Пан Володыевский.
Часть третья.
Глава I

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ 

Глава I

Отряд черемисов, состоявший из нескольких лошадей, шел на милю впереди, с целью осмотра дороги и предупреждения начальников гарнизонов о приезде Володыевской, чтобы те позаботились о квартирах. За этим отрядом шла главная сила липкое, а за нею одни сани с Володыевской и Евой, а другие - с женской прислугой; обоз этот замыкался маленьким отрядом позади. Дорога была довольно тяжелая, вследствие снежных заносов. Сосновые леса, не теряя на зиму своей игольчатой одежды, менее пропускают снега, но чернолесье, тянувшееся вдоль днестровских берегов и состоявшее из дубняка и других лиственных деревьев, будучи обнаженным от естественной одежды, было засыпано снегом по пояс; снег позасыпал и все более или менее узкие и широкие овраги, по сторонам которых свешивались гигантские гребни готовые обрушиться и соединиться с общею массою снега Во время переезда через такие овраги, на крутых косогорьях, липки поддерживали сани веревками. Только на высоких равнинах, на которых ветер разгладил снежную кору, можно было ехать довольно шибко, и то благодаря оставленным следам каравана, выехавшего вместе с навирачем и двумя учеными анардратами из Хрептиова.

Словом, дорога была тяжелая, хоть и не такая, как бывает в лесных чащах, полных ручьев, ключей и расселин; но все, однако, лелеяли надежду, что прежде чем наступит темная ночь, они достигнут того глубокого яра, на дне которого расположен Могилев. К тому же все предвещало продолжительную погоду. После румяной зари встало ведренное солнце, и в лучах его все заблестело; ветви деревьев, окутанные снегом, искрились алмазами; снег блестел до боли глаз. С высоких мест через поляны взор стремился к Молдавии и терялся в бело-голубом горизонте, залитом солнцем.

Воздух был сухой, морозный. В этакую погоду как звери, так и люди чувствуют себя бодрыми; лошади поминутно фыркали, выбрасывая из ноздрей столбы пара, а липки, хоть у них и стыли ноги, так что они прятали их под брюхо лошадей, пели веселые песни.

Наконец солнце всползло на полуденную площадь небосклона и начало пригревать. Володыевской и Еве было очень тепло под кожами в санях, и они поразвязали платки и капоры на головах и повысунули головки; Володыевская любовалась окрестностями, а Ева следила за своим азиатом, которого не было при санях: он ехал в отряде черемисов впереди, осматривал дорогу и, в случае нужды, разгребал снег. Ева начала хмуриться по этому поводу, но Володыевская, знавшая военную службу, принялась утешать ее:

- Все они такие, - сказала она. - Если служить - так служить! Мой Миша тоже не смотрит на меня во время исполнения своих обязанностей. Да и нельзя иначе, и уж если любить, то любить хорошего солдата.

- Но на поласкан будет с нами? - спросила Ева.

- Даже надоест тебе. Ты заметила, какой он был довольный перед отъездом?.. Весь сиял.

- Да, это я видела!

- А что еще будет, когда он получит позволение от Нововейского!

- О, что еще ожидает меня! Но да будет воля Божия!.. Однако мое сердце замирает, когда я подумаю об отце. Вдруг он закричит и откажет?.. Скверно будет, когда вернусь домой. Этим я буду совсем уничтожена.

- Знаешь, что я думаю? - спросила Володыевская.

- А что?

- Ведь с азиатом нельзя шутить!.. Твой брат еще мог бы тягаться с ним, но у твоего отца нет команды. И я думаю, что если твой отец заупрямится, то азиат возьмет тебя и так.

- Каким образом?

- Просто похитит. Да, с ним нельзя шутить. Ведь в его жилах течет Тугай-беевская кровь. Повенчаетесь где-нибудь на дороге, у первого встречного попа. В других местах нужны были бы метрики, позволение, оглашение, а здесь дикая страна, и все делается как бы по-татарски.

Лицо Евы просияло.

- Да, этого я боюсь, - сказала она. - Азыя на все готов, и этого я боюсь.

Румяная от мороза Ева еще больше покраснела и отвечала:

- Я только боюсь проклятия отца, но азиат ни на что не обратит внимания.

- Успокойся, - сказала Володыевская. - Кроме меня, у тебя еще есть брат, который поможет. Истинная любовь всегда поставит на своем. Это мне сказал пан Заглоба, когда Володыевскому даже не снилось, что я буду его женою.

Разговорившись, женщины без умолку болтали, каждая о своем. Так прошло около двух часов, пока караван остановился на первую короткую попаску в местечке Ярышове. Из маленького местечка после крестьянского нашествия осталась только одна корчма, которую ремонтировали, так как частые переходы войск обещали значительный доход В этой корчме дамы застали проезжего купца армянина, родом из Могилева, ехавшего с сафьяном в Каменец.

Азиат хотел выгнать его из корчмы вместе с валахами и татарами, сопровождавшими его, но женщины позволили ему остаться, и только стража должна была очистить место. Купец, узнав, что это ехала Володыевская, начал кланяться ей и хвалить ее мужа; молодая женщина с удовольствием слушала его.

Наконец он пошел к вьюкам и, вернувшись назад, подарил ей ящичек бакалеи и ящичек грудной турецкой травы, очень полезной против различных болезней.

- Примите это от меня благодарность, - сказал он. - Мы здесь из Могилева не смели даже выглянуть, потому что Азба-бей со своими разбойниками заполонил все овраги и даже сидел по ту сторону города; ну, а теперь дорога свободна, торговля безопасна, и мы едем. Пошли Господи многие лета хрептиовскому начальнику; дай Боже, чтобы каждый день в его жизни был так долог, как путь между Могилевом и Каменцем, и каждый час каждого дня пусть будет так продолжителен, как целый день. Наш комендант, пан полковой писарь, предпочитает сидеть в Варшаве, между тем как хрептиовский начальник бодрствовал и лично прогнал разбойников, так что им теперь милее смерть, чем воды Днестра.

- Значит, пана Ржевуского нет в Могилеве? - спросила Володыевская.

- Он только привел войска, а сам пробыл не более трех дней. Сударыня, в этом ящике есть сухой виноград, какого не найдете и в Турции; он прислан из далекой Азии, где растет на высоких пальмах. Пана писаря нет, да и конницы теперь совсем нет, потому что вчера вдруг ушли в Брацлав. Здесь же есть и финики, кушайте на доброе здоровье. Остался только один пан Горженский с пехотой, а конница вся ушла.

- Странно, что конница ушла, - сказала Володыевская, смотря вопросительно на Азыю.

- Ушли, чтобы кони не застоялись, - отвечал Тугай-бей. - Теперь спокойно.

- В городе говорили, - сказал купец, - что Дорош неожиданно двинулся.

Азыя рассмеялся.

- Чем же он будет лошадей кормить?.. Разве снегом? - сказал он, обращаясь к Володыевской.

- Горженский лучше объяснит вам это, - отвечал купец.

- Да я думаю, что это ничего не значит, - сказала, подумав, Володыевская, - и если б что-нибудь случилось, то мой муж первый бы узнал об этом.

- Разумеется, сейчас бы дали знать в Хрептиов, - заметил Азыя, - но вы, сударыня, не бойтесь.

Володыевская взглянула на татарина и раздула ноздри.

- Вот это мило! Я стану бояться; с чего вы это взяли? Слышишь. Ева, я стану бояться!

- При таком офицере и я ничего не боюсь.

При этом она значительно взглянула на Тугай-бея, но он с минуты, когда она начала служить ему препятствием, питал к ней отвращение и даже сердился, ввиду чего он продолжил стоять неподвижно и, опустив глаза, ответил;

- В Рашкове увидим, заслужил-ли я это доверие.

Его голос звучал чем-то грозным; но обе женщины до того привыкли к этому, что не обратили внимания, потому что молодой липок никогда не делал того, что говорилось. К тому же он начал торопить их с отъездом, так как перед Могилевом были крутые горы, которые следовало проехать засветло.

Скоро они поехали дальше и ехали очень быстро до самых гор. Там Володыевская хотела пересесть на лошадь, но Тугай-бей уговорил ее остаться с Евой в санях, к которым привязали веревки и осторожно спустили с гор. Азыя все время шел пешком подле саней, но он не разговаривал с женщинами, так как был всецело занят мыслями об их безопасности и вообще командой. Солнце, однако, зашло раньше, чем они проехали горы; начинало темнеть, и передовой отряд черемисов, чтоб осветить путь, зажигал костры из сухих сучьев. Таким образом они подвигались вперед среди огней и стоявшего около них полудикого народа, за которым виднелись во мраке ночи грозные обрывы. Все это было ново, любопытно и имело вид какой-то опасной и таинственной экспедиции, вследствие чего душа Володыевской, как говорится, была на седьмом небе; она была благодарна и мужу, который ей позволил ехать в неизвестную страну, и азиату, руководившему этой экспедицией.

Теперь она поняла, что значат солдатские походы. Поняла их трудности, о которых наслушалась от старых солдат.

Ею овладело бешеное веселье, и она наверное пересела бы на лошадь, если бы не сидела подле Евы, которую можно было пугать. Когда отряд идущий впереди, скрывался за крутыми извилинами и начинал перекликаться, так что среди гор раздавалось эхо, Володыевская обращалась к Еве и, хватая ее за руку, говорила:

- Слышишь, это львы или орда!

Но Ева, при мысли о сыне Тугай-бея, моментально успокаивалась.

- Орда боится Азыи и любит его, - отвечала она. и затем, приблизясь к уху Володыевской, прибавила: - хоть в Белгород, хоть в Крым, только бы с ним.

Луна уже высоко всплыла на небо, когда они выехали из гор, у подножья которых они заметили, как в пропасти, массу огоньков.

- Могилев под ногами! - крикнул кто-то позади женщин.

Они оглянулись: это был Азыя.

- Разве Могилев расположен в этой пропасти? - спросила Володыевская.

- Да, - отвечая Азыя, всунув свою голову между ними. - Горы защищают его от снежных заносов. Заметьте, что здесь и воздух другой: здесь теплее и тише. Здесь и весна приходит десятью днями ранее, чем с другой стороны горы, здесь и деревья скорее получают свою зелень. Эти серые стены, которые видны на склоне гор, - виноград, но он еще находится под снегом.

Хотя снег лежал всюду, но здесь действительно было теплее и тише. По мере того, как они спускались потихоньку с гор, число огоньков начало увеличиваться.

- Прекрасный город и, кажется, большой, - сказала Ева.

- Его не сожгли татары во время самозащиты крестьян, потому что здесь зимовали казаки, а ляхи почти никогда не приходили.

- Кто же здесь живет?

- Греков я однажды видела в Каменце, - сказала Володыевская, - хотя они далеко живут, но, как купцы, приезжают в разные города.

- И город совсем иначе построен, чем другие, - сказал Азыя, - сюда съезжается разный народ преимущественно торговый. Тот поселок, который мы видели по дороге далеко в стороне, называется Сербией.

- Уже выезжаем! - воскликнула Володыевская.

Действительно, они выезжали. Ужасный запах кож и кислоты неприятно подействовал на их обоняние. Это был запах сафьяна, который вырабатывали почти все жители Могилева, в особенности армяне. Город этот, как и сказал Азыя, чрезвычайно отличался от других городов. Все дома были построены в азиатском вкусе, с окнами, защищенными деревянными решетками; многие дома были совсем без окон на улицу, так что только со двора проникал в них свет. Улицы совсем были не мощены, хотя повсюду была масса камней. Кое-где возвышались какие-то странные здания с прозрачными решетчатыми стенами. Это были сараи для сушки винограда. Но запах сафьяна наполнял весь город ^

Пан Горженский, начальник пехоты, предупрежденный передовым отрядом черемисов о приезде Володыевской, выехал ей навстречу. Это был уже не молодой человек, который заикался и шепелявил, так как лицо его было прострелено янычаркой. Когда он начал говорить о звезде, взошедшей на могилевский небосклон, Володыевская чуть не фыркнула от смеха. Но он встретил ее с большим радушием. В крепостце ожидал ее пышный ужин и роскошная постель на пуховиках, взятых напрокат у богатых армян. Хотя Горженский ужасно заикался, но за ужином он рассказывал такие интересные вещи, что стоило его послушать. По его словам, вдруг какой-то неожиданный и беспокойный ветер повеял из степей. Ходили слухи, что могущественный полк крымской орды, состоявший при Дороше, внезапно двинулся к Гайсину и в горы; из этого города, вместе с полком, пошло несколько тысяч казаков. Кроме того, ходила масса разных беспокойных слухов, которым Горженский не придавал никакого значения.

- Зима, - говорил он, - а с тех пор, как Господь создал небо и землю, татары двигались всегда весной, потому что у них нет таборов и они никогда не берут с собою фуража для лошадей, да и не могут брать. Все мы знаем, что войну с турками удерживает мороз, и только по появлении первой травы мы увидим у себя этих гостей; но чтоб зимой случилось что-нибудь особенное, этому я никогда не поверю.

Володыевская терпеливо ждала, пока он выскажет свою мысль; между тем он так заикался, словно пережевывал слова во рту.

- Ну, а что вы думаете относительно движения орды к Гайсину? - спросила она.

- Я думаю, что там, где она стояла, лошади всю траву поели под снегом, и поэтому они переехали на другое место. Может быть, эта орда, стоя вблизи дорошевцев, часто ссорилась с ними: ведь это всегда так бывало. Хоть они считаются союзниками и вместе воюют, а как чего коснется, то сейчас передерутся.

- Да, это верно! - сказал Азыя.

- Кроме того, эти известия шли не от загонщиков, продолжал Горженский, - их привозили крестьяне, а здешние татары только распространяли их. Только три дня тому назад пан Якубович привез из степи языков, которые подтвердили известия, и поэтому конница тотчас ушла.

- Значит, вы остались только с пехотой? - спросил Азыя.

- Да Бог с тобой!.. Какая пехота: всего сорок человек гарнизона, которые едва могут уберечь эту крепостцу, и если бы местные татары двинулись на нас, то я не знаю, как от них защититься.

- Но ведь эти, я полагаю, не двинутся на вас, - заметила Володыевская.

- Не двинутся, потому что нельзя. Многие из них живут в Речи Посполитой со своими семьями с давних времен и считаются нашими; что касается пришлых, тот только и сядет здесь ради торговли, но отнюдь не ради военных действий. Это хороший народ

- На всякий случай я оставлю вам пятьдесят человек из конницы липков, - сказал Азыя.

- Очень благодарен, - отвечал Горженский, - этим вы мне сделаете большое одолжение: по крайней мере, у меня будет кого посылать к нашей коннице за известиями. Но можете ли вы оставить их?

- Могу. Вскоре в Рашков придут отряды тех ротмистров, которые когда-то перешли к султану, а теперь обещают свое послушание Речи Посполитой. Придет Крычинский с тремя сотнями лошадей, а может быть, и Адурович; другие подойдут позже. Над всеми ними, по поручению гетмана, я приму начальство. К весне соберутся все.

Горженский поклонился. Он давно знал Азыю, но не ценил его, как человека неизвестного происхождения. Теперь он знал, что это сын Тугай-бея; известие это принес ему первый караван, в котором ехал навирач; теперь Горженский почитал в молодом липке благородную кровь великого воина, хоть и неприязненного ему; кроме того, он видел в нем офицера, которому гетман доверил известный пост.

- Послушай, сын Скандера, - сказал он, - ты останешься с пятьюдесятью лошадьми в Могилеве и будешь смотреть и слушать, что будет делаться вокруг тебя. Если Сокол пришлет из Хрептиова какие-нибудь письма ко мне, то задержи посла, возьми письма и перешли их мне со своим человеком. Останешься здесь, пока я не пришлю распоряжение вернуться; тогда, если посол скажет, что ночь, то выйдешь потихоньку, а если скажет, что день близко, то подожжешь город, а сам перейдешь на молдавский берег и пойдешь туда, куда прикажут. Понимаешь?

- Понимаю, - отвечал сотник, - вы сказали смотреть и слушать, что вокруг меня будет происходить, посла от Сокола задержать и, взяв от него письма, переслать вам со своим человеком, остаться здесь, пока не получу приказание уйти, и тогда, если посол скажет "ночь", тихо уйти, а если скажет "день близко" - поджечь город, перейти на молдавский берег и идти, куда прикажут.

- Верно.

На следующий день караван, уменьшенный на пятьдесят лошадей, двинулся в дальнейший путь. Пан Горженский проводил Володыевскую за могилевский овраг. Там он произнес прощальную речь и вернулся назад, а караван поехал в Ямполь. Азыя был очень весел и так гнал людей и лошадей, что Володыевская только удивлялась.

- Почему вы так спешите? - спросила она.

- Каждый спешит к своему счастью, - отвечал он, - а мое счастье ожидает меня в Рашкове.

Ева приняла эти слова на свой счет она улыбнулась и, собрав все мужество, сказала:

- Но мой отец.

