Quo vadis.
Часть первая.
Глава I.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Quo vadis. Часть первая. Глава I. (старая орфография)

QUO VADIS.
Роман из времен Нерона Генрика Сенкевича.

Перевод с польского К. Льдова.

I.

Было уже около полудня, когда Петроний, наконец, проснулся; он чувствовал себя, по обыкновению, очень утомленным. Накануне он присутствовал на пиршестве у Нерона, затянувшемся до поздней ночи. С некоторых пор здоровье его стало расшатываться. Он сам говорил, что по утрам просыпается словно одеревяневшим, не имея сил собраться с мыслями. Но утренняя ванна и тщательное растирание тела, производимое руками искусных рабов, постепенно ускоряли обращение как-будто обленившейся крови, освежали его и возвращали ему бодрость. Из олаотекия, то есть из последняго отделения бани, он все еще выходил точно возрожденным, с глазами, блещущими остроумием и веселостью, помолодевшим, полным жизни, цветущим, столь недосягаемым, что сам Отон не мог сравниться с ним - и поистине достойным своего прозвища: "arbiter elegantiarum".

Общественные бани Петроний посещал редко, - только в тех случаях, когда появлялся какой-нибудь возбуждающий удивление ритор, о котором начинали говорить в городе, или, когда в эфебиях происходили представлявшия исключительный интерес состязания. Он имел на своей "пизуле" собственные бани, которые знаменитый сотоварищ Севера, Целлер, расширил, перестроил и обставил с таким необычайным вкусом, что сам Нерон признавал их превосходящими бани Цезаря, хотя императорския были обширнее и отделаны с несравненно большею пышностью.

После вчерашняго пиршества, на котором Петроний, когда наскучило шутовство Ватиния, принял участие в споре с Нероном, Луканом и Сенекой о том, обладают-ли женщины душою, - он, как мы уже сказали, проснулся поздно и, по обыкновению, принимал ванну. Два огромных раба положили его на кипарисный стол, покрытый белоснежным египетским виссоном, и принялись натирать его статное тело ладонями, омоченными в благовонном масле; он-же, закрыв глаза ожидал, когда теплота лаконика (потовая баня) и их рук сообщится ему и разсеет утомление.

Через несколько времени, он, однако, заговорил, - и, раскрыв глаза, стал разспрашивать о погоде; потом он спросил о драгоценных камнях, которые ювелир Идомен обещал прислать ему сегодня для осмотра... Оказалось, что погода, при легком ветре с Албанских гор, стоит прекрасная, а драгоценные камни еще не присланы. Петроний снова сомкнул веки, приказав перенести себя в тепидарий. В это время, из-за завесы выступил "номенклатор" и доложил, что Нетрония пришел навестить молодой Марк Виниций, только что вернувшийся из Малой Азии.

Петроний приказал впустить гостя в тепидарий, куда перебрался и сам. Виниций был сыном его старшей сестры, много лет тому назад вышедшей замуж за Марка Внниция, служившого консулом во времена Тиверия. Молодой Виниций сражался с пароянами, под начальством Корбулона; по окончании войны, он возвратился в Рим. Петроний питал к нему некоторое расположение, почти привязанность, потому что Марк был красивым, атлетического сложения юношей и, вместе с тем, умел не переступать известной эстетической меры в развращенности, - что Петроний ценил выше всего.

- Привет Петрониго, - сказал молодой человек, входя уверенною поступью в тепидарий, - пусть все боги споспешествуют тебе, а в особенности Аскдений и Киприда, так как, при их двойном покровительстве, с тобой не может случиться ничего дурного.

- Добро пожаловать в Рим и пусть будет тебе сладок отдых после войны, - ответил Петроний, протягивая руку между складок мягкого тончайшого полотна, в которое был обвернут - что нового в Армении? и не привелось-ли тебе, находясь в Азии, побывать в Внеинии?

Петроний служил когда-то правителем в Внеинии и, притом, правил с твердостью и справедливо. Деятельность эта являлась странным противоречием по сравнению с характером человека, известного своею изнеженностью и пристрастием к роскоши; поэтому Петроний любил вспоминать время своей службы, так как она доказывала, чем мог-бы он и сумел стать, если-бы пожелал.

- Мне пришлось побывать в Гераклее, - ответил Виниций. - Меня послал туда Корбулон за подкреплениями.

