| Автор: | Сенкевич Г. А., год: 1888 |
| Категории: | Роман, Историческое произведение |
Глава IX
Володыевский понемногу собирался в путь; он не переставал давать уроки Езеровской, которую очень полюбил, и не оставлял прогулок с Христиной, ища утешения в ее словах Казалось, что спокойствие начало возвращаться в его наболевшее сердце, и расположение духа делалось с каждым днем лучше. По вечерам он принимал иногда участие в играх Варвары с Нововейским. Этот молодой человек сделался постоянным гостем в доме Кетлинга. Обыкновенно он приезжал с утра или после обеда и просиживал до вечера, и так как все полюбили его, то скоро на него стали смотреть как на члена семьи. Он ездил с дамами в Варшаву, исполняя разные их поручения, а по вечерам играл с увлечением в жмурки, повторяя, что должен поймать ловкую девушку перед отъездом. Но Варвара всегда успевала увернуться, хоть Заглоба и говорил ей:
- Попадетесь в конце концов кому-нибудь. Не он, так другой поймает вас.
Было, однако же. очевидно, что именно этот молодой человек старался поймать ее. Даже девушка, казалось, догадывалась о том и иногда так задумывалась, что волосы ее совеем закрывали глаза. Заглобе не нравилось это ухаживание, и у него была на то особая причина. Однажды вечером, когда все разошлись, он постучался в комнату маленького рыцаря.
- Мне так жаль, что мы должны расстаться, и я пришел еще раз посмотреть на тебя. Бог весть, когда придется нам свидеться!
- Я непременно приеду сюда на элекцию. - отвечал Володыевский, обнимая Заглобу. - И вот почему: гетман хочет, чтобы мы набрали побольше голосов для его кандидата. И так как я, слава Богу, пользуюсь любовью шляхты, то гетман желает видеть меня здесь. Он также надеется и на вас.
- Ба! Задумал он ловить меня большим неводом, но я думаю, что, несмотря на свою толщину, проскользну как-нибудь сквозь отверстие этой сети. Я не стану держать сторону француза!
- Отчего же?
- Потому что это была бы абсолютная глупость.
- Конде, как и каждый другой, обязан присягнуть и охранять законы Речи Посполитой. А полководец он известный.
- Нам, слава Богу, незачем искать королей во Франции. У нас Собеский не хуже Конде. Заметь, Миша, что французы, как и шведы, носят чулки, а потому, верно, и те и другие не умеют сдержать присяги. Карл Густав готов был присягать каждую минуту. Для них это так легко, как орех раскусить. Но что в той присяге, когда нет чести!
- Надо же однако защитить Речь Посполитую! Вот если бы жил еще князь Иеремия Вишневецкий, то мы все единогласно избрали бы его и присягнули ему.
- А сын его, та же кровь?
- Да, но это уже не то! Жаль даже смотреть на него, он больше похож на простолюдина, чем на князя, особенно такой крови. В другое время, конечно, но не теперь, когда на первом плане должна быть польза для отечества. Скшетуский вам то же самое скажет. Во всяком случае, я буду делать то же, что гетман, потому что я верю, как в Евангелие, в его искреннюю привязанность к отечеству.
- Пора бы теперь подумать об этом, но нехорошо, что ты уезжаешь.
- А вы что будете делать?
- Я уеду к Скшетуским. Мне скучно, когда я долго не вижу их
- Если после выборов будет война, то Скшетуский наверняка пойдет с нами. И вы, пожалуй, не выдержите. Может быть, придется воевать вместе на Руси. Много мы там всего перевидели.
- Так поезжайте теперь вместе со мной. Нам будет весело, а там через пять месяцев мы опять вернемся к Кетлингу, тогда и он приедет, и Скшетуские.
- Нет, Миша, я не поеду теперь, зато когда ты там женишься на богатой, то я обещаю поехать туда с тобой, чтоб водворить вас на новом местожительстве.
- Где мне думать о женитьбе; вы сами видите, что я иду на войну.
-- Вот это-то меня и убивает, потому что я все думал: не одна, так другая приглянется тебе. Миша, ради Бога, подумай о себе, где ты найдешь лучший случай, чем в настоящую минуту. Помни, что настанет время, когда ты скажешь: у всех есть жены, дети, а я, как пень, торчу один в поле. И скучно, и горько сделается тебе. Если б ты еще женился на Анусе и она оставила тебе детей, а то может случиться, что вокруг тебя не будет ни одной души, которая пожелала бы тебе добра, так что ты поневоле спросишь: не на чужбине ли я?
