Дон-Кихот Ламанчский.
Предисловие.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Кихот Ламанчский. Предисловие. (старая орфография)

Дон-Кихот Ламанчский.

Сочинение Мигуэля Сервантеса Сааведры

В двух частях.

Перевод с испанского В. Карелина.

С.-Петербург.

Издание Н. А. Шигина.

1873

МИГУЭЛЬ СЕРВАНТЕС СААВЕДРА

И ЕГО КНИГА:

Ни одна книга так не прославилась, никакой роман не заслужил такой громкой известности, ни одно произведение какого-то бы ни было писателя не успело приобрести такой всемирной популярности, как Дон-Кихот Мигуэля де Сервантеса. Но, поспешим оговориться: на каждом шагу и из уст множества людей слышим мы имя героя этого безсмертного произведения; однако, много-ли найдется таких, которые читали Дон-Кихота и еще более - таких, которые знали бы что-нибудь о судьбе самого автора; а между тем, едва ли есть другая книга, которая печаталась бы так часто, переводилась на такое множество разных языков, и другой автор, который удостоился бы стольких биографий. Из за сухощавого облика героя, ставшого типом, виднеется могучая фигура самого автора. Пусть он выступит перед нами на минуту, прежде чем начнет свое повествование о жизни и деяниях Дон-Кихота, дворянина из Ламанхи.

Мигуэль Сервантес Сааведра происходит из древняго дворянского рода в Галиции, распространившагося в Испании и Америке. Кастильская ветвь этого рода, посредством брака вступившая в родство с домом Сааведра, в начале XVI века повидимому уже утратила свой прежний блеск и могущество: родители Сервантеса, люди небогатые, жили неподалеку от Мадрида в маленьком городке Альвале-де-Генарес, когда, в начале октября 1547 года, у них родился четвертый ребенок, совместивший в себе знатность рода с величием гения. 9-го числа того-же месяца его окрестили. Годы детства и первой юности Сервантеса покрыты для нас мраком и даже разнообразные намеки, которые мы встречаем по этому поводу в его сочинениях, мало способствуют к разсеянию этого мрака. Живой ребенок страстно любил слушать уличных певцов и смотреть на представления странствующих актеров, разыгрывавших комедии Лопе-де-Руэда. Рано пробудилось в нем стремление к творчеству и каждый лоскуток печатной бумаги, который попадался ему где нибудь на улице, в грязи, получал для него значение высокого литературного произведения. Алькальский университет, основанный не более как лет за 50 до того, пользовался в то время еще громкою известностью, и Сервантес, выросши в этой умственной атмосфере, поступил впоследствии в саламанкский университет для изучения юридических наук, хотя литература и здесь оставалась его любимейшим предметом. Вскоре он близко сошелся с одним из своих учителей Лопе-де-Гойос, которому в 1569 году мадридским советом было поручено издать том стихотворений на смерть несчастной Елизаветы Валуа, прославленной Шиллером в его Дон-Карлосе; исполняя это поручение, Лопе издал, между прочим, и шесть небольших стихотворений Сервантеса, называя его при этом "своим дорогим и много любимым учеником." Таким образом Сервантес дебютировал на литературном поприще и хотя в первых его произведениях не заметно особенно выдающагося таланта, тем не менее уважительный отзыв о нем Лопе и то обстоятельство, что одна из его элегий была издана от имени всей школы, доказывают, каким почтением он пользовался в среде учителей и товарищей-студентов. По случаю похорон Елизаветы Валуа, происходивших в конце октября, Папа отправил в Мадрид своего легата Гиулио Аквавива с тем, чтобы выразить королю свое соболезнование. Но затем, когда тот же легат ярился к королю 2го декабря с переговорами другого рода от лица Папы, то ему велено как можно скорее оставить Испанию и Сервантес, в свите этого ученого прелата последовал за ним в Рим. Не чувствуя себя склонным ни к церковной, ни к военной службе, он поступил в кардиналу в качестве камергера; но и в этом положении оставался он недолго: гордый испанец не мог примириться с тою зависимостью, в которую ставила его служба. В то время звук оружия и военный клич наполняли все итальянские города: Дории вооружали свои галеры на верфях Генуи, а на римских площадях испанские офицеры производили смотр войскам. Венецианская республика вступила в ожесточенную борьбу с султаном Селимом II за остров Кипр, а Папа обращался с просьбами и письменными напоминаниями к христианским государям, побуждая их содействовать победе креста над магометанскою луною. Венеция заключила союз с Папою и Дон-Жуан Австрийский, побочный брат Филиппа II, был назначен главнокомандующим. Это воинственное настроение охватило сердце молодого писателя; он с наслаждением вырвался из своего унизительного положения и посвятил себя "ремеслу, единственно приличному дворянину", - он взялся за оружие. Двадцати трех лет от роду вступает он в испанскую армию, чтобы бороться с непримиримым врагом христианства и врагом своего отечества в особенности. Он поступает в отряд Диего-де-Урбина, знаменитого бойца из Гвададаяры и вместе с отрядом стоит в Неаполе. Вскоре ему представился случай отличиться В сентябре 1571 года флоты: папский, венециянский и испанский соединились в гавани Мессины под предводительством юного героя Дон-Жуана Австрийского. Отряд, в котором находился Сервантес, занял военный корабль Ла-Марквеза. После того, флот освободил Корфу и несколько времени преследовал морския силы неприятеля; последние были встречены наконец рано утром 7 октября при входе в Лепантскую бухту.

