Редгонтлет.
Часть первая. Письмо III. Дарси Летимер к Аллану Файрфорду

Вальтер Скотт

Редгонтлет

Часть первая

Письмо III. Дарси Летимер к Аллану Файрфорду

Шеффердс-Буш

Благодарю тебя, любезный друг, за послание. Мне кажется, я слышу, как твой отец произносит слово «Нобл-Хауз» с презрением и неудовольствием, будто самое название оскорбительно, и словно ты не мог избрать хуже места во всей Шотландии. Но это в сторону. Скажу тебе, что все наши понятия о горцах весьма неверны. Здесь уже не думают о Претенденте. Клейморы, которыми были вооружены горцы, перешли в другие руки; щиты их служат покрышками для кадок с маслом, и племя старого закала заменилось иным племенем.

Но с несказанным удовольствием я видел страну, вступать в которую мне не дозволено, - одним словом, я видел плодородные края веселой Англии, которой горжусь как родиной и на которую взираю с любовью почтительного сына, хотя меня отделяют от нее и сыпучие пески, и быстрые волны.

Ты не позабыл, Аллан, что в том самом письме, где Гриффин уведомляет меня об удвоении моего содержания и предоставлении мне полной свободы действий, заключается также и запрещение ступать ногой в Англию, хотя я имею право посещать все британские владения и континенты по своему произволу. Однако я лучше расскажу тебе мое вчерашнее приключение, так как я поехал в качестве искателя приключений.

Дамфрис, главный город графства, мне очень скоро надоел, несмотря на гостеприимство мэра Гросби, старого знакомого твоего отца, и я начал продвигаться к востоку, то отыскивая следы древностей, то занимаясь ужением рыбы. В одной деревне я убедился, что наши руководства к ужению - чистейшая нелепость, ибо однажды я просидел несколько часов на реке, не поймав ни одной штуки, и, кроме того, послужил предметом насмешек для двенадцатилетнего оборванца-пастуха, разразившегося обидным хохотом. Действительно, когда из любопытства я передал удочку со всеми принадлежностями этому мальчугану, он не более как в полчаса наловил множество форелей; он дал мне несколько практических советов, несмотря на то что был босой и весь в лохмотьях.

Гостиницу содержит весьма опрятная англичанка. Не могу описать тебе восхищения, с каким я вслушивался в ее акцент, ласкавший мой слух с детства. Остановившись у нее, я занялся ужением под руководством маленького шалуна, который охотно взялся давать мне уроки. Ему, однако, по-видимому, захотелось самому позабавиться, и он употреблял для этого всякие уловки, что нетрудно было заметить. Уступив ему свою удочку, я направился к морю, или, лучше сказать, к Солвейскому заливу, разделяющему оба королевства. Когда я подошел к берегу, вода убывала с отливом, оставив открытым значительное песчаное пространство, по которому стремился в океан небольшой поток, легко переходимый вброд. Сцена освещалась заходящим солнцем и была оживлена множеством всадников, охотившихся за семгой. Можешь удивляться, Аллан, сколько угодно, но я не могу иначе назвать эту оригинальную рыбную ловлю, ибо всадники галопом преследовали рыбу и кололи ее зубчатыми рогатинами. Для этого требуется, однако, чрезвычайное искусство, ибо вода хотя и мелка, но семга в своей стихии так проворна, что требуется необыкновенное умение владеть и конем и оружием. Веселые восклицания и смех охотников были так заразительны, что я невольно зашел далеко вперед.

Один из всадников особенно вызывал дружные аплодисменты и громкие одобрения. Это был высокого роста мужчина на сильной вороной лошади, носившейся, как птица. Длиннее, нежели у прочих, рогатина, и шапка, обшитая мехом, в которую воткнуто было перо, придавали ему вид начальника над товарищами. Действительно, он давал им иногда наставления жестом и голосом. В движениях его замечалось достоинство; голос был звучный и повелительный.

Всадники, однако, начали удаляться, и хотя сцена переставала быть интересной, но я оставался на песке, устремив взор на берега Англии, освещаемые последними лучами заходящего солнца, и, казалось, находившиеся не далее чем в миле от меня. Обычные мысли овладели моим воображением, и я бессознательно приблизился, без всякого, впрочем, определенного намерения, к потоку, отделявшему меня от заповедного берега. Я остановился, услыхав сзади топот скачущей лошади, и всадник, в котором я узнал описанного выше охотника, обратился ко мне со следующими словами:

- Приятель, - сказал он мне немного грубовато, - вы уже опоздали переправиться вброд: скоро наступит прилив.

