Quo vadis.
Часть первая.
Глава II.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Quo vadis. Часть первая. Глава II. (старая орфография)

II.

После "завтрака", как выразился Петроний, хотя друзья приступили к трапезе, когда простые смертные давно уже встали от полуденного обеда, Петроний предложил немного вздремнуть. По его мнению, было еще слишком рано для посещения. Есть, конечно, люди, начинающие навешать знакомых с восходом солнца, считая этот обычай даже освященным древностью, истинно римским. Но он, Петроний, считает его варварским. Удобнее всего для посещений время после полудня, не раньше, однако, чем солнце опустится по направлению к храму Юпитера Капитолийского и начнет бросать косые лучи на форум. Осенью бывает еще очень жарко, и люди охотно спят после еды. в это время, приятно послушать журчание фоптана в атрие и, пройдя обязательную тысячу шагов, подремать в багряном свете, пробивающемся сквозь пурпурный, на половину задернутый веларий.

Виниций согласился с его мнением. Они стали прогуливаться, небрежно беседуя о том, что слышно в палатинском дворце и в городе, и слегка мудрствуя о жизни. Затем Петроний удалился в спальню, но спал недолго. Спустя полчаса, он вернулся и, приказав принести вервены, стал нюхать ее и натирать руки и виски.

- Ты не можешь себе представить, - сказал он, - как это бодрит и освежает. Теперь я готов.

Носилки давно уже ожидали их; они сели и приказали отнести себя на Vicus Patricks, в дом Авла. Вилла Петрония находилась на южном склоне Палатинского холма, около так называемых Карин; кратчайший путь лежал ниже форума, однако, Петроний, желая, кстати, заехать к золотых дел мастеру Идомену, распорядился, чтобы их несли через Vicus Аpollinis и форум, по направлению к Vicus Sceleratus, на углу которого помещалось много всевозможных таверн.

Рослые негры подняли носилки и двинулись в путь, предшествуемые рабами, называвшимися скороходами. Петроний несколько времени, молча, поднимал к ноздрям свои ладони, пахнущия вервеной, и, повидимому, обдумывал что-то; затем он произнес:

- Мне думается, что если твоя лесная нимфа не рабыня, в таком случае ничто не препятствует ей покинуть дом Плавция и переселиться к тебе. Ты окружил-бы ее любовью и осыпал-бы богатствами, как я - мою боготворимую Хризотемиду, которою, между нами, я пресытился, по крайней мере, в такой-же степени, как она - мною.

Марк отрицательно покачал головою.

- Почему-же нет? - спросил Петроний. - В худшем случае, дело дошло-бы до цезаря, а ты можешь быть уверен, что, хотя-бы благодаря моему влиянию, наш меднобородый принял-бы твою сторону.

- Ты не знаешь Лигии! - возразил Виниций.

- Так позволь-же спросить, знаешь-ли ты сам ее более, чем по одной внешности? говорил-ли ты с нею? признавался-ли ей в любви?

- Я сначала увидел ее у фонтана, а потом дважды встречался с нею. Не забудь, что, во время пребывания в доме Авла, я жил в пристройке, предназначенной для гостей, - и с моею вывихнутой рукой не мог присутствовать за общим столом. Лишь накануне дня, на который я назначил свой отъезд, я увиделся с Лигией за ужином, но мне не удалось обменяться с ней ни словечком. Я принужден был слушать повествования Авла о победах, одержанных им в Британии, а потом - об упадке мелкого землевладения в Италии, предотвратить который старался еще Лициний Столон. Вообще я не знаю, способен-ли Авл говорить о чем-либо другом, - и не воображай, что нам удастся отделаться от этого, если только ты не предпочтешь слушать о современной изнеженности. Они разводят фазанов на своем птичнике, но не едят их, исходя из убеждения, что с каждым съеденным фазаном приближается конец римского могущества. Во второй раз я встретил ее возле цистерны, в саду, с тростником в руке, метелку которого она погружала в воду и кропила его растущие вокруг ирисы. Посмотри на мои колени. Клянусь щитом Геракла, они не дрожали, когда на наши ряды неслись с ревом полчища парфян, - но у этой цистерны они дрожали. И, смущенный, как мальчик, носящий еще "буллу" на шее, я только взорами молил о снисхождении, долго не решаясь произнести ни слова.

Петроний посмотрел на него как-будто с некоторой завистью:

- Счастливец! - сказал он, - как-бы ни были дурны свет и жизнь, одно в них останется вечно прекрасным, - молодость!

Затем он спросил:

- Ты так и не заговорил с нею?

