Дон-Кихот Ламанчский (Часть первая).
Глава ХXXIII. Продолжение истории незнакомца.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Кихот Ламанчский (Часть первая). Глава ХXXIII. Продолжение истории незнакомца. (старая орфография)

ГЛАВА ХXXIIИ.
Продолжение истории незнакомца.

СОНЕТ НА ПАДЕНИЕ ГОЛЕТТЫ.

"Счастливые, прославленные души! Стряхнув с себя, как прах от ног, покров свой смертный, пылая доблестью и гневом благородным, вы от земли в край горний вознеслись.

"Своей и вражьей кровью вы обильно напоили землю и обагрили волны океана. Вас не мужество покинуло, а жизнь, и смертью побежденные, вы пали!

"С венком безсмертных на челе, погибая среди камней и железа, вы стяжали безсмертную славу и тесть на земле и получили вечное блаженство на небе".

- Совершенно верно! - проговорил незнакомец. - Слово в слово так, как заучил и я.

СОНЕТ НА ПАДЕНИЕ ФОРТА.

"Эти разрушенные стены в безплодной пустыне были безмолвными свидетелями того, как три тысячи храбрецов, подавленные несметными полчищами врагов, пали в смертном бою, а души их вознеслись в горнюю обитель, где вечно царствуют мир и тишина.

"Сокрушит камень и железо врагам удалось, но сломит дух осажденных они не могли. Тела героев пали под ударами несметных врагов, но дух их остался при них.

"Вот это место, где в течение многих лет, по строгим законам неумолимой судьбы, защитники пожинали славу и лавровые венки и, умирая за родину, получили еще большую награду на небе".

Стихи вызвали общее одобрение. Когда продекламировавший их снова занял свое место, все попросили незнакомца продолжать свое интересное повествование.