- Ах, Гераклея! я знал там одну девушку из Колхиды, - я отдал-бы за нее всех здешних разведенных жен, не исключая Поппеи. Но это было уже так давно! Разскажи лучше, что слышно о парфянах? Признаться, мне надоели все эти Вологезы, Тиридаты, Тиграны, все эти варвары, которые, как говорит молодой Арулами, ползают еще у себя дома на четвереньках и только среди нас притворяются людьми. Но в Риме теперь много говорят о них, - быть может лишь потому, что небезопасно говорить о чем-либо другом.

- Эта война ведется неудачно, и если-бы не Корбулон, могла-бы окончиться поражением.

- Корбулон! клянусь Вакхом, он - истинный божок войны, настоящий Марс! Великий полководец и, вместе с тем, вспыльчивый, прямой и глупый человек. Я люблю его, хотя-бы за то, что Нерон боится его.

- Корбулон вовсе не глуп.

- Быть может, ты прав, хотя в сущности,- это безразлично. Глупость, как говорит Пиррон, ничем не хуже ума и ничем не отличается от него.

Виниций стал рассказывать о войне, но когда Петроний снова закрыл глаза, молодой человек, всмотревшись в его утомленное и несколько осунувшееся лицо, переменил предмет разговора и с некоторой озабоченностью принялся разспрашивать об его здоровье.

Петроний опять поднял веки.

в баню: "сижу-ли я?" - Нет, он не чувствует себя здоровым. Виниций поручил его покровительству Асклепия и Киприды. Но он, Петроний, не верит в Асклепия. Неизвестно даже, чьим сыном был этот Асклепий, - Арсиноэ или Корониды, а когда возникает спор о матери, что-же тогда и говорить об отце! Кто теперь поручится даже за собственного отца!

Петроний засмеялся; затем он добавил:

- Впрочем, два года тому назад я послал в Эпидавр три дюжины живых откормленных петухов и золотую чашу, - но, знаешь почему? Я сказал себе: поможет это или не поможет, во всяком случае, не повредит. Если люди и приносят еще жертвы богам, однако, я думаю, что все разсуждают так же, как я. Все! За исключением, быть может, погонщиков мулов, нанимаемых путешественниками у porta Capena. Кроме Асклепия, мне пришлось иметь дело и с Асклепиадами, когда в прошлом году у меня немного разстроилась деятельность почек. Они посвятили мне инкубацию. Я знал, что они плуты, но также сказал себе: какой мне вред от этого? Весь свет держится на плутовстве и сама жизнь есть самообман. Душа также одна мечта. Надо, однако, иметь хоть настолько ума, чтобы различать приятные заблуждения от неприятных. Свой гипокауст я приказываю топить кедровым деревом, осыпанным амброй, потому что предпочитаю в жизни ароматы зловонию. Что касается Киприды, благосклонности которой ты также поручил меня, то я уже настолько ознакомился с её покровительством, что приобрел колотье в правой ноге. Впрочем, это добрая богиня! Я предвижу, что теперь и ты, раньше или позже, понесешь белых голубей к её жертвеннику.

- Ты угадал, - сказал Виниций. - Я уцелел под стрелами парфян, но Амур поразил меня... самым неожиданным образом, всего в нескольких стадиях от городских ворот.

- Клянусь белыми коленями Харит! ты разскажешь мне об этом на досуге, - сказал Петроний.

- Я пришел к тебе именно с целью попросить совета, - ответил Марк.

Его прервали эпиляторы, тотчас-же занявшиеся Петронием; Марк, скинув тунику, вошел, по приглашению Петрония, в ванну с летнею водою.

- Ах, я даже не спрашиваю, пользуешься-ли ты взаимностью, - произнес Петроний, посмотрев на молодое, как-бы изваянное из мрамора тело Виниция. - Если-бы Лизипп видел тебя, ты украшал-бы теперь, в виде статуи Геркулеса в юношеском возрасте, ворота, ведущия к Палатину.

Молодой человек самодовольно улыбнулся и стал погружаться в ванну, обильно выплескивая теплую воду на мозаику, изображающую Геру в тот момент, когда богиня просит Сон об усыплении Зевса. Петроний смотрел на Марка восхищенным взором художника.

Когда Виниций вышел из ванны и, в свою очередь, доверился рукам эпиляторов, вошел "лектор" с бронзовою трубкой на животе, в которой лежали свитки папируса.

- Хочешь послушать? - спросил Петроний.