- Пан Нововейский ни в чем не будет препятствовать мне, - отвечал татарин.

При этом какая-то мрачная искра блеснула в его глазах В Ямполе они не застали никаких войск: пехоты там никогда не бывало, а конница ушла, и в городе осталось не более десятка людей для охраны замка, или, точнее, его развалин. Ночлег был приготовлен, но Володыевская плохо спала, так как ее беспокоили известия, которые она узнала в Могилеве. Она много думала о том, что ее муж будет сильно беспокоиться, так как узнала, что дорошенковский полк действительно ушел; в то же время она, разумеется, успокаивала себя, думая, что все слышанное ею - ложь. Ей приходило уже в голову взять часть отряда Азыи и вернуться, но и здесь являлись препятствия: во-первых, Азыя должен был подкрепить рашковский гарнизон, а отдав ей часть отряда, он не мог бы сделать этого и, в случае очевидной опасности, гарнизон оказался бы бессильным; во-вторых, они уже проехали две трети дороги; к тому же в Рашкове был знакомый ей офицер и сильный отряд который, будучи подкрепленным отрядом Тугай-бея и ожидавшимся отрядом ротмистров, мог возрасти еще больше и составить прекрасную силу. Ввиду всего этого Володыевская решилась продолжать путь до конца.

Но все-таки она не могла заснуть. Первый раз за всю дорогу ее охватило такое беспокойство, словно над нею уже повисло несчастье и готово было тотчас разразиться. Быть может, этому содействовал ночлег в Ямполе, этом ужасном кровопролитиями месте. Об этом она знала из рассказов Заглобы. Здесь, во время Хмельницкого, стояла главная сила подольских резунов, под командою Бурлая; сюда приводили пленных и продавали их на восточные рынки или морили голодом; наконец, здесь в 1651 году, во время ярмарки, напал Станислав Ланцкоронский, воевода брацлавский, и произвел ужасную резню, память о которой еще была свежа во всем Приднестровьи.

Над всем городом носились кровавые воспоминания, там и сям чернелись пепелища, а со стен замка словно бы виднелись лица порезанных, казаков и поляков. Хотя Володыевская была не труслива, но боялась духов; говорили, что в самом Ямполе, в устье Шумиловки и на ближайших днестровских порогах каждую полночь слышен плач и стоны, а вода при лунном блеске кажется красной, как кровь. Мысль эта чрезвычайно беспокоила молодую женщину, и она невольно прислушивалась, не услышит ли среди ночной тишины стона и плача духов. Однако, она только слышала одни возгласы караульных, которые, ходя вокруг замка, время от времени, кричали: "Слуша-ай"

После таких возгласов мысли ее изменились, и она начала думать о спокойной светлице в Хрептиове, о муже, Заглобе и приятелях Ненашинце, Мушальском, Мотовидле, Снитке и других. В первый раз она почувствовала себя удаленной от них, в чужой стороне и до того затосковала, что ей захотелось расплакаться.

Она заснула только перед утром, и тогда ей снились удивительные сны: ей снился Бурлай, резуны, татары, кровавая картина резни, в которой она постоянно замечала лицо Азыи; но это был не их Азыя, а как бы казак, дикий татарин или сам Тугай-бей.

Азые с Евой, которые ввиду близости Рашкова, наверное, хотели посоветоваться, каким образом объявить им о своем намерении Нововейскому и получить позволение на брак

Азыя, подав ей собственноручно стремя, посадил ее на лошадь, но сам не сел с Евой в сани, а стал во главе отряда, а затем приблизился к Володыевской.

Теперь она заметила, что отряд их еще уменьшился, и обратилась к молодому татарину с вопросом:

- Я вижу, что вы и в Ямполе оставили часть своего отряда?

- Да, пятьдесят лошадей, как и в Могилеве, - отвечал Азыя. -Зачем?

- Для того, чтобы иметь гарнизон в своей власти и обезопасить возвращение вашей милости.

- Да если войска вернутся из степей, то там и без того будет много солдат.

- Войска туда нескоро вернутся.

- Откуда вы знаете?

- Если это так, то вы хорошо сделали, что оставили там людей, - заметила Володыевская.

Далее они ехали в молчании; Азыя постоянно смотрел на розовое личико Володыевской, полускрытое воротником и шапочкой, и за каждым взглядом закрывал глаза, как бы желая получше запечатлеть в своей памяти ее красоту.

