Дон-Кихот Ламанчский.
Часть вторая.
Глава XXII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Кихот Ламанчский. Часть вторая. Глава XXII. (старая орфография)

Глава XXII.

Новобрачные приняли Дон-Кихот с большим поэтом, в благодарность за мужество, с которым он защищал их дело. Считая его таким умным же, как храбрым, они видели в нем Сида по мужеству, Цицерона по красноречию.

Трое суток угощался добряк Санчо на счет молодых. От них наши искатели приключений между прочим узнали, что Китерии ничего не было известно об обмане, помощью которого Василий задумал достигнуть того, чего он и достиг; про то знали только Василий, да несколько друзей, поддержавших его в решительную минуту.

- Нельзя и не следует называть обманом того, чем устроивается хорошее дело, сказал Дон-Кихот; а для влюбленных, что лучше женидьбы? Но, берегитесь, друзья мои, продолжал он, величайший враг любви, это нужда, неумолимая нужда. В жизни влюбленных, принадлежащих друг другу, все радость, счастие, блаженство; но повторяю, есть у них и величайшие враги: недостаток и бедность. Поэтому пускай Василий поменьше обращает теперь внимания на свои таланты - они могут доставить ему известность, но не деньги - и займется каким-нибудь честным ремеслом, которое всегда прокормит трудолюбивого человека. Для бедняка прекрасная жена составляет такой клад, которого он может лишиться только вместе с честью. Честная и красивая жена бедного мужа достойна быть украшена пальмами и лаврами. Красота сама по себе очаровывает взоры и покоряет сердца; из-за нее, как из-за дорогой добычи, сражаются царственные орлы, благородные соколы и другия величественные птицы. Но красота, окруженная бедностью, подвержена нападению воронов, коршунов и других хищных, неблагородных птиц, и та женщина, которая победоносно отразит их безчестные нападения, смело может назваться венцом своего мужа. Один древний мудрец, не помню какой именно. говорит, что в целом мире есть всего одна прекрасная женщина и советует каждому мужу, для его спокойствия и счастия, видеть эту единственную женщину в своей жене. Сам я не женат и никогда не собирался жениться, но не смотря на то могу дать некоторые советы касательно выбора жены. Прежде всего посоветовал бы я каждому, желающему жениться, обратить больше внимания на то, что говорят об избранной им женщине, а не на то, что она имеет. Добродетельная женщина пользуется хорошей славой не потому только, что она добродетельна, но потому еще что кажется такою; открытый промах или легкомысленный шаг вредят ей больше, чем тайный грех. Вводя в свой дом честную женщину, нам не трудно развить и сохранить в ней все хорошее, но не легко исправить женщину порочную; переход от одной крайности к другой вообще очень труден, хотя и не скажу, чтобы он был невозможен.

Внимательно выслушав все это, Санчо пробормотал себе под нос: "вот подумаешь - господин мой, когда случится мне сказать умное слово, он сейчас заметит, что мне пристало пуститься проповедывать по белому свету, а того не видит, что когда сам примется советовать да поучать, так невольно подумаешь, почему бы ему не взять в обе руки по две проповеди и не проповедывать на всех перекрестках обо всем, что только нужно человеку. И на какого чорта, не понимаю я, с такой наукой, быть ему странствующим рыцарем. Клянусь Богом, я все воображал, что он только и знает свое рыцарство, а между тем нет, кажется, на свете ничего такого, чего не мог бы он разсудить!"

- Что ты бормочешь, Санчо? спросил его Дон-Кихот.

- Ничего я не бормочу, отвечал Санчо, я жалею только, что не довелось мне, прежде чем жениться, услышать то, что вы говорили здесь. Ну да не даром говорят, отвязанный бык с большей охотой лижет себя.

- Разве Тереза твоя так зла? спросил Дон-Кихот.

- Не то, чтобы так зла, да тоже и не так добра, как я бы хотел, отвечал Санчо.

- Напрасно ты дурно говоришь о своей жене, заметил Дон-Кихот, ведь она мать твоих детей.

- Ну на этот счет, я вам скажу, мы не в долгу один у другого, отвечал Санчо Вы думаете она лучше отзывается обо мне; как бы не так, особенно, когда придет ей дурь ревновать. Тут, я вам скажу, даже чорту не в терпеж пришлось бы.

Трое суток господин и слуга его пробыли у новобрачных, которые принимали и угощали их, как королей. Дон-Кихот попросил этим временем знакомого нам лиценцианта - ловкого бойца на рапирах - отыскать кого-нибудь, кто бы указал ему дорогу в Монтезиносской пещере, так как рыцарь желал убедиться собственными глазами на сколько справедливы чудесные рассказы, ходящие о ней в народе. Лиценциант отвечал, что двоюродный брат его, студент, большой любитель рыцарских книг, с удовольствием проводит рыцаря до знаменитой пещеры, и покажет ему лагуны Руидеры, известные не только во всем Ламанче, во даже в целой Испании. "Уверяю вас, говорил лиценциант, вы с большим удовольствием проведете с ним время. Он приготовляет теперь в печати несколько книг и думает посвятить их разным принцам".

