Камо грядеши.
Часть вторая.
Глава V

V

С этой минуты Лигия реже показывалась в общей комнате и реже подходила к его ложу. Но спокойствие не возвращалось. Она видела, что Виниций провожает ее умоляющими глазами, ждет ее слова, как величайшей милости, страдает и не смеет жаловаться, чтобы не оттолкнуть ее, что она одна - его здоровье и радость... И сердце ее исполнялось жалости к нему. Скоро она заметила, что, чем больше избегает его, тем сильнее он страдает и тем более нежные чувства к нему просыпаются в ее душе. Ее покинуло спокойствие. Порой девушка говорила себе, что теперь именно она и должна быть все время около него, во-первых, потому, что божественное учение велит платить за зло добром, во-вторых, разговаривая с ним, она могла бы привлечь его к Христу. Но совесть тотчас говорила ей, что она обманывает самое себя, что ее привлекает не что иное, как его любовь и красота. Так жила она в душевном разладе, который увеличивался с каждым днем. Иногда ей казалось, что ее опутывает какая-то сеть и она, желая вырваться из нее, запутывается еще больше. Лигия должна была в душе сознаться, что присутствие его становится ей с каждым днем все необходимее, голос - милее, и ей приходится бороться всеми силами с желанием целыми днями сидеть у ложа больного. Когда она приближалась, он сиял, а в сердце ее также светилась радость. Однажды она заметила следы слез на его ресницах, и первый раз в жизни ей пришла странная мысль: ведь их можно осушить поцелуями. Испуганная этой мыслью и полная презрения к себе, она проплакала всю ночь.

Он был терпелив, словно дал обет терпения. Когда глаза его вдруг вспыхивали гневом и нетерпением, он тотчас гасил эти взрывы и смотрел на нее с тревогой, словно просил прощения. Ее это трогало до слез. Ей не приходилось раньше быть столь любимой, и когда она думала об этом, то чувствовала себя виноватой и счастливой. Виниций действительно сильно изменился. Меньше было гордости в его разговорах с Главком. Ему часто приходило в голову, что и этот бедный лекарь-раб, и чужеземка-старуха Мириам, окружившая его заботой, и Крисп, которого он видел всегда погруженным в молитву, все они - люди. Удивлялся подобным мыслям, и все-таки они приходили. Полюбил Урса и теперь разговаривал с ним по целым дням, потому что мог без конца беседовать с ним о Лигии, а великан был неутомим в рассказах и, оказывая больному самые простые услуги, стал к нему чувствовать нечто вроде привязанности. Лигия всегда была для Виниция существом иного порядка, в сто раз выше всех окружающих; но он стал присматриваться к жизни простых и бедных людей, чего никогда не делал раньше, и в них стал теперь находить достойные внимания качества, о существовании которых прежде и не подозревал.

И только Назария он не мог выносить: ему казалось, что мальчик осмеливается любить Лигию. Долгое время он удерживался и не обнаруживал своего раздражения, но, когда однажды тот принес девушке двух перепелов, купленных на собственные заработанные деньги, в Виниций проснулся потомок квиритов, для которого чужестранец значил меньше чем червяк. Услышав, что Лигия благодарит его, Виниций побледнел и, когда Назарий вышел из комнаты за водой для птиц, сказал:

- Лигия, неужели ты можешь принимать от него подарки? Разве ты не знаешь, что людей его народа греки зовут еврейскими собаками?

- Не знаю, как называют их греки, - ответила девушка, - но знаю, что Назарий - христианин и мой брат.

Сказав это, она с удивлением и печалью посмотрела на Виниция, потому что она отвыкла за последнее время от подобных вспышек. А он стиснул зубы, чтобы не сказать ей, что такого ее брата он приказал бы насмерть засечь плетью или сослал бы в деревню, чтобы тот в цепях копал землю на его сицилийских виноградниках...

Но он сдержался, подавил в себе гнев и, помолчав, сказал:

- Прости, Лигия. Ведь ты для меня царевна и приемная дочь Плавтиев.

Он настолько поборол себя, что, когда Назарий снова появился в комнате, он посулил, когда поправится и переедет в свой дом, подарить мальчику пару павлинов или фламинго, которых у него было множество в садах.

