Легенда о Монтрозе.
Глава XX

Легенда о Монтрозе

Глава XX

Пенроуз^{115}

Блистательная победа Монтроза над его могущественным врагом досталась ему не даром, хотя общая численность его потерь составляла лишь одну десятую того, что потерял Аргайл. Благородная стойкость Кэмпбелов стоила жизни многим из их врагов; немало оказалось и раненых, в числе которых находился доблестный молодой граф Ментейт, командовавший центром. Впрочем, рана его была легкая, и он производил скорее приятное, нежели ужасающее впечатление, когда доставил своему главнокомандующему знамя Аргайла, которое он отнял у знаменосца, сразившись с ним в единоборстве. Монтроз был горячо привязан к своему родственнику, видя в нем проблески бескорыстного рыцарского духа давних времен, столь несходных с расчетливо-эгоистическим характером последующего времени, когда во всей Европе вошло в обычай воевать наемниками, которых Шотландия в ту пору поставляла во все государства, вследствие чего в ней замечалось особенно сильное развитие таких низких и корыстных побуждений. Монтроз был по врожденным качествам души сходен с Ментейтом, но опыт жизни научил его пользоваться чужими качествами для собственных целей, а потому он не стал ни восхвалять Ментейта, ни сулить ему наград, а просто обнял его и, прижимая к своей груди, воскликнул:

- Мой доблестный кузен! - И этим искренним порывом восхищения обрадовал молодого человека несравненно больше, чем если бы осыпал его комплиментами и доложил о его подвиге самому королю.

- Кажется, милорд, - сказал Ментейт, - мне больше нечего делать в поле?.. Позвольте мне теперь исполнить долг человеколюбия. Я слышал, что рыцарь Арденворский ранен и находится у нас в плену?

- И поделом ему, - сказал сэр Дугалд Дальгетти, подъехавший к ним в эту минуту с видом необычайной важности, - так ему и надо за то, что пристрелил моего доброго коня в то самое время, когда я предлагал ему почетный плен. А это, я должен сказать, было больше похоже на невежественного хайлендера, у которого и настолько нет смысла, чтобы возвести укрепление для защиты своего старого совиного гнезда, замка, нежели на почтенного воина знатного рода!

- Так, значит, нам предстоит вместе с вами оплакивать потерю знаменитого Густава? - сказал лорд Ментейт.

- Точно так, милорд, - отвечал воин с глубоким вздохом. - Diem clausit supremum^[43], как говорилось у нас в маршальской коллегии в Абердине. Лучше же такой конец, чем если бы он задохнулся в болоте или провалился в сугроб, что легко могло случиться, если бы зимняя кампания затянулась. Но его превосходительству угодно было, - он поклонился в сторону Монтроза, - вместо него подарить мне прекрасного коня, которого я, в память настоящего события, позволил себе назвать Наградой Верности.

- Надеюсь, - сказал маркиз, - что Награда Верности, как вы ее называете, окажется исправно выезженной для военных надобностей. Но я должен вам напомнить, что в Шотландии в настоящее время наградой верности чаще бывает веревка на шею, чем добрый конь.

- Гм… вашему превосходительству угодно шутить, я вижу. Награда Верности по части выправки ни в чем не уступит Густаву, а на вид даже красивее его. Вот насчет обхождения - другое дело; это лошадь совсем невоспитанная… Да и что мудреного, до сих пор она бывала только в самом низком обществе.

- Как в низком обществе? Надеюсь, что вы при этом не имеете в виду его превосходительства, нашего генерала? - сказал Ментейт. - Как же вам не совестно, сэр Дугалд!

- Милорд, - преважно отвечал Дальгетти, - я не способен подразумевать ничего столь неприличного. Я утверждаю только, что так как его превосходительство школит своих коней по тем же правилам, какие прилагает и к обучению своих солдат, то есть приучает тех и других ко всяким военным эволюциям, то и эта прекрасная лошадь выезжена превосходно. Но так как обхождению можно научить только в частной жизни, то ни один солдат не становится приятнее в обществе от разговоров со своим капралом или сержантом; так же и Награда Верности, конечно, не могла получить ни любезного нрава, ни мягкого обхождения в обществе конюхов его превосходительства, ибо они больше дерутся да ругаются, чем холят и ласкают животных, поручаемых их попечению. От этого нередко бывает, что благородные четвероногие становятся как бы мизантропами и на всю жизнь приобретают наклонность скорее лягаться и кусать своего хозяина, нежели любить и почитать его.

- Дело мастера боится, - сказал Монтроз. - Если бы при маршальской коллегии в Абердине учредить академию для воспитания лошадей, вот бы драгоценного профессора приобрели они в лице сэра Дугалда Дальгетти!