- С удовольствием, - сказал он. - Взяв Голетту и форт, турки захотели сравнять их с землею. Стены Голетты были уже стары, и думали, что их будет очень легко разрушить, но на самом деле это оказалось возможным только при помощи мин, подведенных с трех сторон. Форт же, только что сооруженный, вполовину был уже разрушен при осаде, а потому остаток стен разсыпался при первых же ударах лома. Покончив с этим делом, турецкое войско с торжеством возвратилось в Константинополь, где Ухали вскоре, умер. Он носил не особенно красивое, но меткое прозвище шелудивый, каким он действительно и был. Турни имеют обыкновение давать людям прозвища, характеризующия их главные качества или недостатки. Это зависит от того, что у них в ходу всего четыре имени, заимствованные у четырех семейств оттоманской расы, так что они различают друг друга только по прозвищам, даваемым сообразно душевным или телесным особенностям каждого. Ухали начал с того, что был галерным рабом самого падишаха, у которого и пробыл в неволе четырнадцать лет; после чего он, на тридцать пятом году своей жизни, сделался ренегатом {Вероотступником.}, чтобы освободиться и отомстить одному турку, давшему ему пощечину. Он поступил в армию и в первом же сражении отличился так, что его, не в пример прочим, сделали алжирским деем {Прежние алжирские владетели носили титул дея.}, а затем вскоре и морским генералом, т.-е. третьим лицом в государстве после султана. Такая карьера безпримерна. Когда он умер, его многочисленные рабы были разделены между султаном, обыкновенно наследующим после своих подданных, и другими ренегатами. Я попал к одному венецианскому ренегату, который был младшим матросом на корабль, сделавшемся добычею Ухали, очень понравился последнему и, по его уговору, перешел в магометанство и вскоре сделался наперсником своего бывшого господина. Звали его Азанагою. Впоследствии он страшно разбогател и тоже попал в алжирские деи. Это был один из самых жестоких людей, каких когда-либо я встречал. Я очень обрадовался, когда он перевел меня в Алжир, так как отсюда было ближе к Испании и было гораздо легче, чем из Константинополя, вырваться на свободу, о которой я не переставал мечтать. Планов к побегу я составлял множество и надеялся, что мне когда-нибудь да удастся осуществить один из них. В Турции три рода рабов: рабы сановников, рабы частных лиц и рабы, так сказать, государственные, назначенные для общественных работ. Последним почти невозможно освободиться, потому что за ними следят строже. Есть еще четвертый сорт рабов, это - пленники, за которых надеятся получит хороший выкуп. Их употребляют для тяжелых работ только тогда, когда выкуп слишком долго заставляет себя ждать. Так как я был капитаном, то надеялись получить хороший выкуп и за меня, хотя я и уверял, что мне не от кого ждать его. Меня не заставляли ничего делать, кроме того, к чему я сам изъявлял желание, и обращались со иною сравнительно хорошо. Надетая на меня цепь скорее должна была напоминать мне о том, что за меня желают получить выкуп, чем служить знаком моего рабства. Я находился у Аванаги вместе с другими пленниками, подлежавшими выкупу, которых берегли так же, как и меня. Нам было бы довольно сносно жить, если бы нас не возмущали жестокости Азанаги по отношению к его личным рабам, которым он за малейшую ошибку обрезал уши, а провинившихся же в чем-нибудь более серьезном он или вешал, или сажал на кол. Ни одного дня не проходило без казни, так что мы чувствовали себя точно на бойне. В числе его невольников был испанский солдат, по имени Сааведра, который один умел противостоять Азанаге. Хотя этот испанец для возвращения себя свободы и делал такия замысловатые попытки, что о них потом сложились целые легенды, и мы каждый день ожидали увидеть его посаженным на кол, но, к нашему удивлению, Азанага ни разу не только не подверг его никакому наказанию, но даже не упрекал. Я мог бы рассказать вам об этом Сааведре такия чудеса, которые заинтересовали бы вас гораздо более моих собственных похождений, но это заставило бы нас просидеть до утра, что не совсем удобно для людей, находящихся в дороге, а потому я продолжаю свой рассказ. Нужно вам сказать, что во двор нашей тюрьмы выходили окна жилища одного богатого мавра. Окна эти, как водится в Алжирии, были не более бойниц, притом закрывались толстыми занавесями. Однажды, гуляя вместе с тремя товарищами по двору, я поднялся на пригорок и увидал, что из одной бойницы высунулся белый платок, привязанный к палке, которою размахивала какая-то невидимая рука. Я обратил на это явление внимание своих товарищей; один из них подошел под окно и хотел взять платок, привязанный к палке, но он вдруг исчез, а как только товарищ отошел, он вновь появился. Тогда к нему подошел второй товарищ, но с тем же успехом. Затем попытал счастья третий пленник - и тоже напрасно: платок вместе с палкой исчез при его приближении, а когда он повернул назад, платок снова показался из окна. Тут уже подошел я. Как только я очутился под окном, палка с платком упала к моим ногам. В одном из углов платка было завязано что-то твердое, оказавшееся большою золотою монетой. Я взглянул еще раз на окно и заметил, как его запирала маленькая беленькая ручка, принадлежавшая, очевидно, женщине. Уверенные, что незнакомка нас видит, мы поблагодарили ее за благодеяние на турецкий манер: скрестив на груди руки и наклонив голову и все тело. Через несколько секунд у окна появился крест, приделанный к четкам, и сейчас же исчез. Это дало нам повод сначала подумать, что наша благодетельница - христианская рабыня; но потом, припомнив нежность её рук и сверкавшия на них драгоценности, мы решили, что это жена мавра из ренегаток благородного происхождения, которым мавры вообще отдают преимущество пред своими женщинами. Однако мы сильно заблуждались в наших предположениях, как вы потом увидите. С этого для мы то и дело поглядывали на окно, за которым скрывалось существо, очевидно, желавшее нам добра. Прошло две недели, в течение которых окно не отворялось и никто в нем не показывался. Разспрашивая своего тюремщика, мы узнали, что заинтересовавший нас дом принадлежит мавру Агиморато, человеку очень богатому и уважаемому. На шестнадцатый день мне было брошено прежним способом сорок золотых испанских дублонов, завернутых вместе с янтарным крестиком в письмо, написанное по-арабски. Я поцеловал крестик, взял деньги, показал знаками, что прочту письмо, и выразил свою благодарность тою же турецкою мимикой. Тотчас же окно закрылось, и мне оставалось только найти человека, который знал бы арабский язык. Между моими тремя товарищами не было ни одного сведущого в этом языке, а между остальными пленниками я не знал никого, кому можно было бы довериться, не рискуя скомпрометировать нашу благодетельницу. К счастью, я вспомнил об одном ренегате из Мурсии, который ежедневно навещал нас с разрешения Азанаги, чтобы сократить нам время своими остроумными рассказами. Насколько можно было понять, он был человек хороший и отлично владел арабским языком. К нему-то я и обратился с просьбою прочесть мне письмо, полученное мною вместе с крестом и деньгами. Нужно заметить, что он тоже был пленником, но за свою ученость пользовался полным доверием и даже дружбою Азанаги. Прежде, чем просить его об услуге, я постарался заслужить его расположение, обещав выдать ему удостоверение, что он всегда помогал христианам, сделался ренегатом поневоле и постоянно ищет случая возвратиться на родину и в лоно христианской Церкви. Ренегаты всегда запасаются от пленных христиан такими удостоверениями на всякий случай, при чем некоторые пользуются имя добросовестно, а другие только с целью обмана. Когда они при поездках по морю попадают в руки христиан, то с помощью этих удостоверений избегают кары за свое отступничество и доказывают свое намерение возвратиться на родину; но часто при первой же возможности возвращаются в Аджарию, хотя бы для вида я приняли вновь христианскую религию, отрекшись от мусульманства. Тот ренегат, о котором я говорю, уже имел много таких удостоверений от христиан, и если бы об этом знал Азанага, то он сжег бы его живьем. Я сказал ему, что нашел письмо на дворе и желал бы знать его содержание. Он не только перевел мне все письмо изустно, но даже переписал его на бумагу, так что я потом имел удовольствие перечитывать его по несколько раз в день. Вот его содержание, оно навеки врезалось в мое сердце:

"Когда я была еще ребенком, моя няня, рабыня отца, научила меня христианской молитве и многое рассказала мне о вашей Леле Мариек {Пресвятая Дева Мария.}. Эта рабыня уже умерла, но я знаю, что дух её жив и находится в раю, потому что она каждую ночь является мне во сне и уговаривает меня итти к христианам, где я могу увидать Лелу Мариек стоить ли все это того, чтобы ты освободил меня и увез с собою в свою страну. Если ты захочешь, я буду твоею женой, а если нет - я не огорчусь, потому что буду надеяться на , Которая, наверное, даст мне хорошого мужа. Во всяком случае я прошу тебя не доверяться ни одному мавру: они все предатели. Если ты покажешь кому-нибудь из них это письмо - я погибла, так как оно тогда будет известно моему отцу. Привяжи свой ответ к палке, которую я приму в окно. Быть-может ты не знаешь арабского языка, - тогда сообщи мне свое решение знаками. Я пойму их с помощью Лелы Мариен. ".

"Трудно описать вам радость, которую мы все испытывали, слушая чтение этого письма, - продолжал рассказчик. - Ренегат, уверенный, что оно вовсе не найдено, а обращено к кому-нибудь из нас, просил сказать ему правду, уверяя, что готов рисковать своею жизнью, лишь бы помочь нам освободиться и бежать. При этом он вынул из-за пазухи крестик и, со слезами поцеловав его, поклялся, что он в душе остался прежним христианином и сохранить нашу тайну. Он прибавил, что убежден в возможности нашего освобождения, благодаря вмешательству женщины, написавшей письмо, и своего возвращения в лоно святой Церкви, с которою он разлучен насильно. Вообще, он говорил так убедительно, что мы решились рассказать ему все и указали даже окно, из которого получили письмо и деньги. Он обещал узнать, кто наша благодетельница, а пока составил мне для нея следующий ответь:

"Да сохранит тебя, наша благодетельница, истинный Аллах и Лела Мариен тебе. От имени своего и моих товарищей я обещаю сделать все, что только будет возможно для того, чтобы услужить тебе. Не стесняйся писать мне и давать знать о себе: здесь есть вполне преданный человек, который понимает твой язык. Он поможет нам читать твои письма и отвечать на них. Что касается твоего предложения быть моею женой, то я принимаю его от всего сердца, с величайшею радостью и восторгом и клянусь быть для тебя хорошим мужем. Верь моему слову, потому что христиане лучше держат свое слово, чем мавры. Молюсь о твоем благополучии христианскому Аллаху и Леле Мариен".