Сервантес в это время лежал в лихорадке в своей каюте. Услышав, что сражение началось, он бросается на палубу, не взирая на увещания капитана и товарищей и требует, чтобы ему назначили один из опаснейших постов. Маркеза была из числа кораблей, наиболее отличившихся. Она сцепилась с адмиральским кораблем, побила до 500 турок и захватила египетское знамя. Среди отчаянной перепалки Сервантес получил три раны, две в грудь и одну в руку, которая и осталась искалеченною на всю жизнь. Гордый своим участием в делах этого дня, столь славного в истории христианства, когда турецкий флот был разсеян и выгнан с океана, Сервантес говорил, что потеряв руку он поплатился за этот день еще не слишком дорогою ценою. Главнокомандующий лично похвалил его и велел увеличить его жалованье. В то время как товарищи собирались в Сицилию на зимния квартиры, он остался в мессинском лазарете с тем, чтобы вылечить свои раны и уже на следующую весну мы видим его снова близ Греции в отряде Фигуэроа, самом важном из всего войска, перед Модоном и при штурме Наварина. Поход, который Сервантес описывает в "истории каторжников", был неудачен и Дон-Жуан должен был вернуться со своим флотом в Мессину.

то в Геную, то в Сицилию, и усталый от этой жизни, бедной подвигами, он в 1575 году берет отставку и возвращается в Испанию. Его главнокомандующий, как представитель полка, в котором он служил в последнее время, герцог Карлос Зеза и Терранова дает ему рекомендательные письма в королю, в которых превозносит его храбрость и верность. Радостно вступает он на галеру Эль-Соль, которая должна была доставить его вместе с братом Родригом в отечество. Но судьба решила иначе: 26 сентября 1575 года корабль их был захвачен алжирскими корсарами и после упорной борьбы должен был признать себя побежденным. В алжирском порте добычу поделили и Сервантес достался одному греческому ренегату, который командовал двадцативесельным гальоном. Этим начинается новая эпоха в жизни Сервантеса, повлиявшая на него глубоко и могущественно; одного из лучших перлов недоставало бы в его жизни, говорит Френцель своих великолепных essais, еслиб ему не пришлось поносить рабских цепей.

выкуп. Пленника держали с величайшей строгостью; заковали его в цепи и окружили бдительным и чрезвычайно тягостным надзором. Но Сервантес, полагавший, что свобода есть высочайшее блого, а неволя величайшее зло, какое только может постигнуть смертного, не переставал помышлять о побеге, точно также, как и остальные товарищи его по плену, вскоре избравшие его своим предводителем. Прежде всего было условлено бежать на оранский берег, но мавр, взявший на себя обязанность служить им проводником, предал их и они должны были вернуться в Алжир под опасностью смертной казни. Однако с ним обошлись мягче, чем они могли ожидать.

Один из освободившихся друзей Сервантеса Фенрих Габриэль-де-Кастаньеда, доставил летом 1576 года письмо его отцу в Альколу и отец Сервантеса тотчас же пожертвовал всем, что имел, продал даже двух своих дочерей вместе с приданым, чтобы освободит сыновей из рабства. Но Дали-Мами назначил слишком большой выкуп за невольника с рекомендательными письмами к королю Филиппу и отпустил только Родрига. Последний обещал снарядить фрегат в Валенсии или на Болеарских островах, пристать на нем к берегам Алжира и освободить брата вместе с прочими пленными христианами из неволи. Сервантес между тем, не теряя мужества, продолжал обдумывать свой план освобождения, заранее подготовляя все необходимое к его выполнению. В трех милях от Алжира у ренегата Иассана был сад, плотно примыкавший в морскому берегу и заключавший в себе притон на подобие пещеры. Здесь-то, под защитою садовника Жуана, нашли себе верное убежище четырнадцать невольников - испанских дворян. Жуан снабжал их пищей и питьем, а другой ренегат, названный по своему ремеслу ,,позолотчиком", доставлял им по ночам вести обо всем, что происходило. Сервантес, руководивший всем из дома своего повелителя, убежал наконец и сам 20 сентября 1577 года из невольничьей башни и стал выжидать из пещеры сигнала, который действительно был подан им с фрегата, показавшагося в виду Алжира в ночь на 28 сентября, под предводительством капитана Вианы. Невольники вышли из своего убежища, но некоторые мавританские рыбаки, собиравшиеся в эту ночь пуститься в море на рыбную ловлю, заметили корабль и движение в парке, обыкновенно таком тихом. Стража удвоила внимание, заслышав на корабле движение и шум и Виана из предосторожности должен был снова уйти в море, а невольники - скрыться в свою пещеру. Несколько дней спустя, капитан попытался еще раз пристать к берегу, но фрегат был захвачен маврами, выжидавшими в засаде. Позолотчик, страшась безпощадного суда, бросился к дею в ноги и сознался ему во всем.