мог на минуту рассердиться на него, но не мог его ревновать к Лигии. Сын Мириам в его глазах был ничтожнее собаки; кроме того, он был мальчик и если любил Лигию, то любовь эта была несознательна. Большую борьбу должен был выдержать молодой трибун, примирившись, хотя и молчаливо, с тем благоговением, которым среди этих людей было окружено имя Христа и Его учение. В этом отношении с Виницием происходила странная вещь. Как бы то ни было, это было учение, которое исповедовала Лигия, поэтому он готов был принять его. По мере того как возвращалось здоровье и Виниций яснее вспоминал все события, происшедшие с той памятной ночи в Остриануме, и уяснил себе ряд новых понятий, которые с того времени стали ему известны, - он тем более поражался сверхчеловеческой силой учения, способного совершенно переродить человеческую душу. Понимал, что есть в нем нечто сверхъестественное, чего не было до сих пор, и чувствовал, что если бы это учение охватило весь мир, привило бы ему свою любовь и свое милосердие, то, пожалуй, наступила бы эпоха, похожая на ту, когда не Юпитер правил миром, а Сатурн. Он не дерзал сомневаться в сверхъестественном происхождении Христа, в Его воскресении, в Его чудесах. Свидетели-очевидцы, утверждавшие это, достойны были веры и слишком презирали ложь, чтобы он мог хоть на минуту допустить, что они рассказывают про несуществующие события. Римский скептицизм позволял не верить в богов, но верил в чудеса. Перед Виницием была странная загадка, разрешить которую он не умел. Но, с другой стороны, все это учение казалось ему столь противоречащим существующему порядку вещей, столь невероятным в смысле проведения в жизнь, и столь безумным, как никакое другое. По его мнению, люди и в Риме и на целом свете могли быть злы, но порядок вещей был добрым. Если бы, например, цезарь был честным человеком, если бы сенат составляли не развратники, а такие люди, как Трасей, - чего бы тогда желать лучшего? Ведь римский мир и римское владычество были вещью доброй, деление людей - правильным и справедливым. Между тем это учение, как понимал его Виниций, должно было разрушить всякий порядок, владычество Рима, стереть все противоречия. Что тогда было бы с Римом и его мировой властью? Разве римляне могут отказаться от владычества или признать массу покоренных народов за равных себе? Это не могло поместиться в голове патриция. Кроме того, учение это было противно всем его личным пристрастиям, вкусам и привычкам, его характеру и жизненным взглядам. Он совершенно не мог представить себе, как стал бы жить, приняв это учение. Боялся и удивлялся ему, но при мысли о принятии его возмущалась вся природа Виниция; наконец, он ясно понимал, что оно лишь одно разделяет их с Лигией, и когда думал об этом, то ненавидел его от всей души.

Но он отдавал себе отчет также и в том, что это учение сделало Лигию невыразимо и исключительно прекрасной, благодаря чему в душе его кроме любви возникло также благоговение, кроме страсти - преклонение, и сама Лигия стала для него самым дорогим существом в мире. И тогда ему хотелось полюбить Христа. Он понимал, что или должен возлюбить Его, или возненавидеть, - равнодушным остаться не может. Его увлекали две встречные волны, он колебался, не мог выбрать, но он преклонял голову и воздавал молча честь непонятному Богу, потому что это был Бог Лигии.

Лигия видела, что в нем происходит, как он борется с собой, как природа его отвергала это учение, и если, с одной стороны, она огорчалась этим, то с другой - сожаление, сочувствие и благодарность за его молчаливое признание Христа склоняли к нему с необоримой силой ее сердце. Она вспоминала Авла Плавтия и Помпонию Грецину. Для Помпонии источником постоянной печали и никогда не просыхающих слез была мысль, что она после смерти не найдет своего Авла. Лигия теперь поняла эту горечь и боль. И она нашла дорогое существо, с которым ей грозила вечная разлука. Иногда она надеялась, что душа его откроется Христовой правде, но надеждам не суждено исполниться. Она знала и понимала Виниция слишком хорошо. Виниций - христианин! Эти два понятия, даже в ее неопытной головке, не могли поместиться рядом. Если рассудительный и спокойный Авл не стал христианином под влиянием мудрой и совершенной Помпонии, как мог им сделаться Виниций? На это не было ответа, а если и был, то лишь один: нет для него ни надежды, ни спасения.