- Если это твое сочинение - с удовольствием? - ответил Виниций, - в противном случае, я предпочитаю побеседовать. Поэты ловят нынче людей на всех перекрестках улиц.

- Это правда, Нельзя миновать ни одной базилики, ни однех бань, ни одной библиотеки или книжной лавки, чтобы не натолкнуться на поэта, жестикулирующого, точно обезьяна. Агриппа, приехав с Востока, счел их за бесноватых. Такия уж теперь времена. Цезарь пишет "тихи, поэтому все подражают ему. Запрещается лишь писать стихи лучше, чем Цезарь; по этой причине, я несколько побаиваюсь за Лукана... Я-же пишу прозой, которою, притом, не угощаю ни самого себя, ни других. Лектор должен был читать записки злополучного Фабриция Вейента.

- Почему "злополучного"?

- Потому, что ему приказано развлечься ролью Одиссея и не возвращаться к домашним пенатам до нового распоряжения. Одиссея эта, однако, хоть в одном отношении будет для него не столь тяжелою, как Одиссею: жена его совсем не похожа на Пенелопу. Считаю излишним пояснять тебе, что распорядились глупо. Но здесь все "удят о делах поверхностно. Фабриций написал довольно плохую и скучную книгу, тем не менее ею стали зачитываться с тех пор, как изгнали её автора. Теперь только и слышишь со всех сторон: "скандал, скандал!" Возможно, что Фабриций кое-что присочинил, но я, хорошо зная город, наших patres и женщин, уверяю тебя, что все это гораздо бледнее, чем в действительности. Это не мешает всем отыскивать там - себя с опасением, а знакомых с злорадством. В книжной лавке Авирна сто писцов переписывают книгу под диктовку; успех её обезпечен.

- А попали туда твои похождения?

- Какже, - только автор промахнулея, потому что я и гораздо хуже, и не так пошл, как он меня изображает. Видишь-ли, мы здесь давно уже утратили способность различать, что нравственно и что безнравственно, и мне самому кажется, что, в самом деле, этого различия не существует, хотя Сенека, Музоний и Тразея притворяются, будто видят его. А мне все равно! клянусь Геркулесом, я говорю чистосердечно! Но я сохранил то преимущество, что не смешиваю безобразного с прекрасным, - а этого, например, наш меднобородый поэт, возница, певец, плясун и гистрион - не понимает.

- Мне жаль, однако, Фабриция! Он хороший товарищ.

- Его сгубило тщеславие. Все подозревали его, никто не был, однако, уверен, но он сам не мог удержаться, и повсюду разбалтывал под секретом. Слышал ты об истории с Руффином?

- Нет.

Они перешли в фригидарий, по середине которого бил фонтан с окрашенною в бледно-розовый цвет струею, распространявшею запах фиалок. Сев в ниши, устланные шелковою тканью, они стали вдыхать в себя прохладу. Несколько мгновений длилось молчание. Виниций в раздумья смотрел на бронзового фавна, перегнувшого через свою руку нимфу и жадно ищущого губами её уст; затем он произнес:

- Вот, кто прав. Это - лучшее из всего, что дает жизнь.

- Да, более или менее. Но ты, кроме этого, любишь войну, к которой я не расположен, потому что в палатках ногти трескаются и теряют розовый цвет. Впрочем, у каждого есть своя слабость. Меднобородый любит пение, в особенности, свое собственное, а старый Скавр свою коринфскую вазу, которая по ночам ставится около его ложа и которую он целует, если ему не спится. Он уже протер поцелуями края этой вазы. Скажи-ка, ты не пишешь стихов?

- Нет. Я никогда не мог сложить ни одной строки гекзаметра.

- А не играешь-ли ты на лютне и не поешь-ли?

- Нет.

- И не правишь колесницами?

- Я, в свое время, подвизался на ристалищах в Антиохии, но не имел успеха.

- В таком случае, я за тебя спокоен. А к какой партии принадлежишь ты в цирке?

- К партии зеленых.