Иассан-Ага, венецианский ренегат, из простого гребца возвысившийся в деи, обрадовался этому известию, так как по законам страны все бежавшие невольники должны были принадлежать ему и, долго не думая, он накрыл беглецов в их убежище. В первом порыве гнева Алькаиде велел задушить садовника. Между тем Сервантес, желавший, чтоб на нем одном выместили всеобщую вину, возбудил этим изумление к своему мужеству даже с стороны своих злейших врагов. Конечно, на него снова надели оковы. Сначала он поступил во владение к Дали-Мами, а потом его перекупил за 500 талеров дей, который все еще надеялся выручить за него большие деньги.

Возвышенное зрелище, говорит Гейне, представляет кастелян, раб алжирского дея; он постоянно думает о своем освобождении, неустанно развивает свои смелые планы, спокойно встречает опасность, когда предприятие не удается; он скорее примет истязания и даже самую смерть, нежели выдаст своих соучастников хотя бы одним словом. Такое безграничное великодушие, такая высокая добродетель обезоруживают его вровожадного властелина: тигр щадит скованного льва и дрожит пред ужаснымь "одноруким", которого мог бы лишить жизни одним словом. Во всем Алжире Сервантес был известен под именем "однорукого" и дей сознается, что может спокойно заснуть и быть уверенным в безопасности своего города, войска и рабов, когда знает, что однорукий испанец стоит на карауле. В течение 1578 года Сервантесу удалось отправить мавра с письмами к Оранскому наместнику. Но письма были перехвачены; посланного посадили на кол и Сервантес должен был получить две тысячи ударов кнутом. Друзья его, окружающие дея, испрашивают для него прощение и Сервантес помилован еще раз. Однако и это обстоятельство не заставило его отказаться от своих планов. При новой попытке с ренегатом Абд-аль-Раманом ему изменил один доминиканский монах. Сервантес скрывался у одного из своих друзей - Фенриха Диего Кастеляно, когда по улицам Алжира разнеслась молва, что утайщик по приказанию дея подвергается смертной казни, если не выдаст преступника и Сервантес, не волеблясь ни одной минуты, предает себя дею. Последний, приказав набросить ему на шею петлю, требует выдачи соучастников; но Сервантес остается непреклонным и тронутый Гассан-Ага еще раз дарует ему жизнь. Снова скованный по рукам и по ногам, Сервантес пять месяцев томится в тюрьме. В "пойманном рабе" он повествует о чудесных судьбах своей собственной жизни. Этот пойманный раб - он сам. В то время, как он раздумывал о средствах осуществить возстание пленных христиан в Алжире, сюда прибыли на нищенствующем корабле в мае 1580 года два монаха ордена Св. Троицы, Жуан Гиль и Антонио-де-ла-Белла, обязанность которых, по уставу ордена, состояла в том, чтобы посредством выкупа освобождать пленных христиан. Эти монахи хотели выкупить и Сервантеса, внеся за него 300 червонцев, из которых 250 присланы были донною Леонорой, матерью Сервантеса, (отца его в это время уже не было в живых), а остальные 50 - сестрою его Андреей. Но дей требовал 1000 золотых талеров и только благодаря настоятельным просьбам благородного Фрайя Гиля, Сервантес получил свободу. Он был прикован на галере, которая должна была отвезти дея в Константинополь. 19 сентября Сервантес получил свободу в ту самую минуту, как Гассан отплывал из своих владений. Произведение Сервантеса "Испанцы в Англии" служит достойным памятником в честь отцев ордена Св. Троицы. В октябре он вернулся в свою страну и вступил на родную почву еще в одежде алжирского раба. Но, воздушные замки, которыми он утешался в плену и на возвратном пути, должны были разсеяться как дым. Испании не было дела до человека, который так долго боролся за нее и даже в рабстве способствовал к прославлению своего отечества и уже за одни свои страдания заслуживал всеобщого уважения. Человек, перед которым дрожал сам алжирский дей, был принят на службу в качестве "простого солдата" в своем старом полку. В то время Филипп II хотел подчинить Португалию испанской короне и Сервантес от 1585 до 1593 года вел борьбу на Азорских островах против приверженцев Приора Оврато, последняго претендента на португальский престол. Всюду и преимущественно при Терцеире, Мигуэль де-Сервантес являлся рядом с своим достойным братом.