- Тем более, - шепнул Ментейт Монтрозу, - что, будучи ослом, он приходился бы немного сродни своим студентам.

- А теперь, - сказал новопосвященный рыцарь, - с дозволения вашего превосходительства, я пойду отдать последний долг моему старому боевому товарищу.

- Неужели вы будете предавать его погребению? - спросил маркиз, в точности не зная, до чего может довести сэра Дугалда его дружеский энтузиазм. - Подумайте, ведь мы и храбрых наших сподвижников вынуждены будем схоронить кое-как.

- Прошу извинения у вашего превосходительства, - сказал Дальгетти, - мои намерения не столь романтичны. Я иду разделить останки бедного Густава с птицами небесными: им предоставлю его мясо, а себе возьму шкуру на память о любимом товарище. Из нее хочу я сшить себе куртку и штаны, по татарской моде, для ношения под панцирем, по той причине, что нижнее мое платье совсем уж никуда не годится… Увы, бедный Густав, хоть бы еще один часок пожил ты на свете, чтобы почуять на своей спине почетную ношу - благородного рыцаря!

- Сэр Дугалд, вряд ли кто-нибудь прежде вас захочет ободрать вашего коня, а потому, прежде чем вы пойдете оказывать ему такое дружеское внимание, не согласитесь ли помочь мне и некоторым из друзей наших распить доброе вино, доставшееся нам после Аргайла? Его оказалось очень много в замке!

- С величайшим удовольствием, ваше превосходительство, - отвечал сэр Дугалд, - потому что ни обед, ни обедня никакому делу не мешают. А что до Густава, я и сам не боюсь, чтобы орлы и волки принялись за него так скоро, по той причине, что кругом много и другой, даже лучшей поживы. Но вот что, - продолжал он, - так как я у вас встречусь с двумя достопочтенными английскими баронетами, а также и с другими особами рыцарского звания, состоящими в войсках вашей светлости, то я бы желал, чтобы они знали, что отныне и навсегда я имею право первенства перед ними по той причине, что посвящен был в звание рыцаря на поле сражения.

- Черт бы тебя взял! - прошептал Монтроз про себя. - Дашь ему палец, а он норовит и за локоть укусить… По этому предмету, сэр Дугалд, - продолжал он, серьезно обращаясь к Дальгетти, - необходимо сперва узнать мнение его величества; в моем же лагере все гости равны, подобно рыцарям Круглого стола. Всякий занимает за столом место, основываясь единственно на том, что кто прежде пришел, тот прежде и взял.

- Так уж я позабочусь, - тихо сказал Ментейт маркизу, - чтобы сегодня сэр Дугалд занял не первое место. Сэр Дугалд, - прибавил он, возвысив голос, - вы говорите, что у вас платье износилось дотла, так не лучше ли вам сходить вон туда, где сложен багаж неприятеля и поставлен часовой? Я видел, как оттуда вытаскивали отличную пару платья из буйволовой кожи, вышитую спереди шелками и серебром.

- Voto а Dios, как говорят испанцы! - воскликнул майор. - Как бы какой-нибудь замарашка не оттягал ее в свою пользу, покуда я тут болтаю по-пустому!

Возможность поживиться богатой добычей сразу вытеснила из его головы мысли о Густаве и обеде, и, пришпорив Награду Верности, он поскакал поперек поля битвы.

- Помчался, пес! - сказал Ментейт. - Не разбирая топчет лица и тела людей, которые были много лучше его самого, и так же жаден до этой подлой добычи, как хищный ворон, что кидается на падаль. А тоже называется воином! И вы, милорд, сочли его достойным рыцарского звания! В наше время, впрочем, это звание утратило свой настоящий смысл. А вы украсили рыцарской цепью простую гончую собаку.

- Что же мне было делать? - сказал Монтроз. - Надо было чем-нибудь задобрить его, бросить ему хоть какую-нибудь кость. Я не могу один продолжать охоту, а у этого пса есть хорошие качества.

- От природы, может быть, и есть, - заметил Ментейт, - но привычка обратила их в один сплошной эгоизм. Он щепетилен насчет своей репутации и отважен в исполнении долга, но только потому, что без помощи этих качеств он не может подвигаться по службе. Даже благодушие его эгоистично; пока товарищ на ногах - он его защитит, поддержит, но если тот свалился - сэр Дугалд так же охотно очистит его карманы, как сдерет шкуру со своего Густава, чтобы сшить себе из нее кожаную куртку.

- Все это, быть может, справедливо, кузен, - отвечал Монтроз, - но зато чрезвычайно удобно командовать солдатом, все побуждения и душевные порывы которого как на ладони и можно вычислить их с математической точностью, тогда как благородная душа, подобная вашей, отзывчивая на тысячи тонких впечатлений, для которых дух этого человека так же непроницаем, как и его броня… Ну, словом, мое дело, как друга, предостеречь тебя, потому что из-за тебя у меня сердце неспокойно.