- Тогда я совсем спокоен, тем более, что, хотя ты обладаешь большим состоянием, но не так богат, как Паллас или Сенека. Потому что, видишь, у нас теперь хорошо, если кто пишет стихи, поет под лютню, декламирует и состязается в цирке, но еще лучше, а главное, безопасней, не писать стихов, не играть, не петь и не подвизаться на арене. Полезнее-же всего - уметь восторгаться, когда все это проделывает меднобородый. Ты красивый юноша, следовательно, тебе может угрожать разве лишь то, что в тебя влюбится Поппея. Но она в этом отношении слишком опытна. Любви она изведала достаточно за двумя первыми мужьями; за третьим она добивается кое-чего другого. Знаешь-ли, что этот глупый Отон до сих пор любит ее до безумия?.. Блуждает вдали, по испанским скалам, и вздыхает; он до того утратил прежния привычки и настолько перестал заботиться о себе, что на прическу ему хватает теперь всего трех часов в сутки. Кто мог-бы ожидать этого, в особенности, от Отона?

- Я понимаю его, - возразил Виниций. - Но на его месте я делал-бы кое-что другое.

- Что-же именно?

- Я вербовал-бы преданные легионы из местных горцев. Из этих иберийцев выходят славные солдаты.

- Виниций! Виниций! я почти готов сказать, что ты оказался-бы неспособным на это. И, знаешь-ли, почему? Потому что такия вещи делаются, но о них не говорят, даже условно. Что касается меня, то я смеялся-бы на его месте над Поппеей, смеялся-бы над меднобородым и формировал-бы себе легионы, но не из иберийцев, а из ибериянок. Самое большое, я писал-бы эпиграммы, да и то не читал-бы их никому, как этот бедный Руффин.

- Ты хотел рассказать мне его историю.

- Я сделаю это в унктуарие.

Но в унктуарие внимание Виниция отвлекли прелестные рабыни, ожидавшия там купающихся. Две из них, негритянки, подобные пышным изваяниям из черного дерева, стали умащать их тела тонкими аравийскими благовониями; другия, искусные в причесывании фригиянки, держали в мягких и гибких, как змеи, руках полированные стальные зеркала и гребни, - а две, напоминавшия красотой богинь, греческия девушки из Коса, ожидали, в качестве "vestiplicae", когда наступит время живописного собирания складок на тогах патрициев.

- Зевес - Тучегонитель! - воскликнул Марк Виниций, - какой у тебя выбор!

- Я предпочитаю качество количеству, - ответил Петроний. - Вся моя фамилия {Домашние рабы назывались "familia".} в Риме не превышает четыреста голов, - и я полагаю, что для ухода за своего личностью разве только выскочкам может понадобиться большее число людей.

- Прекраснейших тел

Петроний ответил с оттенком дружеской беззаботности:

- Ты мой родственник, а я не так неподатлив, как Басс, и не такой педант, как Авл Плавций.

Но Виниций, услышав последнее имя, позабыл уже о девушках из Коса и, подняв голову, спросил:

- Почему тебе вспомнился Авл Плавций? Разве ты знаешь, что я, вывихнув руку под городом, провел больше двух недель в его доме? Плавций случайно проезжал в это время и, увидев, что я очень страдаю, отвез меня к себе; там раб его, врач Мерион, вылечил меня. Я именно об этом хотел поговорить с тобою.

- В чем-же дело? Уж не влюбился-ли ты, чего доброго, в Помпонию? В таком случае, мне жаль тебя: она не молода и добродетельна! Я не могу представить себе худшого сочетания. - Брр!

- Я влюбился не в Помпонию. Eheu! - возразил Виниций.

- Так, в кого-же?

- Я хотел-бы и сам узнать это! Но я не знаю даже наверно как ее зовут: Ливией или Каллиной? Дома ее зовут Лигией, потому что она происходит из лигийского народа, но у нея есть свое варварское имя: Каллина. Что за странный дом у этого Плавция! В нем многолюдно и, вместе с тем, тихо, точно в Субиакских рощах. В течение двух недель я и не подозревал, что вблизи меня обитает божество. Но однажды, на разсвете, я увидел ее, купающеюся в садовом фонтане. И клянусь тебе пеною, из которой родилась Афродита, блеск зари пронизывал насквозь её тело. Мне казалось, что вот, вот, взойдет солнце, и она расплывется в его лучах, точно сияние утренней звезды. После того я два раза виделся с нею, и с этого времени не могу успокоиться, не знаю иных желаний, пренебрегаю всем, что может дать мне Рим, не хочу женщин, но хочу золота, не хочу ни коринфской меди, ни янтаря, ни жемчуга, ни вина, ни пиршеств, жажду одной только Лигии. Признаюсь тебе чистосердечно, Петроний, я тоскую по ней, как тосковал по Пазнеае Сон, изображенный на мозаике твоего тепидария, тоскую напролет целые дни и ночи.

