пресвятая Богородица! что с вами? кротко спросила она без малейшого сопротивленья.

- Это ужь слишком долго длится! бешено заревел Клотар, - из-за вас подохли все мои свиньи... пали коровы у Бернарден и у Гросс-Эполь... Вам этого было мало!.. Вы принялись за людей! Я требую, чтоб вы сняли порчу с Бертины!

Женщина стояла и, не уясняя себе смысла его слов, помутившимся взором обводила окружающих ее людей... Наконец, зрачки её расширились от ужаса, - она начала понимать, какая страшная западня ей разставлена, и тихо сложила руки.

С своим чистым, строгим профилем, слишком черными волосами, смуглым цветом лица, со всей своей резкой красотой южанки - она олицетворяла для них образ настоящей колдуньи. Клотар, дрожа, как в лихорадке, от суеверного страха перед ней, спросил ее:

- Слышали вы меня, колдунья?

- Я не понимаю, что вы хотите сказать, пролепетала она.

- Я говорю вам, чтоб вы сняли с нея порчу.

- Какую порчу?

Крестьянин, весь бледный от негодования, толкнул женщину к стене и вскричал:

- Какую порчу!.. Проклятая колдунья! говорю вам, что вы не выйдете отсюда, пока не снимете её.

Она как будто застыла в безмолвном ужасе... Ей казалось, будто она видит страшный сон или сцену в театре, или слышит фантастическую сказку, и в сердце её шевелилась тайная надежда, что вот сейчас, сию минуту, иллюзия порвется и все очень счастливо и просто разрешится... Но Клотар сильнее встряхнул ее и, придя в себя, она с усилием проговорила:

Тогда Бертина умоляющим голосом обратилась к ней:

- Видите, как я страдаю! Зачем вы испортили меня? Что я вам сделала?

Со сложенными смиренно руками, со страдальческим выражением на бледном исхудалом лице она казалась такой жалкой, несчастной. Мать около нея безмолвно проливала тихия слезы.

- Да, вскричал Клотар, да! вы - единственная причина всех наших несчастий и вы... вы еще упорствуете в вашей злобе!..

Мало по малу страшное воздействие этих помраченных суеверием умов невольно сказалось на женщине, прислонившейся к стене, в состоянии какого-то столбняка. Подавленная ужасом своего безвыходного положения, несчастная пленница чувствовала, что у нея начинает мутиться разсудок...

Подобно невинно осужденным, заключенным в тюрьму, ей начинало казаться, что, быть может, она действительно преступна, что и на ней тяготеет проклятье за какой-то совершенный ею грех, который должен быть искуплен страшным испытанием...

Клотар, мучимый её долгим молчаньем и страхом измены с её стороны, в отчаянье воскликнул:

- Да, скажете ли вы хоть одно слово, колдунья?..

- Я ничего не сделала, ответила она.

- А, негодная!.. неистово заревел он и плюнул ей в глаза.

Тогда чувствуя, что силы оставляют ее, что почва ускользает из под её ног и последняя искра надежды чем-либо смягчить и тронуть этих людей, погруженных в темное невежество, - изчезает в её сердце, - она как-то безсознательно подняла руку и обтерла свое лицо, между тем, как крупные слезы выкатились из под её ресниц...

Раздраженный и возмущенный до крайней степени, как разъяренный зверь, заметался крестьянин из угла в угол. по своей хижине, разражаясь страшными проклятиями и ругательствами. Вероломство колдуньи казалось ему чудовищным, достойным всякой пытки; упорство её - непонятным, нелепым, так как оно обрекало ее на гибель...

- Вы видите! обратился он наконец к своей жене и дочери: - она отказывается исправить зло... отказывается!

Мало по малу, женщины, сначала менее жосткия и суровые, видя, что колдунья не поддается, тоже воспламенились злобой и жаждой мщения, и сделались неумолимы, не сознавая даже своей безчеловечной жестокости. На одно мгновенье в хижине воцарилось страшное зловещее безмолвие, словно затишье перед бурей...

- Зажги огонь в соседней комнате! закричал наконец, крестьянин жене.

