| Автор: | Сенкевич Г. А., год: 1888 |
| Категории: | Роман, Историческое произведение |
Глава X
В тот же день Бася стала допрашивать татарина, но на первый раз не стала очень настаивать на своем допросе, вспомнив, что муж говорил ей о дикости Азыи.
Но все-таки, встретясь с ним, она тотчас же заметила ему:
- Пан Богуш говорит, что вы знаменитый человек; но я думаю, что и знаменитейшие люди любви не бегают.
Молодой татарин потупился, склонив голову.
- Ваша милость, справедливо говорить изволите, - сказал он.
- Видишь, пан, - с сердцем не совладаешь: забьется, и баста!
При этих словах Бася тряхнула своей чупринкой и быстро заморгала, как бы давая понять, что любовь и ей знакома, да что и Азые она небезызвестна. Этот последний оглядел ее с ног до головы. И она ему показалась такой красавицей, какой он ее никогда не видал. Ее улыбающееся румяное личико с блестящими от любопытства прелестными глазками заставляло сильно биться его сердце. И чем вид ее был невиннее, тем более разгоралась в нем страсть к ней, и все сильнее и сильнее охватывало его одно жгучее желание: увезти ее от мужа, заключить навсегда в свои объятия, целовать без конца эти невинные, детские, чистые губки, чувствовать ее ласки, - а затем пусть все гибнет, хоть погибнет и он вместе с ней!..
Эти мысли вихрем кружились в голове Азыи, вызывая из сердца его все новые и новые желания. Но Азыя был необыкновенный человек, он обладал железной силой воли и умел сдержать себя, говоря: "Не время еще!"
По наружному виду молодого татарина невозможно было догадаться о той борьбе, которая происходила у него в сердце, когда он стоял перед Басей, такой холодный и сдержанный, хотя губы его и горели огнем, а глаза, устремленные на Басю, выражали то глубокое чувство, о котором ничего не могли сказать крепко стиснутые губы.
Но Бася, слишком наивная, чтобы догадаться о той страсти, какую внушила Азые, не думала, что ее слова могут быть поняты иначе; она придумывала, как бы ей дать понять татарину, что она хочет от него, и, подняв палец кверху, она сказала:
- Мало ли людей, которые носят в сердце своем скрытое чувство, не смея еще высказать, - между тем, если бы высказался откровенно, может быть, и узнал бы что-нибудь для себя хорошее.
На лицо Азыя набежала тень; в эту минуту безумная надежда охватила все существо его; но он быстро опомнился и, сдержав себя, проговорил:
- О чем вашей милости угодно говорить?
- Другая говорила бы с настойчивостью, так как женщины вообще нетерпеливы и опрометчивы, - отвечала Бася, - но я не такова. Помочь всегда готова, но доверенности сразу не требую, только говорю пану так: не скрывайся же и приходи ко мне, хоть каждый день. Об этом уж я говорила с мужем, и мало-помалу ты, пан, освоишься и узнаешь все мои добрые намерения и увидишь, что я не из легкомысленного любопытства тебя расспрашиваю, а только из участия и для того, что, желая помочь, должна быть уверена в чувствах пана. Однако остальное пану следует первому высказать. Когда мне признаешься, тогда, может быть, и я скажу пану что-нибудь приятное.
При этих словах вся надежда, за минуту перед этим возникшая в его сердце, разлетелась прахом. Он понял, что Бася говорила о Еве, и в мстительной душе его сильнее закипела ненависть против всего рода Нововейских. Тем больше он чувствовал теперь эту ненависть в сердце своем, что оно, за минуту перед тем, переполнено было такой безумной радостью. Но он опять вовремя овладел собою. Он был очень проницателен, как вообще все восточные люди, и в одно мгновение понял, что не должен высказывать своих настоящих чувств к Нововейским, чтобы не лишиться благосклонности Баси и тем самым сохранить себе возможность ежедневно видеть ее. В нем поднялась страшная борьба с самим, собою: он не в силах был побороть себя и солгать в это мгновение ей, властительнице души его, поступив против своей совести. Измученный всей этой непосильной борьбой и страданиями, он вдруг в изнеможении упал к ногам Баси и начал целовать их
- В руки вашей милости отдаю я мою душу, в руки вашей милости отдаю мою судьбу! Я хочу поступать только так, как прикажете вы; я не хочу знать иной воли! Делайте со мной, что вам угодно! Я, несчастный, живу в муках и скорби! Сжальтесь же надо мной!
При этих словах из груди Азыи вырвался глухой стон; безнадежная любовь и погибшая надежда вызвали этот стон. Бася, слушая его, предполагала, что все слова его признания относятся к Еве. Ей чрезвычайно жаль стало этого молодого человека, и на глазах ее показались слезы.
