Дон-Кихот Ламанчский. Часть II.
Глава LXXIV и посл е дняя, в которой говорится о болезни Дон-Кихота, дословно приводится его завещание и описывается его кончина.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Кихот Ламанчский. Часть II. Глава LXXIV и посл е дняя, в которой говорится о болезни Дон-Кихота, дословно приводится его завещание и описывается его кончина. (старая орфография)

ГЛАВА LXXIV
и последняя, в которой говорится о болезни Дон-Кихота, дословно приводится его завещание и описывается его кончина.

Так как ничто в этом мире не вечно и все, имеющее начало" имеет и конец, а Дон-Кихот не пользовался от небес преимуществом быть исключением из общого правила, то и его жизни наступил конец. Это случилось как раз в то время, когда он менее всего ожидал.

Вследствие ли безысходной грусти, в которую повергла его последняя неудача, или по другой какой-либо причине, но рыцарь внезапно заболел изнурительною лихорадкой, продержавшею его в постели целую неделю. Во все это время его друзья приходили к нему по несколько раз в день; а Санчо почти совсем не отходил от него. Предполагая, что главною причиной его болезни были нравственные страдания, овладевшия им после его поражения, и гибель надежды увидеть Дульцинею Тобозскую, священник, баккалавр и цырюльник старались всеми силами утешить его.

-- Поправляйтесь и вставайте, - говорил баккалавр. - Как только вы выздоровеете, мы начнем превращаться в пастухов. Ради этого случая я уже и эклогу одну сочинил, совсем во вкусе аркадских пастушков, и приобрел двух овчарок для охраны нашего будущого стада.

В том же духе говорили священник и цырюльник, но состояние больного от этого не улучшалось. Пригласили врача. Последний пощупал у Дон-Кихота пульс, покачал головою и посоветовал друзьям больного позаботиться о спасении его души, так как об исцелении тела нечего было и думать. Твердо и спокойно выслушал Дон-Кихот свой смертный приговор, а что касается Санчо, экономки и племянницы, то они предались такому отчаянию, точно больной уже лежал на столе. Врач подтвердил догадку друзей больного, что его сводит в могилу тайная скорбь.

Желая отдохнуть, Дон-Кихот попросил всех удалиться из его спальни. После этого он спал так крепко и долго, что Санчо и женщины начали бояться, как бы он не отошел в лучший мир, не придя в сознание. Однако, он проснулся и громко воскликнул:

-- Да будет благословен Бог, озаряющий меня в эту минуту своею благодатью! Безгранично Его милосердие, и грехи наши не могут ни удалить его от нас ни умалить его!..

-- Дядя, что это вы говорите о небесном милосердии и о земных грехах? - спросила поспешившая к больному вместе с экономкой племянница, удивляясь, что Дон-Кихот вдруг заговорил о том, чего раньше никогда не касался.

-- Дитя мое, - ответил Дон-Кихот, - я говорю о том милосердии, которое Всевышний проявляет в эту минуту относительно меня, забывая мои прегрешения. Я чувствую, как светлеет мой разсудок, как освобождается из тумана рыцарских книг, бывших моим любимым чтением. Я постигаю теперь всю пустоту и лживость их и сожалею только, что мне не остается уже времени прочесть что-либо другое, полезное для ума и души... Дитя мое, я чувствую приближение своих последних минут и, отходя от сего мира, не желал бы оставить по себе память, как о сумасшедшем... Я был безумцем, но не хочу, чтобы смерть моя служила лишним доказательством моего безумия... Позови, пожалуйста, моих добрых друзей, священника, баккалавра и цырюльника; скажи им, что я желаю исповедаться и написать свое завещание.

Когда друзья собрались, Дон-Кихот сказал им:

-- Дорогие друзья мои, поздравьте меня: вы видите теперь перед собою не странствующого рыцаря Дон-Кихота Ламанчского, а обыкновенного гидальго дона Алонзо Квизада, прозванного "Добрым" за его кроткий нрав. С этой минуты я отъявленный враг Амадиса Галльского и всего его потомства, в смысле странствующого рыцарства. Я теперь ненавижу безсмысленные истории этого рыцарства и ясно вижу все зло, причиненное мне чтением этих небылиц. Просветленный милостью Божиею при моем последнем издыхании, я громогласно объявляю это перед всем миром.