"Мне пришлось ждать два дня случая, чтобы передать это письмо в окно. В ответ на него к моим ногам упал сверток с пятьюдесятью золотыми дублонами. В тот же день ренегат сообщил нам, что нашу незримую покровительницу и союзницу зовут Зорайдою, что она первая красавица во всей Алжирии и что её отец самый богатый из всех алжирских мавров. Кроме того, он узнал, что она, действительно, воспитана рабынею-христианкою, как говорилось в её письме. Мы посоветовались с ним о мерах, какие нужно принять, чтобы освободиться нам самим, потом освободить прекрасную мавританку из дома её отца и увезти ее с собою на родину. Он сам обещал позаботиться обо всем этом, говоря, что или устроить все к побегу, или лишится жизни. Через несколько дней мне было брошено из окна уже сто дублонов в сопровождении следующого письма:

"Я не знаю, каким путем можно нам достичь Испании, не указала мне этого, как я Ее ни просила. Все, что я могу делать, это - давать тебе денег, чтобы ты и твои товарищи могли откупиться на волю и купить у христиан барку, на которой можно было бы переплыть через море. Это лето я проведу вместе с отцом в саду на берегу моря. Там тебе не трудно будет взять меня как-нибудь ночью и отвести на барку. Но не забудь, христианин, что ты обещался быть моим мужем; если ты изменишь своей клятве, я попрошу Лелу Мариен "

"Денег у нас было довольно на покупку барки и на выкуп любого из нас. Каждому хотелось скорее получить свободу, но ренегат поклялся, что никого не допустит выйти из тюрьмы без товарищей. "Я знаю по опыту, - сказал он, - что люди, раз вырвавшись на свободу, легко забывают свои обещания, данные в заключении, и что уж не раз бывали случаи, когда богатые пленники выкупали бедных и посылали их на Майорку или в Валенсию за покупкою судна, но те не возвращались назад, обрадовавшись свободе и опасаясь, как бы при возвращении вновь не лишиться её. Очевидно, в их сердцах подавлялось чувство благодарности. Дайте мне денег, я куплю барку в самой Алжирии, под тем, предлогом, что желаю производить торговлю с Тетуаном и прибрежными селениями. Это даст мне возможность привести сюда барку, не возбуждая никаких подозрений. Между тем вы попросите у мавританки еще денег и выкупитесь все на волю; тогда вам можно будет сесть на барку совершенно открыто. Пока я во всем деле вижу только одно затруднение: это то, что мавры не любят разрешать ренегатам, в особенности испанским, приобретать большие суда для плавания по морю, опасаясь, как бы они не бежали. Поэтому мне придется вступить в соглашение с каким-нибудь мавром в Танжере для покупки баржи и начала торговли, а потом я уж сумею отстранить его и сделаться полным хозяином судна; тогда и явлюсь за вами". - Хотя нам казалось, что всего проще было бы купить барку на острове Майорке, но мы не решались противоречить ренегату, чтобы не раздражить его и не побудить выдать тайну наших сношений с Зорайдою. Этим мы могли навлечь опасность и на её драгоценную жизнь, ради которой мы охотно готовы были поступиться своею собственной. Таким образом мы предоставили ренегату полную свободу действий, дали ему денег и просили его написать от моего имени Зорайде, что мы следуем её совету, что я возобновляю свою клятву быть её мужем и что Лела Мариен передаст мне все имеющияся у нея в распоряжении деньги, которых очень много. Так как мне нельзя было доказать, откуда у меня вдруг появились деньги, то я не мог выкупить себя и своих товарищей и решился обратиться с просьбою об этом к валансьенскому купцу, занимавшемуся такими делами. Я дал ему восемьсот дублонов, и он выкупил меня пока на честное слово, обязуясь отдать за меня деньги как только прибудет корабль из Валенсии, на котором едет его доверенный. Отдать прямо деньги Аванаге и он не решился, опасаясь какой-нибудь гадости с его стороны. Он указал нам на человека, который без всякого ряска ног внести выкуп и за моих трех товарищей, конечно, на мой счет, так как ему одному неудобно было сделать этого. Накануне своего переселения в сад Зорейда письменно попросила меня постараться повидаться с нею, как только я выйду из тюрьмы. Конечно, я с радостью обещал это ей.