Двоюродный брат этот вскоре приехал на тяжелой ослице, покрытой полосатой попоной. Санчо оседлал осла и Россинанта, набил поплотнее свою котомку, походившую на котомку двоюродного брата, также туго набитую, после чего, помолясь Богу и простившись с хозяевами и гостями Дон-Кихот, Санчо и двоюродный брат пустились по дороге в славной Монтезиносской пещере. Дорогою Дон-Кихот спросил двоюродного брата, чем он занимается и что он изучает? Двоюродный брат отвечал, что он намерен быть гуманистом и собирается напечатать несколько, чрезвычайно интересных и обещающих большие выгоды, книг. Одна из книг, говорил он, называется Книгой одежд, наряд, ни у кого не заимствуясь и не терзая мозгов своих, придумывая как бы одеться. В ней есть наряды для ревнующих, отверженных, забытых, отсутствующих, которые придутся рыцарям в пору, как шелковый чулок. Написал я еще другую книгу, продолжал студент: Превращения или Испанский Овидий, изложенную чрезвычайно своеобразно. Подражая шуточному слогу Овидия, я говорю чем была Гиральда Севильская, ангел Магдалины, сточная труба Векингуерра в Кордове, быки Гизандо, Сиерра-Морена, фонтаны леганитосские и левианиосские в Мадрите, а также фонтаны молитв и золотых труб. Каждое описание сопровождается аллегориями, метафорами и соответствующею ему игрою слов. И наконец еще есть у меня книга: Добавления к Виргилию Полидорскому, трактующая об изобретении вещей; книга, полная глубокой эрудиции и стоившая мне много труда, потому что все, о чем забыл сказать Полидор, открыто и объяснено иною чрезвычайно остроумно. Полидор, например, ничего не упоминает о том, кто первый страдал на свете насморком, или кто первый стад лечить трением французскую болезнь? Я открыл это и подтвердил свое открытие ссылками на двадцать пять известнейших авторов. Судите сами теперь, сколько труда могла стоить подобная книга и может ли она принести пользу людям?

быть, так мне кажется по крайней мере, праотец наш Адам.

- И мне так кажется, отвечал двоюродный брат, потому что Адам, без сомнения, имел голову с волосами. Вот поэтому, да еще потому, что он был первый человек, он должен был иногда чесать у себя в голове.

- Я тоже думаю, сказал Санчо; но скажите еще, кто первый на свете прыгнул?

- Любезный мой, ответил двоюродный брат, сказать это теперь, не изследовав и не изучив предмета, я не могу; но я узнаю это как только возвращусь в своим книгам и скажу тебе при первой встрече: мы видимся, надеюсь, не в последний раз.

- Не трудитесь уж доискиваться этого, сказал Санчо, потому что я сам открыл то, что спрашивал вас. Первый прыгнул на свете, я полагаю, Люцифер, когда его турнули с неба; оттуда он спрыгнул, как известно, в самую глубь ада.

- Молчите, ваша милость, перебил Санчо, потому что если я начну спрашивать и отвечать, то не кончу и до завтрашняго дня. Ужели вы полагаете, что не справившись у соседей я не могу даже спросить какую-нибудь глупость и ответить на нее.

- Ты сказал больше чем знаешь, сказал Дон-Кихот; сколько людей трудятся на свете, стремясь узнать и убедиться в чем-нибудь таком, что ни для кого не нужно.

В такого рода приятных разговорах путешественники наши провели весь день. На ночь они расположились в одной маленькой деревушке, откуда, по словам двоюродного брата, было не более двух миль до Монтезиносской пещеры, так что рыцарю оставалось теперь запастись только веревками, на которых можно было бы ему опуститься в ад; вследствие чего путешественники наши купили сто саженей каната, и на другой день, около двух часов, приехали к пещере, широкий вход в которую был совершенно закрыт колючими растениями, дикими фиговыми деревьями, хворостником и крапивой.

Приблизившись в пещере, путешественники слезли с своих верховых животных, и Санчо с двоюродным братом принялись крепко обвязывать веревками Дон-Кихота. "Ваша милость, сказал этим временем Санчо своему господину; "послушайтесь меня и не хороните вы себя заживо в этой пещере. Боюсь я, что бы вы не повесили сами себя там, как кружку, которую опускают в колодезь, чтобы сохранить в ней свежую воду. Не вам, ваша милость, осматривать это подземелье, которое должно быть хуже мавританской тюрьмы".

- Умоляю вас, господин Дон-Кихот, сказал с своей стороны двоюродный брат; осмотрите все в этой пещере ста глазами; может быть там найдется что-нибудь пригодное для моей книги, трактующей о превращениях.

- Будьте покойны, отвечал Санчо; вы знает пословицу: дело мастера боится.

