Антикварий.
Глава XXXVIII

Антикварий

ГЛАВА XXXVIII

Желая воспользоваться полученным разрешением, антикварий предпочел перейти в камеру, где находился Охилтри, так как вызвать его снова в судебный зал - значило бы придать допросу более официальный характер. Старик сидел у окна, которое выходило на море. Он смотрел, и крупные слезы - казалось, помимо его воли - навертывались на глаза, капали на щеки и сбегали по белой бороде. При всем том черты его были спокойны, а вся поза и выражение лица были исполнены терпения и покорности судьбе. Олдбок незаметно подошел к нему и вывел его из задумчивости, ласково сказав:

- Меня огорчает, Эди, что ты принимаешь это так близко к сердцу.

Нищий вздрогнул, поспешно утер глаза рукавом плаща и постарался придать себе обычный равнодушный и беспечный вид. Все же голос его немного дрожал, когда он ответил:

- Я мог бы догадаться, Монкбарнс, что это вы - или кто-нибудь еще вроде вас - пришли тревожить меня. В тюрьмах и судах хоть то хорошо, что ты можешь выплакать себе все глаза, и никто не спросит тебя, в чем дело.

- Ладно, Эди, - ответил Олдбок, - я надеюсь, причина твоих бед не так страшна, чтобы ее нельзя было устранить.

- А я-то думал, Монкбарнс, - тоном упрека сказал нищий, - что вы знаете меня лучше и не подумаете, будто моя пустячная неприятность может вызвать слезы на старых глазах, видавших и не такое горе. Нет, нет! Но здесь была эта бедняжка, дочь Кексона. Она места себе не находит, и никто не может ее успокоить: со времени последнего шторма нет известий о бриге Тэфрила. Люди на набережной рассказывают, будто какой-то военный корабль наскочил на риф Рэтри и вся команда погибла. Помилуй господи, ведь там был молодой Ловел, которого вы так любили, и он как пить дать тоже погиб.

- Да, избави господи! - повторил за ним антикварий бледнея. - Лучше бы Монкбарнс-хауз сгорел. Бедный мой друг и соавтор! Я сейчас же пойду на набережную.

- Навряд ли вы узнаете больше, чем я вам сказал, - промолвил Охилтри. - Здешние стражники были порядком любезны (для констеблей, конечно). Они просмотрели все свои бумаги, спрашивали у начальства, но дело остается таким же темным.

- Это не может быть правдой, это неправда! - воскликнул антикварий. - Я этому ни за что не поверю: Тэфрил - отличный моряк, а Ловел - мой бедный Ловел! - имеет все качества верного и приятного спутника на суше и на море. Именно такого спутника, Эди, я за ум и чистосердечие избрал бы для морского путешествия, fragilem mecum solvere phaselum^[169] (впрочем, я никогда не пускаюсь в море, если не считать переезда на пароме через наш залив). Его избрал бы я делить со мной опасность, как человека, к которому стихии не могут питать вражду. Нет, Эди, это неверно и не может быть верно. Это выдумка праздной шлюхи - молвы, которую я вздернул бы, повесив ее трубу ей на шею. Она своим совиным криком только пугает до смерти честных людей. А теперь расскажи, как ты попал в такую переделку?

- Вы спрашиваете меня как судья, Монкбарнс, или так просто, для собственного интереса?

- Только для собственного интереса, - ответил антикварий.

- Тогда уберите свою записную книжку и этот самый карандаш, потому что я ничего не скажу, пока у вас в руках эти штуки: мы, люди неученые, боимся их. Эти писцы в соседней комнате начиркают черным по белому такое, что человек и не оглянется, как его повесят.