Жена медленно поднялась с своего места и, набрав охапку хвороста, отнесла его в соседнее помещенье, где принялась растапливать большой старый камин, не служивший уже несколько лет.

Густой, удушливый дым распространился по комнатам. Беззащитная, безмолвная молодая женщина смотрела перед собою так грустно и кротко, как загнанная овечка...

- Последний раз я спрашиваю, закричал Клотар: - хотите вы снять порчу, или нет?

- Я ничего не сделала, промолвила несчастная.

И он снова бешено заметался по комнате с угрожающими жестами, с искаженным от гнева лицом. Вдруг он замахнулся и три раза ударил по лицу молодую женщину.

- Вот тебе! вот тебе!.. Ты у меня снимешь порчу! Я заставлю тебя силой...

Женщина упала на пол, заглушая рыданья, не осмеливаясь стонать, а крестьянин протянул дубину своей дочери и закричал ей:

- Бей ее!.. ведь она виновница всех наших бед! бей же! ну, ну!..

И, подстрекаемая разсвирепевшим отцом, бледная девушка взяла в руки палку и стала бить распростертую на полу женщину.

- Ну же!.. так! еще... еще! хорошенько! выбивай из нея доброе желанье...

При одном слишком жестоком ударе, несчастная вскочила с раздирающим душу воплем:

- На помощь! спасите!

Тогда Клотар бросился к ней и, схватив ее за горло, прекратил эти крики. Вся посиневшая и безмолвная, она упала на колени.

- Ну, сдаешься ты? спросил Клотар, освобождая ее.

- Увы! пролепетала она, имейте ко мне состраданье! я невинна... Бог свидетель! Я не знаю никакого колдовства! Я никогда никому не делала зла!..

- Хорошо, сказал Клотор.

Он остановился в мрачном раздумье посреди комнаты й словно застыл в зловещем молчании, затем тихо, почти кротко, спросил:

- Итак, решено, ты отказываешься?

- Я не отказываюсь... я сделаю все, что вы хотите!

- Снимешь порчу?

- Я не могу этого!

- Жена! громко позвал Клотар: - исполнила ты мое приказанье?

- Да, спокойно ответила та: - упорство колдуньи убило и в ней всякое сострадание.

И когда веревка и цепь были поданы, он, не говоря ни слова, скрутил руки женщины за спину и стал их связывать; затем, присев на корточки, старательно укрепил цепью.

Полубезчувственная, обезсиленная жертва не сопротивлялась и с поразительной покорностью позволяла себя связывать.

- Тряпку! скомандовал крестьянин.

Несчастная пленница задрожала с головы до ног, охваченная паническим страхом. Тогда крестьянин взвалил ее на стол и с помощью жены заткнул ей рот тряпкой. Окончив это, он вздохнул.

Непрошенное смутное чувство сострадания вдруг шевельнулось в глубине его ожесточенного сердца... Он побледнел и содрогнулся. Брови его сдвинулись, глаза опустились в землю и, в продолжение нескольких мгновений, он простоял в тяжелом раздумье.

Жестокая борьба совершалась в нем. Наконец, глубокий продолжительный вздох приподнял его стесненную грудь, лицо его прояснилось.

У него оставалась еще совесть.

- Послушай! сказал он каким-то особенно тихим, смягченным тоном своей пленнице: - я ничего не имею против тебя! Я все забуду, если ты вылечишь мою дочь... Тебе стоит только кивнуть головой, и я сейчас-же освобожу тебя.

Она не шевельнулась, но в больших глазах её, устремленных на него, выражалась такая кротость и невинность, что у него сердце дрогнуло. Но в то же мгновение мысль о колдовстве ударила ему в голову и, снова ожесточившись, он воскликнул:

И сильные руки его повлекли ее в соседнее помещение, между тем как мать, поддерживая больную Бертину, последовала за ними.

Там, в старом большом очаге с треском пылали ярким пламенем поленья и хворост; красноватые отблески. трепетали на стенах и полу. Все четверо, как парализованные страхом, остановились. Что-то зловещее чуялось в воцарившемся внезапно молчании...