- О, нет! Несколько овладев собою, я сказал, что возвращаюсь из Азии, что ушиб себе руку под городом и жестоко страдал, но в минуту, когда мне приходится покинуть этот гостеприимный кров, убедился, что страдать в нем сладостнее, чем наслаждаться где-либо в другом месте, и хворать отраднее, чем быть здоровым вдали от него. Она слушала мои слова, также в смущении, опустив голову и чертя что-то тростником по желтому песку. Потом она подняла глаза, еще раз посмотрела на проведенные ею черты, как-бы собираясь о чем-то спросить меня, - и вдруг убежала, точно дриада от несмышленого фавна.

- У нея, должно быть, прекрасные глаза.

- Как море, - я и потонул в них, точно в море. Поверь мне, Архипелаг не так лазурен, как её глаза. Через миг прибежал маленький Плавдий и спросил о чем-то. Но я не понял, чего он хочет.

- О, Афина! - воскликнул Петроний, - сними этому юноше с глаз повязку, которую надел ему Эрот, - не то он разобьет себе голову о колонны храма Венеры.

Затем он обратился к Виницию:

- Слушай-же, весенняя почка на дереве жизни, первая зеленая ветвь винограда! Мне следовало-бы, вместо дома Плавция, приказать отнести тебя в дом Гелоция, где помещается училище для незнающих жизни мальчиков.

- А что она начертила на песке? Не имя-ли Амура, - или, может быть сердце, пронзенное его стрелою, или что-нибудь такое, из чего ты мог-бы узнать, что сатиры уже нашептали на ухо этой нимфе о разных тайнах жизни? Неужели ты не посмотрел на эти знаки?

- С тех пор, как я надел тогу, прошло больше времени, чем ты думаешь, - ответил Виниций. Прежде чем прибежал маленький Авл, я внимательно всматривался в эти знаки. Я ведь знаю, что в Греции и в Риме девушки нередко чертят на песке признания, которых не хотят произнести их уста... Однако угадай, что она нарисовала?

- Если не то, что я предполагал, в таком случае, мне не угадать.

- Рыбу.

- Что?

- Я говорю - рыбу. Должно-ли было это означать, что в жилах её течет пока холодная кровь? - не знаю. Но ты, назвавший меня весенней почкой на дереве жизни, - ты, конечно, сумеешь лучше меня истолковать это изображение?

- Carissime! спроси об этом Плиния. - Он знает толк в рыбах. Старый Апиций, если-бы он жил еще, быть может, также сумел-бы что-нибудь сказать тебе об этом: не даром-же, в течение своей жизни, он съел больше рыб, чем может вместить их Неаполитанский залив.

Разговор прервался, - носилки достигли многолюдных улиц, на которых мешал беседовать шум толпы. Миновав Viens Apollinis, они свернули на Boarium, оттуда-же проникли на Forum Romamim. Форум в ясные дни, перед закатом солнца, кишел праздным народом, собиравшимся во множестве погулять между колоннами, рассказывать и узнавать новости, посмотреть на проносимые носилки со знатными людьми, потолкаться у золотых дел мастеров, в книготорговлях, у менял, в лавках шелковых тканей, бронзы и всевозможных изделий; лавками этими были переполнены дома, занимавшие часть рынка, расположенную против Капитолия. Половина форума, под скалами крепости, уже погрузилась в сумрак, тогда как колонны красующихся выше храмов утопали в золотистом блеске и лазури. Колонны, стоящия ниже, отбрасывали удлиненные тени на мраморные плиты, - колонн виднелось всюду вокруг так много, что глаз терялся среди них, точно в лесу. Эти здания и колонны, казалось, теснили друг друга. Они громоздились одни на другие, убегали вправо и влево, возносились на холмы, ютились у стен крепости или льнули друг к дружке, точно большие или меньшие, утолщенные или тонкие, золотистые или белые стволы - то расцветившиеся под архитравом цветами аканеа, то украшенные ионическим завитком, то завершающиеся простым дорическим квадратом. Над этим лесом блистали цветные триглифы, из тимпанов выступали скульптурные изображения богов, крылатые золоченные колесницы, запряженные четвернею, как-будто стремились улететь с фронтонов на воздух, в синеву, невозмутимо распростершуюся над этим городом скучившихся храмов. По середине и краям рынка катились волны народа: толпы гуляли под арками базилики Юлия Цезаря, сидели на лестнице Кастора и Поллукса и сновали вокруг небольшого храма Весты, напоминая на этом обширном мраморном фоне пестрый рой бабочек или жуков. Сверху, по огромным уступам, со стороны храма посвященного "Jovi optimo, maximo", надвигались новые волны; у трибуны на Ростральной площади римляне слушали каких-то ораторов; там и сям раздавались возгласы разносчиков, продающих плоды, вино или воду, приправленную соком смокв, зазывания обманщиков, выхваляющих чудодейственные лекарства, гадателей, отыскивающих клады, толкователей снов. Кое-где с гулом разговоров и зазываний сливались звуки систры, египетской самбуки или греческих флейт; в других местах больные, набожные или скорбящие несли в храмы свои жертвы. Среди людей, на каменных плитах, слетались стаи голубей, жадно набрасывавшихся на жертвенное зерно; похожия на движущияся пестрые и темные пятна, эти стаи то взлетали, громко шумя крыльями, то вновь опускались на освободившияся от толпы места. Время от времени народ разступался, давая дорогу носилкам, в которых виднелись цветущия женския лица или головы сенаторов и патрициев, с чертами точно застывшими и изможденными жизнью. Разноплеменная толпа выкликала их имена, добавляя прозвища, насмешки или похвалы. Среди безпорядочных групп протискивались иногда идущие размеренным шагом отряды солдат или стражи, наблюдающей за порядком на улицах. Греческий говор слышался вокруг столь-же часто, как латинский.

