Пан Володыевский.
Часть вторая.
Глава XIII

Глава XIII

Вьюга была страшная, на дворе темно - хоть глаз выколи, а снегу падало так много, что все рвы в станице были наполнены им. Между тем в доме коменданта был бал. Главная комната этого дома горела огнями, и в ней гремел оркестр, состоявший из двух скрипок, контрабаса, двух чаканов и валторны. Музыканты изо всех сил старались угодить танцующим.

Не принимавшие участия в танцах - старшие офицеры и другие - уселись вдоль стен и, глядя на танцующих, попивали кто вино, а кто мед. В первой паре Бася танцевала с МушаЛьским, который, несмотря на свои лета, известен был за искусного танцора. На Басе было белое парчовое платье, украшенное лебяжьим пухом. Она представляла собою свежую розу, воткнутую в снег. От старого до малого все удивлялись ее красоте. "Черт побери!" - невольно восклицали рыцари. Бася затмевала своей красотой и Еву, и Зосю, хотя обе они были тоже очень красивы и даже моложе Баси. С блестящими от радости глазами она подходила к мужу и дарила его улыбкой за доставленное ей удовольствие; блестя и сверкая, как звезда, в своей серебряной одежде, она невольно заставляла всех любоваться собою.

Солдаты также смотрели на этот бал со двора в освещенные окна и радовались, видя, что их любимая пани была царицей между всеми красавицами, и как только Бася подходила к окну, они приветствовали ее радостными криками, забывая всех остальных

Маленький рыцарь, видя успех жены, и сам словно вырастал; глядя на танцующую Басю, он кивал в такт ее движениям; пан Заглоба, с кружкою меда в руках, стоя подле пана Михаила, притоптывал и от восхищения даже сопел, проливая мед на пол и не замечая этого.

А Бася, вся сияющая и радостная, мелькала по избе. В этой пустыне было для нее так много удовольствий: и охота, и битва, и танцы, и оркестр, и воины, и первый и лучший из них - ее любимый и любящий муж. Бася чувствовала себя вполне счастливой, так как знала, что ее все любят и прославляют и что этим счастлив и ее муж

Визави с Басей танцевали Ева с Азыей. На Еве был надет кармазиновый кунтушек. Но кавалер Евы не занимал ее разговором, он весь был погружен в созерцание красоты Баси. Ева же приписывала его молчание робости и, желая ободрить его, стала пожимать его руку сначала слегка, а затем сильнее. Азыя также время от времени сжимал до боли ее руки, но делал это бессознательно, так как все мысли его были поглощены Басей; он повторял в душе, что волей или неволей она должна принадлежать ему, хотя бы даже для этого пришлось сжечь половину Речи Посполитой.

В ту минуту, когда он возвращался к действительности, ему хотелось задушить Еву, отомстив ей этим за ее пожатие и за то, что она стала ему преградой перед Басей. Порой он бросал на нее свой страшный, пронзительный взгляд, от чего сердце ее трепетало, как у пойманной птички: ей казалось, что наглый взгляд служит доказательством сильной любви к ней.

Адам Нововейский танцевал с Зосей Боска в третьей паре. Зося походила на незабудку, танцуя с опущенными глазами возле своего кавалера, похожего на дикого, разыгравшегося коня. Он так скакал, что только искры летели из-под его шпор, а волосы на голове будто вихрь поднимал. Лицо его сильно раскраснелось, широкие ноздри вздрагивали, как у турецкой лошади, и, поглядывая время от времени на милое, розовое личико Зоси с опущенными глазами, этот расходившийся сверх меры воин кружил ее, как вихрь, крепко прижимая к груди и радостно, громко смеясь при этом. Адаму все больше и больше нравилась Зося, тем более что, живя в Диких Полях, он почти целыми месяцами не видел женщин.

Зося же дрожала от страха, танцуя со своим кавалером, хотя он и нравился ей. В Яворове она много видела кавалеров, но с такими огненными ей никогда не приходилось танцевать и никто из них не прижимал ее так к своей груди, как этот дракон. Но ведь она не могла ему противиться, что же ей было делать.

Остальные пары танцующих составляли панна Каминская, пани Керемовичева и пани Нересовичева. Эти последние, хотя и были мещанки, но за их светское обращение и богатство были приняты в общество. Навирач и два анардрата все с большим и большим удивлением следили за польскими танцами, глядя, с каким увлечением танцевали поляки. Тем временем разговоры между стариками за кубками меда становились все шумнее, хотя музыка так громко играла, что почти заглушала голоса.

Кончив танец и еле дыша, Бася подбежала к мужу и, сложив перед ним руки, сказала:

- Михалку! Солдатам так холодно за окнами, прикажи дать им бочку вина!