Лигия со страхом видела, что губительный приговор, висевший над ним, вместо того чтобы оттолкнуть от него, делает его для нее еще более дорогим и достойным сожаления. Иногда ей хотелось искренне поговорить с ним о его темном прошлом, но, когда она села однажды около него и сказала, что вне христианской веры нет жизни, он приподнялся на здоровой руке и вдруг положил голову ей на колени, говоря: "Ты - моя жизнь!" И тогда дыхание замерло в ее груди, она забыла, что с ней происходит, упоительная дрожь пробежала по всему ее телу. Взяв за виски, она пыталась поднять голову Виниция, но при этом сама наклонилась к нему, так что невольно коснулась губами его волос, и несколько мгновений они сладостно боролись с собой и с любовью, которая толкала их друг к другу.

Наконец Лигия не выдержала, встала и убежала, почувствовав огонь в крови и кружение головы. И это была капля, которая окончательно переполнила чашу. Виниций не догадывался, как дорого придется ему заплатить за мгновение счастья, но Лигия поняла теперь, что ей самой нужно подумать о спасении. Эту ночь она провела без сна, в слезах и в молитве, с чувством, что недостойна молиться и не может быть услышана. Утром она рано вышла из спальни и, вызвав Криспа в садовую беседку, увитую плющом и увядшими цветами, открыла ему всю свою душу, умоляя, чтобы он позволил ей покинуть дом старой Мириам, ибо она не может больше полагаться на себя и превозмочь в сердце своем любовь к Виницию.

лишь мысли о том, что та Лигия, о которой он заботился со дня ее бегства, которую полюбил, утвердил в вере и на которую смотрел до сих пор, как на белую лилию, расцветшую на почве христианской науки, которой не коснулось тлетворное дыхание земли, - могла найти в своей душе место иной любви, кроме небесной. До сих пор он верил, что нигде в целом мире не билось столь чистое сердце во славу Христа. Он хотел принести ее в жертву Христу, как жемчужину, как сокровище, как дело своих рук, - поэтому сознание, что он обманулся в своих надеждах, привело его в недоумение и очень огорчило.

- Иди и проси Бога, чтобы он простил тебе вину, - мрачно сказал он. - Беги, пока злой дух, опутавший тебя, не погубил тебя окончательно и не отторг от Спасителя. Бог умер ради тебя на кресте, чтобы кровью своей искупить твою душу, но ты предпочла полюбить того, кто хотел тебя сделать своей наложницей. Бог чудом спас тебя от руки этого человека, а ты открыла сердце свое нечистой страсти и полюбила сына мрака. Кто он такой? Друг и слуга антихриста, соучастник разврата и преступлений. Куда поведет он тебя, кроме бездны и содома, в котором сам живет и который будет уничтожен пламенем Божьего гнева? И я говорю тебе: лучше бы тебе умереть, лучше стенам этого дома обрушиться на твою голову раньше, чем этот змей вполз в твое сердце и отравил его ядом своего греха.

Он возмущался и негодовал; вина Лигии исполнила его не только гневом, но также отвращением и презрением к человеческой природе вообще, а в особенности к женщине, которую даже Христово учение не может сохранить от слабостей Евы. Для него было неважно, что девушка осталась чистой, что она хотела бежать от этой любви и что исповедалась в ней с сокрушением и раскаянием. Крисп хотел превратить ее в ангела и вознести на высоту, на которой существовала только любовь к Христу, а она полюбила приближенного цезаря! Самая мысль об этом наполняла его сердце горечью, усиленной чувством разочарования. Нет! Этого он не мог ей простить! Горькие слова жгли его губы, как раскаленные угли; он боролся с собой, чтобы не произносить их, и потрясал над головой смущенной девушки своими худыми руками. Лигия чувствовала себя виновной, но не до такой степени виновной. Она думала даже, что уход из дома Мириам будет для нее победой над искушением и уменьшением вины. Крисп растоптал ее, показал всю греховность и ничтожество ее души, чего она не подозревала до сих пор. Она надеялась, что старый пресвитер, который со дня ее бегства был для нее вторым отцом, будет к ней снисходителен, пожалеет ее, утешит, ободрит, укрепит.