Виниций, давно уже не бывавший в городе, смотрел не без некоторого любопытства на этот человеческий муравейник и на знаменитый Forum Homanum, господствующий над всесветною толпою и, вместе с тем, утопающий в ней; Петроний, угадавший, что думает спутник, назвал форум "гнездом квиритов - без квиритов". Римляне, действительно, почти терялись в этой толпе, состоящей из представителей всех рас и народностей. В ней мелькали жители Эфиопии, огромные, светловолосые обитатели далекого севера, британцы, галлы и германцы, косоглазые выходцы из Серикума, люди с Евфрата и с Инда, с бородами, окрашенными в кирпичный цвет, сирийцы с берегов Оронта, с черными и вкрадчивыми глазами, высохшие, как кость, кочевники аравийских пустынь, иудеи с впалою грудью, египтяне с неизменно равнодушною усмешкой на лице, нумидийцы, афры, греки из Эллады, наравне с римлянами господствовавшие над городом, но завоевавшие его знанием, искусством, умом и плутовством, греки с островов, из Малой Азии, Египта, Италии и Нарбонской Галлии. В толпе рабов с проколотыми ушами не было недостатка и в свободном, праздном люде, который цезарь увеселял, кормил и даже одевал на свой счет; не мало толпилось здесь и вольных пришельцев, привлеченных в огромный город возможностью пожить без труда и надеждами на удачу, - и перекупщиков, и жрецов Сераписа с пальмовыми ветвями в руках, и жрецов Изиды, к алтарям которой стекалось больше жертвоприношений, нем в храм Юпитера Капитолийского, и жрецов Кибеллы, носящих в руке золотистые плоды кукурузы, и жрецов странствующих божеств, восточных танцовщиц в ярких митрах и продавцов амулетов, укротителей змей и халдейских магов, и, наконец, не мало проходимцев без всяких занятий, каждую неделю обращавшихся за хлебом в житницы над Тибром, дравшихся в цирках из-за лотерейных билетов, ночевавших в постоянно обваливающихся домах заречного квартала, проводивших солнечные и теплые дни в криптопортиках, в грязных харчевнях Субурры, на мосту Мильвия или перед "пизулами" знатных римлян, откуда время от времени им выбрасывали остатки со стола рабов.

Петроний был хорошо знаком этой толпе. До Виниция со всех сторон доносились восклицания: "Hic est!" ("Это он!") Его любили за щедрость, но особенно возросла популярность Петрония с тех пор, как римляне узнали, что он ходатайствовал перед цезарем об отмене смертного приговора, произнесенного над всею "фамилией", т.-е., над всеми, без различия пола и возраста, рабами префекта Педания Секунда, за то, что один из них, доведенный до отчаяния, убил этого мучителя. Петроний заявлял, впрочем, во всеуслышание, что до этого ему не было никакого дела и что он ходатайствовал перед цезарем лишь частным образом, как arbiter elegy ntiarum, потому что подобное варварское избиение, достойное каких-нибудь скифов, а не римлян, оскорбляло его эстетическое чувство. Тем не менее, чернь, возмущенная этою казнью, полюбила с того времени Петрония.

Он, однако, нисколько не дорожил популярностью. Петроний не забыл, что народ любил также и Британника, которого Нерон отравил, и Агриппину, которую цезарь приказал убить, и Октавию, задушенную в горячей ванпе на Пандатарии, после того, как ей вскрыли жилы, и Рубелия Плавта, отправленного в ссылку, и Тразея, которому каждое утро угрожает смертным приговором. Расположение народа следовало считать скорее дурным предзнаменованием, а Петроний, несмотря на свой скептицизм, был суеверен. Он презирал чернь вдвойне: как аристократ и как эстетик. Люди, пропитанные запахом сушеных бобов, носимых за пазухой, и притом всегда охрипшие и потные от игры в "мору" на перекрестках улиц а в перистилях, не заслуживали в его глазах пмени человека.

Не отвечая, поэтому, ни на рукоплескания, ни на посылаемые ему воздушные поцелуи, Петроний рассказывал Марку об убийстве Педания, осмеивая непостоянство уличных крикунов, на другой-же день после взрыва своего негодования рукоплескавших Нерону, ехавшему в храм Юпитера Статора. У книжной лавки Авирна он приказал остановить носилки, вышел из них и, купив украшенную рукопись, отдал Виницию.

- Вот, тебе подарок! - сказал он.

- Благодарю! - ответил Виниций.

Посмотрев на заглавие, он спросил:

- Satiricon? Это что-то новое. Чье это сочинение?

- Мое. Но я не хочу пойти по следам Руффина, историю которого я собирался рассказать тебе, ни по следам Фабриция Вейента, поэтому никто не знает об этом. И ты не говори никому.

- Но ты говорил, что не пишешь стихов, - сказал Виниций, перелистав рукопись, - а я вижу, что здесь проза густо испещрена ими.

- Когда будешь читать, обрати внимание на пир у Тримальхия. Что касается стихов, то они опротивели мне с тех пор, как Нерон стал писать поэмы. Вителий, желая облегчить желудок, прибегает к помощи палочек из слоновой кости, всовываемых им в горло; другие употребляют для этой цели перья фламинго, омоченные в оливковое масло или в отвар, обладающей такими-же свойствами травы, - я-же прочитываю стихи Нерона, - и средство это мгновенно оказывает надлежащее действие. Я могу хвалить их потом, если не с чистою совестью, так хоть с чистым желудком.

Сказав это, он снова остановил, носилки у ювелира Идомена и, уладив вопрос о драгоценных камнях, приказал нести себя прямо к дому Авла.

- По дороге, - сказал он, - я разскажу тебе историю Руффина, как пример того, до чего доводит авторское самолюбие.

"янитор" раскрыл перед ними двери, ведущие в остий; сорока, висевшая в клетке над входом, встретила гостей пронзительным приветствием "Salve".

На пути из второй передней в атрий, Виниций сказал:

- Заметил-ли ты, что привратник здесь без цепи?

- Это странный дом, - ответил вполголоса Петроний. - Тебе, вероятно, известно, что Помпонию Грецпну заподозрили в принадлежности к восточной суеверной секте, поклоняющейся какому-то Христу. Кажется, ей удружила Криспинилла, которая не может простить Помпонии, что последняя удовлетворилась на всю жизнь одним мужем. "Унивира"!.. Теперь легче найти в Риме блюдо норийских рыжиков. Ее судили домашним судом...

- Ты прав, это, в самом деле, странный дом. Я после разскажу тебе, что я тут слышал и видел.

Они вошли в атрий. Состоящий при этом покое раб, называющийся atriensis, послал номенклатора доложить о посетителях; вместе с тем слуги подали им кресла и подставили под ноги скамейки. Петроний, предполагая, что в этом строгом доме господствует вечное уныние, никогда не бывал в нем; он осматривался с некоторым удивлением и даже как-будто с чувством разочарования, так-как атрий производил скорее веселое впечатление. Сверху, сквозь широкое отверстие, ниспадал сноп яркого света, преломлявшагося тысячами искр в фонтане. Квадратный бассейн, имилювий с фонтаном посередине, предназначенный для стока дождевой воды во время ненастья, был обсажен анемонами и лилиями. Повидимому, в доме особенно любили лилии; оне разрослись Полыми кустами белых и красных цветов, также много было и сапфировых ирисов, нежные лепестки которых серебрились водяною пылью. Среди влажного мха, покрывавшого горшки с лилиями, и густых зарослей листвы, виднелись бронзовые статуетки, изображающия детей и водяных птиц. У одного из углов, также отлитая из бронзы, лань склонила свою заржавевшую от сырости, зеленоватую голову к воде, точно желая утолить жажду. Пол атрия был украшен мозаикой; стены, частью облицованные красноватым мрамором, частью расписанные изображениями деревьев., рыб, птиц, и грифов, ласкали глаз переливами красок. Наличники дверей, ведущих в боковые комнаты, отделаны были черепахой и даже слоновой костью. У стен, между дверьми, стояли статуи предков Авла. Во всем сказывался спокойный достаток, далекий от роскоши, но исполненный благородства и прочный.

Петроний, живший среди несравненно более пышной и изысканной обстановки, не нашел здесь, однако, ни одной вещи, оскорбляющей его вкус. Он собирался указать на это Виницию, но в то-же мгновение раб "веларий" отдернул завесу, отделяющую атрий от таблина, и в глубине дома показался поспешно приближающийся Авл Плавций.

Это был человек, склоняющийся к вечеру жизни, с головой, посеребренной сединой, но тем не менее бодрый, с энергичным лицом, немного коротким, но зато несколько напоминающим голову орла. Лицо его выражало теперь некоторое удивление; неожиданное посещение приятеля, товарища и наперсника Нерона как будто даже встревожило его.

Петроний был слишком наблюдательным и светским человеком, чтобы не заметить этого; поэтому, после первых-же приветствий, он заявил со всем доступным ему красноречием и любезностью, что пришел поблагодарить за гостеприимство, оказанное в этом доме сыну его сестры, и что посещение его вызвано одною лишь признательностью; давнишнее знакомство с Авлом внушило ему эту смелость.

Авл, с своей стороны, заверил Петрония, что он - желанный гость; что-же касается благодарности, то Авл сам считает себя в долгу, хотя Петроний, вероятно, не догадывается, какую услугу оказал ему.

Петроний, действительно, не догадался. Напрасно, подняв кверху свои ореховые глаза, напрягал он свой ум, стараясь припомнить хоть самую ничтожную услугу, оказанную Авлу или кому-нибудь другому. Он так и не припомнил никакой услуги, - кроме разве той, которую намерен оказать теперь Виницию. Быть может, что-нибудь подобное и случилось помимо его желания, - но во всяком случае, это вышло без его ведома.

- Я люблю и чрезвычайно уважаю Веспасиана, - сказал Авл, - а ты спас ему жизнь* когда однажды он заснул, на свое несчастие, во время чтения стихов Цезаря.

- Заснул он к своему счастию, - возразили, Петроний, - потому что не слышал стихов; я не отрицаю, впрочем, что это благополучие могло завершиться несчастием. Меднобородый непременно хотел послать к нему центуриона с дружеским советом вскрыть себе жилы.

- А ты, Петроний, осмеял его.

- Да, или правильнее, - наоборот: я сказал ему, что Орфей умел усыплять пением диких зверей, - следовательно, триумф его столь-же полон, если ему удалось усыпить Веспасиана. Агенобарба можно порицать, но только с тем условием, чтобы в небольшоми, упреке таилась огромная лесть. Наша милостивейшая августа, Поппея. отлично понимает это.

- Увы, такия уж теперь времена, - заметил Авл. - У меня недостает напереди двух зубов, которые выбиты камнем британского пращника, вследствие этого речь моя стала свистящею, - но я, тем не менее, считаю дни, проведенные в Британии, счастливейшими в моей жизни...

- Потому что они были победоносными, - поспешил добавить Виниций.

Но Петроний, опасаясь, чтобы старому полководцу не вздумалось распространиться о своих былых походах, переменил предмет разговора. В окрестностях Пренесты поселяне нашли мертвого волченка о двух головах, а третьяго дня, во время грозы, молния сорвала наугольник с храма Луны, - явление небывалое в столь позднюю осень. Некто Котта, рассказавший ему об этом, добавил, что жрецы храма Луны предвещают, на основании этих знамений, падение города или по меньшей мере гибель великому дому, которую можно предотвратить лишь чрезвычайными жертвоприношениями.

Авл, выслушав слова Петрония, заметил, что такими знамениями не следует пренебрегать. Неудивительно, что боги разгневаны превзошедшими всякую меру злодеяниями, - а при таких условиях умилостивительные жертвы вполне уместны.

Петроний возразил на это:

- Твой дом, Плавдий, не особенно велик, хотя обитает в нем великий человек; мой-жe дом, хотя, говоря по правде, и слишком обширен для столь ничтожного владельца, сам по себе, также незначителен. Если-же разрушение угрожает какому-нибудь столь большому дому, как, например, "domus trausitoria", - то стоит-ли нам приносить жертвы, чтобы спасти его от разрушения?

с ним можно было с полною безопасностью. Он снова переменил разговор, стал расхваливать дом Плавция и изящный вкус, господствующий во всей обстановке.

После того как отдернули завесу, отделяющую атрий от таблина, раскрылось напролет все помещение дома, так что через таблин, расположенные за ним перестиль и зал, называвшийся эком, взор проникал до самого сада, видневшагося вдали, точно светлая картина в темной раме. Оттуда доносились в атрий звуки веселого детского смеха.

- Ах, вождь, - воскликнул Петроний, - дозволь нам вблизи насладиться этим искренним смехом, который удается слышать теперь так редко!