- Вы должны поговорить с Евой, - возобновила разговор Володыевская. - Вообще вы мало говорите с ней, так что она удивляется вашей необщительности... Ведь скоро вам придется явиться к Нововейскому... Я и сама беспокоюсь об этом... Вы должны посоветоваться, как поступить в данном случае.

- Прежде всего я должен поговорить с вами, - как-то странно отвечал Азыя.

- Жду посла из Рашкова... Я думал, что уж застану его в Ямполе... Я жду его с минуты на минуту.

- Да при чем тут посол?

- Вон, кажется, он едет, - избегая ответа, произнес татарин и поехал вперед, но спустя минуту вернулся.

- Нет, это не он! - сказал Азыя.

объясняла это беспокойство близостью Рашкова и грозного отца Евы; но при всем том на сердце молодой женщины было так тяжело, словно это касалось ее собственной судьбы.

Приблизившись к саням, она ехала несколько часов подле Евы, разговаривая с ней о Рашкове, о старом и молодом Нововейских, о божественной Софье и, наконец, о местности которая с каждой минутой делалась все более дикой и пустынной. Правда, она была пустынной от самого Хрептиова, но там, по крайней мере, время от времени поднимались столбы дыма, обозначавшие какой-нибудь хутор или жилище, тогда как здесь не было и следа человека, и если б Володыевская не знала, что едет в Рашков, где живут люди и находится польский гарнизон, то могла бы подумать, что ее ведут в неизвестную ей пустыню на краю света.

Осматривая окрестности, Володыевская печально остановила лошадь и осталась позади саней. Азыя присоединился к ней, а так как он был хорошо знаком с этой местностью, то начал рассказывать ей о разных местах и называть их по названиям.

Но это недолго продолжалось, потому что от земли стал подниматься пар. Видно, здесь, в полуденной стране, зима не имела той силы, которой обладала в лесистом Хрептиове. Правда, здесь лежал снег кое-где в оврагах, в расселинах на обрывах скал, но, в общем, земля не была покрыта им и чернелась или блестела сырою завядшею травою, от которой поднимался туман и растилался на земле, представляя из себя подобие весенних вод разлившихся в долинах; далее туман поднимался вверх и закрывал собою солнце, вследствие чего ясный день казался пасмурным.

- Завтра будет дождь, - сказал Азыя.

Тугай-бей посмотрел на ближайшую окрестность, которая, однако, едва была заметна среди тумана, и ответил:

- Отсюда ближе до Рашкова, чем до Ямполя.

И он вздохнул глубоко, словно сбросив с груди тяжелый камень. В тот же момент послышался топот лошади, и вскоре какой-то верховой показался в тумане.

- А, Галим!.. Я узнаю его, - сказал Азыя. Действительно, это был Галим; доскакав до Азыи и Володыевской, он соскочил с бехмета и начал кланяться до стремени молодого татарина.

- Да, из Рашкова, мой повелитель, - отвечал Галим.

- Ну, что там слышно?

Старый Галим поднял свое исхудалое лицо и взглянул на Володыевскую, как бы спрашивая татарина, может ли он говорить при ней.

- Говори смело, - отвечал на этот взгляд Азыя. - Войска ушли?

- Кто повел?

- Пан Нововейский.

- Петровичи уехали в Крым?

- Давно. Остались только женщины и с ними старик Нововейский.

- Ожидает на другой стороне реки.

- Кто с ним?

- Адурович со своим отрядом. Он бьет тебе челом и отдается в твое распоряжение, он и все те, которые еще не прибыли.

- Хорошо! - сказал, сверкнув глазами, Азыя. - Поезжай к Крычинскому и скажи ему занять Ращков.

С этими словами Галим вскочил на бехмета и исчез, как призрак, в тумане.

Зловещий блеск сверкнул в лице Азыи... Наконец-то настала решительная для него минута; минута ожидания и величайшего счастья. Сердце его сильно билось, дыхание замирало в груди. Некоторое время он молча ехал подле Володыевской; наконец, почувствовав, что голос не изменит ему, он повернул на нее свои непроницаемые глаза и сказал:

- Теперь я могу откровенно поговорить с вами.

- Я слушаю, - отвечала молодая женщина, пристально смотря на его изменившееся лицо.