Дон-Кихот Ламанчский. Часть II.
Глава I, о том, как священник и цырюльник вели себя во время болезни Дон-Кихота.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Кихот Ламанчский. Часть II. Глава I, о том, как священник и цырюльник вели себя во время болезни Дон-Кихота. (старая орфография)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ГЛАВА I,
о том, как священник и цырюльник вели себя во время болезни Дон-Кихота.

Сид Гамет Бен-Энгели рассказывает, во второй части своего повествования, что священник и цырюльник более месяца не показывались к Дон-Кихоту, чтобы не пробуждать в нем воспоминаний об его безумных похождениях. Тем не менее, они продолжали видеться с его экономкой и племянницей, которых уговаривали ходить как можно лучше за больным и давать ему такую пищу и питье, которые могли бы подействовать укрепляющим образом на его мозг и сердце - органы, из которых проистекала его болезнь, по мнению его друзей. Экономка и племянница уверяли, что ухаживают за ним с величайшею заботливостью и дают ему все, что следует в его состоянии. Когда же оне через несколько времени объявили, что Дон-Кихот, видимо, поправляется и начинает разсуждать совершенно здраво, священник и цырюльник пришли в восторг и поздравили друг друга с блестящею мыслью привезти своего приятеля домой в виде очарованного пленника, как уже было рассказано в первой части этого правдивого и точного повествования.

Узнав об улучшении здоровья своего несчастного друга, священник и цырюльник решили пойти и навестить его. хотя и сомневались в его полном выздоровлении. Сговорившись ничем не напоминать своему приятелю о странствующем рыцарстве, чтобы не задеть его едва заживших душевных ран, они отправились."

Посетители нашли Дон-Кихота лежащим на постели, в камзоле из зеленой саржи и в красном шерстяном колпаке, приобретенном им когда-то в Толедо. Лицо у него было такое высохшее и желтое, что он отлично мог бы сойти за египетскую мумию. Рыцарь принял своих друзей с видимою радостью и на их разспросы об его здоровье отвечал ясно и толково, хотя и в самых изысканных выражениях. Беседа лилась непринужденно и свернула на тему о действиях правительства. Один порицал такое-то распоряжение и указывал, какие следовало бы сделать в нем изменения; другой был недоволен новым законом и хвалил постановления, сделанные сто лет тому назад, и отмененные, по его мнению, без всякой основательной причины, - словом, каждый из трех собеседников являлся законодателем, новым Ликургом или Солоном, способным так переделать государственный строй, что и узнать его было бы нельзя. Дон-Кихот говорил так логично и с таким знанием дела, что друзья его убедились в полном возстановлении умственных способностей гидальго.

Племянница и экономка, присутствовавшия в спальне Дон-Кихота, плакали от радости, слыша, как "умно" он разсуждает. Не вмешиваясь в беседу, оне все время шептали про себя благодарственные молитвы.

Желая окончательно убедиться в здравомыслии Дон-Кихота, священник изменил свое первоначальное решение не упоминать о рыцарстве, и вздумал испытать Дон-Кихота, затронув эту опасную тему. С этою целью он стал сообщать ему последния новости из столицы и, между прочим, передал слух, что по Босфору движется сильный турецкий флот, но еще никто не знает, куда оне направляется и на чьих берегах следует ожидать разражения страшной грозы. Он добавил, что в виду этой опасности, король держит наготове громадную армию и повелел привести в оборонительное положение берега Неаполя, Сицилии и Мальты.

На это Дон-Кихот ответил:

-- Король действует очень мудро, принимая меры, чтобы неприятель не мог захватить врасплох его государства. Если бы он соблаговолил принять мой совет, я предложил бы ему одно новое мероприятие, которое было бы целесообразнее всех остальных.

"Ну, вот",-- подумал священник, - "то говорил уж черезчур умно, а теперь, вероятно, опять понесет чушь!"

Цырюльник, думавший почти то же самое, спросил Дон-Кихота, в чем именно состоит то мероприятие, которое он желал бы посоветовать королю.

-- Быть-может, - добавил он, - оно принадлежит к числу тех дерзких указаний, которыми постоянно надоедают правителям..

-- Мое предложение, господин брадобрей, - с сердцем возразил Дон-Кихот, - не из дерзких, а из тех, которые заслуживают вечной признательности!

-- Я сказал так только, в виде шутки, - поспешил заявить цырюльник. - Но согласитесь, что государям иногда представляются такие проекты, которые или совсем невозможны к выполнению или же до такой степени не идут к делу, что вместо пользы могут принести только вред.