Володыевский чувствовал себя в прекрасном настроении и стал целовать лицо жены.

- Кровь свою готов отдать, чтоб тебя только потешить! - воскликнул он.

Затем он вышел во двор и сообщил солдатам, по чьей милости им выдано будет вино: комендант желал, чтобы его Басе были благодарны и любили ее.

В ответ на слова Володыевского солдаты так громко крикнули, что даже снег повалился с крыши.

- А пальните-ка из мушкетов на vivat пани!.. - крикнул солдатам пан Михаил.

Когда Володыевский вернулся в комнату, Бася танцевала с Азыей. Этот последний, обвив рукою стан молодой женщины и почувствовав на своем лице ее горячее дыхание, забыл все на свете и в этот момент готов был отказаться, за обладание Басей, от рая и от всех гурий его.

Во время танцев Бася заметила Еву, и, обратясь к Азые, с любопытством спросила его:

- А что, пан, не объяснились еще в любви?

- Нет.

- Почему?

- Еще не время, - отвечал татарин с особенным выражением в глазах.

- А очень вы ее любите?

- Насмерть, насмерть! - воскликнул Тугай тихим, но несколько хриплым голосом, похожим на карканье вороны.

Теперь они танцевали за Нововейским, стоявшим с Зосей в первой паре и не сменившим ее ни разу на другую даму; он только ненадолго сажал ее на скамью для отдыха и затем продолжал танцевать с тем же увлечением.

- Краковяк, музыканты! Ну!

И затем, под раздавшиеся звуки краковяка, Адам стал притопывать, гремя шпорами и громко припевая басом:

Последнее слово стиха - "у-га" - он крикнул так громко, по-казацки, что Зося от испуга присела; не менее ее испугались важный навирач и два ученые анардрата, но певец не обращал на них никакого внимания, продолжая танцевать. Протанцевав два раза кругом комнаты, он снова остановился перед музыкантами и продолжал петь:

- Очень ловкие стихи! - заметил пан Заглоба. - Я знаток по этой части, немало сочинил их в своей молодости. Лови, кавалер, лови! А когда достанешь перстенек, я спою тебе такую песенку:

- Vivat! Vivat пан Заглоба! - закричали офицеры и все общество так громко, что снова перепугали и навирача и обоих ученых, с изумлением глядевших друг на друга. Между тем молодой Нововейский, протанцевав еще два тура, посадил свою еле дышавшую и перепуганную даму, которой он все-таки очень нравился за ловкость и смелость, каких она еще в своей жизни никогда не встречала; и в смущении она низко опустила свои глазки и сидела очень смирно.

- О чем вы задумались? - спросил пан Нововейский.

- Отец мой в неволе, - отвечала Зося тоненьким голоском.

- Это ничего, - возразил он, - все-таки потанцевать не мешает. Посмотрите на эту комнату: тут нас собралось несколько десятков воинов, и ни один, конечно, не умрет своею смертью: тот падет от стрелы татарина, другой умрет в неволе. Один, может, сегодня, другой - завтра! Каждый кого-нибудь из своих утратил в битве, но мы все-таки должны веселиться, чтоб Господь не подумал, что мы ропщем на нашу службу! Вот что!.. Потанцевать никогда не мешает! Улыбнитесь же, покажите мне глазки, а то я подумаю, что панна меня ненавидит!

Зося не взглянула на него, но стала едва заметно улыбаться, вследствие, чего у нее на щечках образовались ямочки.

- Любишь ли ты меня, панна, хоть немножко? - спросил снова кавалер.

- Конечно, - сказала тихо Зося.

Получив такой ответ, Адам подскочил на лавке, схватил руки Зоси и стал их целовать.

- Все пропало! - говорил он. - Что будешь делать! Я влюбился в панну насмерть! Никого мне не нужно, кроме панны. Мое дорогое счастье! Ура! Как я люблю панну! Завтра упаду к ногам вашей матери! Не завтра, нет! Сегодня же, - я хочу быть уверенным, что мне не откажут!

в третий раз; но пан Заглоба постарался успокоить их, говоря по латыни:

- Poloni nunquam sine clamore et strepitu gaudent! {Поляки всегда веселятся с шумом и криками! (лат.)}

Гром выстрелов еще больше оживил общество. Порою уже между обыкновенной светской вежливостью стала проглядывать и степная дикость. Под гром музыки танцы возобновились еще с большим увлечением. Произносились громкие спичи, пили из башмачка Баси за ее здоровье, стреляли из пистолетов, избрав целью каблучки Евы. Старики, наглядевшись на молодежь, также пустились в пляс. До самого утра продолжался пир, сопровождаемый гулом, громом, пляской и пением; даже все дикие звери скрылись в глубь леса от такого гама.