Дон-Кихот Ламанчский (Часть первая).
Глава XXXVIII, в которой кончается история незнакомца.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Кихот Ламанчский (Часть первая). Глава XXXVIII, в которой кончается история незнакомца. (старая орфография)

ГЛАВА XXXVIII,
в которой кончается история незнакомца.

Не прошло и двух недель, как ренегат дал нам знать, что он приобрел барку, могущую вместит тридцать человек, и для вида отправился на ней с грузом смоквы в Саржель, небольшой порт близ Алжира. С ним находился его компаньон, мавр. Ему пришлось повторить эту поездку раза три или четыре, при чем он каждый раз заходил в бухту, находившуюся в нескольких шагах от сада Агиморато, отца Зорайды. Там он вместе со своими гребцами делал морския упражнения, чтобы приучить их к продолжительному плаванию в открытом море. Кстати он воспользовался случаем познакомиться с Агиморато, под предлогов покупки у него плодов, а на самом деле - с целью увидать Зорайду и сказать ей, что я поручил ему посадить ее на барку. Но сделать этого не удалось, так как мавританския женщины не показываются мужчинам нехристианского вероисповедания. Зато он подружился с некоторыми из христианских невольниц, смотревших за садом, чрез которых, впрочем, тоже не мог достичь своей цели. Я был очень доволен, когда узнал о безплодности его попыток, потому что Зорайда, наверное, испугалась бы, узнавши, что её тайна находится в руках ренегата, т.-е. человека, скорее других способного к измене, вследствие его вероотступничества.

"Наконец мы были выкуплены, и все было подготовлено в похищению Зорайды. Решившись сделать это лично, я отправился в сад её отца, как будто за покупкою лекарственных трав. У ворот он сам попался мне и спросил меня на французском языке, довольно употребительном во всей Алжирии среди богатых мавров, что мне нужно. Я ответил ему, что я пленник его друга, арнаута Мами, и прислан им купить лекарственных трав. Он осведомился, надеюсь ли я выкупиться, и сколько за меня требует мой господин. В это время к нам подошла Зорайда, говоря, тоже на довольно порядочном французском языке, что по одежде она узнала во мне христианина. Описать мое волнение при виде её невозможно. Глядя на её чудную красоту и богатый наряд, я удивлялся, как она могла выбрать такого невзрачного и бедного человека, как я, в мужья и захотела разделить со мною мою участь. В ушах и на голове, на шее и на груди, на руках и на пальцах у нея сверкали такия драгоценности, каких я раньше никогда не видывал. Одни браслеты, осыпанные крупными алмазами, стоили несколько тысяч дублонов. Ожерелье из безподобного жемчуга, очень любимого мавританками, стоило не менее. На ногах, не прикрытых, по восточному обыкновению, чулками, были золотые туфельки, тоже усеянные алмазами и жемчугом. Вся она казалась неземным видением, сшедшим на землю, чтобы очаровать меня я пленить навеки мое сердце. Сейчас она, как вы видите, одета просто, и то поражает своею красотой; а тогда, вся залитая золотом и сверкающими драгоценными камнями, она прямо была ослепительна. Когда отец сказал ей, кто я я зачем пришел, она тоже спросила, выкуплюсь ли я из плена. Я ответил, что уже выкупился за тысячу пятьсот султанинов. На это она сказала мне: "Если бы ты был в плену у моего отца, я убедила бы его взять за тебя, по крайней мере, вдвое, потому что вы, христиане, всегда обманываете нас, притворяясь бедными". - "Может-быть есть между нами и такие, которые обманывают, - сказал я, - но я никогда никому не лгал и не буду лгать. Я дал своему господину за себя то, что мог дать по своему состоянию". - "Когда же ты оставляешь Алжир?" - продолжала она. "Думаю покинуть его завтра, - был мой ответ. - В порте находится французское судно, которое завтра хочет поднять паруса; этим судном я и намерен воспользоваться". - "Не лучше ли тебе было бы дождаться испанского судна, - сказала Зорайда, - чем отдаваться во власть враждебных твоему народу французов?" - "Испанское судно, действительно, ожидается сюда скоро, - ответил я, - но мое нетерпение увидеть родину, семью и друзей так велико, что я не в состоянии ждать". - "Ты женат и рвешься к жене?" - спросила она. "Нет, я еще не женат, но обещал жениться, как только возвращусь на родину", - ответил я. "А хороша твоя невеста?" - последовал новый вопрос. "Так хороша, что для того, чтобы дать о ней понятие, я могу только сказать одно: она похожа на тебя", - было моим ответом, заставившим Агиморато улыбнуться и сказать: "Клянусь Аллахом, тебе можно позавидовать, если твоя невеста