Слушая больного, все подумали, что он переходит к какому-нибудь новому безумию, поэтому Самсон Караско воскликнул:

-- Сенор Дон-Кихот, побойтесь Бога! Теперь, когда, наверное, известно, что несравненная Дульцинея Тобозская разочарована, когда мы все готовы сделаться пастухами и проводить свою жизнь на лоне природы, сочиняя и распевая в честь наших дам стихи, вы вдруг выражаете намерение покинуть нас вновь и сделаться отшельником... Ради Бога, придите в себя и оставьте свои мрачные мысли!

-- Конечно, бросьте вы весь этот вздор... - начал было цырюльник, но Дон-Кихот перебил его и с горечью сказал:

-- Вздор, который - увы! - наполнил всю мою жизнь, я, действительно, хочу бросить... Да, этот вздор испортил мою жизнь, и я благодарю Бога за то, что хоть перед смертью Он дает мне возможность немного оправдать и очистить себя от этой скверны... Друзья мои, я чувствую, что приближаюсь к дверям вечности, и думаю, что теперь не время шутить. Прошу мою племянницу позвать нотариуса, чтобы составить духовное завещание мое. А вас, отец мой, - добавил он, обращаясь к священнику, - прошу исповедать меня.

в своих заблуждениях.

Санчо и женщины плакали навзрыд, окончательно убедившись, что не осталось никакой надежды на выздоровление дорогого больного.

По окончании исповеди священник вошел в ту комнату, где сидели остальные друзья Дон-Кихота, вместе с его экономкой, племянницей, Санчо и нотариусом, и торжественно проговорил:

-- Алонзо Квизада возвращен разсудок, но зато гаснет его жизнь. Идите к нему все: он желает сделать свое последнее распоряжение.

Эти слова усилили ручьи слез, источаемых глазами племянницы и экономки Дон-Кихота и верного слуги его Санчо Панцы. Им всем было страшно жаль больного, который, будучи сначала Алонзо Квизада Добрым и сделавшись потом странствующим рыцарем Дон-Кихотом Ламанчским, всегда отличался своим прекрасным характером, а поэтому был искренно любим не только близкими к нему лицами" но и каждым знавшим его.

"Прошу все мои деньги, находящияся у Санчо Панцы, которого я во время моего сумасшествия держал при себе в качестве оруженосца" оставить у него, в вознаграждение за его услуги, и да хранит его Бог. Если во время моего сумасшествия я доставил ему возможность обладать мнимым островом, то теперь, когда я просветлел умом, я сделал бы его, если бы только мог, обладателем целого царства, так как он вполне заслуживает этого своим простодушием, правдивостью и верностью".

Тут Дон-Кихот прервал свою диктовку и обратился к Санчо:

-- Друг мой, прости мне, что, увлекшись мечтой о странствующем рыцарстве, я, в порыве безумства, увлек и тебя и выставил на показ людям таким же безумным, каким был сам.

-- Дорогой господин мой, - отвечал Санчо, обливаясь слезами, - не умирайте, ради Бога поживите с нами подольше... Верьте мне: величайшая глупость, какую можно сделать на свете, это - убивать самого себя, предавшись безвыходному унынию... Встаньте, пересильте себя, не думайте ни о чем грустном... Мы сделаемся с вами пастухами и будем бродить по полям и лугам... Наверное мы тогда увидим спрятавшуюся где-нибудь за кустом разочарованную Дульцинею, - чтоб ей было пусто!.. - Если вас убивает мысль о вашем поражении - сложите вину на меня: скажите, что вас свалили с коня только потому, что я дурно оседлал его... Разве вы не читали в своих книгах, что рыцарям не в диковинку побеждать друг друга, и что тот, который был побежден сегодня, завтра сам может победить своего победителя?

-- Полноте, друзья мои, - перебил Дон-Кихот. - Я был сумасшедшим, теперь же разсудок мне возвращен. Я был когда-то Дон-Кихотом Ламанчским, а теперь, повторяю, вы видите во мне уже не Дон-Кихота, а Алонзо Квизада. Пусть же мое чистосердечное раскаяние возвратит мне ваше прежнее уважение... Сенор нотариус" прошу вас продолжать и написать еще следующее:

"Завещаю все мое движимое и недвижимое имущество находящейся при мне племяннице моей Антонии Квизада и прошу передать ей его по уплате всех сумм, отказанных мною разным лицам, начиная с уплаты жалованья моей домоправительнице за все время её службы у меня, и двадцати червонцев, которые я дарю ей в награду за её верную службу. Душеприказчиками моими я назначаю находящихся здесь местного священника и баккалавра Самсона Караско. Желаю, чтобы будущий муж племянницы моей Антонии Квизада не имел и понятия о рыцарских книгах. Если же она выйдет замуж, вопреки моему желанию, за человека, читающого эти зловредные книги, то считать ее лишенною наследства, и все мое имущество передать в распоряжение моих душеприказчиков, которым предоставляю право распорядиться им по своему усмотрению. Умоляю также моих душеприказчиков, если им придется когда-нибудь встретит человека, написавшого книгу под заглавием: "Вторая часть Дон-Кихота Ламанчского", убедительно попросит его от моего имени простить мне, что я неумышленно доставил ему повод написать столько вздору. Пусть они скажут ему, что я глубоко сожалел об этом в свой смертный час".