Тогда Эди весьма откровенно изложил ту часть истории, которая уже известна читателю, рассказав антикварию также про сцену, разыгравшуюся в руинах святой Руфи между Дюстерзивелем и его покровителем. Так же открыто он признался в том, что не мог устоять перед соблазном еще раз заманить искателя руд на могилу Мистикота, с целью посмеяться над ним и проучить его за шарлатанство. Эди легко уговорил Стини, смелого и безрассудного парня, помочь ему в этой проказе, но шутка помимо их воли зашла слишком далеко. Что касается бумажника, то Эди выразил свое удивление и огорчение, как только выяснилось, что эта вещь неумышленно была унесена. Старик рассказал, что Стини в присутствии всех обитателей хижины обещал возвратить бумажник на следующий же день, и только внезапная гибель помешала ему это сделать.

Немного подумав, антикварий сказал:

- Твоя история, Эди, звучит вполне правдоподобно, и, зная всех участников, я ей верю. Но мне кажется, что ты знаешь о найденном кладе гораздо больше, чем счел нужным сообщить мне. Я подозреваю, что ты тут разыграл роль Плавтова lar familiaris^[170], своего рода домового, чтобы тебе понятнее было, который сторожил спрятанные сокровища. Я припоминаю, что был первым, кого мы встретили, когда сэр Артур так успешно атаковал могилу Мистикота, и опять-таки ты же, Эди, когда рабочие начали уставать, первым спрыгнул в яму и обнаружил клад. Ты должен объяснить мне все это, не то я сделаю тебе то же, что Эвклион Стафиле в «Aulularia»^[171].

- Помилуйте, сэр, - ответил нищий. - Что я знаю про вашу Гавлуларию? Это больше похоже на собачий язык, чем на человеческий.

- Но ты все-таки знал заранее, что там был ящик с серебром? - продолжал Олдбок.

- Дорогой сэр, - ответил Эди, принимая вид совершенного простака, - ну есть ли в этом какой-нибудь смысл? Неужто вы думаете, что бедный старик, пронюхав о таком богатстве, не попользовался бы им? Вы ведь хорошо знаете, что я, как тот, кого Майкл Скотт обучал, ничего не искал да и не получал. Что мне за дело до этого клада?

- Вот об этом-то я и хочу от тебя услышать, - сказал Олдбок. - Я уверен, что ты знал о кладе.

- Ваша милость, Монкбарнс, человек не глупый. И как человек не глупый, надо признать, вы часто бываете правы.

- Так ты признаешь, Эди, что моя догадка основательна?

Эди кивнул в знак согласия.

- Тогда будь добр объяснить мне все дело от начала до конца, - сказал антикварий.

- Будь это моя тайна, Монкбарнс, - ответил нищий, - вам не пришлось бы просить дважды, потому как я не раз говорил за вашей спиной, что, при всех ваших бреднях, какими вы частенько набиваете себе голову, вы самый умный и достойный доверия из всех наших сельских джентльменов. И я скажу вам напрямик, что это тайна моего друга. И пусть меня разорвут дикими лошадьми или распилят пополам, как сделали с детьми Аммона, но я не скажу больше ни слова, разве только одно: что никто не хотел сделать худого, а напротив, только хорошее, и что таким способом хотели помочь людям, которые в тысячу раз лучше меня. Но я понимаю, что нет такого закона, который запрещал бы знать, где лежат чьи-либо деньги, - лишь бы их не трогать.

Олдбок в глубокой задумчивости прошелся раз и другой по камере, пытаясь найти правдоподобную причину для таких таинственных действий, но его фантазия ничего не могла ему подсказать. Наконец он остановился перед арестованным.

- То, что ты рассказываешь, друг мой, сплошная загадка, и понадобился бы второй Эдип, чтобы ее разгадать… Кто такой Эдип, я объясню тебе в другой раз, если ты мне напомнишь. Однако, будь то от ума или от бредней, которые ты мне любезно приписываешь, я весьма склонен считать все, что ты сказал, правдой, тем более что ты не взывал к высшим силам, как ты и твои товарищи делаете, когда вы хотите обмануть людей. (Тут Эди не мог удержать улыбку.) Поэтому, если ты ответишь мне всего на один вопрос, я постараюсь добиться твоего освобождения.