Володыевский молчал и думал, а Заглоба, глядя в лицо маленького рыцаря, продолжал:
- Сердце мое выбрало для тебя этого розового мальчика, потому что, во-первых, это золото, а не девушка; во-вторых, вы произвели бы таких здоровых солдат, каких свет не видал доныне.
- Это ветер!.. Впрочем, за ней уж Нововейский ухаживает.
- Вот то-то и есть! Теперь она согласилась бы выйти за тебя, потому ей лестно, что ты так знаменит, а потом, когда ты уедешь и он останется здесь, - а я знаю наверное, что он, шельма, останется, - совсем будет не то; он останется, потому что это еще не война, а Бог весть что такое.
- Бася ветреница! И пускай она достанется Нововейскому!.. Это хороший малый.
- Миша! - сказал с мольбой Заглоба. - Подумай только, какое бы вышло от вас поколение.
Маленький рыцарь ответил на это очень наивно.
- Я знал двух славных солдат Бало, которые родились от Дрогаевской.
- Гм! Я так и знал! Так вот куда ты речь повел? - крикнул Заглоба.
Володыевский чрезвычайно сконфузился, долго шевелил усиками, желая скрыть свое смущение, и наконец проговорил:
- Что вы говорите! Я так только вспомнил, потому что у Баси совсем солдатские замашки, и что у Христины больше женственности. Они всегда вместе, так что когда говоришь об одной, то другая невольно приходит на ум.
- Ну хорошо, хорошо! Дай вам Бог счастья с Христиной, хотя, ей-Богу, если бы я был молодым, то влюбился бы в Басю. В случае войны такую жену незачем оставлять дома; она всегда может быть с мужем. Она пригодится тебе и в палатке, а когда придет ей время, хотя бы во время битвы, то она будет стрелять хоть одной рукой. Зато какая она честная, добрая! Эх, мой милый мальчик! Не сумели тебя оценить, но если бы я был лет на шестьдесят моложе, то я бы знал, кто будет панна Заглоба.
- Я ведь не говорю, что Бася хуже Христины, и не отрицаю ее достоинств!
- Дело не в том, что ты отрицаешь или не отрицаешь ее достоинства, но в том, что ей нужен муж Но ведь тебе нравится Христина!
- Я считаю Христину другом.
хотя бы и с усиками, потому что кто-нибудь из вас предаст другого. Дьявол всегда бодрствует в таких случаях и охотно готов помогать таким друзьям, - например, Адам и Ева до того подружились, что у Адама костью в горле стала эта дружба.
- Прошу вас не оскорблять Христину, потому что я этого не позволю.
- Бог с нею! Я всегда скажу, что она добрая девушка, но что мой мальчик не в пример лучше ее. Не в обиду будь ей сказано, что когда ты сидишь с ней рядом, то и щеки-то у тебя горят, как в огне, и усики шевелятся, и чуб топорщится, и солишь ты, и переминаешься, и топчешься, как лесной голубь, а все это признак страсти. Говори кому хочешь о дружбе, а меня, старого воробья, не проведешь.
- Да, именно старого, потому что вы видите даже то, чего нет.
- Дай-то Господи, чтобы я ошибся! Чтобы он увлекся моим мальчиком!.. Спокойной ночи, Миша. Бери мальчика, он лучше! Бери, бери его! - С этими словами Заглоба встал и ушел из комнаты.
Володыевский метался всю ночь, не будучи в состоянии уснуть от беспокойных дум. Казалось, он смотрел в глаза Дрогаевской с длинными ресницами и видел темный пушок на ее губах. Подчас его одолевала дремота, но видение не исчезало. Проснувшись, он думал о словах Заглобы и о том, как он ловко умел все подметить. То мелькало ему в полусне румяное личико Баси, и он успокаивался, но вдруг, на смену Басе, являлась Христина, и наш бедный рыцарь поворачивался к стене; там он видел ее глаза, поворачивался на другую сторону и опять видел ее глаза, томные и как бы ободряющие его; по временам они закрывались, как бы говоря: "Пусть будет по-твоему!" При этом Володыевский даже садился на кровати и набожно крестился.
К утру он совсем выбился из сна; ему сделалось тяжело, досадно и даже стыдно: он стал себя упрекать в том, что видит не ту, горячо любимую покойницу, но думает и видит только эту, другую. Он воздерживался от этих, по его мнению, преступных мыслей и, вскочив с постели, стал читать утренние молитвы, хотя было еще темно.
Кончив молитву, он приложил палец ко лбу и про себя сказал: "Надо уезжать поскорее отсюда и подавить в себе эти дружеские порывы, а то Заглоба, пожалуй, окажется прав..."
Успокоенный этими мыслями, Володыевский явился к завтраку. После завтрака он фехтовал с Варварой и в первый раз заметил, что она была поразительно хороша с этими раздутыми ноздрями и волнующейся грудью. Маленький рыцарь старался избегать Христины, которая, заметив это, следила за ним широко раскрытыми от удивления глазами. Но он избегал даже ее взгляда и выдерживал до конца, несмотря на то, что сердце его разрывалось надвое.
После обеда Володыевский отправился с Варварой в кладовую Кетлинга, где был еще склад оружия; там он показывал молодой девушке оружие и объяснял способ его употребления; потом они стреляли в цель из астраханских луков.
Довольная и счастливая этим, девушка разошлась донельзя, так что Маковецкой пришлось унимать ее.
Так прошел день, второй, а на третий маленький рыцарь с Заглобой отправились в Варшаву, чтобы узнать во дворце Даниловича о том, когда придется ехать на Русь. Вечером Володыевский объявил дамам, что через неделю он уезжает.
Он старался говорить об этом небрежно и весело, причем посмотрел даже на Христину.
Молодая девушка обеспокоилась этим и попробовала было расспрашивать его о разных вещах; Володыевский отвечал вежливо и дружелюбно на все ее вопросы, но не отходил от Варвары.
Заглоба потирал от удовольствия руки, думая, что это последствие его советов. Но так как ничто не могло от него укрыться, то он заметил и печаль Христины.
"Обеспокоилась, бедная, обеспокоилась, - думал он. - Досадно ей, как видно! Ну, ничего! Это всегда так у женщин. Ну, молодец Миша: я и не думал, что он так скоро обратится на путь истинный. Это добрый малый, только ужасно непостоянен в любви, да и останется таким всегда!"
Но Заглоба был очень добр, и поэтому ему тотчас же сделалось жаль Христину.
"Прямо-то я ей ничего не скажу, - подумал он, - а придумаю какое-нибудь утешение". И, пользуясь правом седовласого старца, он подошел к ней после ужина и стал гладить ее по черным шелковистым волосам. Девушка сидела тихо, изредка приподнимая на него свои кроткие, благородные глаза и немного удивляясь такой неожиданной нежности.
Вечером, у дверей комнаты Володыевского, Заглоба толкнул его в бок.
- Милый ребенок! - отвечал Володыевский. - Она одна наделает в комнатах больше шуму, чем четыре солдата; настоящий барабанщик!
- Барабанщик? Дай-то Господи, чтобы она поскорее ходила с твоим барабаном!
- Спокойной ночи!
- Спокойной ночи! Странные эти женщины! Ты не заметил, как Христина огорчилась, что ты больше занялся Басей?
- Нет... я не обратил внимания! - отвечал маленький рыцарь.
- Как будто кто ее с ног сбил!
- Спокойной вам ночи! - повторил Володыевский и быстро ушел в свою комнату.
Как ни был ветрен маленький рыцарь в глазах Заглобы, однако последний сделал неловкий промах, говоря ему о беспокойстве Христины: это до того взволновало Володыевского, что речь его так и остановилась в груди.
"Так вот как я ее благодарю за доброту и сочувствие! - рассуждал он сам с собою. - Ба! Да что же я сделал ей худого! Что? Я три дня не обращал на нее внимания, а это было даже невежливо! Я пренебрег милой девушкой, любимым существом! И это за то, что она хотела лечить мои душевные раны!... Скверно же я отблагодарил. Ах, если бы я мог удержаться от нашей опасной дружбы и не выказывать ей пренебрежения, но, как видно, я неспособен на такую политику."
Володыевский был зол на себя, и вместе с тем ему сделалось жаль девушку, о которой он невольно думал как о любимом и обиженном существе. Досада против самого себя росла в нем каждую минуту.
"Я варвар и больше ничего!" - повторил он.
И образ Христины вытеснил мысль о Варваре. "Нет, пусть кто хочет женится на этой ветренице, трещотке, болтушке, - говорил он себе, - мне все равно, будь это Нововейский или сам дьявол".
Он злился и досадовал на бедную Басю, но ни разу не подумал, что может обидеть ее больше своим гневом, чем Христину напускным равнодушием.