Я оборотился и, не отвечая ни слова, посмотрел на своего собеседника, внезапное появление которого в такой час показалось странным и отчасти зловещим.

- Вы глухи или помешаны? - продолжал он, - или хотите отправиться на тот свет?

- Я иностранец, - отвечал я, - мне хотелось только посмотреть на вашу охоту, а теперь я желаю возвратиться откуда пришел.

- В таком случае торопитесь, ибо кто засыпает на берегу Солвея, тот рискует проснуться на том свете: небо грозит ураганом, который ускорит прилив.

С этими словами он поворотил лошадь и удалился. Тогда я поспешил по направлению к Шотландии, будучи немного встревожен заявлением незнакомца, ибо знал, что прилив совершался на этих песках с такой изумительной быстротой, что от него на известном расстоянии от берега не уйдет и всадник на доброй лошади.

Я прибавил шагу и даже побежал, видя, как увеличивались лужи и появлялись новые; пески были перерезаны множеством потоков. Действительно ли это было влияние прилива или я впопыхах бросился в другую сторону, только песок делался все рыхлее, и следы мои немедленно наполнялись водой.

Мной начало овладевать сильное беспокойство, когда вторично появился добрый мой гений; его вороная лошадь и он сам казались в сумерках огромных размеров.

- Вы с ума сошли или вам надоела жизнь? - воскликнул он грубым голосом, - через несколько минут вы очутитесь на подвижных песках.

Я отвечал, что сбился с дороги.

- Сейчас нечего тратить время на слова, - сказал он, - садитесь позади меня!

Он, без сомнения, думал, что я вспрыгну на лошадь с ловкостью наездников той местности, но, заметив мое замешательство, он подал мне руку, велел мне стать ему на сапог и рывком поднял меня на круп. Лошадь начала было брыкаться, так что я невольно навалился на него, но он сидел, как гвоздь в перекладине, и вскоре укротил заупрямившееся животное. Друг мой - я не могу иначе назвать его - молчал, направлялся наискось, минуя подвижные пески, и когда мы выехали на сухое место, спустил меня на землю.

Шеффердс-Буш.

- На Шеффердс-Буш! - повторил он. - Здесь не менее трех миль, и если вам незнакома дорога, то вы легко можете свернуть себе шею. Дорога трудная, особенно для молодого вертопраха.

Я попросил его указать мне какую-нибудь гостиницу, где я мог бы провести ночь, и прибавил, что щедро вознагражу того, кто окажет мне эту услугу. Незнакомец не ответил ни слова, притворившись равнодушным, поворотился и пошел по дороге, которую, как мне показалось, он указал жестом.

Вскоре, однако, его звучный голос коснулся моего слуха.

- Остановитесь, молодой человек, остановитесь! - кричал он, - вы уже успели сбиться с дороги. Меня удивляет, что ваши родители отпускают такого ветреника без надежного провожатого.

- Может быть, родители и не сделали бы этого, если бы они у меня были, - отвечал я.

- Я не привык принимать у себя незнакомых, - сказал он, - но так как вы, во-первых, не знаете дороги, во-вторых, рискуете встретиться с недобрыми людьми, то я считаю необходимым сделать исключение из общего правила и предложить вам ночлег на сегодня.

Я вздрогнул невольно при этом не совсем радушном приглашении, но превозмог себя и поблагодарил незнакомца.

- Надеюсь, - сказал я, - что посещение мое не обеспокоит ваше семейство, - и вторично дал понять, что охотно готов предложить вознаграждение.

- Посещение ваше, конечно, принесет мне немного беспокойства, - отвечал он, - но деньги не могут служить для меня вознаграждением… Одним словом, я не трактирщик.

Я извинился и, по его приглашению, снова влез на круп лошади.

Мы поскакали. Собиралась буря, ветер начал свистать, и до нас доносился шум прилива.

Наконец мы достигли узкой и глубокой долины. При свете луны, показывавшейся иногда из-за туч, я видел только утесы и редкие деревья. Мы спускались по извилистой и крутой дороге, но ни темнота, ни неровность почвы не уменьшали быстроты бега вороной лошади.

