Дон Кишот Ламанхский.
Часть вторая. Том пятый.
Глава XXXVII. Санко отправляется на свой остров. Чудное приключение с рыцарем

ГЛАВА XXXVII

Санко отправляется на свой остров. Чудное приключение с рыцарем

Дон Кишот написал на бумажке свои наставления и подарил их Санке; но Санко, будучи не большой охотник до морали, особливо до писанной, выронил этот прекрасный подарок из кармана. Один из пажей поднял его и отнес к герцогу и герцогине, которые, прочитав написанное, не могли не подивиться уму нашего героя, чудной смеси безумия, легковерности с остротою и рассудительностию. Управитель, который так удачно сыграл роль графини Трафальдини, получил приказание проводить Санку в маленький городок, названный в угодность его островом. Он пошел к новому губернатору, которого нарядили уже в длинную рясу, в алую епанчу и в алый бархатный картуз. Великий Санко в сем уборе, окруженный многочисленною свитою, идет, откланивается герцогу, целует с нежностию руку у герцогини и обнимает с тяжелыми вздохами колена своего господина, который, стараясь удержаться от слез, дает ему свое родительское благословение. Добрый оруженосец поплакал, потом отправился верхом на прекрасном муле, за которым следовал его любезный друг-осел, накрытый пышною попоною. Санко изредка оборачивал голову, поглядывал на него с нежностию и называл, в глубине души, своими благодетелями тех людей, которые оказывали такие почести его доброй скотине. Так приближался он к своей столице, будучи довольнее и веселее всякого нового императора.

Оставим его в покое! Счастливый путь любезному Санке! Возвратимся к его господину, который, расставшись с верным слугою, почувствовал ужасную пустоту в сердце и впал в меланхолию. Герцогиня, заметив его грусть, советовала ему выбрать кого-нибудь другого на место Санки.

- Милостивая государыня! - отвечал унылый рыцарь. - Я могу только благодарить вас за ваше обо мне попечение; но не в состоянии принять вашего совета, и даже прошу вас запретить служителям замка ходить в мою комнату.

- Как вам угодно, - сказала герцогиня, - по крайней мере, позвольте мне представить вам четырех девушек, свежих и прекрасных, как весенние цветы: они будут вас раздевать и одевать.

- Ах, милостивая государыня! Что вы говорите? Эти цветы весенние будут для меня терниями. Снова прошу вас, не прикажите никому, ни мужчинам, ни женщинам, ходить в мою комнату. Затворенная дверь моя да будет защитою моего целомудрия и верности. Я скорее соглашусь спать не раздетый, нежели позволю таким опасным служителям раздевать себя.

- Довольно! Господин Дон Кишот, беспримерный любовник, я строго запрещу моим служителям и служительницам приближиться к святилищу скромности. Вы должны быть уверены, что я не в состоянии подумать о уловлении в сети вашей добродетели; я удивляюсь ей, обожаю ее и душевно радуюсь счастию этой интересной Дульцинеи, которая пленила такое верное сердце.

Рыцарь отблагодарил герцогиню вздохом и нежным взглядом. Сели ужинать; после ужина герой удалялся в свою спальню, которой дверь запер на замок, потом начал раздеваться. Но, увы! Снимая чулки, несчастный рыцарь спустил на одном полдюжины петель, что крайне его огорчило; он имел одну только пару и не имел ни одной зеленой шелковинки (чулки были зеленого цвета), чтобы их заштопать. "О бедность! Бедность! - восклицает Бененжели. - Не понимаю, как мог Сенека называть тебя даром неба; нет ничего ужаснее этого дара, особливо для тех, которых знатность происхождения и воспитание принуждают сносить в молчании твои жестокости и улыбаться, когда они страждут".

Мучимый сими печальными мыслями, герой твердо решается надеть завтра сапоги, задувает свечу, ложится; но не может заснуть от жара, встает, отворяет окно в сад, где видит двух женщин, разговаривающих между собою довольно громко, начинает вслушиваться в их разговоры и слышит следующее:

- Для него заставляешь меня петь, о Эмеранса⁵³! Разве не знаешь, что с самой той минуты, как я увидела этого любезного рыцаря, сердце мое отказалось от веселия, и только что вздыхает? Я подвергаюсь теперь двоякой опасности. Герцогиня может услышать мою песнь; она никогда не простит мне моей дерзости; с другой стороны, этот опасный Эней, который так непреклонен, может не услышать ее: жалобы мои потеряются в пустоте воздушной⁵⁴.

- Нет, нет, моя милая Альтизидора, - отвечал другой голос, - герцогиня спит глубоким сном; все покоится, кроме очарователя твоей души, который только что теперь отворил свое окно. Запой нежным голосом Филомелы⁵⁵, соглашенным с игрою твоей сладкой арфы, ту песню, в которой так живо изображаешь пламень своего сердца.