Потом вдруг, внезапно переменив тон, Монтроз спросил, давно ли Ментейт виделся с Анной Лейл.

Молодой человек сильно покраснел и отвечал:

- Вчера вечером, то есть, - прибавил он с запинкой, - на минуту видел ее и сегодня, за полчаса до начала сражения.

- Дорогой Ментейт, - промолвил Монтроз очень ласково, - будь вы одним из тех легкомысленных кавалеров, что щеголяют при дворе и в своем роде точно такие же эгоисты, как наш Дальгетти, я бы, конечно, не подумал приставать к вам с расспросами по поводу этой маленькой любовной интриги; тогда я знал бы, что это сущие пустяки, веселое препровождение времени, и больше ничего. Но здесь мы в очарованной стране, где сети, сплетенные из дамских волос, получают крепость стали, а вы самый такой человек, чтобы попасться в такую сеть и сыграть роль плененного рыцаря. Эта бедная девочка прелестна и обладает именно такими талантами, чтобы окончательно полонить ваш романтический ум. Не может быть, чтобы вы захотели ее погубить! Но может ли быть, чтобы вы задумали на ней жениться?

- Милорд, - отвечал Ментейт, - вы что-то часто отпускаете шутки на этот счет - надеюсь, что это только шутка? - и простираете их слишком далеко. Анна Лейл - неизвестного происхождения пленница, вероятно, дочь какого-нибудь темного разбойника, и вдобавок живет из милости у Мак-Олеев…

- Ну, не сердитесь, Ментейт, - прервал его маркиз, - вы, кажется, любите классиков, хоть и не учились в маршальской коллегии; вспомните, сколько благородных сердец пленялось пленными красавицами?

Серьезно говоря, это меня очень тревожит. Мне бы недосуг и вмешиваться в такие дела, и я не подумал бы читать вам наставления, если бы дело касалось только вас и Анны. Но в лице Аллена Мак-Олея вы имеете очень опасного соперника. Кто его знает, до чего он может дойти, если воспылает негодованием, а мое дело напомнить вам, что всякая ссора между вами может очень вредно отозваться на вашей службе королю.

- Милорд, - сказал Ментейт, - я знаю, что вы это говорите по дружескому ко мне расположению; надеюсь, что вы успокоитесь, когда я вам скажу, что мы с Алленом уже обсудили этот вопрос: я ему объяснил, что не в моих нравах питать бесчестные намерения относительно беззащитной девушки, а с другой стороны, ее темное происхождение препятствует мне думать о ней в ином смысле. Не скрою от вас, и Мак-Олею я сказал то же самое, что, если бы Анна Лейл родилась в дворянской семье, я бы разделил с ней свое имя и титул, но при существующих обстоятельствах это невозможно. Это объяснение, надеюсь, удовлетворит вашу светлость, так как оно удовлетворило и менее разумного человека.

- И что же, - сказал он, - вы оба сговорились, как подобает истинным героям романа, боготворить одну и ту же особу, поклоняться одному кумиру и дальше не простирать своих претензий?

- Так далеко я не заходил, милорд, - отвечал Ментейт, - я только сказал, что при настоящих обстоятельствах, а они едва ли могут измениться, я из уважения к фамильным традициям и к себе самому не могу быть для Анны Лейл ничем иным, как только другом и братом… Но прошу вашу светлость извинить меня, - продолжал он, взглянув на свою руку, обвязанную платком, - мне пора подумать о маленьком повреждении, полученном сегодня.

Я сам в жизни знавал… Но не к чему тревожить старое, давно уснувшее горе!

С этими словами он дружески пожал руку своему кузену и ушел в замок.

но те немногие простые правила ухода и врачевания, которые были им известны, почти всегда применялись женщинами или стариками, весьма опытными в этих делах благодаря беспрерывной практике. Поэтому присутствие Анны Лейл, со всеми ее прислужницами и прочими помощниками, было в высшей степени благодетельно в течение этого тяжелого похода. Заботливая внимательность и усердие Анны были безграничны, и она с одинаковой готовностью расточала свои услуги и своим и чужим, судя по тому, где это было нужнее.

В настоящую минуту она находилась в одной из комнат замка, наблюдая за приготовлением припарок из целебных трав для наложения на раны. Поминутно к ней подходили разные женщины с докладами о состоянии больных, вверенных их попечению, и она деятельно отдавала распоряжения и употребляла все наличные свои средства и познания к облегчению страждущих, как вдруг Аллен Мак-Олей вошел в комнату. Она невольно вздрогнула, потому что слышала, что он куда-то далеко уехал из лагеря по поручению маркиза; но как ни привыкла она к обычной суровости его лица, ей показалось, что никогда еще он не был мрачнее, чем в эту минуту. Он долго стоял перед ней молча, так что она почувствовала необходимость сказать что-нибудь.