- Встань, Азыя! - произнесла она, обращаясь к стоявшему на коленях татарину. - Я всегда желала пану добра и искренно готова помочь тебе. Ты, пан, происходишь из хорошего рода, а за твои заслуги тебе не откажут в шляхетском достоинстве; пана же Нововейского легко будет уговорить, потому что он иными глазами теперь смотрит на пана, а Ева-Тут Бася, встав на цыпочки и подняв свое свеженькое, румяное личико, прошептала Азые на ухо:
- Ева любит пана!
При этих словах лицо Азыи судорожно передернулось; он с бешенством схватил свой оседелец обеими руками и, не помня себя от гнева, выбежал из комнаты, повторяя хриплым голосом:
- Алла! Алла! Алла! - не думая о том, что это восклицание могло удивить Басю.
Но, впрочем, оно нисколько не удивило ее, так как она часто слышала подобные восклицания и от польских солдат но, видя сильное волнение липка, она произнесла про себя: "Настоящий огонь! Сходит по ней с ума!"
Как вихрь, помчалась она, чтобы передать обо всем мужу, пану Заглобе и Еве. Мужа Бася нашла в канцелярии. Вбежав к нему, она быстро заговорила:
- Знаешь, Михаил, я говорила с ним; он упал к моим ногам! Сходит по ней с ума.
противилась этому и повторила еще раз:
- Азыя сходит с ума по Еве!
- Как я по тебе! - ответил Володыевский, обнимая ее еще крепче.
Пан Заглоба и Ева в тот же день узнали от Баси обо всех подробностях ее разговора с Азыей. Ева страшно волновалась при мысли о первой встрече с молодым татарином, а еще более - думая, как она останется с ним наедине. Она ежеминутно целовала руки Басе, все более и более волнуясь и то и дело поглядывая на дверь, не войдет ли в нее красавец Азыя.
Но он в этот день не пришел к коменданту: у него сидел Галим, приехавший в Хрептиов уже открыто, так как все знали о его посредничестве между Азыей и татарскими ротмистрами. Этот Галим был мурзой у добручан и пользовался у них большим значением; он раньше этого он был слугою в доме отца Азыи. По приезде Галима Азыя заперся с ним в своей комнате. Галим, отдав известное число поклонов Тугаеву сыну, сложил на груди руки крестом, склонил голову и стал ждать, когда Азыя обратится к нему с вопросом
- Есть ли какие письма? - спросил наконец Азыя.
- Нет никаких, эфенди. Мне велели сказать все на словах.
- Ну, говори!
- Война неминуема. Весной мы должны все идти под Адрианополь, туда велено болгарам свозить сено и ячмень.
- А хан где будет?
- Он прямо через Дикие Поля идет на Украину к Дорошу.
- Не слышал пи чего-нибудь о Кошах?
- Радуются войне и с нетерпением ожидают весны: хоть теперь еще только начало зимы, а в Кошах царит нужда.
- Разве большая нужда?
- Много лошадей пало. В Белграде многие себя сами запродают в неволю - только бы их кормили до весны. Много лошадей пало, эфенди, уж очень мало травы было весной в степях. Солнце выжгло.
- А о сыне Тугай-бея слышали?
- Сколько позволил ты говорить, столько и рассказывал. Разошлась весть от липков и черемисов; но никто хорошо правды не знает. Говорят также, будто Речь Посполитая хочет дать им волю и земли и призвать на службу к Тугай-бею. При одной этой вести улусы победнее взволновались. Как жаждут они этого, эфенди, как жаждут; только другие убеждают их не верить вестям, говорят, что, дескать, в Речи Посполитой вышлют на них полки, а что Тугай-бей совсем не существует. Наши купцы были в Крыму, говорили, что и там одни говорят "Тугай-бей есть" и волнуются; другие говорят "Нету" - и стараются успокоить первых Но если бы разнеслось, что ваша милость призывает к свободе и службе, давая земли, то муравейник живо зашевелился бы. Только бы я смел говорить.
На лице Азыи выразилось удовольствие; он зашагал по комнате.
- Будь здоров, Галим, - сказал он, - под моим кровом садись и ешь!
- Я пес и слуга твой, эфенди, - отвечал старый татарин.
По приказанию Азыи татарин-липек принес в его комнату водки, копченую говядину, хлеба, немного сладкого и несколько пригоршней арбузных и подсолнечных семечек Это последнее лакомство считается самым любимым у татар.
- Ты мне друг, а не слуга, - сказал Азыя по выходе слуги. - Будь же здоров: ты принес мне хорошие вести. Садись и ешь!
До окончания еды Галим не произнес ни одного слова; но, впрочем, он скоро кончил с нею и не спускал глаз с Азыи, ожидая от него первого слова
- Здесь уже знают, кто я такой, - сказал наконец Тугай-бей.
- И что же, эфенди?
- И ничего. Еще с большим уважением относятся ко мне. Все равно пришлось бы сказать, когда бы дошло до дела. Я откладывал только, поджидая вестей из орд, и хотел, чтобы первым узнал гетман; но приехал Нововейский, и он меня узнал.
- Старый, не молодой; Аллах мне их всех сюда прислал, и дочь здесь. Чтоб им легко не дышалось. Только бы сделаться гетманом, я поиграю ими. Девку за меня здесь сватают, ладно! В гареме и невольницы нужны.