- Если она рабыня, купи ее.

- Она не рабыня.

- Кто-же она? вольноотпущенница Плавция?

- Она не была никогда рабыней, поэтому не могла быть и отпущенной на свободу.

- Так что-же она такое?

- Ты возбуждаешь во мне любопытство, Виниций.

- Если желаешь выслушать меня, я сейчас удовлетворю твоей любознательности. Разсказывать придется не очень долго. Ты, быть может, лично знал Ванния, царя свевов; изгнанный из отечества, он много лет прожил в Риме и даже приобрел известность счастливою игрой в кости и умением управлять колесницей. Цезарь Друз снова возвел его на престол. Ванний, который, в самом деле, был дельным человеком, сначала правил хорошо и вел удачные войны, но потом, однако, стал уж черезчур драть шкуры не только с соседей, но и со своих свевов. Тогда Вангион и Сидон, двое племянников его, сыновья Вибилия, царя германдуров, решились принудить его еще раз съездить в Рим... попытать счастья в кости.

- Я помню, это было в недавния времена, при Клавдие.

- Да. - Началась война. Ванний призвал на помощь язигов, а его милые племянники обратились к лигийцам, которые, прослышав о богатствах Ванния и прельстившись надеждой на добычу, нахлынули в таком множестве, что сам цезарь Клавдий стал опасаться за неприкосновенность границы. Клавдий, не желая вмешиваться в войны варваров, написал, однако, Ателию Гистеру, начальствовавшему над, придунайским легионом, чтобы он внимательно следил за ходом войны и не дозволил нарушить нашего спокойствия. Тогда Гистер потребовал от лигийцев, чтобы они обязались не переходить через границу; они-же не только согласились на это, но и представили заложников, в числе которых находились жена и дочь их вождя... Тебе известно, что варвары выступают в поход с женами и детьми... Так, вот, моя Лигия и есть дочь этого вождя.

- Мне рассказал сам Авл Плавций. Лигиицы, действительно, не перешли тогда через границу, но варвары появляются, как гроза, и исчезают с такою-же стремительностью. Так скрылись и лигийцы, со своими турьими рогами на головах. Они разбили собранных Ваянием свевов и язигов, но царь их был убит; вследствие этого, они удалились с добычей, оставив заложниц во власти Гистера. Мать вскоре умерла, а девочку Гистер, не зная, что с ней делать, отослал к правителю всей Германии, Помпонию. Последний, по окончании войны с каттами, вернулся в Рим, где Клавдий, как ты знаешь, разрешил ему отпраздновать триумф. Девочка шла тогда за колесницей победителя, но, после торжества, и Помпоний, в свою очередь, затруднялся, как поступить с девочкой, так как заложницу нельзя было считать взятой в плен; он отдал ее, наконец, своей сестре, Помпоний Грецине, жене Плавция. В этом доме, где все, начиная с хозяев и кончая курами на птичьем дворе, добродетельны, она выросла девушкой, - увы, столь-же добродетельной, как сама Грецина, и такою прекрасной, что даже Поппея казалась-бы рядом с нею осеннею смоквой возле гесперидского яблока.

- Ну, и что-же!

- Она, следовательно, прозрачна, как морская минога или молодая сардинка?

возвращаясь из Азии, провел одну ночь в храме Мопса, чтобы получить во сне откровение. И вот, во сне явился мне сам Мопс и предсказал, что любовь произведет в моей жизни большую перемену.

- Я слышал, как Плиний говорил, что не верит в богов, но верит в сны, - и, быть может, он прав. Мои шутки не мешают мне думать иногда, что, действительно, существует лишь одно божество, - предвечное, всемогущее, зиждительное, - Venus Ghmitrix. Оно связует души, соединяет тела и предметы. Эрот извлек свет из хаоса. Хорошо-ли он поступил, это иной вопрос, но раз это так, мы принуждены признать его могущество, хотя можно это могущество и не благословлять...

- Ах, Петроний! философствовать легче, чем дать добрый совет.

- Скажи, чего-же ты, в сущности, хочешь?