с одной знатной дамой, от которой он имел дочь Изабелу де-Сааведра. Эту дочь он взял с собою в Испанию, когда связь с её матерью была у него уже порвана. За этой любовью следовала другая, которая побудила его вернуться к искуству. В небольшом кастильском городке Эсквивиаре он познакомился с одною дамою высокого происхождения, с блестящим именем - ее звали донна Каталина-де-Палациас Салацари Воцмедиана; материальные средства её были не лучше его собственных, за то от дяди своего Дон-Франциско де-Салацари она получила хорошее воспитание. 19 декабря 1584 г. произошло их бракосочетание и с этого дня начинается новый переворот в жизни Сервантеса: из солдата он превращается в литератора в лучшем смысле этого слова, потому что на перо он смотрит не как на средство к существованию, а как на орудие, с помощью которого, уловив все причудливые особенности народного вкуса, он рисует нам как в зеркале всю испанскую литературу в миниатюре Еще в медовый месяц своей любви он написал пастушеский роман "Галатея" в шести книгах, что трудно было ожидать от военного человека. Это странное произведение написано по итальянским и испанским образцам, к которому и священник из деревни Дон-Кихота отнесся очень милостиво, сказавши, что ожидает его продолжения и мы должны отдать справедливость англичанину Дунлопу, заметившему, что о Сервантесе можно сказать, что он написал и самую занимательную и самую скучную книгу в свете.

Вскоре после свадьбы Сервантес переселился в Мадрид, где он жил в Плацуелла де Матуте. Столица приняла его в свой литературный кружок и Сервантес принял участие в образовании академии по образцу итальянской.

Сцена представляла в то время самое обширное поле для писателя и Сервантес посвятил ей себя почти исключительно в первые четыре года после своей женитьбы. Двор также расположился в Мадриде, и из странствующей труппы актеров образовался постоянный театральный персонал. В 1580 году открылись оба театра де-ла-Круц и дель-Принципе и с этих пор даже лучшие умы перестали считать унизительным писать для сцены. Сервантес был из первых, вступивших на это поприще; он написал от двадцати до тридцати пьес, имевших в то время успех. До нас дошли из них только две: "Нунанциа" и "Жизнь в Алжире", и хотя оне не могут назваться мастерскими произведениями литературы, которые рождали-бы желание познакомиться и с остальными его пьесами, тем не менее, однакоже, свидетельствуют о необыкновенном таланте автора в изображении трогательных и поразительных сцен и положений. Нужно, впрочем, сознаться, что у него всюду проглядывает недостаток в истинном драматизие, и это обстоятельство само собою открывает пред писателем новую область эпического представления, в котором вместо узкой формы развития действия, быстро стремящагося в развязке, требуется рассказ, ведущий к ней медленно и грандиозно. Сервантес сам мог чувствовать ошибочное направление своего гения, и когда на горизонте появился, как блестящий метеор, Лопе-де-Вега, он начал совершенно ошибочно думать о своем таланте. Короче сказать, он подумывал уже отправиться в Америку, бывшую и тогда уже прибежищем всех несчастных и заблуждающихся в своем призвании, но в это время главный провиантмейстер индийского флота и войска, дон Антонио Гевара, предложил ему второстепенное место в своем управлении в Севилье. Место это по крайней мере дало ему хлеб, которого он тщетно искал в других местах.

Сервантес мгновенно покидает Мадрид, проклиная сцену и водворяется в Севилье, где хотя и с ограниченными средствами, но имея всегда верный кусок хлеба, он живет около десяти лет, отказывая себе во всякого рода творчестве. Но в путешествиях, совершенных им по делам службы, он узнал свою страну и народ, которые он так мастерски изобразил в своем Дон-Кихоте и Новеллах. По верности, с которой он в некоторых местах описывает Севилью, заключают, что они написаны во время тамошней его жизни. Но для этого нет никаких верных указаний.

в его литературной деятельности, так как сюда относится его гениальное произведение - Дон-Кихот. Единодушное мнение об этом периоде его жизни таково, что великий приор мальтииского ордена в Манхе поручил ему собирать доходы ордена в Аргамазиле, и что приняв на себя эту благочестивую должност, он подвергся гонению со стороны должников, не хотевших платить свои долги и даже был посажен в тюрьму, после чего, под впечатлением гнева, он принялся писать своего Дон-Кихота, выводя героя из того села, в котором с ним обошлись таким постыдным образом и перенося первые приключения рыцаря на почву Манхи. Все это очень возможно и даже вероятно, но мы не имеем относительно этого точных доказательств. Правда, что Сервантес сам говорит в предисловии к первой части своего Дон-Кихота, что начат он в тюрьме; но это может относиться точно также и к первому его заключению в Севилье и к последующему в Вальядолиде. Одно известно с достоверностью, что в Манхе у него были друзья и знакомые, и что он имел случай близко изучить страну, играющую роль в его книге. Наконец, все это едва-ли могло относиться к какому-нибудь другому периоду, кроме промежутка от 1598 года, в котором мы теряем его след в Севилъе и до начала 1603 г., когда он снова появляется в Вальядолиде. Сюда привлек его, вероятно, двор Филиппа III, при котором он вадеялся найдти покровителей, но первая попытка его в этом роде пред герцогом Лермы отняла у него всякую охоту продолжать свои искания. Он жил тихо и уединенно доходом со своих сочинений и других занятий, которые ему поручали. Однажды ночью, неподалеку от это дома, произошла дуэль между двумя придворными, в которой один из дуэлистов погиб. Подозрение пало на домашних Сервантеса и до начала следствия по этому делу, его посадили в тюрьму, согласно с испанскими законами. Однако через несколько дней его отпустили. Кроме этого эпизода мы ничего не знаем о жизни Сервантеса в Вальядолиде, но тем ярче его литературная деятельность за это время пребывания его в столице королевства.