- Старый сватает?
- Нет! Она! Она думает, что я люблю Еву.
- Эфенди! - сказал, кланяясь Галим. - Я раб твой и не имею права тебе противоречить; но я тебя узнал между липками; под Брацлавлем я сказал тебе, кто ты, и с того времени служу тебе верно. Я другим сказал, что на тебя должны они смотреть, как на господина; но хоть они тебя и любят, никто тебя так не любит, как я Позволь мне говорить.
- Говори!
- Остерегайся этого маленького рыцаря. Он ужасен; он известен и в Крыму, и на Добруче.
- А ты, Галим, слышал о Хмельницком?
- А ты знаешь, что Хмельницкий Чаплинскую у Чаплинского увез и детей имел от нее? Что же? Была война, и все войска гетманские, и королевские, и Речи Посполитой не вырвали ее у Хмельницкого. Он победил и гетмана, и короля, и Речь Посполитую, потому что мой отец ему помог, и кроме того, Хмельницкий был гетманом казацким. А я кем буду? - гетманом татарским; мне должны дать богатую землю и какой-нибудь город для столицы; кругом города будут стоять улусы, на богатой плодородной земле, а в этих улусах поселятся добрые татары с саблями - много луков и много сабель! А если я также увезу ее в этот город и сделаю своей женой и гетманшей, за кем будет тогда сила? За мной! Кто за нее заступится? Этот плюгавый рыцарь?.. Если только будет жив!.. Ну, да хоть и останется в живых и будет выть волком, самому королю челом будет бить, - неужели ты думаешь, что они только из-за русой головки объявят мне войну? Уж была раз такая война, и пол-Речи Посполитой сожгли огнем. Кто меня удержит? Гетман? Так я соединюсь с казаками, побратаюсь с Дорошем, а землю отдам султану. Я второй Хмельницкий, я больше Хмельницкого - во мне живет лев! Пусть позволят мне ее взять, так я буду им служить, буду бить казаков, буду бить хана и султана; а нет - то весь край ляхов истопчу копытами коней моих; гетманов в рог согну; войска разнесу; города пожгу; людей истреблю!.. Я Тугай-бея сын, я лев!
При последних словах в глазах Азыи показался красный огонек, а белые клыки блеснули, как у Тугай-бея. Грозя поднятой кверху рукой в сторону севера, он казался в это мгновение таким могущественным, хотя и страшным, но вместе с тем и прекрасным, что Галим поторопился отбить ему поклоны, тихо приговаривая:
- Аллах керим! Аллах керим!
Затем воцарилось надолго молчание; Азыя понемногу стал успокаиваться и потом проговорил:
- Он согласился?
- Богуш чуть с ума не сошел от удивления и почти кланялся мне и на другой же день со счастливой новостью помчался к гетману.
- Эфенди, - сказал несмело Галим, - а если великий лев не согласится?
- Собеский? -Да
- Я раздумывал, что может ответить великий гетман, - сказал он наконец, - когда Богуш известит его о моем предложении. Гетман умен и согласится. Гетман знает, что весной с султаном будет война, для которой здесь, в Речи Посполитой, нет ни денег, ни людей, и к тому же Дорошенко и казаки стоят за султана, и от всего этого может последовать полнейшее истребление всей Польши; тем более что ни король, ни советы не верят в возможность войны и потому не торопятся с приготовлениями. Я здесь держу ухо востро и все знаю, а Богуш от меня не скрывает, что говорится при гетманском дворе. Пан Собеский великий муж - он согласится, потому что знает, когда татары придут сюда и получат свободу и землю, то в Крыму и на Добруцких степях начнется междоусобная война; могущество орд ослабнет, а сам султан прежде всего будет заботиться об успокоении этого волнения. Гетман же будет иметь время приготовиться лучше. Казаки и Дорошенко поколеблются в своей верности султану. Это единственное спасение для Речи Посполитой, которая так слаба, что и возвращение нескольких тысяч липков теперь для нее ничего не значит. Гетман об этом знает; гетман умен, и гетман согласится.
- Преклоняюсь перед твоим разумом, эфенди, - ответил Галим, - но что будет, если Аллах затмит Великому Льву свет или сатана так ослепит его гордостью, что он отвергнет твои замыслы?
Азыя близко наклонился к Галиму и прошептал ему на ухо:
- Ты теперь останься здесь, пока не придет ответ от гетмана; я же раньше в Рашков не двинусь. Если он откажет мне принять мое предложение, тогда пошлю тебя к Крычинскому и другим. Ты им отдашь приказание, чтобы они по той стороне реки придвинулись к самому Хрептиову и были бы наготове, а я здесь с моими липками в первую же удобную ночь ударю на команду и сделаю вот что!..
- В куски!.. В куски!.. В куски...
Голова Галима ушла в плечи, а зверское лицо его искривила зловещая улыбка.
- Да! Ему первому!
- Да!.. С ней!