- Скажите, какой вопрос, - промолвил Эди с осторожностью истого шотландца, - и я скажу вам, отвечу я или нет.

- Вопрос простой, - сказал антикварий. - Знал ли Дюстерзивель о спрятанном ящике с серебром?

- Он-то? Эта подлая скотина? - с большой готовностью отозвался Эди. - Если бы он что-нибудь знал, тогда бы и разговаривать не пришлось. Это было бы все равно, что хранить масло в собачьей будке.

- Я так и думал, - сказал Олдбок. - Так вот, Эди, если я выхлопочу тебе свободу, ты должен будешь явиться в назначенный день, чтобы мне вернули мой залог. Сейчас не такие времена, чтобы дальновидные люди бросали деньги на ветер, разве что ты можешь указать еще одну aulam auri plenam quadrilibrem^[172], еще один «Ищи номер один».

- Ах, - ответил нищий, покачав головой, - не улетела ли та птица, что снесла золотые яйца! Не стану называть ее гусыней, хоть ее так намалевали в книжке сказок. Но я приду в указанный день, Монкбарнс. Вы не потеряете из-за меня ни одного пенни. И до чего же тянет меня на свежий воздух! Погодка-то опять наладилась, и мне невтерпеж узнать новости про моих друзей.

- Хорошо, Эди, стук и лязг внизу немного стихли. Вероятно, судья Литлджон отпустил своего воинственного наставника и от служения Марсу вернулся к служению Фемиде. Я пойду и поговорю с ним. Но я не хочу и не стану верить ужасным известиям, о которых узнал от тебя.

Судья был измучен муштровкой и отдыхал в своем кресле инвалида. Он напевал: «Как весело живется нам, солдатам» и после каждого такта подкреплялся ложкой супа из телятины. Он хотел заказать такое же угощение и для Олдбока, но тот отказался, заметив, что, не будучи человеком военным, не расположен нарушать свою привычку принимать пищу в определенные часы.

- Солдаты вроде вас, судья, - добавил он, - питаются чем придется и когда придется. Однако что это за печальные известия о бриге молодого Тэфрила?

- Ах, бедняга! - ответил судья. - Он был украшением города и весьма отличился первого июня.

- Но почему, - воскликнул Олдбок, - вы говорите о нем в прошедшем времени?

- Боюсь, что для этого достаточно оснований, Монкбарнс. Все же будем надеяться на лучшее. Говорят, что несчастье произошло на рифах Ратри, в двенадцати милях к северу, близ залива Дертеналлен. Я послал туда узнать, в чем дело, а ваш племянник помчался на берег, словно за газетой с вестью о победе.

Тут как раз вошел Гектор.

- Мне кажется, что все это дурацкая выдумка! - воскликнул он. - Слухов много, но я не мог найти им ни малейшего подтверждения.

- А скажи, пожалуйста, Гектор, - встретил его дядя, - если бы это было правдой, по чьей вине Ловел оказался на борту?

- Конечно, это не моя вина, - ответил Гектор, - а только моя неудача.

- Вот как! - удивился дядя. - Это не приходило мне в голову.

- Вот видите, сэр! При всей вашей склонности неизменно считать меня неправым, - ответил молодой воин, - надеюсь, вы признаете, что в этом случае меня не в чем упрекнуть. Я изо всех сил старался попасть в Ловела, и, если бы мне это удалось, очевидно, он был бы в моем положении, а я - в его.

- А кого или что ты собираешься поразить теперь, таща с собой это кожаное вместилище с надписью «порох»?

- Я готовлюсь, сэр, к охоте на болотах лорда Гленаллена двенадцатого числа, - ответил Мак-Интайр.

- Ах, Гектор, твоя великая chasse^[173] лучше происходила бы,

Вот бы встретиться тебе с каким-нибудь воинственным phoca вместо безобидной птицы! ..