было-бы посвятить ее и отдать под защиту. Выбор Сервантеса остановился на герцоге Беярском, который между тем, узнав, что произведение это - сатира, отказался от посвящения, под предлогом своего высокого сана. Сервантес испросил, однакож, дозволение прочесть ему из этой книги хоть одну главу, и восторг слушателей при этом чтении был так велик, что автор должен был читать главу за главою, пока, увлекшись, не окончил всей книги. Тогда герцог согласился принять посвящение, обезсмертившее таким образом его имя. После двадцатилетняго затишья, в продолжение которого не появилось ни одного сочинения Сервантеса, была выпущена в свет в Мадриде в 1605 году первая часть Дон-Кихота из типографии Жуана де-ла-Квеста. Это была книга в четвертую долю листа, имевшая 312 страниц; появление её ослепило как молнией; эффект, ею произведенный, не может сравниться ни с чем в литературе предыдущих веков. Только в наше время стали расходиться некоторые книги такими огромными массами. Во второй части своего Дон-Кихота Сервантес говорит, что книга его разошлась в количестве 30,000 экземпляров, и прибавляет, что следует ожидать, что она разойдется еще в количестве в тысячу раз большем этого. Положительно известно, что в одном только 1606 году при своем появлении Дон-Кихот выдержал четыре издания, не считая бесконечного множества заграничных перепечаток, в которых он, подобно перебегающему огню, распространился во Франции, Португалии, Италии и Фландрии. Да, Сервантес имел право говорить, что скоро не будет такого народа, на языке которго не был-бы переведен его Дон-Кихот и в скором времени не оставалось ни одного шинка, трактира, постоялого двора и цирюльни, где не красовалась-бы история и деяния Дон-Кихота и его оруженосца.

Чтоже это за дивная книга, которая приобрела такую славу и распространение? "Don-Quichotte paru, la chevalerie était morte et Cervantes immortel", восклицает Эмиль Шаль, новейший биограф Мигуеля Сервантеса, и слова эти представияют, без сомнения, самый прекрасный и сжатый отзыв о Дон-Кихоте, ставящий нас именно на ту точку, которую нужно иметь прежде всего в виду, для освещения произведения.

ѵдарственной жизни. Это мрачная эпоха средних веков, когда миром управлял меч, кулачное право и поединок заступали место законов, а церковь только с великим трудом могла преследовать свои цивилизующия цели. В то время защита притесненных и помощь несчастным представляли защиту высокую и достойную рыцарства. Прекрасная картина рисуется пред нашими глазами: мы видим рыцаря, пускающагося в широкий свет с мечом в руке, в шлеме и панцыре, с тем, чтобы силою рук доказать высоту своих убеждений и послужить оплотом для справедливости и добродетели. В образе этого одинокого героя воплощается нравственная идея, которую никакое время не способно лишить её жизненности. Женщина, как слабейшая, должна была стоять под особенным покровительством этих странствующих рыцарей, и это обстоятельство придало рыцарству какую-то своеобразную прелесть. Это чудное время должно было найти в поэзии свое облагораживающее выражение. Обильный материал для фантазии трубадуров, рапсодий и минезенгеров представляли в этом отношении крестовые походы и походы отдельных рыцарей, турниры, дворы любви и празднества. Подвиги героев прославлялись или в звучных стихах или-же в прозе полной живых красот, но писатели рыцарских романов, развившихся из поэтических произведений средних веков и в начале представлявших просто прозаическое переложение эпических стихотворений, не поняли своей прекрасной задачи. Только и видишь драки, жестокости, да приключения: ни плана, ни связи, ни здравого смысла. Самым запутаннейшим образом переплетаются между собою мечтательная любовь и дикая чувственность, безнравственность и предразсудок. Великаны и карлики, чудовища и чародеи хаотически перемешаны в этих рыцарских романах, которые послужили-бы к стыду и поруганию самих рыцарей, если бы время не было так незрело и наивно, чтоб сказки принимать за чистую действительность и с жадностью глотать все, что ни попадалось, за недостатком лучшей умственной пищи. Направление века подоспело на помощь к этому незрелому произведению фантазии. Крестовые походы породили во всей Европе страсть к приключениям и проложили таким образом путь рыцарским романам. В Испании, где рыцарство, со всеми своими атрибутами, пустило особенно глубокие корни, выступает еще новый элемент. Войны с маврами, превращавшия каждого испанца в воина и вносивший рыцарский дух в каждую семью, не могли не вызвать изображения разных приключений и геройских подвигов, не могли не вызвать произведений извращенной фантазии, находивших всегда людей, охотно слушающих их. Испанский народ слушал слишком усердно эти истории, состоявшия из самых неслыханных и невероятных приключений и в мире, уже и без того фантастическом, какой был в то время, очаровывался еще более фантастическими созданиями разнузданного воображения. Молодежь уже не могла более находить никакого удовольствия в серьезной стороне истории и относилась очень симпатично к извращенным произведениям поэтов, принимая за образец для себя как деяния, так и язык этих романов. Наклонность к дракам и ссорам, приводившая к кровавому мщению из-за ничтожных столкновений, дикая распущенность, ненависть к гражданскому порядку заступили место настоящих рыцарских обычаев и вместо того, чтобы внушать мужество, настоящую геройскую отвагу, пламенный патриотизм и отважные деяния нравственного характера, книги эти извращали фантазию юношества и уничтожали прежний дух народа. Вскоре некоторые уважаемые лица, как, напр., Луи Фидес, Алейо Фанлас, Диего Грациан, Мельхор Кано, Дуи де-Гранада и Бенито Ариас Монтано возвысили голос против этого позорища литературы, которое "в Испании проявляется ярче, чем где-нибудь". Наконец, выступило на сцену законодательство: король Карл декретом запретил всем вице-королям, судилищам и наместникам нового света дозволять печатание, продажу и чтение рыцарских романов. В 1555 г. королевские кортесы, заседавшие в Вальядолиде, решительно потребовали такого-же запрещения для Испании, оправдывая эту меру опасностью подобных произведений для юношества обоего пола. Они даже высказали желание, чтоб все существующие романы были собраны и сожжены. Королева Иоанна обещала такой закон, но он никогда не был издан и ни нравственные проповеди уважаемых лиц того времени, ни законы не могли вытеснить рыцарских романов, к которым пристрастился как народ, так и образованное общество. Все они просто проглатывали эти осужденные книги, а князьям и прелатам очень льстили посвящения их. Король Карл, открыто уважая эти романы, с наслаждением читал Бельяниса Грациена, самый сумазбродный из романов этого рода, и когда его сестра, королева венгерская, хотела отпраздновать свое возвращение во Фландрию, то она не могла придумать для него большого удовольствия, как представить на знаменитом празднике в Бинсе всех героев этого рыцарского романа, в виде живых лиц; при этом фигурировал даже Филипп II. Эти паразитные растения проникли даже сквозь священные стены монастырей: монахи и монахини читали и писали рыцарские романы.

В таком положении находились дела, когда у Сервантеса зрел план подготовить удар рыцарским романам. Мало известный, покинутый человек, не имеющий в своих руках других средств, кроме ума и пера, задумал направить свои силы в уничтожению заблуждения, до тех пор существовавшого, наперекор здравому смыслу и всевозможным законам. Но оружие, с которым он вышел на борьбу с безумием, было обоюдоострым мечом, - оружием насмешки и победа его была так совершенна, что со времени появлении Дон-Кихота не вышло ни одного рыцарского романа, не было даже издано вновь которого-нибудь из старых. С той поры и до наших дней, говорит Тикнор, они исчезли так совершенно, что, напротив, принадлежат теперь в величайшим редкостям и представляют единственный в своем роде пример того, как сильным умом и меткою насмешкою можно иногда уничтожить целую ветвь литературы, цветущую и всеми любимую, у народа великого и гордого. Как ни громаден, однакоже, был результат появления Дон-Кихота, тем не менее, на первых порах книга не произвела всего ожидаемого действия. Между испанскими историками литературы сохранилось предание, что Сервантесу только с помощию хитрости удалось всучить книгу в руки образованных людей. Под заглавием "Buscapie", он издал будто-бы брошюру, в которой хотя и осторожно, но осязательно, дал понять, что забавная, повидимому, книга заключает едкую сатиру на важнейших придворных людей и преимущественно на любимца короля, герцога Лермы и Кальдерона "придворного". Если слухи эти справедливы, то они доказывают только, что Сервантесу хотелось привлечь публику лакомым куском, а вовсе не то, чтобы сатира на королевских придворных была его настоящею целью.

оценить произвольное и непроизвольное творчество Сервантеса могло привести к подобным абсурдам. Намерение его заключалось, по всем вероятиям, в том, чтобы показать противуположность между поэзией и прозой в человеческой натуре, или между геройством и великодушием с одной стороны и холодным эгоизмом с другой, откуда и берет начало то заблуждение, что он хотел изобразить действительную жизнь. Но, как сказал совершенно справедливо Тикнор, метафизическия тонкости совсем не соответствуют духу его времени, которое не было нисколько склонным такой общей и философской сатиры и, кроме того, не соответствуют и личному характеру Сервантеса, насколько мы его знаем. Он был, повидимому, полон дружеской доверчивости и человеческой доброты; а также и вся жизнь его противоречила лишающему бодрости отрицанию всего возвышенного и великого, которое необходимо предполагается при таком объяснении Дон-Кихота. Критика, которая хочет быть справедливою, должна судит преимущественно по самому сочинению, по собственным словам писателя. Уже в предисловии к первой части совершенно ясно говорится: "Сочинение это не имеет никакой другой цели, кроме той, чтобы уничтожить авторитет и уважение, каким пользуются рыцарские романы у читающей публики и вообще в свете", а через десять лет Сервантес заключает вторую часть словами: "У меня не было другого намерения, как возбудит отвращение людей к лживым и безсмысленным сказкам, в форме рыцарских романов, значение которых уже подорвано историею моего правдивого Дон-Кихота и скоро должно пасть окончательно". Почему-же нам не верить этому заявлению автора, если мы знаем, каким значением пользуется в Испании каждая отдельная ветвь литературы?

