Бартек-победитель.
Глава VIII

VIII

Дело принимало грозный оборот. Немецкие газеты были наполнены страстными статьями о преследованиях, которым подвергается мирное немецкое население со стороны варварской и тёмной массы, разжигаемой антиправительственною агитацией и религиозным фанатизмом. Бёге стал героем. Он, тихий и скромный учитель, насаждающий просвещение в отдалённых краях государства, он, истинный миссионер культуры посреди глуши варварства, - первый пал жертвой волнения. К счастью, за ним стоят сто миллионов немцев, которые не позволят, чтобы... и т. д.

Бартек и не чуял, какая гроза собирается над его головой. Напротив, он находился в самом лучшем настроении. Он был уверен, что выиграет дело в суде. Ведь это Бёге первый побил его мальчишку, первый ударил его, Бартка, а потом на него напало столько немцев... Должен же он обороняться! Кроме того, ему голову разбили камнем. Да кому? - ему, о котором говорили дневные приказы по армии, - ему, который "выиграл" битву под Гравелотом, который говорил с самим Штейнмецом, у которого было столько знаков отличия! Он положительно не мог сообразить, как это немцы могут не знать об этом, как могут обидеть его, точно также как не мог сообразить, каким это образом Бёге пророчит подгнётовцам, что немцы потопчут их в ногах за то, что они, подгнётовцы, так хорошо били французов, раз представлялась возможность. Что касается до самого себя, то он был вполне уверен, что суд и правительство станут на его сторону. Там, на суде, будут знать, кто он таков и что делал на войне. Да что тут говорить, сам Штейнмец вступится за него! Ведь Бартек ради этой войны и обнищал, и в долга вошёл, - так ведь должны же оказать ему справедливость!

Тем временем за Бартком приехали жандармы. Они рассчитывали на энергическое сопротивление, приехали впятером, с заряженными ружьями. Но они ошиблись. Бартек и не думал сопротивляться. Ему показали на бричку, - он сел. Только Магда приходила в отчаяние и упорно повторяла:

- И нужно же тебе было так бить французов... Вот тебе, бедняга, награда, вот тебе!

- Тише ты, глупая! - отвечал Бартек и весело улыбался всем проходящим мимо него.

- Я им покажу, кто кого обидел! - кричал он с брички, и, украшенный всеми своими знаками отличия, как триумфатор, поехал в суд.

Но суд оказался к нему не особенно благосклонным и признал только наличность смягчающих обстоятельств. Бартек был приговорён к трём месяцам тюремного заключения.

Кроме того, его присудили к уплате ста пятидесяти марок в вознаграждение Бёге и других, "телесно оскорблённых колонистов".

"Но злодей, - писала в своей судебной хронике "Posener Zeitung", - после произнесения приговора не только не выразил ни малейшего раскаяния, но разразился такими грубыми ругательствами и так бесстыдно начал высчитывать правительству свои, якобы им оказанные, заслуги, что нужно удивляться, как г. прокурор не возбудил против него нового обвинения за оскорбление суда и чести немецкого имени..."

А тем временем Бартек в тюрьме спокойно вспоминал свои подвиги под Гравелотом, Седаном и Парижем.

Но мы были бы несправедливы, если б утверждали, что поступок г. Бёге не вызвал общественного осуждения. О, нет, нет! Как-то раз (стояло скверное, дождливое утро) в рейхстаге какой-то польский депутат очень красноречиво доказывал, как в Познани изменилось отношение к полякам, что ради мужества, проявленного познанскими поляками, ради жертв, понесённых ими во время войны, не мешало бы побольше заботиться об интересах обитателей познанских провинций; как, наконец, г. Бёге из Подгнётова злоупотреблял своим положением школьного учителя, телесно наказывая польских детей, называя их польскими свиньями и утверждая, что после победоносной войны пришлое население будет топтать ногами аборигенов.

Когда польский депутат говорил, дождь всё лился и лился; а так как в такие дни на всех людей нападает сонливость, то теперь зевали и консерваторы, зевали национал-либералы и социалисты, зевал и центр, потому что это было ещё до культур-кампфа.

Рейхстаг выслушал эту "польскую жалобу" и перешёл к очередным делам.

А Бартек тем временем сидел в тюрьме, или, вернее, лежал в тюремной больнице, потому что от удара камнем у него вновь открылась рана, полученная на войне.

Когда у него не было лихорадки, Бартек всё думал и думал, как индюк, который издох от думанья. На Бартек не издох, он только ничего не выдумал.

Но по временам, в минуты, которые наука называет lucida intervalla, ему приходило в голову, что может быть ему и не следовало бы так "валить" французов.

Зато Магде приходилось туго. Нужно было заплатить наложенную судом пеню, а откуда её взять? Ксёндз обещался помочь, но оказалось, что в кассе у него нет и сорока марок. Подгнётово было бедный приход, а старичок ксёндз и не знал, куда у него деньги уходят. Пана Яжиньского не было дома, - говорили, что он поехал свататься к какой-то богатой панне в Царстве. Магда не знала, что ей делать.

Об отсрочке и думать нечего. Продать лошадей, коров? И время было самое тяжёлое, перед новым хлебом. Жнивьё приближалось, хозяйство требовало денег, а они все исчерпались. Баба ломала руки от отчаяния. Подала в суд просьбу о помиловании Бартка, ссылаясь на его заслуги, но ответа никакого не получила. А срок приближался, а вместе с тем и арест всего имущества.