похожа на мою дочь: ведь она, говорят, самая красивая девушка во всей Алжирии!" При этих словах Зорайда скромно потупилась и покраснела. В эту минуту прибежал раб с донесением, что через заднюю стену сада перебрались четыре турецких солдата с намерением воровать плоды. Агиморато сильно взволновался, так как мавры чрезвычайно боятся турецких солдат, обращающихся с ними крайне грубо. "Ступай домой, дочь моя, - сказал он, - и жди там, пока я не выпровожу этих собак. Ты же, христианин, - обратился он ко мне, - можешь безвозмездно нарвать себе трав, сколько и каких хочешь. Да поможет тебе Аллах возвратиться здравым и невредимым в твое отечество". Я поклонился в знак благодарности, и Агиморато пошел в ту сторону, где хозяйничали турки, оставив меня наедине с Зорайдою, которая сначала было показала вид, что удаляется к себе, но потом повернула назад. Когда отец её скрылся, она со слезами на глазах произнесла на своем родном языке: "Amexi, christiano, amexi?", т. е. "Уезжаешь, христианин, уезжаешь?" "Да Зорайда, - ответил я, - но только вместе с тобою. Завтра вечером я приду за тобою сюда, в сад; будь готова следовать за мною". - "Проводи меня", сказала она и, опершись на мое плечо рукою, колеблющимися шагами направилась к дому. Идя таким образом, я увидал, что к нам возвращается Агиморато и сказал об этом Зорайде. Но она, вместо того, чтобы скорее отнять свою руку с моего плеча, положила мне и другую на свободное плечо. и прислонялась головою к моей груди, как будто ей сделалось дурно. Поняв её невинную хитрость, я, со своей стороны, сделал вид, будто поддерживаю ее. Видя дочь в таком положении, Агиморато спросил ее, что с ней, но она не отвечала. "Она, должно-быть, лишилась чувств с испуга", сказал он и крепко обнял ее. Она глубоко вздохнула, открыла глаза, на которых все еще сверкали слезы, и едва слышно, но как бы с глубоким ужасом проговорила: "Уходи, христианин, уходи!" - "Зачем ты гонишь его, дочь моя? - спросил Агиморато. - Он не сделал тебе никакого зла; тебя напугали эти собаки-турки, но я уже прогнал их, и тебе нечего их бояться". - "Раз твоя дочь приказывает мне уйти, я повинуюсь, - сказал я. - Позвольте мне только набрать нужных трав". - "Бери, мой друг, бери, не стесняясь. Не обижайся только на дочь; она сама не знает, что говорить, она очень встревожена появлением дерзких разбойников", - проговорил Агиморато. Я простился с ним и пошел, конечно, не травы собирать, в которых мне не было надобности, а знакомиться с расположением сада и дома. На следующий день вечером ренегат ввел нашу барку в бухточку возле этого сада. Так как все гребцы были мавры и могли изменить нам, то он их всех заковал в цепи и заменил испанцами. Компаньон же его, тоже мавр, заранее был удален им с барки под каким-то предлогом. Когда стемнело, ренегать, я и мои товарищи пробрались незамеченными в сад Агиморато и. безпрепятственно дошли до дона, у одного из окон которого нас дожидалась Зорайда, заранее предупрежденная чрез одну из преданных ей рабынь. Занетив нас, она спросила, кто мы. "Христиане", ответил ей я. Она поспешно отошла от окна и через минуту появилась пред нами в саду, вся закутанная в белое, со сверкающими в лучах восходящей луны драгоценностями. Мы все поцеловали ей руку и поблагодарили за свободу, которою были обязаны исключительно её щедрости и человеколюбию. Ренегат спросил ее, где её отец; она отвечала, что он спит. "Его следует разбудить и увезти с собою", - сказал на это ренегат. "О нет, нет! - с видимым испугом возразила она. - Не трогайте моего отца! Я беру с собою все, что могла собрать; но и этого будет достаточно, чтобы обогатить вас всех. Подождите минуту, и вы увидите". Она упорхнула от нас, но вскоре возвратилась, с трудом неся сундучок, весь набитый драгоценностями и золотом. Судьбе было угодно, чтобы в это самое время проснулся её отец. Услыхав шум в саду, он подошел в окну и поднял страшный крик при виде нас. Сознавая, что каждая секунда дорога, ренегат в сопровождении моих товарищей бросился в комнату Агиморато, прежде чем кто-нибудь из рабов успел поспеть к нему на помощь. Я остался один с Зорайдой, которая без чувств упала во мне на руки. Через две-три минуты мои спутники вернулись бегом, неся на руках связанного и с заткнутым ртом старого мавра. Я понес свою безчувственную невесту, один из товарищей подхватил её сундучок, и все мы бросились вон из сада к нашей барке. Очутившись на ней, ренегат вынул изо рта мавра платок, пригрозил ему, что он будет убить, если крикнет. Между тем Зорайда