Очевидно Сервантес хотел написать только сатиру против упомянутых романов и предать их общему осмеянию, чтобы люди, убедившись в их нелепости, перестали придавать прежнее значение. Но перо гения, по остроумному замечанию Гейне, всегда выше его: оно захватывает гораздо больше его случайных намерений и поэтому Сервантес, сам ясно того не сознавая, написал великую сатиру против человеческого самообольщения. Если с нами согласятся в этом, то мы допускаем смысл Сервантесова Дон-Кихота, вычитанный в нем эстетикою: это произведение представляет борьбу между идеализмом и реализмом; длинный и тощий ламанхский рыцарь есть воплощение идеальной восторженности вообще, а толстый оруженосец реальный разсудок и оба они в тоже время представляют пародию собственного пафоса. Фиганр видит даже в Дон-Кихоте и его оруженосце не разногласие между единичным мечтателем и единичным прозаиком, а вечную противуположность односторонняго идеализма и реализма и хвалит это сочинение, как настоящее художественное произведение, потому что в нем индивидуальность окраски соединяется с универсальностью значения.

исполненного чувства чести и восторженности, бодрости, отваги и достоинства. Он соединяет в себе всю отвагу героев, все добродетели целого рыцарства, имея перед глазами фантастические образы, которые свели его съума. Он хочет осуществить еще раз золотое время странствующого рыцарства, давно уже превратившагося в прах. Верный рыцарским обычаям, он выбирает себе оруженосца, представляющого с ним полнейшую противуположность, - хотя добродушного и честного, фанатически преданного своему господину, но невежественного и легковерного, неуклюжого и эгоистичного, обжору и лжеца, словом - реалиста с ног до головы.

Вполне вооруженные и снабженные провиантом, оба выезжают из родной деревни на поиски приключений, которые разгоряченная фантазия рыцаря видит и находит на каждом шагу: ветряные мельницы принимает он за великанов, стадо овец - за целое войско, галерных каторжников - за испанских ноблей и каждый шинок - за дворец; тогда как оруженосец его по своей непосредственности, не сознавая даже своего юмора, превращает чудные видения своего господина в голую прозу действительности. Это постоянное столкновение идеала с суровою прозой действительной жизни, пафоса старого времени с настоящим должно приводить в самым странным результатам, которые постоянно подтверждает справедливость гениальных слов: du sablime au ri'd'cule il u y' a qu ùn pas, пока наконец наши представители идеализма и реализма, помятые и телом и душою, возвращаются на родину. Но на этом, как поясняет Сервантес, история их далеко еще не кончена. Этим заключается первая часть. После её появления мы не имеем никаких сведений о Сервантесе почти в течение восьми лет; только в 1613 году, когда он издает свои новеллы, мы встречаем его имя и, в предисловии в этому собранию прекрасных сочинений, он обещает вторую часть Дон-Кихота. Но когда он дошел до 58 главы в Фарагоне (1614), появилась вторая часть Дон-Кихота. Автор её был известный Алонзо Фернандец де Авеллаведа из Тардезильяза, под именем которого скрывалось какое-то духовное лицо и вместе с тем писатель комедий. В этом литературном факте, единственном в своем роде, удивительно то, что подражатель и продолжатель как будто угадывает содержание еще неоконченного образца. Книга, написанная без гения Сервантеса, хотя автору её и удавалось по временам попадать в тон с Сервантесом, не заслужила бы никакого внимания, еслибы образец не получил уже такого громадного значения. Но сам автор уничтожил себя, стараясь всеми силами унизить образец и насмехаясь над поэтом, над его старостью, страданиями и даже над его ранами, заслуживающими глубокого уважения. К сожалению, раздражение, возбужденное в Сервантесе этим возмутительным литературным подлогом, о котором он много говорит во второй части, не осталось без влияния на дальнейшую обработку его произведений. Сервантес работал быстро до конца и пришел к нему гораздо раньше, чем предполагал. Вторая часть, оконченная в феврале 1615 г., появилась осенью следующого года. Таким образом Дон-Кихот представляет пятнадцатилетний труд и если первая часть его есть произведение шутника, то вторая, появившаяся спустя десять лет, есть произведение философа. В этой второй части Дон-Кихот снова выходит искать приключений, которые становятся еще богаче и фантастичнее и носят еще более романтический характер, чем в первой части, но здесь они не имеют такой типической физиономии, не так глубоко запечатлеваются в народной памяти, вследствие чего первая часть стала так популярна, что послужила источником возникновения множества пословиц и поговорок.