-- Бывает, - согласился Дон-Кихот. - Но мой проект и выполним и вполне идет к делу. Это самый удобный, разумный и целесообразный проект, какой только может быть придуман для обороны христиан от неверных.

-- Почему же вы, сенор Дон-Кихот, не желаете поделиться с нами этим проектом? - спросил священник.

-- Потому что не хочу, чтобы завтра же узнали о нем все члены совета в Кастилии и, выдав его за свой, воспользовались славой, честью и выгодою, т.-е. плодом моих умственных трудов, - отвечал Дон-Кихот.

-- И я поручусь за то, что он сдержит свою клятву, иначе приведу его к церковному покаянию и заставлю уплатить большую пеню, - подхватил священник.

-- Хорошо, - промолвил Дон-Кихот. - А кто мне поручится за вас, что вы сами не проболтаетесь?

-- За меня вам порукою мой сан, - с достоинством ответил священник.

двору. Если явится хотя только полдюжины, то и между ними может оказаться один, который способен силою своей руки сломить могущество турок... Выслушайте меня внимательнее, друзья мои, и вы убедитесь, что я говорю это не зря. Разве вам самим не приходилось слышать или читать, что бывали случаи, когда какому-нибудь одному странствующему рыцарю удавалось перебить армию в двести тысяч человек, точно у них у всех была одна голова или они были сделаны из теста? Безчисленное множество книг наполнено описаниями подобных чудесных подвигов... Да будь жив сейчас знаменитый дон Белианис или кто-нибудь другой из славных рыцарей прошедших времен, то никакия полчища неверных не были бы нам страшны... Впрочем, авось Господь оглянется на Свой народ и пошлет ему на выручку защитника, который не уступал бы в мужестве и отваге прежним незабвенным героям.... Более я ничего не скажу.

-- О, Пресвятая Дева! - вскричала племянница. - Убей меня Бог, если дядя не желает опять сделаться странствующим рыцарем!

-- Я ни на минуту и не переставал быть им, - произнес Дон-Кихот. - Я родился для того, чтобы быть странствующим рыцарем, им я и умру... И, поверьте мне, не даром я сказал, что Господь оглянется на...

-- Позвольте мне, ваша милость, - перебил цырюльник, - рассказать вам кстати маленькую историйку, которую я недавно слышал от одного проезжого из Севильи. Она как раз подходит к тому, о чем вы говорите, и я никак не могу удержаться, чтобы не передать вам её₂

Дон-Кихот в знак согласия молча кивнул головою, и цырюльник рассказал следующее:

прошел саламанкский университет. После нескольких лет заключения в сумасшедшем доме этот лиценциат вообразил, что совершенно вылечился от своего безумия. Недолго думая, он взял да и написал архиепископу письмо, в котором умолял сжалиться над ним и приказать выпустить его на свободу, так как к нему вполне возвратился разсудок. При этом он добавил, что родные хотят насильно продержать его в доме для умалишенных до самой его смерти, чтобы окончательно воспользоваться его состоянием, которое уже вполовину расхищено ими. По прочтении этого письма, архиепископ поручил одному из своих капеланов справиться у директора дома для умалишенных, правду ли написал лиценциат относительно своих родных и действительно ли он теперь в здравом уме? Вместе с тем, архиепископ уполномочил капелана требовать его именем выпуска лиценциата на свободу, в случае, если директор подтвердит все написанное заключенным. Директор ответил на разспросы капелана, что лиценциат, как был сумасшедшим, так и остался им, хотя у него и бывают минуты просветления, когда он кажется в полном уме, после чего он начинает опять городить такую чепуху и выкидывать такия штуки, что и описать невозможно. Видя; что капелан смотрит на него с недоверием, директор предложил ему лично осмотреть этого лиценциата и поговорить с ним, чтобы удостовериться в том, что он не в своем уме. Капелан согласился, но с тем, чтобы его оставили совершенно одного с больным. Директор ввел его в камеру к сумасшедшему и удалился. Капелям пробеседовал с заключенным целый час и во все это время тот не проронил ни одного слова, которое указывало бы на ненормальность его разсудка. Напротив, он говорил так связно, здраво и даже красноречиво, что капелан вполне убедился в том, что он вполне здоров умом. Между прочим, лиценциат сказал ему, что директор получает от его родных подарки и поэтому говорит, что он не в своем уме, хотя у него бывают ясные промежутки. "Самый большой враг мой - мое богатство: из-за него мои наследники держат меня тут взаперти, как опасного зверя", - прибавил лиценциат. Капелан поверил ему и решил взять его с собою к архиепископу, чтобы тот сам мог потолковать с ним и разобрать дело. Он возвратился к директору и попросил его выдать одежду лиценциату и отпустить последняго с ним. Директор согласился, но предупредил капелана быть поосторожнее с человеком, который, по его мнению, все-таки был сумасшедшим. Когда лиценциата переодели в его собственное платье, совершенно новое и приличное, он попросил позволения проститься с своими товарищами по заключению. Капелан разрешил ему это и даже вызвался сам проводить его по камерам, желая видеть настоящих сумасшедших. Между прочим, лиценциат подошел к одной клетке, в которой содержался беснующийся, и сказал ему: "Не желаешь ли ты, товарищ, дать мне какое-нибудь поручение? Я ухожу отсюда, потому что Бог, в своей неизреченной милости, возвратил мне, недостойному, разсудок. Я теперь вполне здоров душою и телом; для Бога нет ничего невозможного. Надейся на Него, товарищ, Он исцелит и тебя. Как только попаду домой, я пришлю тебе хорошого жаркого, чтобы ты мог как следует поесть. Мне кажется, мы и дурим тут только от того, что у нас в этом приюте желудок вечно пуст, а голова наполнена ветром. Ну, прощай, товарищ! Не унывай, а уповай на Бога. Уныние подрывает здоровье и вызывает преждевременную смерть". Напротив находилась другая клетка, занятая тоже больным, бесновавшимся по временам. Последний приподнялся с рогожи, на которой лежал, совершенно раздетый, и спросил, кто это хвалится так своим душевным и телесным здоровьем. Лиценциат подошел к нему и сказал: "Это я выздоровел, благодаря Божьей помощи. Прощай, товарищ, я ухожу отсюда навсегда". - "Смотри, не ошибись, друг лиценциат, - проговорил сумасшедший. - Мне думается, ты нисколько не здоровее нас, но тебя просто'водит за нос дьявол, чтобы посмеяться над тобою. Оставайся-ка лучше здесь, а то все равно приведут тебя назад". - "Глупости болтаешь, брать! - возразил лиценциат. - Я знаю, что теперь я вполне здоров и никогда более не возвращусь сюда". - "Посмотрим! - вскричал больной. - Ступай себе с Богом, если ты так уверен в себе. После сам сознаешься, что я был прав. Клянусь именем Юпитера, представителем которого я послан на землю, что Севилья поплатятся за то вопиющее беззаконие, которое она сегодня совершает, признавая тебя здоровым и выпуская на волю! Я так накажу ее за это, что память о моем гневе не забудется в ней во веки веков!.. Ты не веришь мне, безмозглый баккалавр? Разве ты не знаешь, что я - Юпитер Громовержец? Не знаешь, что я держу в своих руках разрушительные громы, которыми привожу в трепет и содрогание весь мир? Да я уж и придумал наказание этому сумасшедшему городу! с"этой самой минуты я не позволю упасть на него и на всю его область ни одной капле дождя в продолжение целых трех лет!.. Тогда поймут, что я значу... А! ты здоров душой и телом? Ты идешь на волю, а я больной... я сумасшедший... меня держать в клетке, как дикого зверя!.. Хорошо, хорошо... пусть так!.. Я скорее повешусь, чем выпущу на Севилью хоть одну капельку дождя в течение трех... нет! десяти... пятидесяти... ста лет!" Присутствующие с ужасом слушали оравшого с пеною у рта и страшно кривлявшагося "Юпитера". Один лиценциат оставался невозмутимым. Обернувшись к капелану и взяв его за руку, он сказал ему убеждающим тоном: "Вы, пожалуйста, не обращайте внимания на слова этого безумца... Если он - Юпитер и имеет власть удерживать дождь, то я не Кто иной, как Нептун, бог и отец земных вод, и во всякое время могу дать людям воды, сколько им нужно". На это капелан отвечал: "Вполне верю вам, сенор Нептун, но все-таки нахожу неудобным сердить сенора Юпитера, и поэтому прошу вас пожаловать пока назад в вашу камеру. Я приеду за вами в другой раз, когда сенор Юпитер успокоится и не будет иметь ничего против вашего освобождения". Директор и его помощники, прибежавшие во время речи Юпитера, так расхохотались, что капелану сделалось стыдно, и он поспешил убраться. Лиценциата тотчас же переодели в прежнее" платье и снова заперли в его камеру. Вот и вся моя история, - заключил рассказчик.