пришла в себя, но не отходила от меня. Крепко обняв ее, я готов был бороться из-за нея со всем светом. Взглянув на нас, отец её только глубоко вздохнул, покачал головою и отвернулся. Когда барка стала удаляться от берега, Зорайда стала умолять меня освободить её отца, которого она нежно любила. Я было согласился на это, но ренегат сказал, что это невозможно, ради нашей собственной безопасности, пока не достигнем Испании. Зораиде поневоле пришлось согласиться с его доводами, хотя это и стоило ей много слез. Мы стали держать курс к Балеарским островам - ближайшей христианской земле. Но около полуночи вдруг поднялся сильный ветер с севера, взбаламутивший море и мешавший нам двигаться по намеченному направлению, так что мы были, вынуждены повернуть к Орану, рискуя встретиться там с мавританскими кораблями. Зорайда все время призывала на помощь положить весла и подкрепиться пищей. В то же время мы объявили маврам, в том числе и Агиморато, что освободим их всех, как только достигнем Балеарских островов. На это отец Зорайды ответил нам: "Христиане, вы, конечно, взяли нас в плен ради выкупа. Сколько же вы требуете за меня и дочь? Если моего состояния хватит только на её выкуп, то я жаловаться не буду. Ей нужна жизнь и свобода, мне же, кроме смерти, ничего уже не нужно". Сказав это, он заплакал. Дочь его подошла к нему, обняла его и смешала свои слезы с его слезами. Оба они плакали так горько, что мы все были тронуты до глубины души. Когда Агиморато наконец заметил, что Зорайда одета попраздничному, он спросил: "Что это значить, дочь моя, что ты вчера, когда мы еще жили в счастливом неведении ожидающого нас удара судьбы, была одета просто, а сегодня наряжена, точно невеста? Это меня очень удивляет и безпокоит более еще, чем наш плен". Зорайда молчала. Оглядываясь вокруг, отец её увидал сундучок с драгоценностями и, пораженный этой новою неожиданностью, осведомился, как мог этот сундучок попасть в наши руки. За нея ответил ренегат. "Сенор, - сказал он, - не мучьте вашу дочь этими разспросами. Я объясню вам все в нескольких словах. Зорайда сделалась в душе христианкою и захотела освободить всех нас. Она последовала за нами добровольно, счастливая познанием религии, которая настолько же истинна, насколько ваша полна лжи и обмана". - "Правда это, дочь моя?" - спросил мавр. "Да, отец", - ответила она. "Так ты сделалась христианкою?! - воскликнул он. - Так это ты предала своего отца в руки врагов?!" - "Я христианка, и не отрицаю этого, - ответила Зорайда. - Но я не виновата в том положении, в котором ты находишься. Я вовсе не думала предавать тебя и вообще причинять тебе какую-либо неприятность. Я только искала у христиан добра, которого не могла найти между маврами". - "А что это за добро?" - спросил отец. "Спроси об этом у Лелы Мариен, ". Как только Агиморато услыхал эти слова, то сейчас же бросился в море, где, наверное, нашел бы свою смерть, если бы не его длинная и широкая одежда. На крик Зорайды несколько человек бросились вслед за ним и вытащили его без чувств. Ласки и ухаживания дочери и наши заботы вскоре снова привели его в сознание. Между тем ветер поднялся опять и погнал нас к маленькому заливу у мыса, названного маврами Дурная Христианка. месту мавры всегда видят плохое предзнаменование и никогда не делают этого добровольно. Но так как обещала разыграться буря, то мы были рады хоть этому убежищу. Разставив часовых на земле, мы, по просьбе Зорайды, высадили туда всех пленных мавров. Разумеется, она прежде всего просила за отца; но когда ему предложили высадиться, он сказал:

" - Как вы думаете, христиане, для чего моя негодная дочь настаивает на том, чтобы вы возвратили мне свободу? Может быть, вы полагаете, что это делается ею из любви и сожаления ко мне? Нет, она просто не хочет, чтобы я был свидетелем её дурных дел. Если вы воображаете, что она избрала вашу религию потому, что нашла ее лучше нашей, то также заблуждаетесь: ее прельщает только то, что у вас женщина пользуется большею свободой, чем у нас... Недостойная дочь! - обратился он к Зорайде, между тем как мы стали между ним и ею, чтобы воспрепятствовать ему броситься на нее, чего можно было от него ожидать, - чего ты ищешь? Куда идешь, ослепленная? Разве ты не понимаешь, что отдаешь себя во власть самых злейших врагов?.. Иди, несчастная, бросай своего отца и родину!.. Жалею, что я дал тебе жизнь, которой ты так недостойна! Будь проклят час, в который ты явилась на свет! Да будут прокляты мои заботы о тебе, недостойной, во дни твоего детства!"