Наконец, крестьянин как-то автоматически, не спеша, подтащил свою жертву ближе к огню и, повалив на пол, сорвал с нея башмаки и чулки. Тогда только поняла она, что ее ожидает, и в смертельном ужасе начала биться и вырываться из его рук.

С невозмутимым хладнокровием человека, исполняющого свой долг, Клотар прикрепил цепь, связывавшую женщину, к огромному крюку в камине и торжественно воскликнул:

Жена и дочь, безчувственные, неумолимые, стояли и смотрели на страшное дело, считая его исполнением воли провидения и высшей справедливостью...

А Клотар, совершая безчеловечную казнь, неподвижно и безмолвно стоя над безпомощной жертвой, походил на грозного древняго идола, олицетворяющого собою бога мщения.

Адския муки несчастной, корчившейся у огня, не трогали её палачей и только когда по комнате распространился запах паленой кожи, Клотар приблизился к страдалице и, заметив, что она силится сказать что-то, отцепил цепь с крюка и отодвинул ее дальше от огня.

- Хочешь ты снять порчу?

Тогда она пролепетала:

- Я сниму порчу...

- А-а! проговорил Клотар с гордым торжеством, одержанной победы.

Она колебалась несколько секунд, терзаемая разнородными ощущениями: мучительным страхом и смутной надеждой... Жестокая боль в обгорелых ногах почти лишала ее сознания. Наконец, поняв, что ей нужно сказать что нибудь, она сделала над собой нечеловеческое усилие, пролепетала несколько непонятных отрывистых слов и затем, употребив хитрость, сказала:

Но Клотар не поддался на это.

- Завтра! закричал он, - как бы не так! Кто мог испортить, должен уметь и вылечить тотчас!

- Я не могу... вдруг... на это нужно время.

- Сию минуту! Сдышишь, колдунья? Сию минуту, или я тебя брошу в огонь!

- Мне нужна для этого какая нибудь освященная вещь..

- Что? прекрасно! У меня есть образок Богоматери...

Он вышел и поднялся на верх. Тогда несчастная обратилась с последней мольбой к Бертине:

- Сжальтесь надо мной, умоляю вас, милая Бертина! верьте мне, заклинаю вас Богом, я не виновата в вашей болезни...

- Сначала снимите с меня порчу!

- Но я невинна... невинна! Это верно, как евангелие!

- Снимите с меня порчу!

И с каким-то диким, непобедимым упрямством она твердила одну и ту же фразу до самого возвращения Блотара. Он принес маленький, продолговатый образок из посеребреной меди и показал его женщине.

Она взглянула на этоть крошечный, полустертый образок и, усомнившись, чтоб из него могла выйти всеисцеляющая сила, заметила:

- Я должна иметь свободные руки!

Сначала крестьянин колебался,но, сообразив, что просьба основательна, развязал ей руки. Тогда она осторожно взяла маленький образок, взглянула на него, пробормотала несколько непонятных, безсвязных слов и затем спросила:

- Уверены ли вы, что он освящен?

- А-а!.. протянула она.

И вдруг, под пронизывающим ее злым взглядом врагов, после тщетных попыток сыграть роль колдуньи, руки её сами собой опустились и с движеньем, исполненным бесконечной тоски и отчаянья, она простонала:

- Я не могу... не могу...

- Ты не можешь?.. Что же ты издеваешься над нами?.. А, проклятая колдунья! теперь ужь ты заплатишь мне за все! - дико заревел крестьянин и бросился к ней.

Но когда она увидала, что он снова схватился за веревку, чтобы вязать ее - смирение и покорность сразу ее оставили. В виду смертельной опасности, она сразу преобразилась и, решась защищаться до последней капли крови, стала испускать страшные, пронзительные крики, которые должны были слышать в деревне. Вместе с тем, она стала биться и бороться изо всех сил, так что в продолжение нескольких минут трудно было определить исход этой борьбы. Тогда жена пришла на помощь Клотару, и соединенными силами они снова схватили ее и потащили в огонь.

Теперь крестьянин потерял все свое безстрастие "судьи". Бешенство и жажда мщения в конец овладели всем его существом. Он схватил свою жертву за волосы и приблизил лицо её к огню. Ему хотелось всю ее, сейчас же, сию минуту, бросить в пылающий огонь, но что-то в глубине души еще удерживало его: не то страх последняго решительного шага, не то голос еще не совершенно уснувшого чувства человечности, хотя он не переставал повторять себе, что сожжение колдуньи - дело похвальное и правое...

Но, мало по малу, искушение покончить с ней разом становилось непреодолимым; страшная мысль, что провидение избрало его своим оружием для совершения казни, все шире охватывала его помраченный мозг, и в фанатическом изступлении он отдался всецело овладевшей им безумной идее справедливого мщения...

Вдругь жена Кдотара, вся дрожа, поднялась с места и прошептала:

- Иди... посмотри! - пробормотал Клотар.

В эту минуту послышался сильный удар кулаком в наружную дверь и громкий, повелительный голос прокричал:

-- Отворите, именем закона!

Несчастная мученица раскрыла глаза, и в них мелькнул слабый луч надежды на спасенье... Клотар с женой, застигнутые врасплох, с ужасом переглянулись. Они застыли на месте... зубы их громко стучали...

- Спрячь же колдунью на чердак, отец... под сено...

- Правда! - пробормотал крестьянин, - а ты, жена, задержи их как нибудь разговором...

- Убей ее! теперь ужь поздно ее спасать! - прошептала жена и затем,став к двери, за которой все громче раздавались голоса, закричала:

- Господи Иисусе! что это за шум такой?

- Не делайте этого, господин мэр, не разоряйте бедных людей... Я отворю по доброй воле... у меня и причины нет не отворять вам..

Она начала возиться с замком, охать и кряхтеть.

- Чуточку терпенья, господин мэр... когда спешишь - дело никогда не спорится... просто голова кругом идет...

Сильный удар ломом в дверь положил конец её разглагольствованиям; замок отскочил и дверь широко распахнулась в ту самую минуту, когда Клотар взбирался по лестнице на чердак с колдуньей на плечах.

- Это - колдунья! отозвался Клотар, продолжая поспешно подниматься.

Тогда мэр, в сопровождении полевого стража и нескольких крестьян, ворвался в жилище, но Клотар был уже на чердаке и с силою захлопнул за собою опускную дверь, за которой поднялась страшная возня.

Слышно было, как тяжелые предметы один за другим падали на дверь, отнимая всякую возможность открыть ее снизу...

Напрасно старались всевозможными усилиями приподнять горизонтальную опускную дверь; по временам, она несколько уступала, приподнималась, затем снова упадала... Притащили со двора бревно, натиск становился все сильнее, нападающие уже начинали одолевать, как вдруг сверху раздался громкий голос Клотара:

И, собственноручно устраняя все преграды, в отверстие приподнятой двери показался Клотар... Лицо его было синевато-багрового цвета, глаза дико блуждали...

- Я отомстил за деревню... берите меня!..

Около самой двери лежала вся почерневшая и задушенная женщина, и когда мэр нагнулся к трупу для освидетельствования, ему почудилось, что в остановившихся мертвых зрачках её отпечатлелся образ убийцы...

* * *

В ноябре, рано поутру, чуть только первые лучи зари заалели на востоке, Клотар был гильотинирован на большой городской площади.

и внимательно слушал напутственное слово священника. Но когда взор его упал на воздвигнутую для него гильотину - силы на мгновенье изменили ему... Его охватила смертельная скорбь разставаться с жизнью, между тем как в ушах раздавались утешения духовника, говорившого об Искупителе. Но в последнюю, предсмертную минуту, когда волнующаяся народная толпа вдруг вся стихла и замерла, объятая ужасом пред лицом смерти, - присутствие духа вновь вернулось к крестьянину и, поцеловав священника, он проговорил:

- Смерть моя несправедлива... сожжение колдуний - дело благое!..

Затем он отдался в руки палача с полным спокойствием, с глубокой верой в божеское правосудие, с надеждой на будущую вечную жизнь.

И палач совершил свое дело...