- Я хочу обладать Ливией. Хочу, чтобы эти руки мои, обнимающия теперь только воздух, могли заключить ее в объятия и привлечь к груди. Хочу впивать её дыхание. Если-бы она была рабыней, я дал-бы за нее Авлу сто девушек, с ногами, выбеленными известью, в знак того, что их впервые выставили на продажу. Хочу обладать ею в своем доме до тех пор, пока голова моя не побелеет, как вершина Соракты зимою.

"фамилии" Плавция, а, в качестве брошенного родными ребенка, может быть сочтена за воспитанницу. Плавций, если бы пожелал, мог-бы уступить ее тебе.

- Видно, ты не знаешь Помпонии Гредины. Наконец, они оба привязаны к ней, точно к родной дочери.

- Я знаю Помпонию. Настоящий кипарис. Если бы она не была женой Авла, ее можно было-бы нанимать в плакальщицы. Со времени смерти Юлии, она не снимает темной "столы" и, вообще, выглядит, словно уже при жизни блуждает по лугу, поросшему "асфоделями". Притом-же она "унивира", то-есть феникс среди наших по четыре и пяти раз разводившихся женщин... Кстати, слышал ты, будто теперь в Верхнем Египте в самом деле вывелся феникс, что случается не чаще одного раза в пятьсот лет?

- Петроний! Петроний! о фениксе мы потолкуем когда-нибудь в другой раз.

- Знаешь, что я тебе скажу, любезный Марк. Я знаком с Авлом Плавцием, который хотя осуждает мой образ жизни, однако, питает ко мне некоторое влечение, а, может быть, даже уважает меня больше других, так как знает, что я никогда не был доносчиком, как, например, Домиций Афер, Тигеллин и вся шайка приятелей Агенобарба. Не выдавая себя за стоика, я, тем не менее, не раз морщился от таких поступков Нерона, на которые Сенека и Бурр смотрели сквозь пальцы. Если ты полагаешь, что я могу что-нибудь выхлопотать для тебя у Авла, - я к твоим услугам.

- Ты преувеличиваешь и мое влияние, и мою находчивость, - но, если речь идет лишь об этом, я поговорю с Плавцием, как только он переедет в Рим.

- Они вернулись два дня тому назад.

- В таком случае, пойдем в триклиний, где ждет нас завтрак, а после, подкрепив силы, прикажем отнести нас к Плавцию.

- Ты всегда был дорог мне, - воскликнул с увлечением Виниций, - но теперь мне остается лишь поставить среди моих ларов твое изваяние, - вот, такое прекрасное, как это, - и приносить ему жертвы.

Затем, он добавил:

- Клянусь сиянием Гелиоса, если "богоподобный" Александр был похож на тебя, - я не дивлюсь Елене.

Восклицание это дышало в равной степени искренностью и лестью, так как Петроний, хотя был старше и не столь атлетического сложения, как Виниций, однако, лицом казался еще прекраснее. Римския женщины восхищались не только гибкостью его ума и вкусом, за который его прозвали законодателем изящества, но и телом его. Это отражалось даже на лицах обеих девушек из Коса, укладывавших теперь складки его тоги; одна из них, по имени Эвника, втайне влюбленная в Петрония, смотрела ему в глаза с кротостью и обожанием.

Но он, даже не обратив внимания на нее, улыбнулся Виницию и стал цитировать ему в ответ изречение Сенеки о женщинах:

Затем Петроний, обняв рукою плечи молодого человека, повел его в триклиний.

В унктуарие две греческия девушки фригиянки и две негритянки принялись убирать благовония. Но в ту-же минуту из-за отдернутой завесы фригидария высунулись головы бальнеаторов и раздался осторожный оклик; одна из гречанок, фригиянки и обе негритянки мгновенно скрылись за завесой.

В банях наступила пора веселья и разгула; надсмотрщик над рабами не препятствовал, потому что сам нередко принимал участие в подобных оргиях. Догадывался, впрочем, о них и Петроний, но, как человек снисходительный и не любивший наказывать, смотрел на эти проделки сквозь пальцы.

В унктуарие осталась одна Эвника. Она несколько времени прислушивалась к удаляющимся по направлению к лаконику голосам и смеху; затем, она подняла отделанную янтарем и слоновой костью скамейку, на которой только что сидел Петроний, и бережно придвинула к его изваянию.

Эвника встала на скамейку - и, очутившись на одном уровне с изваянием, порывисто обвила руками шею статуи; потом, откинув назад свои золотистые волосы и приникнув розовым телом в белому мрамору, стала в упоении осыпать поцелуями холодные уста Петрония.