Женский инстинкт подсказал Христине, что с Володыевский совершается какой-то переворот. Ей было отчасти досадно и горько, что маленький рыцарь старался избегать ее, но она чувствовала, что должно что-то совершиться, после чего они не будут дружить по-прежнему, но гораздо больше или совсем перестанут.
Ею овладевало беспокойство, когда она думала о скором отъезде Володыевского. Христина еще не чувствовала сознательной любви, но в сердце ее и в крови была полная готовность любить.
Очень возможно, что ее опьяняла слава Володыевского как первого воина в Речи Посполитой. Все рыцари вспоминали с почтением его имя; сестра превозносила его честность до небес; его несчастье придавало ему особую прелесть, и вдобавок, живя с ним под одной кровлей, девушка привыкла к его маленькой фигурке.
Христине нравилось, чтобы ее любили, и поэтому равнодушие Володыевского в последние дни страшно ее огорчало. Природная доброта девушки не позволяла ей обнаруживать ни нетерпения, ни досады, и она решила покорить рыцаря своей добротой.
План ее удался как нельзя лучше, потому что на следующий день Володыевский казался смущенным и не только не избегал взгляда Христины, но даже смотрел ей в глаза, как бы говоря: "Извини, что я вчера пренебрегал тобою".
Взгляд рыцаря был до того выразителен, что кровь приливала к лицу молодой девушки, и она сильнее беспокоилась, предчувствуя: скоро должно совершиться что-то важное. Так и случилось. После обеда Езеровская и Маковецкая поехали к ее родственнице, жене львовского подкомория, которая гостила в Варшаве, Христина же притворилась больной; она хотела узнать, что скажет ей Володыевский, когда останется с нею наедине.
Христины сильно забилось.
Но каково же было ее разочарование, когда она увидела, что Володыевский тоже встал и ушел за Заглобой.
"Сейчас придет", - подумала Христина. И, взяв пяльцы, стала вышивать золотом донышко для шапки, которую она хотела приподнести Володыевскому перед отъездом.
Она смотрела поминутно на данцигские часы, стоявшие в углу гостиной. Прошел час, другой, а Володыевский не показывался.
Девушка перестала вышивать, скрестила на пяльцах руки, и сказала вполголоса:
- Он боится, но пока он осмелится, наши могут приехать, и мы ничего не скажем друг другу, к тому же и Заглоба может проснуться.
В эту минуту ей казалось, что им в самом деле надо поговорить о важном деле, чего они не успеют сделать из-за медлительности Володыевского.
Наконец в соседней комнате послышались его шаги.
- Он не решается войти, - подумала молодая девушка и усердно принялась вышивать.
Володыевский действительно не решался войти и ходил по комнате. День уже близился к вечеру, и солнце делалось красным.
- Пане Володыевский! - позвала вдруг Христина.
Он вошел и застал ее за шитьем.
- Вы меня звали?
- Я хотела убедиться, нет ли здесь кого чужого. Я часа два сижу здесь одна.
Володыевский придвинул стул и сел на самом краю.
Долго сидели они; маленький рыцарь молчал, шаркал ногами, стараясь задвинуть их подальше под стул, и шевелил усиками.
Христина перестала шить и взглянула на него; взоры их встретились, и они вдруг оба смутились и опустили глаза.
Когда Володыевский поднял их снова, то лицо Христины, освещенное последними лучами солнца, было прекрасно, а волосы в изгибах блестели, как золото.
- Вы уезжаете через два дня, - сказала она так тихо, что Володыевский насилу расслышал ее слова.
- Нельзя иначе!
- Мне показалось, что вы в последнее время сердитесь на меня.
- Бог с вами! - вскричал Володыевский, - Если б я сердился, то не смел бы взглянуть на вас, но дело не в том.
- А в чем? - спросила Христина, подняв на него глаза.
- Скажу вам откровенно, а я думаю, что откровенность лучше притворства, но. но я не могу высказать, как приятно и отрадно мне было с вами и как я в душе был вам благодарен!
- Ах, если бы так было всегда! - отвечала Христина, сложив на пяльцах руки.
- Да, если бы всегда так было, - с грустью отвечал Володыевский. - Но Заглоба сказал мне (сознаюсь вам, как на исповеди). Заглоба сказал, что дружба с женщиной очень опасная вещь, и подобно тому, как огонь может скрываться в золе, так другое чувство может скрываться под видом дружбы. Тогда я подумал, что Заглоба, пожалуй, совершенно прав, и - простите мне, простому солдату, - другой бы поступил как-нибудь поделикатнее, а я... у меня сердце обливается кровью, когда подумаю, как я поступал с вами в последние дни... я и сам не рад этому...