- Я… я думала, - проговорила она с усилием, - что вы уехали.

- Товарищ мой уже ждет меня, - сказал Аллен, - сейчас еду.

Однако он продолжал стоять так же безмолвно, ухватив ее за руку, не так, чтобы ей было больно, но так крепко, что она чувствовала полную невозможность освободиться от этого сильного человека.

… не находит ли на вас тень?

Вместо ответа он подвел ее к окну, из которого видно было поле битвы со всеми его ужасами: из конца в конец оно было устлано убитыми и ранеными, среди которых ходили мародеры и усиленно стаскивали платье с злополучных мертвецов, и делали это так хладнокровно, как будто им и в голову не приходило, что это тоже люди и что не сегодня завтра их самих может постигнуть та же участь.

- Нравится тебе это зрелище? - сказал Мак-Олей.

- Какой ужас! - сказала Анна, закрывая глаза руками. - Зачем вы хотите, чтобы я на это смотрела?

- Приучайся, - отвечал он. - Коли хочешь оставаться с этой обреченной ратью, надо привыкать. Вот скоро пойдешь по такому полю разыскивать тело моего брата… или Ментейта… или мое… Ну да это тебе не так будет тяжело. Ты не любишь меня!

я принесу арфу…

- Постой, - сказал Аллен, продолжая так же крепко держать ее за руку, - откуда бы ни были мои видения, с небес ли они, из ада или из средней сферы бесплотных духов… или они, как думают саксонцы, только обман разгоряченного воображения, не в них теперь дело; я не под их влиянием и говорю с тобой обыкновенным языком. Ты меня не любишь, Анна. Ты любишь Ментейта, и он любит тебя… А я для тебя - все равно что один из мертвецов, валяющихся там на лугу.

Нельзя предполагать, чтобы смысл этих странных речей представлял что-нибудь новое для Анны. И какая же девушка, при подобных обстоятельствах, не догадалась бы давным-давно о состоянии чувств своего возлюбленного. Но, срывая так внезапно тонкую повязку с ее глаз, Аллен испугал ее, и она ждала, что вот-вот случится нечто ужасное, в смысле проявления его буйного нрава. Она попыталась рассеять его мысли отрицанием взведенного на нее обвинения.

- Вы забываете, - сказала она, - и собственное достоинство, и благородство, оскорбляя меня, беззащитную, и зная, что судьба поставила меня в полную зависимость от вас. Вам известно, кто я и что я такое, как невозможно для меня выслушивать слова любви от Ментейта или от вас, и что я ничего, кроме дружбы, от вас не ожидаю. Вам ли не знать, какой я несчастной породы и кому обязана своим существованием!

- Этому я не верю! - возразил Аллен пылко. - Из грязного источника не бывает кристально чистой струи.

- Я знаю, - сказал Мак-Олей, - это пролагает черту между нами. Однако эта черта не так резко отделяет тебя от Ментейта. Выслушай меня, моя бесценная Анна! Покинь здешние ужасы и опасности, поедем со мной в Кинтел… Я помещу тебя в дом благородной леди Сифорт или доставлю тебя в сохранности в Айкомкилл, в святую обитель, где женщины посвящают себя служению Богу по обычаю наших предков.

- Подумайте, что вы говорите! - сказала Анна. - Пуститься в такую дальнюю дорогу вдвоем с вами было бы совсем противно девичьей скромности. Я останусь тут, Аллен, здесь, под покровительством благородного Монтроза; и в следующий раз, когда войско приблизится к равнинам, я постараюсь как-нибудь избавить вас от своего присутствия, раз сама не знаю, как заслужила ваше неудовольствие.

Аллен стоял как будто в нерешимости, сочувствовать ли ее печали или прогневаться на ее неуступчивость.

- Анна, - сказал он, - ты слишком хорошо знаешь, что такие слова неприменимы к моим чувствам к тебе. Но ты пользуешься своей властью надо мной и даже радуешься моему отъезду, потому что некому будет подсматривать за твоими отношениями с Ментейтом. Поберегитесь оба, - прибавил он сурово, - ибо не родился еще тот человек, который оскорбил бы Аллена Мак-Олея и не пострадал бы за это вдесятеро!

Примечания

43

лат.).

44

* …красотой Текмессы. - Гораций, ода «Ксантию Фокею» (кн. II, 4). Текмесса, у Гомера, - пленница героя Троянской войны Аякса Большого, сына саламинского царя Теламона.

115

Пенроуз Томас (1742-1779) - английский поэт.