Дон-Кихот Ламанчский. Часть II.
От автора к читателю

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Кихот Ламанчский. Часть II. От автора к читателю (старая орфография)

Дон-Кихот Ламанчский.

Роман в двух частях.

Густава Дорэ.

ПЕРЕВОД С ИСПАНСКОГО
Л. А. Мурахиной.

Часть II.

" И. Д. Сытина,
Валовая улица, свой дом. - 1899 г.

От автора к читателю.

Представляю себе, с каким нетерпением, дорогой читатель, ты ухватился за это предисловие, в приятном ожидании найти в нем язвительные упреки и оскорбительную ругань по адресу автора второго Дон-Кихота, - того самого Дон-Кихота, который, как говорят, увидал свет в Таррагоне {Дело идет о сочинителе, прятавшемся под именем лиценциата Алонзо Фернандена де-Авелланеда, книга которого, "Дон-Кихот", вышла в Таррагоне.}. К сожалению, я принужден обмануть твои ожидания, так как все, что возбуждает гнев в самых смиренных сердцах, на меня не производит ни малейшого действия. Если ты думал, что я, по крайней мере, назову сочинителя второго Дон-Кихота ослом, дураком или болваном, то и в этом случае ты жестоко ошибся: я решительно не нахожу нужным обращаться к нему с подобными эпитетами. Пувть самый грех его послужит ему наказанием и не лишит его возможности благоденствовать.

Положим, мне было очень больно узнать, что он насмешливо называет меня "старым" и "одноруким", как будто в моей власти остановить время или заставить его изойти безследно для меня! И точно я лишился руки в какой-нибудь пьяной драке, а не в одном из самых славныи сражений прошедших и будущих времен {В сражении при Лепанте.}. Если мои раны и увечья не озарены особенным блеском славы в глазах тех, которые видят их, зато эти раны пользуются уважением лиц, знающих, где и как оне были получены мною. Во всяком случае, лучше быть убитым или искалеченным в битве, нежели остаться живым и целым в постыдном бегстве. Я так проникнуть этою истиной, что горжусь своими ранами и безрукостью - этими знаками памяти о славном деле, и был бы в отчаянии, если бы, не имев счастия участвовать в нем, остался цел и невредим. Рубцы ран, украшающие лицо и грудь солдата, могут быть названы зве меня завистливым и вдобавок еще разъясняет мне, что такое зависть, как будто я этого и сам не знаю. Впрочем, зависть бывает. двоякая, и я знаю только одну - зависть к знанию и уму; Если господин лиценциат намекает на то, что я будто бы завидую одному известному священнику-писателю {Лопе де-Вега, сделавшемуся впоследствии, как известно, священником.}, то он и в этом очень заблуждается: я только преклоняюсь перед его неутомимою благородною деятельностью.

Я чувствую, что ты, читатель, хочешь сказать мне, что я уж слишком строго придерживаюсь границ скромности. Может-быть, ты с своей точки зрения и прав, но я не люблю причинять людям лишних неприятностей. Наверное, этому сенору не легко и без меня, раз он не решается открыто выступить в свет, скрывает свое имя и отрекается от своей национальности, точно он совершил какое-то тяжкое преступление. Если ты, читатель, случайно увидишь его, то скажи ему от моего имени, что я нисколько не считаю себя оскорбленным им, и что я отлично понимаю, к каким ухищрениям иногда прибегает диавол, чтобы ввести людей в искушение. Одно из его ухищрений состоит в тон, что он вбивает в голову человека уверенность, будто он, человек, способен написать и выпустить в свет книгу, которая принесет и славу и деньги (последния для подобных людей, говорят, бывают дороже первой). В доказательство этой истины разскажи ему, пожалуйста, следующую историю.

В Севилье, однажды, жил сумасшедший, у которого безумие выразилось в такой странной и удивительной форме, что, кажется, никогда не бывало на свете ничего подобного. Он сделал себе из тростника трубку с заостренным концом; затем, встречая где-нибудь собаку, втыкал ей эту трубку под хвост и дул в нее до тех пор, пока собака не делалась от воздуха круглою, как шар. Приведя бедное животное в такое состояние, он колотил его по брюху и говорил зрителям, всегда во множестве собиравшимся на это интересное зрелище: "Вы, вероятно, думаете, что надуть таким образом собаку - дело простое?"

Если уж этот сумасшедший считал свое дело не легким, то возможно ли допустить, чтобы было легко написать книгу? Если же, мой добрый читатель, эта сказка не понравится господину лиценциату, то разскажи ему еще следующую, тоже о сумасшедшем и о собаке.

эту тяжесть, которую носял на голове. Собака с громким воем вскакивала и убегала без оглядки, куда глаза глядят. Однажды он устроил такую проделку с собакой одного мелкого торговца. Тот выбежал из своей лавки с палкой в руках, сгреб сумасшедшого за шиворот и принялся колотить его, приговаривая: "Вот тебе, дураку, за мою гончую! Как ты смел тронуть ее? Разве ты не заметил, что это гончая, а не простая собака?" Натешившись над ним всласть, лавочник его отпустил. Урок подействовал: сумасшедший более месяца не показывался на улице, а когда опять появился с своим камнем, то стал видеть в каждой собаке "гончую" и почтительно обходил ее кругом. Таким образом он и перестал забавляться швырянием тяжелых камней в ни в чем неповинных собак.

Выслушав этот рассказ, господин автор второго "Дон-Кихота", быть-может, перестанет швырять в публику камнями своего ума в форме книг. Скажи ему кстати, что я на его угрозы отнять у меня своею книгой доход обращаю столько же внимания, сколько на прошлогодний снег. Я знаю, что Бог милостивее людей. Недаром Он даровал мне разум и таких высоких покровителей, как великий граф Демос и дон Бернардо де-Сандоваль-и-Рохас, архиепископ толедский; великодушие первого и христианския добродетели последняго всем известны. Пока я нахожусь под покровительством этих двух благородных лиц, пусть пишут против меня что хотят; я никого и ничего не боюсь. Но имей в виду, дорогой читатель, что покровительство этих просвещенных особ приобретено мною не лестью или какими-нибудь восхвалениями, а единственно дарованным мне Богом разумом. Благодаря этому, я считаю себя более богатым и счастливым, чем если бы фортуна вела меня другим, менее честным путем на вершину человеческого благоденствия. Честь может быть и у бедняка. Бедность может на время затуманить благородство, но никогда не в состоянии будет вполне затемнить его. Как бы слабо ни светила добродетель, хотя бы даже сквозь рубище, высокия и благородные души все-таки видят ее, уважают и поддерживают.

Более ничего не говори господину "лиценциату", и я тебе более ничего не скажу. Добавлю только, что эта вторая часть "Дон-Кихота", которую я преподношу тебе, выкроена по тому же образцу и из того же материала, как и первая. В этой книге я доведу своего Дон-Кихота до самого конца его земного поприща. Я даже заставлю тебя присутствовать при его кончине и покажу тебе его могилу, для того, чтобы не нужно было уже более никому безпокоиться писать новые удостоверительные акты: даваемых мною вполне достаточно. Довольно и того, что один честный человек описал все тайные безумства Дон-Кихота; другим соваться нечего. Избыток даже хорошого обезценивает его, а редкость и плохого придает ему, с известной точки зрения, цену.

Прощай, дорогой читатель! Наслаждайся второю частью моего "Дон-Кихота", как ты наслаждался первою; но, наслаждаясь и смеясь, пожалей моего героя и всех похожих на него.