Вскоре предстали пред нами две или три хижины, из которых одна показалась мне лучше, нежели обыкновенно строятся они у крестьян в этой части Шотландии. Окна были со стеклами, а отверстия в крыше показывали наличие мезонина. В темноте нельзя было различить местности, но шум воды свидетельствовал о близости реки, и местами обрисовывались силуэты деревьев.

Но мне было некогда делать наблюдения, ибо по свистку моего спутника появились мгновенно у двери главной хижины мужчина и женщина, сопровождаемые огромными ньюфаундлендами. Женщина тотчас же удалилась, заметив постороннего. Мужчина с фонарем в руке подошел молча, взял за поводья лошадь и повел ее, без сомнения, в конюшню, в то время как я последовал в дом за своим спутником.

Мы вошли в довольно опрятную комнату с кирпичным полом, и я с удовольствием увидел яркий огонь, пылавший в обширном камине, возле которого стояли каменные скамейки. По стенам висели разные охотничьи и рыболовные принадлежности. Проводник мой вышел в другую комнату, знаком пригласив меня сесть перед камином.

Я остался в обществе старухи в сером платье, клетчатом переднике и белом чепчике, концы которого падали ей на плечи, как носят простые женщины. Очевидно, это была служанка. Странным показалось мне, что в этой протестантской стране на руке у старухи висели четки.

Она начала собирать ужин: накрыла стол и, добыв из торбы, привезенной моим спутником и повешенной у дверей, две рыбины, принялась их жарить, предварительно разрезав.

Между тем в комнату вошел человек, отводивший лошадь на конюшню, и наружность его показалась мне еще непривлекательнее, чем у старухи. Это был здоровый, сильный старик, одетый как рыбак, в голубом жилете и штанах, какие носят моряки; он держал за поясом большой нож, который мог при случае служить оборонительным оружием.

Войдя в комнату, он посмотрел на меня с любопытством и, как мне показалось, весьма неприветливо, но потом перестал обращать на меня внимание и тоже занялся приготовлениями к ужину. С ловкостью, которой я не ожидал от него, судя по его неуклюжему виду, он поставил у одного конца стола два стула, а у другого - две скамейки, разместив сообразно с этим четыре прибора. Посуда была глиняной, но один прибор, от кружки до солонки, был серебряный, с гербами. Большие собаки уселись по бокам, а две меньших улеглись под столом и терпеливо ожидали подачки.

Для меня не было ничего удивительного в том, что человек, занимавшийся рыболовством, может иметь превосходную лошадь и жить лучше других крестьян, но все, мною виденное, как бы показывало, что я находился не у крестьянина, который был богаче своих собратьев, а у человека, имевшего некогда значительное состояние и сохранившего еще некоторые внешние признаки, напоминавшие о его прежнем положении.

Кроме серебряной посуды, слуга поставил на стол лампу из того же металла: она осветила комнату, озарявшуюся до того лишь мелькавшим пламенем камина.

Буфет, в котором размещалась посуда, отличался образцовой чистотой. Во впадине окна стояла этажерка орехового дерева с великолепной резьбой, а на полках лежали книги и бумаги; в другом углублении, менее освещенном, я заметил два ружья, две шпаги, пистолеты и другое оружие - вещи довольно странные, если не подозрительные, в подобной хижине и в краю, столь спокойном.

Мне недолго, однако, пришлось делать эти наблюдения, потому что довольно скоро явился мой спутник. Он переоделся в серый сюртук, обхватывавший его могучую талию, и в узкие панталоны. Сукно его одежды было тоньше, нежели у старика, и белье отличалось безукоризненной белизной. Он был без парика и без пудры, и русые курчавые волосы были без седины, хотя ему было лет пятьдесят по крайней мере. Черты лица выразительные и сохраняли строгое выражение.

Остановившись у огня, он внимательно посмотрел на меня, отчего мне стало неловко, но тут появление ужина отвлекло его. Оба слуги (или особы ниже рангом) разместились уже на скамейках, и хозяин пригласил меня садиться.

сам догадался, в чем дело. Он сказал старику с сарказмом:

- Кристел Никсон, прочти молитву, гость ожидает.

- Черт будет моим слугой и ответит аминь, когда я сделаюсь капелланом, - отвечал Кристел голосом, походившим на ворчание медведя. - Если этот господин - виг, он может сам прочитать.

