Дон-Кихот Ламанчский. Часть II.
Глава II , о споре Санчо Панцы с племянницей и экономкой Дон-Кихота, и о других интересных происшествиях.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Кихот Ламанчский. Часть II. Глава II , о споре Санчо Панцы с племянницей и экономкой Дон-Кихота, и о других интересных происшествиях. (старая орфография)

ГЛАВА II,
о споре Санчо Панцы с племянницей и экономкой Дон-Кихота, и о других интересных происшествиях.

Шум происходил из-за того, что Санчо во что бы то ни стало хотел видеть своего господина, а экономка и племянница не хотели пускать его и с Силою отчаяния защищали от него наружную дверь, в которую ломился оруженосец.

-- Чего тебе нужно, негодный бродяга? - визжала экономка. - Убирайся отсюда, покуда цел!.. Мы не позволим тебе более смущать нашего благодетеля и таскать его по пустыням и дремучим лесам!

-- Врешь ты, чортова ведьма! - орал с своей стороны во всю глотку Санчо. - Не я смущал и таскал по белу свету твоего хозяина, а он меня!.. Он разными ухищрениями заставил меня покинуть дом, жену и детей... Он обещал мне остров, но обманул!.. До сих пор все жду... Я думал, что вот-вот он пришлет за мной и даст мне хоть какой-нибудь островишко, а он, видно, и забыл обо мне... Вот я и пришел сам напомнить о себе, а вы не пускаете!.. Пустите, говорю!

-- О каких это ты островах толкуешь? - пищала в свою очередь и племянница. - Что это за штука, остров? Наверное, что-нибудь съедобное... ты ведь известный обжора! Только и думаешь об еде!.. Пошел прочь!

-- Нет, это вовсе не съедобное, - возразил Санчо: - остров, это, такая штука, которою можно управлять, живя барином, в богатстве и в почете...

-- Ну, что бы это там ни было, - подхватила экономка, - а все-таки мы тебя к хозяину не пустим... Нечего тебе лезть к нему и безпокоить его своими глупостями... Ступай себе по-добру по-здорову домой и управляй там, сколько хочешь, а нас оставь в покое, безстыжие твои глаза!

Священника и цырюльника очень забавляла эта перебранка, но Дон-Кихот, слышавший все из отворенного окна и опасавшийся, как бы Санчо не выболтал лишняго, крикнул, чтобы впустили его "верного слугу" к нему, и тем положил конец разыгрывавшейся у него на дворе сцене, начинавшей уж привлекать внимание соседей.

Санчо с торжеством вошел в спальню, между тем как священник и цырюльник отправились во-свояси, обмениваясь замечаниями насчет удивительного упорства, с каким их друг держался за свою предвзятую мысль о странствующем рыцарстве.

-- Я уверен, - сказал, между прочим, священник, - что в один прекрасный день почтенный гидальго снова отправится колесить по горам и пустыням...

-- Я тоже в этом убежден, - заявил цырюльник. - Но более всего меня удивляет Санчо: малый, кажется, не сумасшедший, а между тем, тоже втемяшил себе в голову мысль о каком-то острове, и никакими силами теперь не вытащить у него оттуда эту глупость.

-- Да, оба хороши! Посмотрим, чем это у них кончится... Интересно наблюдать: ведь случаи, когда двое помешались на одном и том же, редко бывают.

-- Хотелось бы знать, о чем они сейчас толкуют? - заметил цырюльник.

-- Не безпокойтесь, после все узнаем, - утешал священник: - бабье наверное подслушает и потом передаст нам все слово в слово.

Между тем, Дон-Кихот, приказав Санчо запереть дверь в спальню, проговорил:

-- Мне очень грустно слышать твои жалобы на то, что я вынудил тебя оставить твой шалаш и не сдержал своего обещания. Ведь ты знаешь, что это не от меня зависело. Вместе мы отправились странствовал, и оба по доброй воле, вместе и вернулись... Вместе же с тобой мы делили все невзгоды и удары судьбы и имели одинаковые шансы на успех... Если у меня было преимущество перед тобою, так разве только в том, что тебя всего один раз подбрасывали на одеяле, а меня много раз палками и кулаками превращали в биток.

-- Так и следовало, - сказал Санчо. - Сами же вы, ваша милость, изволили говорить, что благородным рыцарям подобает больше страдать и терпеть, чем простым оруженосцам.

-- Это так. Но существует латинская поговорка, гласящая, что когда болит голова, то болят и все члены.

-- Это как будто и не подходит сюда, ваша милость, - ухмыльнулся Санчо.

-- Как, не подходит?! - вскричал Дон-Кихот. - Я - твой твоя голова, а ты, будучи моим слугою, представляешь часть меня. Поэтому, раз мне больно, должен чувствовать боль и ты.

-- Если так, то и голова должна чувствовать то же самое, что чувствуют члены, - разсуждал Санчо. - А между тем, когда меня, члена, подбрасывали на одеяле, голова преспокойно сидела себе на коне за забором и любовалась, как я летаю по воздуху, и никакой боли не чувствовала.