Сказав это, Володыевский быстро зашевелил усиками.
Христина свесила голову, и две слезинки показались на ее ресницах.
- Если вам будет легче, когда я не буду обнаруживать своих братских чувств, то я постараюсь скрыть их
И вторая пара слез, а за нею и третья, повисли на щеках Этого уж Володыевский не мог вынести: сердце его разрывалось, он бросился к Христине и схватил ее руки. Вышивание полетело, но рыцарь, не обращая ни на что внимания, начал целовать ей пальцы.
- Не плачьте! Ради Бога, не плачьте! - говорил он, не переставая покрывать поцелуями ее руки даже тогда, когда она забросила их за голову, как это обыкновенно делают люди, находящиеся в глубоком горе; напротив, он целовал их еще горячее, пока жар от лба и волос не опьянил его до одурения.
Наконец, он сам не знал, как и когда, губы его коснулись ее лба и стали целовать его, потом - ее заплаканных глазок, отчего у него все вдруг завертелось в голове; вслед за тем он почувствовал нежный пушок ее губ, и уста их невольно слились в продолжительном поцелуе. В комнате было совсем тихо, только один маятник гданьских часов монотонно стучал, напоминая им о существовании времени.
Вдруг в передней раздалось топанье ног и детсний голосок Варвары, которая повторяла;
- Мороз! Мороз! Мороз!
Володыевский отскочил от Христины, как испуганная рысь от своей жертвы, но в эту же минуту влетела Бася, повторяя:
- Мороз! Мороз! Мороз!
Вдруг она споткнулась о пяльцы Христины, лежавшие на середине комнаты, и, остановившись, посмотрела с удивлением на Христину и на маленького рыцаря.
- Что это? Никак вы бросали друг в друга этими пяльцами!
- А где же тетя? - спросила Дрогаевская, стараясь говорить как можно спокойнее и натуральнее.
И ее подвижные ноздри задвигались. Она еще раз взглянула на Христину и на Володыевского, который поднимал в это время пяльцы, и быстро вышла из комнаты. Но в ту же минуту ввалилась в комнату Маковецкая, а за нею Заглоба, который явился сверху, и начался разговор о жене львовского подкомория.
- Я не знал, что она крестная мать Нововейского, - сказала Маковецкая. - Он, вероятно, признался ей в своих чувствах, потому что она страшно преследовала им Басю.
- А что же Бася? - спросил Заглоба.
- Бася хоть бы что! Говорит: "У него нет усов, а у меня нет ума, так что неизвестно, кто чего раньше дождется".
- Я знаю, что она всегда найдется, но кто разгадает, что она думает на самом деле. Все это женские хитрости!
- У Баси что на уме, то и на языке. Впрочем, я вам уже говорила, что она еще не чувствует надобности выходить замуж... Вот Христина, та больше.
- Тетушка! - взмолилась Христина. Разговор их прервал слуга, который оповестил присутствовавших, что ужин уже подан. Все отправились в столовую, только не было Варвары.
- Где же барышня? - спросила Маковецкая у слуги.
- Барышня в конюшне. Я им докладывал, что ужин подан, а они сказали "хорошо" и ушли в конюшню.
Вдруг маленький рыцарь, у которого совесть была не совсем чиста, беспокойно сказал:
- Я сбегаю за ней!
Он побежал и нашел ее за дверью конюшни, сидящею на вязанке сена. Девушка так задумалась, что даже не заметила, кто вошел.
- Панна Варвара! - сказал маленький рыцарь, наклоняясь над нею.
- Боже мой! Что с вами? Вы плачете?
- И не думаю! - воскликнула она, вскочив. - И не думаю даже! Это от мороза.
И она засмеялась весело, хотя несколько принужденно. Потом, желая отвлечь от себя внимание, она указала на клетку, в которой стоял подаренный гетманом жеребец Володыевского, и поспешно проговорила:
- Вы говорили, что нельзя войти к этой лошади? А вот посмотрим! - И не успел Володыевский удержать ее, как она уже была в клетке. Дикий конь присел и начал топать и прижимать уши.
Но Езеровская уже трепала рукою по шее коня, повторяя:
- Пусть убьет, пусть убьет, пусть убьет!
А конь обернулся к ней мордой и тихо заржал, довольный лаской девушки.