- Господа, как мы однако недальновидны, сказал Дон-Кихот, когда его уже обвязали веревками поверх его камзола. Нам следовало запастись колокольчиком; мы привязали бы его к веревке, и я извещал бы вас звонком о том, что я жив и продолжаю опускаться в пещеру; но дело сделано, и нам остается только поручить себя Богу. С последним словом он кинулся на коленки тихо прочел короткую молитву, испрашивая у Господа помощи в этом опасном и совершенно новом приключении, после чего громко воскликнул: "владычица мыслей моих, несравненная Дульцинея Тобозская! если дойдет до тебя моя молитва, заклинаю тебя твоей несравненной красотой, услышь меня и не откажи в твоей помощи, в которой я так нуждаюсь теперь. Я намерен опуститься в раскрывающуюся пред взорами моими бездну, единственно за тем, дабы мир узнал, что для того, в кому ты благоволишь, не существует никакого предприятия, в которое он не мог бы вдаться и привести в счастливому концу".

Говоря это, он приблизился к отверстию пещеры, но прямо войти в нее было решительно невозможно, а нужно было пробиться, и рыцарь принялся разсекать мечом на право и на лево ветви хворостника, закрывавшия вход в пещеру. Произведенный этими ударами шум встревожил множество ворон и воронов, вылетевших так стремительно и в таком огромном количестве из хворостнику, что они опрокинули Дон-Кихота, и еслиб рыцарь верил в предзнаменования также твердо, как в догматы римско-католичесвой религии, то счел бы это дурным знаком и не решился бы опуститься в ужасное подземелье. Поднявшись на ноги и вида, что из пещеры не вылетает более ни воронов, ни летучих мышей, ни других ночных птиц, он попросил Санчо и двоюродного брата тихо опускать его на веревках в пещеру. Когда рыцарь исчез из глаз своих спутников, Санчо послал ему свое благословение, сопровождая его крестным знамением.

выстроенная в честь Святой Троицы Фердинандом V, королем Арагонским, по внушению свыше.}, сказал он, слава и цвет странствующого рыцарства. Иди, всемирный воитель, стальное сердце, железная рука! Да ведет тебя Бог и возвратит здравым в свету этой жизни, от которой ты отказался, чтобы погрести себя в подземной темноте". Двоюродный брат проводил рыцаря почти теми же словами.

Дон-Кихот продолжал между тем требовать, чтобы канат опускали ниже и ниже. Но когда крики его, выходившие из отверстия пещеры, как из трубы, стали неслышны, Санчо и двоюродный брат перестали спускать канат и хотели было начать подымать рыцаря вверх; но обождали еще с полчаса и тогда только стали подымать канат, который подавался удивительно легко, как будто на конце его не было никакого груза, что заставило их думать, не остался ли Дон-Кихот в пещере. При этой мысли Санчо горько зарыдал и быстро потянул в себе ванат, чтобы поскорее убедиться в истине своего предположения. Но когда спутники Дон-Кихота вытянули уж саженей восемьдесят, тогда только почувствовали тяжесть, чему они невыразимо обрадовались; наконец на разстоянии десяти саженей они явственно увидели самого Дон-Кихота. Не помня себя от радости, Санчо закричал ему: "милости просим, милости просим, пожалуйте, добрый мой господин; мы было уж думали, что вы остались в этой пещере". Дон-Кихот не отвечал ни слова, и когда его совсем уже вытащили за свет, тогда только увидели, что у него закрыты глаза и он спит. Его положили на землю и развязали веревки, но рыцарь все спал. Санчо и двоюродный брат принялись тогда ворочать, трясти его и достигли наконец того, что разбудили Дон-Кихота, хотя и не скоро. Протягивая свои члены, как человек, пробужденный от глубока. го. сна, рыцарь смотрел сначала с удивлением по сторонам и через несколько времени воскликнул: "друзья мои! вы оторвали меня от такого чудесного зрелища, какое не радовало взоров еще ни одного смертного. Теперь я вижу, что земные радости проходят, как тени, или сон, и увядают, как полевые цветы. О, несчастный Монтезинос! О, израненный Дюрандарт! О, злополучная Белерма! О, рыдающий Гвадиана! и вы, злосчастные дщери Руидеры, показывающия в ваших обильных водах - слезы, проливаемые вашими прекрасными глазами!"

Двоюродный брат и Санчо с большим вниманием слушали Дон-Кихота, который как будто с неимоверными болями выжимал слова из своих внутренностей. Спутники рыцаря просили объяснить им его загадочные слова и рассказать, что видел он в этом аду, в который он нисходил.

- Вы называете пещеру эту адом? воскликнул Дон-Кихот; нет, нет, друзья мои, она не заслуживает такого названия. Но прежде чем рассказывать, что видел он в пещере, рыцарь попросил дать ему поесть, чувствуя страшный голод. Исполняя его просьбу, на траве разостлали ковер, или попону, покрывавшую осла двоюродного брата, развязали котомки и путешественники наши, дружески усевшись кругом, пообедали и поужинали разом. Когда попону убрали, Дон-Кихот сказал своим спутникам: "сидите, дети мои, и выслушайте внимательно то, что я вам разскажу".