Когда духовная была подписана и скреплена печатью, Дон-Кихот, совершенно истощенный, лишился чувств. Ему поспешили подать помощь, но она оказалась напрасною: он оставался в состояния обморока почти целых три дня. Несмотря на уныние, царствовавшее в доме умирающого, племянница его, однако, кушала с обыкновенным своим аппетитом; экономка и Санчо тоже не слишком убивались: ожидание скорого наследства подавило в их сердцах то сожаление, которое они должны были чувствовать при мысли о благородном человеке, который скоро должен был их покинуть навсегда.

Наконец, Дон-Кихот, исполнив последний христианский долг и послав не одно проклятие рыцарским книгам, тихо скончался.

окружавших его.

Священник попросил нотариуса формально засвидетельствовать, что гидальго Алонзо Квизада, прозванный Добрым и сделавшийся известным под именем Дон-Кихота Ламанчского, перешел из жизни земной к жизни вечной. Священник находил это свидетельство необходимым для того, чтобы лишить возможности какого-нибудь самозванного Сида Гамета Бен-Энгели воскресить Донь-Кихота и нагородить о нем нового вздору.

Таков был конец знаменитого доблестного рыцаря Дон-Кихота Ламанчского. Сид Гамет Бен-Энгели не упоминает о точном месте его рождения - вероятно, с целью заставить все города и местечки Ламанча оспаривать друг у друга великую честь считаться его родиной, подобно тому, как семь городов спорили из-за места рождения Гомера.

Не будем говорить о печали Санчо и домашних Дон-Кихота; обойдем молчанием и своеобразные эпитафии, сочиненные его друзьями в память умершого; упомянем только о той, которая вышла из-под пера баккалавра Самсона Караско и была высечена на могильной плите Дон-Кихота. Вот эта эпитафия:

"Здесь лежит прах безстрашного гидальго, которого не могла ужаснуть даже сама смерть, раскрывая перед ним двери могилы. Не страшась никого в этом мире, который изумлялся ему, он жил как безумец и умер как мудрец".

"О, перо мое! Отныне ты будешь лежать на своей медной подставке и пролежишь там многие века, если только не возьмет тебя в руки и не осквернит этим какой-нибудь бездарный писака, мнящий себя историком. Но, прежде, чем он прикоснется к тебе, ты скажи ему: - "Остановись, безумец! да не коснется меня ничья рука! То, что совершено мною, да не повторится больше никогда"!

"Да, для одного меня родился Дон-Кихот, как я родился для него! Он умел действовать, а я умел описывать его действия. Мы составляли с ним одно тело и одну нераздельную душу, наперекор тому самозванному писаке, который дерзнул, а быть-может, и еще дерзнет описывать своим грубым, дурно очиненным пером похождения моего славного рыцаря. Эта тяжесть не по его плечам; эта работа не для его неповоротливого ума. Пусть он не тревожит усталых и уже истлевающих костей Дон-Кихота и не вызывает его из могилы для новых подвигов. Довольно и совершонных им во время жизни, чтобы осмеять странствующих рыцарей. Его похождения и так доставили громадное удовольствие всем, до кого доходила весть о них. Исполнив мою просьбу, ты исполнишь свой долг и подашь благой совет желающему сделать зло самому себе; а что касается меня, то я буду чувствовать себя счастливым и буду гордиться сознанием, что с твоею помощью я собрал с этого произведения те плоды, которых ожидал. Единственным моим желанием при написании этой книги было, повторяю, - предать общему посмеянию сумасбродно лживые рыцарския повести. Пораженные на смерть истинною историей моего Дон-Кихота, оне уже еле тащатся, того и гляди упадут и уже не поднимутся вовеки. Прощай, мое перо, мой милый товарищ и сотрудник!"

Прощай и ты, дорогой читатель! Не поминай меня лихом и помни мой завет: никогда не читай и не слушай того, что способно погубить твою душу и искалечить твой ум.

КОНЕЦ.