- Богу предаю свою обманутую надежду и боль, - говорил он, - но ты обманула и Спасителя, потому что сошла в болото, испарения которого отравили тебе душу. Ты могла ее предать Христу, как драгоценный сосуд, и сказать ему: "Наполни его, Господи, благодатью!" Но ты предпочла отдать его слуге злого духа. Пусть Бог простит тебя и сжалится над тобой, но пока ты не извергнешь змея из своего сердца... я, который считал тебя избранницей...

Он вдруг умолк, заметив, что они не одни.

Криспу даже на одно мгновение показалось, что это был Хилон.

Услышав взволнованный голос Криспа, они вошли в беседку и сели на каменную скамью. Спутник Петра открыл свое худое лицо с почти голым черепом, покрытым на висках курчавыми волосами, с покрасневшими веками и с кривым носом, - некрасивое и вдохновенное. Крисп сразу узнал Павла из Тарса.

Лигия опустилась на колени, с отчаянием обняла ноги Петра и, прижав опечаленное лицо к складкам его плаща, осталась в таком положении, не произнося ни слова.

Петр сказал:

Видя девушку склоненной у своих ног, он спросил, что случилось. Тогда Крисп стал рассказывать про все, в чем призналась ему Лигия: про ее грешную любовь, про желание бежать из дома Мириам, и свое огорчение, что душа, которую он хотел принести Христу чистой, как слеза, загрязнила себя земной страстью к соучастнику всех преступлений, в которых погряз языческий мир и которые вопили к небу об отмщении.

Во время его речи Лигия сильнее прижималась к ногам апостола, словно желая у него найти прибежище и вымолить хоть немного жалости.

Апостол, выслушав до конца, наклонился, положил свою старческую руку на голову девушки, потом поднял глаза на старого пресвитера и сказал:

- Крисп, разве ты не слышал, что наш возлюбленный Учитель был в Кане на свадьбе и благословил любовь жены и мужа?

- Крисп, неужели ты думаешь, что Христос, позволивший Марии из Магдалы лежать у ног своих и простивший явной грешнице, отвратился бы от этого ребенка, чистого, как полевая лилия?

Лигия с рыданием прижалась еще крепче к ногам Петра, поняв, что не напрасно искала у него защиты. Апостол, приподняв ее залитое слезами лицо, сказал ей:

- Пока глаза того, кого ты любишь, не увидят света истины, избегай его, чтобы не довел он тебя до греха, но молись за него и знай, что нет вины в любви твоей. А если хочешь бежать искушения, то эта заслуга зачтется тебе. Не огорчайся и не плачь, ибо говорю тебе, что благодать Спасителя не оставит тебя, и молитвы твои будут услышаны, а после печалей настанут дни радости.

Сказав так, он положил обе руки на ее голову и, подняв к небу глаза, благословил ее. Лицо его сияло неземной добротой.

- Согрешил я против милосердия, но ведь я думал, что, допустив в сердце земную любовь, она отреклась от Христа...

Петр же сказал:

- Трижды я отрекся от него, и однако он простил меня и велел пасти своих овечек.

-...Кроме того, - продолжал Крисп, - Виниций - друг цезаря...

На это Павел, который до сих пор молчал, приложив палец к груди и указывая на себя, сказал:

- Вот я, который преследовал и предавал смерти слуг Христовых. Я во время избиения камнями Стефана сторожил одежды избивавших; я хотел истребить правду Христову на всей земле, населенной людьми, и однако меня избрал Господь, чтобы я проповедал эту правду по всей земле. И я проповедал в Иудее, в Греции, на островах и в этом безбожном городе, когда впервые попал сюда в темницу. А теперь, когда призвал меня Петр, мой владыка, я войду в дом этот, чтобы склонить эту буйную голову к стопам Христовым и бросить зерно на каменистую почву, которую смягчит Господь, чтобы дала она богатые всходы.

И он встал. Этот маленький, сгорбленный человек показался Криспу тем, чем он был в самом деле, то есть исполином, который потрясет мир до основания и просветит народы и земли.