- Мабель Моффат, - сказал хозяин, обращаясь к старухе и значительно возвысив голос, вероятно, по причине ее глухоты, - не можешь ли ты прочесть молитву перед ужином?

Старуха наклонила голову, поцеловала крест, висевший у нее на четках, и продолжала хранить молчание.

- Мабель не желает призывать на еретика благословение Божие, - сказал хозяин тем же насмешливым тоном.

В этот момент отворилась боковая дверь. В комнату вошла молодая особа и, обратившись к хозяину, сказала:

- Вы звали меня?

- Нет, я только говорил громче обыкновенного, чтобы слыхала глухая Мабель. Однако, - прибавил он, - было бы очень стыдно, чтобы незнакомый гость очутился в доме, где никто не может или не хочет прочесть молитвы. Будь на этот раз нашим капелланом.

Молодая, очень хорошенькая девушка робко подошла и серебристым голосом прочла молитву без затруднения, как бы по обычаю, но, окончив ее, скрылась в ту же минуту.

подавая подачку собакам, он относился к ним с большим радушием.

После ужина мне подали серебряную чарку с можжевеловкой, и когда, выпив ее, я хотел рассмотреть вычеканенный на ней герб, то встретил недовольный взгляд хозяина, и это отбило у меня охоту к любопытству. Я поспешил передать чарку.

Я выразил сожаление, что оказанное мне гостеприимство, может быть, было причиной какого-нибудь беспокойства его семейству.

- Надеюсь, что вы не могли этого заметить, сударь, - отвечал он с холодной вежливостью. - Беспокойство, которое может быть причинено прибытием неожиданного гостя семейству, живущему столь уединенно, как наше, весьма незначительно в сравнении с теми неудобствами, какие испытывает сам гость, не находя многого, к чему он привык. Итак, наши отношения равны.

Я довольно неловко пробормотал, что, может, присутствием своим удалил из-за стола одну особу его семейства, причем взглянул на боковую дверь.

ужинала бы с нами, если бы хотела.

Продолжение беседы было немыслимо, тем более что хозяин намекнул о необходимости выехать на рассвете и обещал разбудить меня в то же время, чтобы указать мне дорогу на Шеффердс-Буш. Он не спрашивал у меня ни о моем имени, ни о моем звании, и поэтому и мне не приходилось задавать ему подобных вопросов.

Он взял лампу и проводил меня в небольшую комнату, где мне была приготовлена постель. Поставив лампу на столе, он посоветовал мне оставить за дверью мокрую одежду, чтобы можно было ее высушить, и вышел, проговорив нечто вроде «спокойной ночи».

Скинув с себя влажное платье и очутившись хотя на жесткой, но сухой и опрятной постели, под толстым одеялом, я вскоре почувствовал благотворную теплоту, охватившую мое тело. На дворе бушевала буря, а у меня над головой раздавались тяжелые мерные шаги, как мне чудилось, моего странного хозяина. Я долго, однако, не мог уснуть, и каждый раз, когда я собирался задремать, порыв бури пробуждал меня, и тяжелые шаги по-прежнему раздавались над головой.

Наконец усталость взяла свое, и я заснул крепким сном. На рассвете, однако, меня кто-то сильно дернул за плечо.

- Как! - воскликнул я, приподымаясь на постели, - вы знаете что-нибудь обо мне и о моих намерениях в свете?

- Ничего этого я не знаю, - отвечал он с принужденной улыбкой, - но вы вступаете в свет, будучи молоды, неопытны, исполнены надежд, и я предсказываю лишь то, что предсказал бы и другому на вашем месте. Но вставайте, вот ваше платье, кусок хлеба и чашка молока ожидают вас, если вы хотите позавтракать перед уходом, но во всяком случае поторопитесь.

- Сперва я попрошу позволения пробыть несколько минут в одиночестве.

- А! Надобно помолиться! - сказал он и вышел из комнаты.

Пока я удовлетворял аппетит, хозяин прохаживался взад и вперед, и мерные шаги его совершенно походили на те, какие слышал я ночью. Когда я перестал есть и начал смотреть на него пристально, он заметил это и сказал с нетерпением:

- Если вы окончили завтрак, то я ожидаю вас, чтобы указать вам дорогу.

Мы вышли вместе, не встретив никого, так что я даже не мог сделать маленького подарка прислуге.

Д. Л