-- Напрасно ты так думаешь, Санчо, - возразил Дон-Кихот: - поверь мне, что я в то время страдал душой гораздо сильнее, чем ты телом... Но оставим это пока... в другой раз мы потолкуем по подробнее об отношении головы к остальным членам тела и наоборот... Теперь же скажи мне, что говорят обо мне в нашем селе и окрестностях? Я желал бы знать, какого мнения о моих подвигах гидальго, крестьяне и прочий люд. Как кто оценивает мои дела, как смотрят на мое намерение возобновить память о забытых неблагодарным миром странствующих рыцарях?.. Скажи мне все, что слышал обо мне, не убавляя и не прибавляя ничего... Верный слуга обязан открывать своему господину всю правду, не искажая её ни из ложного страха ни ради красного словца... Знаешь ли, Санчо, если бы до слуха государей всегда доходила одна лишь правда, без прикрас жалкой лести, то на земле давно был бы рай. Говорю тебе это для того, чтобы ты понял, что я, действительно, хочу слышать одну голую правду, какова бы она ни была.

-- Вы только не обидьтесь, ваша милость, а уж я ничего не утаю перед вами, что слышал про вас, - сказал Санчо, растягивая рот в широчайшую улыбку.

-- Благородные люди за правду никогда не обижаются, - поучительным тоном проговорил рыцарь. - Говори смело!

-- Извольте... мне что!.. Меня и самого из-за вашей милости по головке не гладят... Про вас говорят в один голос, что вы совсем с ума спятили, а про меня - что я одурел и очумел с тех пор, как связался с вами... Гидальго больше не хотят признавать вас своим. Они говорят, что настоящий гидальго никогда бы не позволил себе бродяжничать и выставлять себя всем на смех. Потом они говорят, что вы совсем не имеете и права называться гидальго, а доном подавно, потому что у вас ничего нет, кроме дрянного дворишка, двух десятинишек землицы, небольшого клочка виноградника да плетня спереди и сзади. И не по-дворянски вы одеваетесь, говорят... Один человек даже распустил слух, что вы черните ваши сапоги сажей, а черные чулки штопаете белым...

-- Все это вздор, - перебил Дон-Кихот. - Я всегда одет чисто и не хожу рваный, котя моя одежда и потерта не столько от времени, сколько от оружия, употребляемого мною. Что же еще говорят?

-- Насчёт ваших подвигов и вашего поведения болтают разное. Одни говорят, что вы хоть и сумасшедший, а человек забавный; другие называют вас храбрецом, но безталанным, третьи говорят, что вы чудите от нечего делать, и очень уж вы скучны в беседе... Да всего и не перескажешь, что плетут про вашу милость...

-- Да, так уж созданы люди, что они всегда забрасывают грязью тех, которые выше их! - со вздохом промолвил Дон-Кихот. - Почти ни один из великих людей не избег клеветы. Юлий Цезарь, - этот знаменитый великий полководец, - обвинялся в честолюбии, в нечистоплотности и в безнравственности. Об Александре Македонском, заслужившем своими военными подвигами прозвание Великого, говорили, что он пьяница. Геркулеса, не менее знаменитого героя, даже полубога, ругали ленивым и тряпичным. О Галаоре, брате Амадиса Галльского, рассказывали, что он невыносимо сварлив, а о самом Амадисе, - что он плакса... Если хуже того, что ты сказал, не говорят обо мне, то и внимания обращать не стоит; это пустяки в сравнении с тем, что врали на тех героев, которых я тебе перечислил.

-- В том-то и дело, ваша милость, что говорят и хуже, - выпалил Санчо, которому, очевидно, доставляло громадное удовольствие высказать своему господину, как его "честят".

-- Что же именно? - по возможности, равнодушно спросил Дон-Кихот.

-- Потеха!.. боюсь, не поверите... Я, впрочем, могу привести к вашей милости одного человечка, который подтвердит, что я не вру... Вчерашний день, изволите ли видеть, приехал сын Варфоломея Караско... знаете, тот, что учился в Саламанке, и называется бака... бакалейщиком...

-- "Баккалавром", а не бакалейщиком, - поправил Дон-Кихот.

про вашу милость уже написана книга под прозванием "Доблестный гидальго Дон-Кихот Ламанчский"... В ней, вишь, написано и про меня, про Санчо Панцу, да и насчет Дульцинеи Тобозской, и про все то, что мы с вами говорили и проделывали наедине... Я просто так и затрясся от испуга и перекрестился, когда студент стал рассказывать все, что там написано... Откуда, думаю, мог тот сочинитель узнать, иго мы с вами говорили и делали, когда вокруг нас никого не было?

-- Это объясняется очень просто, Санчо, - пояснил рыцарь, - и вероятно, книга написана каким-нибудь мудрым волшебником, который видит и слышит за тысячи миль, а то и сам может присутствовать где угодно невидимкою.

-- Наверное, так! - вскричал Санчо. - Самсон, сын Варфоломея Караско, говорит, что эту книгу сочинил какой-то Сид-Гамет Береигена.

-- Это имя мавританское...

-- Так точно. Я слышал, что все мавры страсть как любят эти самые овощи, которые по-ихнему называются "беренгенами",

"господин") может быть такое вульгарное имя.

его студентом: это слово мне сподручнее, потому что я к нему привык... Прикажете итти за ним?

-- Ступай, ступай, приведи этого молодого человека, - разрешил Дон-Кихот. - Мне очень хотелось бы знать подробности насчет той книги.

-- Сейчас, ваша милость, - заявил Санчо, повертываясь к двери.

Немного погодя он возвратился в сопровождении молодого человека в одежде баккалавра.