-- Так этот глупый анекдот, по вашему мнению, имеет столько общого с предложением, которое я желал бы сделать королю, что вы нарочно перебили меня, чтобы рассказать мне его! - воскликнул Дон-Кихот. - Ах, сенор брадобрей, сенор брадобрей, как плохо зрение у того, кто не видит дальше своего носа!.. Разве вы не знаете, что нельзя сравнивать разные величины? Я не Нептун и вообще не бог, и даже не требую, чтобы меня считали человеком чрезвычайного ума; мне только очень досадно, что люди никак не хотят понять, какую страшную ошибку они делают, не желая возрождения прежнего славного странствующого рыцарства... Впрочем, наш развращенный век недостоин того счастия, которым пользовались прошлые века, "когда странствующие рыцари брали на себя великую задачу защищать государство, покровительствовать слабому полу, поддерживать сирот, наказывать гордых и возвеличивать смиренных. Большинство нынешних так называемых "рыцарей" предпочитают щеголять в парче, бархате и шелку, нежели носить латы и кольчугу. Ни один из них не согласится спать в полном вооружении под открытым небом, подвергая себя всем капризам температуры и погоды. Нет более и таких, которые, как бывало встарицу, простаивали целую ночь на страже, опираясь на копье и всеми ситами отгоняя от себя сон. Теперь не найдется уже ни одного, который бродил бы по лесам и горам в поисках за опасными и славными приключениями... Бывало, прежний рыцарь, настоящий герой без страха и упрека, вдруг попадает на пустынный и безплодный берег, о который си оглушительным шумом бьются волны расходившагося моря... На песке валяется небольшая лодка без руля, без парусов и даже без весел. Недолго думая, он сходит с коня, спускает лодку на бунтующия волны и садится в нее. Утлое суденышко стрелою летит по разъярённому морю, то погружаясь в бездонную бездну, то поднимаясь к облакам. Отдаваясь на волю стихии и судьбы, рыцарь вдруг видит себя перенесенным за несколько тысяч миль от того места, где он сел в лодку, к зеленым берегам громадного острова. Он высаживается на этот остров и совершает ряд таких подвигов, память о которых была бы достойна увековечения не на обыкновенном пергаменте, а на бронзовых плитах... В настоящее же время лень торжествует над прилежанием, празднолюбие - над трудолюбием, порок - над добродетелью, наглость - над заслугами, ложь - над истиною; где прежде делали чудеса храбрости, вовсе не хвалясь ими, там теперь отделываются одним безстыдным хвастовством... Скажите мне кто был храбрее и целомудреннее знаменитого Амадиса Галльского, умнее Пальмерина Английского? Кто снисходительнее и уступчивее Тиранта Белого, любезнее Лизварта Греческого? Кто получил так много ран и кто столько сам нанес их другим, как не дон Велианис? Кто неустрашимее Периона Галльского, предприимчивее Феликса-Марса Гирканского, искреннее Эспландиана? Кто отважнее дона Сиронгилио фракийского, смелее Родомонта, трезвее короля Собрина? Кто дерзновеннее Рено, непобедимее Роланда и утонченнее в обращении Роджера, от которого, как говорить Турпин в своей "Космографии", происходят по прямой лиши герцоги Феррарские? Все эти славные воины и множество других, которых я мог бы вам перечислить, были странствующими рыцарями... цветом странствующого рыцарства!.. Таких героев или, по крайней мере, похожих на них я желал бы найти нашему королю; тогда у него было бы на кого положиться; не нужно бы делать больших расходов, и христианский мир скоро был бы избавлен от турок... Но, пока что, а мне следует терпеливо оставаться в своей камере, так как господину "капелану" не угодно выпустить меня... А все-таки, когда понадобится, я, несмотря на угрозы сенора Юпитера, сумею дать воды людям, погибающим от засухи! Это я говорю для того, чтобы сенор брадобрей знал, что я отлично его понял.

-- Ваша милость напрасно изволите на меня гневаться, - смиренно проговорил цырюльник. - Я вовсе не имел намерения оскорбить вас, сенор Дон-Кихот. Бог свидетель в этом!

-- Напрасно или не напрасно я гневаюсь, это уж мне лучше знать, - сухо возразил рыцарь.

-- Ваши слова, сенор Дон-Кихот, - начал священник, долгое время сидевший молча, - вызвали во мне некоторое сомнение, которое изгложет мою душу, если я не выскажу его...

-- Мое сомнение состоит вот в чем, - продолжал священник. - Существовали ли когда-нибудь на самом деле все те странствующие рыцари, о которых вы, сенор Дон-Кихот, изволили сейчас рассказать? Мне кажется, это, не более, не менее, как плоды праздной фантазии, в роде детских сказок.

-- Это большое заблуждение с вашей стороны, к сожалению, разделяемое множеством людей, - сказал Дон-Кихот. - Мне уж не раз приходилось употреблять все силы для того, чтобы вывести разных лиц из этого грустного заблуждения. В редких случаях мне это не удавалось; обыкновенно, старания мои увенчивались успехом. Действительность существования странствующих рыцарей до того очевидна, что мне кажется, я сам своими собственными глазами видел Амадиса Галльского. Я даже могу описать, каким он мне представлялся... вернее сказать, представляется и в настоящую минуту... Это был человек высокого роста, с белым лицом, с прекрасною темною бородой и полу-строгим, полу-мягким взором. По характеру он был очень быстр на решения, медленно воспламенялся гневом и скоро снова успокоивался... Я мог бы описать вам и всех остальных рыцарей. Стоит только со вниманием прочесть все, что о них написано историками, чтобы понять, какая у каждого должна была быть наружность, а наружность, как известно, всегда соответствует характеру человека.

-- Позвольте спросить вашу милость, - вмешался сенор Николас, - какой вышины бывают великаны?.. Например, великан Морган?

-- Что касается великанов, - ответил Дон-Кихот, - то вопрос об их существовании еще не вполне решен. Положим, в Священном Писании, - а в нем ни одно слово не может быть подвержено сомнению, - говорится о великане Голиафе, который был вышиною в семь с половиною локтей; кроме того, на острове Сицилии открыты кости ног и плеч таких громадных размеров, какие могут быть только у людей, вышиною в башню... Тем не менее, я не могу наверное ответить вам на ваш вопрос относительно великана Моргана. Полагаю, что он был не особенно крупного роста, потому что в его жизнеописании сказано, что он часто ночевал в домах, а этого не могло бы быть, если бы он обладал необыкновенными размерами.

французских пэров, бывших странствующими рыцарями.

-- Рено, - ответил Дон-Кихот, - должен был иметь продолговатое румяное лицо, большие бойкие глаза и громадный рост. Он обладал ужасно раздражительным и вспыльчивым характером, любил возиться с воришками и тому подобными пропащими людьми. Что же касается Роланда, или Ротоланда, или Орланда (историки называют его то так то этак), то я убежден, что он был средняго роста, широк в плечах и имел кривые ноги. Он обладал смуглым лицом, густою рыжею бородой и косматым телом. Взгляд у вето был суровый, а речь короткая и резкая. Несмотря на это, он отличался очень приятными манерами и мог считаться за образец рыцарской вежливости, что, впрочем, и не удивительно, так как он получил прекрасное воспитание.

мягким характером, - заметил цырюльник.

-- Эта Анжелика, - сказал рыцарь, - была женщина легкомысленная и прихотливая... вообще самая безпутная бабенка, прославившаяся столько же своими скандалезными приключениями, сколько и красотою. Она отвергла любовь многих блестящих вельмож и славных рыцарей, чтобы связаться с дрянным безбородым пажом, который не мог похвалиться ни происхождением, ни богатством, ни доблестями, и известен только тем, что лишился жизни из-за привязанности к своему господину. Знаменитый певец красоты Анжелики, великий Ариосто, не решился описывать её некрасивых похождений, поэтому и заканчивает историю о ней следующими словами: "А каким путем она завладела скипетром славного Катая, пусть поведает другой". После него один андалузский поэт воспел её слезы, а другой, родом из Кастилии, - её красоту...

-- Неужели, сенор Дон-Кихот, - спросил цырюльник, - не нашлось ни одного поэта, который написал бы на эту госпожу сатиру?

сатирами и стихотворными клеветами... Конечно, ни один истинно благородный и великодушный человек не позволит тебе прибегнуть к такому низкому способу мести... Но, как бы там ни было, до сих пор мне не попадалось ни одного стихотворения, оскорбительного для памяти этой Анжелики, будоражившей когда-то весь мир....

В это время со двора донеслись громкие крики племянницы и экономки, которые не за долго перед тем вышли из спальни. Священник и цырюльник вскочили и пошли узнать, в чем дело.