- Черт бы побрал всех тюленей, сэр, или phoca, как вы предпочитаете их называть. Право, не слишком приятно, когда тебе без конца напоминают про сделанную глупость!

- Хорошо, хорошо, - сказал Олдбок, - я рад, что ты ее стыдишься! А так как я не терплю все племя Нимрода, я желаю всем им найти таких же достойных противников. И не надо так обижаться на каждую шутку. Впрочем, с phoca я покончил. Кстати, я уверен, что судья может сказать нам, каковы нынче цены на тюленьи шкуры.

- Высоки, - ответил судья. - Очень высоки: улов в последнее время был плохой.

- Мы можем это засвидетельствовать, - заметил мучитель антикварий, которому этот эпизод доставлял богатую тему для подтрунивания над племянником. - Еще одно слово, Гектор, и мы в тюленью шкуру беглеца оденем.

Судья, разрешите сказать вам два слова. Вы должны принять залог, - умеренный, конечно, - за старого Охилтри.

Он явится в назначенный день.

- Вы не подумали, о чем просите, - ответил судья. - Его обвиняют в нападении и грабеже.

- Тс! Ни слова об этом, - прошептал антикварий. - Я уже намекнул вам раньше. Подробное сообщение - потом. Заверяю вас, что тут тайна.

- Однако, мистер Олдбок, если затронуты интересы государства, я как лицо, проделывающее здесь всю будничную работу, конечно, имею право на то, чтобы выслушали мое мнение, и если я не…

чтобы двух человек посвятить в свою тайну. Он и меня еще не вполне посвятил во все козни Дюстерзивеля.

- А! Значит, надо будет применить к этому субъекту закон об иностранцах, не так ли?

- Откровенно говоря, я бы этого хотел.

- Довольно, - произнес судья. - Это будет сделано немедленно. Он будет выслан tanquam suspect^[175], кажется, так вы выражаетесь, Монкбарнс?

- Вы знаете, на меня за последнее время взвалено столько общественных дел, что я вынужден был взять моего старшего приказчика в компаньоны. И мне пришлось уже дважды писать помощнику министра: один раз - по поводу намеченного налога на семена рижской конопли, а другой раз - о запрещении политических обществ. Таким образом, вы можете довериться мне и рассказать, что вам стало известно от старика о том, как он раскрыл заговор против правительства.

- Я это сделаю без промедления, как только факты будут в моих руках, - ответил Олдбок. - Ненавижу, когда самому приходится возиться с такими делами. Но помните: я ведь не сказал, что здесь явно государственный заговор. Я только надеюсь раскрыть с помощью этого человека нечистую игру.

- Если это заговор, в нем не может не быть измены или по крайней мере подстрекательства к бунту, - сказал судья. - Вы согласны внести в залог за арестованного четыреста марок?

- Четыреста марок за старика нищего? Вспомните закон тысяча семьсот первого года, устанавливающий размер залогов! Зачеркните в этой сумме одну цифру, и я готов буду внести за Эди Охилтри сорок марок.

залог - meo periculo^[176]. Ну, что вы скажете по поводу этого юридического выражения? Я узнал его от одного ученого адвоката. «Я ручаюсь вам, милорд, - сказал он, - meo periculo».

- А я ручаюсь, таким же образом, meo periculo, за Эди Охилтри, - сказал Олдбок. - Так прикажите же вашему писцу составить поручительство, и я подпишу.

Когда эта церемония была проделана, антикварий сообщил Эди радостную весть, что он снова свободен, и предложил ему немедленно поспешить в Монкбарнс, куда, завершив свое доброе дело, возвратился и он сам с племянником.

Примечания

169

170

Покровителя очага (лат.).

171

«Кубышке» (лат.).

172

Четырехфунтовую кубышку с золотом (лат.).

173

Охота (франц.).

174

175

Как лицо подозрительное (лат.).

176

На свой страх и риск (лат.).