мыса, старик бросился на землю, в бешенстве и отчаянии стал кататься по ней, вырывая себе волосы и бороду. Вскоре мы услыхали его громкий голос, кричавший: "Возвратись, дочь моя, возвратись! Я прощаю тебе! Оставь этим разбойникам все свои сокровища и вернись утешать отца, любящого тебя и простирающого к тебе свои объятия! Не покидай его одного в этой ужасной пустыне!" Зорайда плакала так, что не в состоянии была ответить. Кое-как поборов себя, она крикнула отцу: "Отец, тебя утешит Лелы Мариен... взошла луна, мы вдруг увидали пред собою большое круглое судно, которое шло нам наперерез и было уже настолько близко, что мы едва успели увернуться, чтобы не столкнуться с ним. Нас окликнули на французском языке и спросили, кто мы, откуда и куда идем. Ренегат не хотел отвечать из опасения, что это французские корсары, которые одинаково грабят как врагов, так и друзей. Мы думали, что от нас отстанут, но, вместо того, получили в подарок два ядра, из которых одно снесло в море нашу мачту с парусом, а другое пробило бок нашего судна, не причинив, однако, людям никакого вреда. Чувствуя, что идем ко дну, мы стали кричать о помощи. Французы спустили шлюпку и забрали нас всех, говоря, что если бы мы были повежливее, то не подвергли бы себя таким неприятностям. Лишь только мы очутились у них на борту, они принялись обирать у нас то немногое, что мы имели. Сундучок с драгоценностями утонул вместе с баркой. С Зорайды сняли почти все её украшения, и мы опасалась, как бы она сама не подверглась оскорблениям; но, к счастью, этого не было. Я слышал, как разбойники совещались, не бросить ли нас всех в море, чтобы мы не могли выдать их тайны, состоявшей в том, что они торговали в испанских портах под английским флагом. Большинство настаивало на этом, но капитан судна, которому достались драгоценности, бывшия на Зорайде, сказал, что он так доволен своею добычей, что не желает брать на свою душу лишняго греха, и потому даст нам свою шлюпку, как только пройдет Гибралтар, и провизии, чтобы мы могли добраться до Испании. Действительно, когда наше судно миновало Геркулесовы Столбы, он приказал спустить для нас шлюпку, дал нам два боченка воды и сухарей, а Зорайде даже вручил сорок экю, тронутый её красотою и тем, что она бросила родину и отца, чтобы сделаться христианкою. Мы разстались с ним и с его людьми настолько дружелюбно, насколько было можно при описанных обстоятельствах. Это было после полудня, а часов в одиннадцать ночи мы благополучно достигли испанского берега, на который и высадились. Ступив на родную землю, мы пали нищ, горячо поцеловали ее и вознесли горячую молитву к Вседержителю за то, что Он вывел нас из тюрьмы и спас от ига неверных. Место, где мы высадились, было очень пустынное. Вытащив шлюпку на песок, мы провели ночь в пещере утеса. Утром мы поднялись на вершину отлогого холма, чтобы обозреть окрестности; но сколько мы ни смотрели - нигде не видно было даже рыбачьей хижины, в которой мы могли бы узнать, как добраться до ближайшого селения. Это заставило нас итти прямо наудачу, в надежде, что, авось, куда-нибудь, мы да выйдем. Захватив с собою сухарей, мы покинули берег и смело направились в глубь страны. Прошли мы уже довольно далеко, как вдруг услыхали звон маленького колокольчика, свидетельствовавшого о присутствии поблизости стада. Вскоре, действительно, мы увидели большое стадо и пастуха, сидевшого под деревом и строгавшого палку. Мы окликнули его. Он поспешно повернул голову, но, увидав ренегата и Зорайду, одетых в мавританския одежды, вскочил и бросился бежать со всех ног, громко крича в смертельном испуге: "К оружию! к оружию! Мавры!.. мавры!.. Ратуйте, товарищи!" Мы убедили ренегата бросить свое верхнее платье, которое особенно бросалось в глаза, и пошли по следам пастуха, надеясь, что он наконец, остановится, и нам удастся убедить его в том, что мы вовсе не мавры и вообще люди самые миролюбивые. Выйдя на большую равнину, мы увидели отряд всадников человек в пятьдесят, мчавшийся нам навстречу. Остановившись пред нами, предводитель отряда, с удивлением оглядев нас, понял, что мы христиане, и спросил, не нас ли пастух принял за мавров. Я ответил утвердительно и хотел рассказать, кто мы, откуда явилась и чего ищем, когда один из моих молодых товарищей, обращаясь к предводителю, воскликнул: "Слава Богу! Кажется мы находимся в провинции Велец-Малаге, а вы сенор, Педро Бюстамент, мой дядя, если только пребывание мое в плену не отшибло у меня памяти?" Всадник соскочил с лошади, подбежал к молодому человеку, обнял его и сказал: "Так это ты, мой милый племянник, которого я столько раз оплакивал, думая, что тебя уж нет в живых? Как обрадуется твоя мать и, сестры, когда увидят тебя! Ты, наверное, был в плену у нехристей, и это твои товарищи по страданию?" - добавил он, взглянув на нас. Племянник подтвердил, что мы, действительно, все были в плену у мавров, и в коротких словах рассказал наши приключения, после чего пятеро из всадников спешились и, предложив нам своих лошадей, взялись проводить нас в Велец-Малагу, до которой оставалось не более двух миль. Другие пошли отыскивать, по нашему указанию, нашу лодку, чтобы продать ее для нас. В городе нас приняли с распростертыми объятиями. Каждый, узнавший нашу историю, спешил оказать нам какую-нибудь любезность. Особенное участие возбуждала Зорайда. Громадная толпа сопроводила нас в церковь, где мы пожелали отслужить благодарственный молебен по случаю нашего возвращения на родину. Увидав изображение Мадонны, моя невеста упала на колени, простерла к ней руки и замерла в молитвенном экстазе. Все присутствовавшия женщины плакали навзрыд, умиленные видом девушки, выросшей между неверными и тем не менее познавшей святость христианской религии. По выходе из церкви племянник Бюстаменте повел ренегата, Зорайду и меня к своей матери, которая приняла нас с такою же радостью, как и его. Мы пробыли у нея в доме десять дней, по истечении которых ренегат отправился в Гренаду, чтобы там вновь возвратиться в лоно святой Церкви и отречься от ислама, в который он был вовлечен насильно, а мы с Зорайдой направились в эту провинцию; я хочу узнать, что сталось с моим отцом и братьями. Надеюсь, что моих братьев постигла лучшая доля, чем меня, хотя и я не смею жаловаться, раз судьба послала мне Зорайду, красота и добродетели которой для меня выше всех сокровищ в мире. Ах, как я желал бы вознаградить ее за то, что она из-за меня лишилась нежно любившого ее отца, хорошого положения и богатства! А между тем я даже не знаю, найду ли еще для нея убежище, так как отца моего, может-быть, уже нет в живых, а братья или далеко, или не в лучшем положении, чем я. Ангельскому терпению Зорайды нет границ; она ни на что не жалуется даже в самых затруднительных положениях и, кажется, единственная её забота и желание - скорее креститься и сделаться моею женой. Вот почему я особенно должен заботиться о ней, как избранный судьбою её покровитель. Но я надеюсь на Бога, Который все делает к лучшему... Разсказ мой окончен. Простите, если я утомил им ваше внимание, и он оказался не таким интересным, как вы ожидали".