- Охотно, - ответил, поднимаясь с кресла, Плавдий. - Это мой маленький Авл и Лигия играют в мяч. Впрочем, что касается смеха, то я полагаю, Петроний, что ты всю свою жизнь проводишь среди веселья.

- Притом-же Петроний, - добавил Виниций, - смеется не по целым дням, а скорее - по целым ночам.

Беседуя таким образом, они прошли вдоль всего дома и очутились в саду, где Лигия и маленький Авл забавлялись мячиками; рабы, приставленные исключительно к этой игре, - сферисты, - поднимали мячи с земли и подавали их играющим. Петроний окинул беглым взором Лигию; маленький Авл, увидев Виниция, подбежал к нему здороваться, а молодой человек наклонил голову, проходя возле прекрасной девушки, которая стояла с мячем в руке и слегка развевающимися волосами, несколько запыхавшись и раскрасневшись.

В садовом триклиние, осененном плющем, виноградом и жимолостью, сидела Помпония Грецина; гости поспешили поздороваться с нею. Петроний, хотя и не посещал дома Плавция, был знаком с нею, так как встречал ее у Антистии, дочери Рубелия Плавта, а также в домах Сенеки и Полиона. Он не мог преодолеть некоторого удивления, которое ему внушали её печальное, но приветливое лицо, благородство осанки, движений, разговора. Помпония до такой степени шла в разрез с его представлением о женщинах, что даже этот испорченный до мозга костей, самоуверенный, как никто в Риме, человек не только чувствовал к ней известное уважение, но даже терял иногда в её присутствии самоуверенность. И теперь, благодаря ее за попечение о Виниции, он как-бы невольно называл ее "домина", хотя это наименование даже не приходило ему в голову, когда он разговаривал, например, с Кальвией, Криспиниллой, Скрибонией, Валерией, Солиной и другими великосветскими женщинами. Выразив ей приветствие и благодарность, Петроний стал жаловаться, что Помпония выезжает так редко, что ее нельзя встретить ни в цирке, ни в амфитеатре. Она спокойно ответила ему, положив руку на руку мужа:

- Мы стареемся и оба начинаем все больше ценить свое домашнее уединение.

- И мы все больше чувствуем себя чуждыми среди людей, которые даже наших римских богов называют греческими именами.

- Ноги превратились с некоторого времени в простые риторическия иносказания, - вскользь возразил Петроний, - а так как риторике учили нас греки, поэтому и мне самому легче произнести, например: Гера, чем Юнона.

Сказав это, он обратил взоры к Помпонии, как-бы поясняя, что в её присутствии не мог и подумать о каком-либо другом божестве; затем он стал возражать против её упоминания о старости: "люди, действительно, скоро стареют, - но только те, которые ведут совсем иной образ жизни; кроме того, бывают лица, о которых Сатурн как-бы забывает". Петроний говорил это с некоторою искренностью, так как Помпония Грецина, хотя уже миновала полуденную грань жизни, однако сохранила редкую свежесть лица; обладая небольшой головой и мелкими чертами лица, она по временам, несмотря на свои темные одежды, степенность и задумчивость, производила впечатление совершенно молодой женщины.

Между тем, маленький Авл, во время пребывания Виниция в их доме, чрезвычайно подружившийся с ним, подошел к молодому патрицию и стал упрашивать его поиграть в мяч. Вслед за мальчиком вошла в триклиний и Лигия. Под сенью плюща, с блестками света, трепещущими на лице, она показалась теперь Нетронию более красивой, чем на первый взгляд, и, в самом деле, похожею на нимфу. Не обменявшись с ней еще ни словом, он встал и, склонив голову, начал цитировать, вместо обычного приветствия, слова, с которыми Одиссей обратился к Навзикае:

"Если одна из богинь ты, владычиц пространного неба, то с Артемидою только, великою дочерью Зевса, можешь сходна быть лица красотою и станом высоким. Если-ж одна ты из смертных, под властью судьбины живущих, то несказанно блаженны отец твой и мать, и блаженны братья твои..."

Даже Помпонии понравилась изысканная любезность этого светского человека. Лигия слушала, смутившись и вся вспыхнув, не смея поднять глаз. Но мало-по-малу в углах губ её заиграла шаловливая улыбка, на лице отразилась борьба между девичьей застенчивостью и желанием ответить, - последнее, очевидно, превозмогло, так как, взглянув вдруг на Петрония, она ответила ему словами той-же Навзикаи, не переводя дыхания и тоном несколько напоминающим урок:

"Странник, конечно, твой род знаменит, ты, я вижу, разумен..."

Затем, быстро обернувшись, она убежала, точно спугнутая птица.