Во второй части история еще долго стоит на том же уровне, как и в первой, но наконец, - как говорит Френцель, - на одном роковом месте комедия переходит в трагедию. Пока Дон-Кихот вводится в заблуждение и обманывается собственными глазами, которыми он видит все, как настоящий странствующий рыцарь, мы попадаемся с ним в теже сети. Но когда другие начинают с ним злые шутки, когда они с намерением наталкивают его на заблуждение и печальные ошибки для собственной потехи, тогда этот блестящий ум меркнет и Дон-Кихот становится для нас жалким помешанным, годным лишь для дома сумасшедших в Севильи. Чарльз Ламб сказал совершенно справедливо: Гонерилья покраснела бы, сделав что-нибудь подобное отрекшемуся королю и волчица Регана, не смотря на свой слабый разсудок, не могла бы продолжать своих шуток, а Дон-Кихот вытерпел все это от недостойной королевы. Какое низкое, негодное общество! Герой Авелланеды мог и должен был покончить такими заблуждениями, но Сервантес никогда не мог ошибаться подобно ему. Если похвалы шуткам Санчо, который здесь, как и у Авелланеды, выступает на первый план, могли заставить его сделать этот характер средоточием дальнейшого рассказа, то этого достаточно, чтобы в большей половине второй части уничтожилось сострадание к герою. Поэтому мы не можем понять, как историк испанской литературы, Джорж Тикнор, отдает несравненное преимущество сравнительно с первою, если только мы признаем, что он придает большее значение художественной композиции, а не идеальному содержанию.

с художественною ирониею создал комический и вместе с тем естественный роман. Это осмеяние рыцарства делает его народным романом, потому что народ возбуждается им к осмеянию отжившого идеала аристократии".

Не смотря на высокия заслуги поэта, он жил постоянно в очень стеснительных условиях, поддерживаемый только милостью двух своих покровителей, архиепископа Толедского и графа Линозского. Двор не сделал ничего для величайшого ума своего времени. О самом поэте не думали вовсе, тогда как книгой его не могли начитаться досыта. Разсказывают, что Филипп III, стоя однажды на балконе своего дворца, увидел на берегу Мансанареса студента, который с удивлением читал какую-то книгу, постоянно прерывая чтение неудержимым смехом, и король сказал тотчас-же: "этот человек или дурак или читает Дон-Кихота". Королевское остроумии оказалось справедливым, но никому из придворных не пришло в голову обратит внимание короля на бедность, в которой находился автор знаменитой книги.

Последние годы своей жизни Сервантес посвятил вполне музам. Начатые уже в Севильи двенадцать нравственных рассказов ("Novelas ejemplares", которые также можно считать мастерскими рассказами) появились в 1613 г. в Мадриде. Все эти новеллы, ив которых маленькая Мадридская цыганка особенно дорога для германцев, вследствие "presiosa" Вольфе и Вебера, возникли на свежей и богатой почве народных характеров и выражают собою всю полноту настоящей испанской живости и отличаются такою прелестью языка, что и до сих пор, остаются недосягаемым образцом, хотя это самые ранния из испанских новелл. Сервантес достиг уже преклонной старости, когда он создал свое последнее сочинение "Периллес и Сигизмунда", серьезный роман, который он считал лучшим произведением своего пера; для нас он имеет только исторический интерес и появился уже через год после его смерти.

ему совет, как действовать против водяной, которой он страдал, на что Сервантес возразил ему: "пульс у меня бьется так сильно, что к воскресенью все должно кончиться. И в самом деле, так и случилось. 16 апреля совершено было над ним соборование. На следующий день он написал, исполненное юмора и проникнутое истинным мужеством, посвящение "Периллеса и Сигизмунды" графу фон-Деносу, и четыре дня спустя его не стало. Он умер в доме, находившемся в улице Calle de Leon, и дом этот украшен по настоящее время медальонным портретом Сервантеса. Умер он в объятиях своей жены, за десять дней до смерти Шекспира, своего единственного соперника. Его схоронили в монастыре ордена св. Троицы. Монастырь этот отошел впоследствии от ордена и когда позднее хватились могилы Сервантеса, то ее уже не нашли. Но за то имя его сохранилось в памяти современников и потомков, окруженное такой славой, на которую едва-ли может претендовать какое-либо другое имя в литературе, за исключением Шекспира. Не знаем на основании каких документов, но испанская библиография утверждала даже в последнее время, что в промежуток с 1605 по 1857 год в Испании выпущено было не менее четырех-сот изданий его сочинения; переводных изданий его на английском языке 200, на французском - 168, на итальянском - 96, на португальском - 80, на немецком - 70, на шведском - 13, на польском - 8, на датском - 6, на русском 5 и на латинском - 1. Мы не считаем подражаний, переделок для сцены, в форме драм, опер и даже балетов. Словом, обширность этой литературы вполне доказывает популярность книги и её героя.