Магда всё молилась, молилась и с горечью вспоминала прошлое время, когда они перебивались кое-как, когда Бартек зимою ещё и на фабрике кое-что зарабатывал. Пошла Магда к кумовьям занять денег, но и у кумовьёв ничего не было. Война всем дала себя знать. К Юсту баба идти не смела, - она была должна ему и без того и, кроме того, не платила ему процентов. И вдруг Юст неожиданно сам пришёл к ней в избу.

Магда однажды в послеобеденное время сидела на пороге и ничего не делала, - от отчаяния все силы покинули её. Смотрела она только, как мелькают в воздухе золотистые мушки, и думала: "вот счастливые: летают они себе, ни за что не платят" и т. д., всё в таком же духе. По временам она тяжко вздыхала, и тогда из её побледневших уст вырывался тихий стон: "о Боже, Боже!" Вдруг перед воротами показался нос пана Юста, под которым дымилась фарфоровая трубка. Магда побледнела.

- Morgen! - отозвался Юст.

- Как поживаете, пан Юст?

- А мои деньги?

- Ах, золотой мой пан Юст, повремените немного. Я - бедная, что я сделаю? Мужика моего взяли, я за него должна штраф платить, - и что делать мне, сама не знаю. Лучше бы я умерла, чем так мучиться со дня на день. Подождите, золотой мой пан Юст!

Она заплакала и, наклонившись, поцеловала толстую, красную руку пана Юста.

- Пан приедет, я у него возьму и отдам вам.

- Ну, а штраф вы чем заплатите?

- Хотите, я ещё дам вам взаймы?

- Да благословит вас Бог! Вы хотя и лютеранин, но добрый человек. Я правду говорю. Если б все немцы были такие, как вы, так их люди благословлять бы стали.

- Но без процентов я вам не дам.

- Я это знаю, знаю.

- Так вы напишите мне закладную на всё.

- Хорошо, золотой пан Юст, да вознаградит вас Господь Бог.

- Когда будем в городе, то составим акт.

Он был в городе и составил акт, но перед этим Магда пошла посоветоваться к ксёндзу. Что он мог посоветовать ей? Ксёндз говорил, что срок очень короток, проценты очень высоки, и весьма сожалел, что пана Яжиньского нет дома, - если б он был дома, то наверно помог бы ей. Но Магда не могла ждать до тех пор, пока продадут её пожитки, и должна была принять условия Юста. Она заняла триста марок, в два раза больше штрафа, наложенного на её мужа, потому что ей нужны были деньги и для хозяйства. Бартек, ввиду важности акта, должен был скрепить его своею подписью, и подписал, что требовалось. Магда нарочно ходила к нему в тюрьму. Победитель был в самом угнетённом настроении духа, разбит и болен. Написал он просьбу и представил все свои обиды, но просьбу его не приняли. Статьи "Posener Zeitung" повлияли на мнение судебных мест в смысле весьма неблагоприятном для Бартка. Разве правительство не обязано простирать свою опеку над мирным немецким народонаселением, "которое в последнюю войну принесло столько жертв во имя любви к своему отечеству?" Просьбу Бартка совершенно основательно оставили без последствий. Но не нужно удивляться, что это повергло его в совершенное отчаяние.

- Вот теперь так уж мы совсем пропали! - сказал он жене.

- Совсем! - повторила она.

Бартек сильно над чем-то задумался.

- Франка учитель обижает, - продолжала Магда, - ходила я его просить, так он ещё измывается надо мной. В Подгнётове теперь немцы верх взяли. Они теперь никого не боятся.

- Правда, теперь они сильнее... - грустно сказал Бартек.

- Я - простая женщина, а скажу тебе вот что: Бог ещё сильнее.

- В Нём утешение наше, - прибавил Бартек. Он с минуту помолчал, а потом спросил опять: - Ну, а что Юст?

что на богатой женится.

- А скоро он вернётся?

- Кто его знает. В барском доме говорят, что скоро с женой приедет. Уж и прижмут же его немцы! Повсюду они лезут как черви! Куда ни повернёшься, куда ни посмотришь, - в деревне, в городе ли, - везде немцы за грехи наши. А спасенья ждать не откуда!

- Может быть ты что-нибудь придумаешь, - ты ведь баба умная.

- Да что я сделаю, что? По доброй воле я брала у Юста деньги, что ли? На дело, хотя теперь хата, в которой мы живём, и вся наша земля - всё это его. Юст лучше других немцев, но и он за своим добром смотрит. Уж он не помилует нас. Я ведь не дура, я знаю, зачем он мне совал деньги! Да, что же делать, что делать? - Магда заломила руки. - Говори ты, умник! Французов ты умел бить, а что будешь делать, когда тебе ни поесть ничего не будет, ни голову негде приклонить?

- О, Иисусе, Иисусе!

У Магды сердце было доброе; её растрогало горе Бартка и она поспешно заговорила:

- Тише, муженёк, тише! Не хватайся за голову, коли она не зажила ещё. Бог урожай дал. Рожь густая, землю целовать хочется, и пшеница тоже. Земля - не немец, она не обидит. Хоть с твоей войной поле и плохо обработано, а всё растёт чудесно!

И добрая Магда усмехнулась сквозь слёзы.

- Что?

- А ведь ты... того...

Бартек чувствовал к ней великую благодарность, но не умел этого выразить.