Теперь Петронию выпал черед удивляться: он не ожидал услышать гомеровский стих из уст девушки, о варварском происхождении которой сообщил ему Виниций. Он с недоумением посмотрел на Помпонию, но она не могла дать ему разъяснения, так как сама глядела, улыбаясь, на гордость, которою озарилось лицо старого Авла.

знание его венцом светского образования. Сам он никак не мог научиться свободно владеть эллинскою речью, и втайне скорбел об этом, - поэтому он радовался теперь, что этому привередливому вельможе и вместе с тем писателю, готовому счесть его дом чуть-ли не варварским, ответили тут-же на языке и стихом Гомера.

- У нас живет учитель, грек, - сказал Плавций, обращаясь к Петронию, - он обучает нашего мальчика, а девушка прислушивается к урокам. Она еще трясогузка, но славная трясогузка, и мы с женой очень привязались к ней.

Петроний глядел сквозь зелень плюща и жимолости на игравшую в мяч молодежь. Сбросив с себя тогу и оставшись в одной тунике, Виниций подбрасывал мяч, который ловила Лигия, стоявшая напротив с поднятыми руками. Она сначала не особенно понравилась Петронию, показалась ему слишком худощавою. Но в триклиние она произвела на него совсем иное впечатление. Такою, - подумал он, - можно-бы изобразить Аврору; как знаток, он понял, что в ней таится какая-то особенная прелесть.

темных волос, отливающих на згибах узлов отблеском янтаря или коринфской меди, и нежность шеи, и "божественную" закругленность плеч, и гибкость, стройность всего тела, дышащого юностью мая и только что распустившихся цветов. В нем заговорил художник и поклонник красоты, почувствовавший, что под статуей этой молодой девушки можно-бы подписать: "весна". Ему вдруг вспомнилась Хризотемида; Петроний готов был презрительно разсмеяться. Со евопми волосами, осыпанными золотой пудрой, и начерненными бровями, она показалась ему чудовищно поблекшей, чем-то в роде пожелтевшей и осыпающейся розы. А, между тем, весь Рим завидовал его связи с Хризотемидой. Потом он сравнил с Лигией Поппею, - и эта прославленная красавица также представилась ему бездушною, воскового маской. В этой девушке с танагрийскими чертами таилась не только весна, но и лучезарная "Психея", просвечивавшая сквозь её розовое тело, как луч сквозь лампаду.

- Виниций прав, - подумал он, - а моя Хризотемида стара, стара!.. как Троя!

- Я понимаю теперь, домина, что, возле двух таких существ, дом кажется вам милее пиршеств в Палатинском дворце и цирка.

- Да, - подтвердила она, посмотрев в сторону маленького Авла и Лигии.

Старый вождь стал рассказывать историю девушки и то, что слышал много лет тому назад от Ателия Гистера о живущем на сумрачном севере племени ливийцев.

Молодежь кончила играть в мяч и несколько времени прохаживалась по усыпанным песком аллеям сада, выделяясь на темном фоне миртов и кипарисов, как три белых изваяния. Лигия держала маленького Авла за руку. Погуляв немного, они сели на скамью у "писцины", занимавшей середину сада. Но Авл почти тотчас-же убежал пугать рыбу в прозрачной воде, а Виниций продолжал разговор, начатый во время прогулки:

"претексту" (тогу, которую носили дети свободно-рожденных граждан до 17 лет), как меня послали в азиатские легионы. Я не познакомился ни с Римом, ни с жизнью, ни с любовью. Я заучил несколько стихотворений Анакреона и Горация, но не сумел-бы, как Петроний, читать стихи, когда ум немеет от восторга и не может подыскать своих выражений. Когда я был мальчиком, меня посылали в школу Музония, твердившого нам, что счастье состоит в том, чтобы желать того, чего хотят боги, - и, следовательно, зависит от нашей воли. Я думаю, однако, что есть иное, более возвышенное и сладостное счастье, не зависящее от нашей воли, так как дать его может только любовь. К нему стремятся сами боги, - поэтому и я, не изведавший еще любви, следую их примеру, Лигия, и также ищу ту, которая пожелала-бы одарить меня блаженством...

Он умолк; несколько времени слышался только легкий плеск воды, в которую маленький Авл бросал камни, пугая ими рыбу. Через несколько мгновений, Виниций заговорил, однако, снова, еще нежнее и тише:

- Ты, вероятно, знаешь Тита, сына Веспасиана? Говорят, что он, едва выйдя из отроческого возраста, так сильно полюбил Веронику, что тоска чуть не довела его до могилы... И я способен на такую любовь, Лигия!.. Богатство, слава, власть, - все это дым, суета! Богач найдет человека еще более богатого, знаменитого затмит чужая, более громкая слава, могущественного победит более могущественный... Но может-ли сам цезарь, или даже какой-нибудь из богов изведать большее наслаждение, чувствовать себя счастливейшим, чем простой смертный, когда у груди его дышит дорогая грудь, или когда он целует любимые уста... Следовательно, любовь равняет нас с богами, - Лигия!