- Ты этого требуешь, Эмеранса, исполняю твое желание, столь приятное моему сердцу. Мрак ночи не даст заметить стыда, который покроет румянцем мои щеки; все, испытавшие любовь, извинят меня, слабую, несчастную.

Альтизидора настроила арфу, а наш герой, в чрезмерном удивлении, начал приводить на память все любовные приключения, известные ему по романам, все ночные и денные свидания, все, что было говорено и пето перед окнами, перед решетками, на открытом воздухе, в темницах, на башнях, и прочее, и прочее, и твердо решился противиться всем искушениям дьявола. Он вспомнил о несравненной Дульцинее, призвал ее на помощь и, уверенный в своем постоянстве, чихнул в знак того, что слышал сказанное и услышит песнь. Приятный голос запел следующее:

Дон Кишот, слушая песню, вздыхал и говорил самому себе: "Видно, я родился на несчастие! Не могу показаться, чтобы не пленить женщины. О Дульцинея, Дульцинея! Хотят похитить у тебя мое сердце, хотят поколебать мою верность! Ах, что она вам сделала! О вы, королевы, императрицы, принцессы! За что ее преследуете, жестокие! За что хотите отнять у нее последнюю, единственную ее радость? Сказываю, повторяю и повторять буду: ваши усилия тщетны; любил, люблю и вечно буду любить одну Дульцинею; одна она мила, умна, добродетельна, остроумна, прелестна, восхитительна в глазах моих; одна она обладает всеми совершенствами; одна она есть божество моего сердца, предмет моих вздохов, моего обожания, моей постоянной, неизгладимой страсти. Пойте, плачьте, умирайте с горя; я решился: я живу, хочу жить для одной Дульцинеи".

Он встает, запирает с сердцем окно и ложится спать. Покойся, о пример постоянства! Мы тебя оставляем и спешим к великому Санке.

Конец пятого тома

Примечания

⁵³ ... - У Сервантеса: Эмеренсия.

⁵⁴ ...этот опасный Эней, который так непреклонен, может не услышать ее: жалобы мои потеряются в пустоте воздушной. -- Намек на первые книги "Энеиды".

⁵⁵ Запой нежным голосом Филомелы... -- Филомела, персонаж древнегреческой мифологии, дочь афинского царя Пандиана. Терей, муж сестры ее Прокны, обесчестил Филомелу и лишил ее языка. Обе сестры убили сына Терея - Итиса и были обращены богами - Филомела в ласточку, а Прокна в соловья. Мифологическое воображение сравнивает пение соловья с плачем матери по убитому сыну, а писк ласточки со звуками, издаваемыми немой Филомелой.

⁵⁶ Лишь только роза расцвела... Твое осталось сожаленье! -- У Сервантеса Альтисидора исполняет "романс", являющийся пародией на этот жанр. В переводе Флориана стихотворение также названо романсом, и оно полностью соответствует этому определению: любовная тематика, возвышенный стиль, поэтическая образная система, использование рефрена, завершающего каждую строфу. Жуковский переводит флориановское жанровое определение - cette romance -- как "песнь", из которой исчезает рефрен и которая, будучи короче французского подлинника на 4 стиха, увеличивается между тем на одну строфу (их в русском переводе 5 (по 4 стиха в каждой), у Флориана - 4 по 6 стихов, из которых 2 являются рефреном). Довольно значительно изменено русским переводчиком содержание и настроение стихотворения Флориана: устранен мотив устремленности лирической героини к смерти, настойчиво передаваемый с помощью рефрена ("Ah! Gardez-vous de ma guérir; / J'aime mon mal, j'en veux mourir"), и в целом мотив смерти у Жуковского снят. Главными оказываются образ страдающей из-за любви лирической героини, оппозиция прошлого как идеального и настоящего как жестокой реальности. В центре стихотворения находится образ возлюбленного, рыцаря, передающий сентименталистско-предромантическое представление об идеальной личности (он - "лучший из людей"), в котором на первом плане - не "рыцарская сила", а "Прелестный, мужественный взор, / Ума, души образованье, / Приятность". До нас дошло несколько автографов этого стихотворения. На л. 11 в подборке "Т.<ом> V" находим следующую черновую редакцию, пронумерованную сверху слева, карандашом, цифрой "13" и перечеркнутую:

2 1

Напротив последнего стиха этой редакции на правом поле написано: "Поправить всё". На л. 13 находится еще одна черновая редакция стихотворения:

Далее последние 4 стиха переписаны набело, последний стих читается здесь так: "Уж мне вы больше ней известны". Ниже записаны варианты последних трех строф перевода, первый из них перечеркнут: