| Автор: | Сенкевич Г. А., год: 1888 |
| Категории: | Роман, Историческое произведение |
VI
В продолжение целой недели Бася чувствовала себя так плохо, что, если бы не уверения медика, маленький рыцарь и пан Заглоба стали бы ждать, что огонек ее жизни с минуты на минуту погаснет. И только по прошествии недели Басе стало несколько лучше; она совсем пришла в себя, и, хотя медик предполагал, что ей придется пролежать в постели месяц или полтора, было уже ясно, что она совсем поправится и к ней вернутся прежние силы.
Володыевский за все время болезни Баси ни на одну минуту не отходил от ее постели и полюбил ее еще сильнее, поскольку это было возможно, и просто души в ней не чаял. Минутами, сидя около нее и глядя на это исхудалое, осунувшееся, но уже веселое личико, в эти глаза, к которым с каждым днем возвращался их прежний блеск, он испытывал неодолимое желание и смеяться, и плакать, и кричать от радости:
- Выздоравливает моя Баська, выздоравливает!
И он бросался к ее рукам, а иной раз целовал ее бледные худенькие ножки, которые так неутомимо шли по глубокому снегу до самого Хрептиева, словом, он любил и чтил ее необычайно. Он чувствовал себя в таком долгу перед Провидением, что однажды сказал в присутствии пана Заглобы и офицеров:
- Не богат я, но если мне придется даже последнюю рубашку продать, продам, и хоть деревянный костел, а построю... И каждый раз, когда в нем заблаговестят, буду вспоминать о милосердии Господнем, и душа моя будет полна благодарности.
- Дай бог сначала благополучно турецкую войну закончить, - ответил ему пан Заглоба.
Маленький рыцарь зашевелил усиками и ответил:
- Господь сам знает, чем я ему больше угожу. Захочет костела, меня сохранит, а захочет жизни моей, то я ее для него не пожалею!
К Басе вместе со здоровьем возвращалась и ее обычная веселость. Однажды вечером, недели через две, она велела приоткрыть немного двери своей спальни, и, когда в главной комнате собрались офицеры, она крикнула им своим серебристым голоском:
- Добрый вечер, панове! Я уже не умру. Ага!
- Слава всевышнему! - хором ответили воины.
- Слава богу, дытына мыленькая! - воскликнул пан Мотовило, который любил Басю отеческой любовью и который в минуту большого волнения всегда говорил по-малороссийски.
- Смотрите, панове, - продолжала она, - что случилось! Кто бы мог этого ожидать! Хорошо еще, что все так кончилось!
- Бог не даст в обиду невинность! - опять хором ответили офицеры.
- А пан Заглоба все надо мной смеялся, что я больше саблю люблю, чем веретено! Много бы мне помогло веретено или иголка! А ведь я совсем по-рыцарски нашлась! Правда?
- И ангел не мог бы лучше!
Пан Заглоба закрыл двери спальни и этим прервал дальнейший разговор: он боялся, чтобы Бася не утомилась. Но она зафыркала на него, как котенок, ей очень хотелось поговорить еще, а особенно слушать похвалы своему мужеству и находчивости. Теперь, когда опасность уже миновала и стала только воспоминанием, она очень гордилась своим поступком с Азыей и требовала, чтобы ее хвалили. Не раз она обращалась к маленькому рыцарю и, касаясь пальцем его груди, говорила с видом избалованного ребенка:
- Хвалить за мужество!
Тогда он, повинуясь ей, хвалил, ласкал, целовал глаза и руки, а пан Заглоба, всегда растроганный этим в душе, притворялся негодующим и ворчал:
- Эх, совсем избалуется! Никуда будет!
Радость по поводу выздоровления Баси омрачалась только мыслью о вреде, который причинила измена Азыи Речи Посполитой, и об ужасной участи пана Нововейского, обеих Боских и Эвки. Бася тоже горевала, ибо подробности рашковских событий были известны не только в Хрептиеве, но и в Каменце и других местностях. Несколько дней тому назад в Хрептиеве остановился пан Мыслишевский, который, несмотря на измену Азыи, Кричинского и Адуровича, все еще не терял надежды, что ему удастся перетянуть на сторону Польши других липковских ротмистров. Вслед за паном Мыслишевским приехал пан Богуш, а затем получены были известия прямо из Могилева, Ямполя и Рашкова.
В Могилеве пан Гоженский, очевидно, лучший воин, чем оратор, не дал себя провести. Перехватив приказ Азыи к оставшимся в Могилеве липкам, он там напал на них с горстью мазурской пехоты и частью перерезал их, частью взял в плен; кроме того, он послал предупреждение в Ямполь, чем спас город. Вскоре затем вернулись войска, и только один Рашков пал жертвой измены. Володыевский получил письмо от пана Бялогловского, в котором сообщалось о рашковских событиях и о других делах, касающихся Речи Посполитой.
человека, и мы, вероятно, лишимся этого кавалера, ибо горе совсем придавило его. Отца его зарезали, сестра совсем опозорена Адуровичем, а панну Боскую Азыя оставил у себя. Для них уже нет спасения, если бы даже удалось освободить их из плена. Мы обо всем узнали от одного липка, который при переправе через реку свернул себе шею. Азыя Тугай-беевич, Кричинский и Адурович отправились далеко - под Адрианополь. Нововейский рвется за ними в погоню, говорит, что должен найти Азыю, хотя бы в самой середине султанского лагеря, и отомстить ему за все. Он всегда был горяч и решителен, а теперь и не удивительно: дело касается панны Боской, чью горькую участь все мы оплакиваем горючими слезами, ибо была она такая кроткая, что трудно было ее не любить. Я все же сдерживаю Нововейского и говорю, что Азыя сам к нему придет, ибо война неизбежна, а верно и то, что татары пойдут впереди. У меня есть известия из Молдавии от перкулабов и даже от турецких купцов, что под Адрианополем начинают собираться войска. Тьма ордынцев. Собирается и турецкая конница, или, как ее зовут, "спаги", а сам султан появится с янычарами. Войска будет целый муравейник, ибо весь восток двинется, а у нас войск горсточка. Одна надежда на Каменецкую крепость, ее, даст Бог, укрепят. В Адрианополе уже весна, и у нас страшные дожди и уж показывается трава. Я иду в Ямполь, ибо от Рашкова осталась только куча золы, негде головы преклонить, да и есть нечего. Притом думаю, что скоро нас всех соберут под общую команду".
У маленького рыцаря были тоже известия, и еще, пожалуй, более достоверные, потому что они были получены из Хотима: война была неизбежна. Недавно он даже известил об этом гетмана. Но письмо Бялогловского, присланное с крайнего пограничного пункта и подтверждающее те известия, которые он получил раньше, произвело на него сильное впечатление. Но не войны боялся маленький рыцарь, он беспокоился за Басю.
- Приказ гетмана собирать войско, - говорил он Заглобе, - может прийти не сегодня завтра, и тогда придется немедленно двинуться в путь, а тут Баська лежит, и погода скверная.
- Если бы и десять приказов пришло, - отвечал Заглоба, - все же Баська - самое главное. И мы будем сидеть, пока она не выздоровеет. Война не начнется не только перед концом зимы, но даже и тогда, когда наступит распутица, - ведь неприятелю придется везти тяжелые орудия против Каменца.
- Вечно в вас старый волонтер сидит! - нетерпеливо ответил маленький рыцарь. - Вы думаете, что можно жертвовать приказом ради частных дел?
- Если тебе приказ дороже Баси, то сажай ее на телегу и поезжай. Знаю, знаю, что ты, чтобы поскорей исполнить приказ, готов подсадить ее вилами, коли она сама на телегу сесть не сможет. Черт вас возьми с такой дисциплиной! В старину человек делал что мог, а чего не мог - не делал. На словах ты сострадателен, а пусть только крикнут: "Айда на турок!" - ты сейчас плюнешь на сострадание, а эту бедняжку потащишь за собой на аркане.
- У меня нет сострадания к Басе?! Побойтесь Бога!! - воскликнул маленький рыцарь.
Некоторое время пан Заглоба еще гневно сопел, потом, заметив огорчение Володыевского, сказал:
- Ты знаешь, Михал, что я это говорю в сердцах, потому что искренне люблю Баську. Если бы не Бася, разве стал бы я сидеть здесь, подставляя голову под удары турок, вместо того чтобы где-нибудь в безопасном месте пользоваться полным отдыхом, за что в мои годы меня никто не осудит. А кто тебе сосватал Баську? Если окажется, что не я, то прикажи мне выпить бочку воды, ничего туда для вкуса не прибавляя!
- Во всю мою жизнь я не отблагодарю вас за это! - ответил маленький рыцарь.
Они обнялись, и после этого между ними воцарилось полное согласие.
- Я так решил, - сказал маленький рыцарь, - когда наступит война, вы возьмете Баську и поедете с ней к Скшетуским, в Луковскую землю. Туда ведь не дойдут чамбулы.
- Я сделаю это для тебя, хотя у меня у самого руки чешутся на турок идти: нет для меня народа более неприятного, чем этот свинский народ, который не пьет вина.
- Одного только я боюсь, как бы Баська не уперлась ехать в Каменец, чтобы быть со мной! Когда подумаю об этом, у меня мурашки по спине бегают, а я уверен, что она упрется, ей-богу, упрется!
- А ты не разрешай! Мало ли было горя оттого, что ты ей во всем уступаешь и что отпустил ее в Рашков, хотя я тебя и отговаривал.
- Неправда, вы сказали, что не хотите советовать!
- Если я говорю, что не хочу советовать, то это значит больше, чем если бы я отговаривал.
- Конечно, Баська теперь проучена... Но что же? Когда она увидит меч над моей головой, она упрется ехать со мной!
- А ты не соглашайся, повторяю. Господи! Тряпка ты, а не муж!
- Сознаюсь, что, стоит ей поднести кулачки к глазам и заплакать или притвориться, что плачет, у меня сердце тает, как масло на сковороде. Она меня просто приворожила, не иначе! Отослать я ее отошлю, потому что ее безопасность мне дороже собственной жизни, но когда я подумаю, что придется огорчить ее, у меня от жалости дух захватывает.
- Михал, побойся ты Бога, не давай себя водить за нос!
- Ага, не давай! А кто говорил, что у меня нет к ней сострадания?
- Гм... - замялся Заглоба.
- Потому что обдумываю, как бы ее получше убедить.
- А если она сразу прижмет кулачки к глазам, что тогда?
- Прижмет, ей-богу, прижмет! - ответил Заглоба.
не будет, что она с покорностью подчинится их решению, они прекрасно знали: но, не говоря уже о Володыевском, даже пан Заглоба скорее предпочел бы одному наброситься на целый полк янычар, чем видеть, как она прижмет кулачки к глазам.