А она слушала тревожно, с удивлением и, вместе с тем - точно внимая звукам греческой флейты или цитры. В некоторые мгновения ей казалось, что Виниций поет чудную песню, льющуюся в её уши, волнующую в ней кровь, заставляющую замирать её испуганное и исполнившееся какой-то непонятной радости сердце... Кроме того, он, как ей казалось, говорит о том, что уже раньше таилось в ней, но в чем она не умела дать себе отчета. Она чувствовала, что он пробуждает в ней что-то, дремавшее в её сердце, и что, с этого мгновения, смутные грезы стали слагаться в образ, выступающий все отчетливее, обаятельнее и прекраснее.

Солнце, меж тем, давно уже закатилось за Тибр и стояло низко над Яникульским холмом. Багряный свет озарял неподвижные: кипарисы, словно насыщая весь воздух. Лигия подняла свои голубые, как-бы пробудившиеся от усыпления глаза на Виниция, - и, вдруг, в отблеске заката, склоненный над нею с трепещущею во взорах мольбою, он показался ей прекраснейшим, чем все люди и греческие или римские боги, статуи которых случалось ей видеть на фронтонах храмов. Он-же слегка обхватил пальцами её руку, повыше локтя, и спросил:

- Нет! - прошептала она так тихо, что Виниций едва разслышал.

Но он не поверил ей, и, привлекая все сильнее её руку, прижал-бы ее к своему сердцу, бившемуся, точно молот, под наплывом страсти, возбужденной прекрасною девушкой; он обратился-бы к ней с пламенными признаниями, если бы на дорожке, обрамленной миртовыми деревьями, не показался старый Авл. Подойдя к ним, он сказал:

- Солнце заходит, остерегайтесь-же вечерняго холода и не шутите с Либитиной (богиня похорон)...

- Нет, - ответил. Виниций, - я еще не надел тоги и не почувствовал холода.

хором проводить заходящого Феба.

И, позабыв, что за минуту перед тем советовал остерегаться Либитины, Плавций принялся рассказывать о Сицилии, где у него были поместья и большое сельское хозяйство, которым он очень увлекался. Он упомянул также, что ему нередко приходило в голову переселиться в Сицилию и спокойно провести там остаток жизни. Не надо зимних вьюг тому, чью голову убелили прожитые зимы. Листва еще не опадает с деревьев и над городом ласково улыбается небо, но, когда пожелтеет виноград, выпадет снег в Албанских горах и боги известят в пронизывающем вихре Кампанию, тогда, быть может, он переберется со всем домом в свою уединенную деревенскую усадьбу.

- Неужели, Плавций, ты хочешь покинуть Рим? - спросил, встревожившись, Виниций.

- Я давно уже стремлюсь туда, - ответил Авл, - потому что там спокойнее и безопаснее.

Он снова начал расхваливать свои сады, стада, дом, утопающий в зелени, и пригорки, поросшие кустарниками, среди которых жужжат рои пчел. Виниций не соблазнился, однако, этой буколической картиной, и, думая лишь о том, что может лишиться Лигии, посматривал в сторону Петрония, как-бы ожидая спасения только от него.

Вечерняя заря расцветила край неба багряпцем, стала принимать фиолетовый и, затем, опаловый оттенок. Вершина небесного купола стала лиловой. Черные силуэты кипарисов выделялись еще больше, чем днем, - среди людей, между деревьями и во всем саду водворилось вечернее затишье.

Петрония поразило это спокойствие, - особенно, в людях. В чертах Помпонии, старого Авла, их мальчика и Лигии сквозило что-то, чего он никогда не замечал на лицах, которые каждый день, или, вернее, каждую ночь окружали его. Образ жизни, которую все вели здесь, как-будто просветлял душу, вливал в нее какое-то умиротворение и безмятежность. Он, с некоторым удивлением, подумал, что существуют таки красота и наслаждение, которых он, вечно ищущий красоты и наслаждений, не изведал. Он не мог затаить в себе этой мысли и, обратившись к Помпонии, произнес:

- Я размышлял, насколько непохож ваш мир на тот, которым владеет наш Нерон.

Она обратила свое небольшое лицо к вечерней заре и возразила просто:

- Над миром властвует не Нерон, - а Бог.

- Значит, ты веруешь в богов, Помпония?

- Я верую в Бога, единого, справедливого и всемогущого, - ответила жена Авла Плавция.