Легенда о Монтрозе.
Глава XXI

Легенда о Монтрозе

Глава XXI

Бомонт и Флетчер. «Филастр»^{116}

Пылкое проявление любви и ревности Аллена Мак-Олея разверзло страшную бездну перед глазами Анны Лейл. Ей казалось, что она внезапно очутилась на краю пропасти, и некуда ей деваться, и не на кого понадеяться. Она давно сознавала, что любит Ментейта не братской любовью; и могло ли быть иначе, приняв во внимание, как близко она его знала с самого детства, как лично привлекателен был этот юный джентльмен, какое особое внимание он ей всегда оказывал и как, по свойству своего мягкого нрава и по изяществу манер, он был несравненно выше той семьи грубых воинов, среди которой она жила. Но ее привязанность была того тихого, робкого и задумчивого характера, которая живет отраженным светом и больше мечтает о счастье своего возлюбленного, не задаваясь смелыми надеждами на свой собственный счет. В то время она часто пела заунывную гэльскую песенку, которую талантливый и несчастный Эндрю Мак-Дональд перевел впоследствии, а мы охотно приведем эти строки:

Бешеное заявление Аллена разрушило ее романтическое намерение втихомолку лелеять свое задумчивое чувство, никогда не ожидая взаимности. Она давно боялась Аллена, насколько это было совместно с ее благодарностью к нему и с ясным сознанием того, что ради нее он старался обуздывать свой надменный и пылкий нрав; но с этой минуты он внушал ей ужас, вполне понятный, когда мы вспомним, как она коротко знала и его самого, и всю историю его жизни. При всем благородстве и возвышенности своего характера, он никогда не умел сдерживать своих страстей и как у себя в доме, так и во всем краю расхаживал наподобие прирученного льва, которому никто не дерзал перечить из опасения разбудить его природную свирепость, и столько лет он не испытывал ни малейшего противоречия, ни даже простого несогласия со своим мнением, что, если бы не большое здравомыслие, которое, невзирая на мистическое направление, составляло главную основу его характера, он мог бы стать поистине деспотическим тираном, наводящим ужас на всех соседей. Но Анна не имела досуга углубляться в свои тревожные соображения, потому что к ней неожиданно вошел сэр Дугалд Дальгетти.

Легко можно себе представить, что вся предыдущая карьера этого человека не подготовила его к тому, чтобы блистать в дамском обществе. Он и сам смутно сознавал, что тот язык, которым говорят в казармах, на гауптвахте и на ротном учении, не совсем пригоден для беседы с порядочными женщинами. Единственный период его жизни, прошедший в мирных занятиях, проведен был в маршальской коллегии, в Абердине, но он успел перезабыть и то немногое, чему выучился там, за исключением штопанья собственных чулок и искусства с необычайной быстротой поглощать съестные припасы; но и то сказать, то и другое он так часто применял к делу, что забыть не было никакой возможности. Однако именно из этого мирного времени почерпал он темы для разговоров всякий раз, как ему приходилось обращаться к женщинам; иными словами, речь его становилась педантична, как только утрачивала чисто военную окраску.

- Мисс Анна Лейл, - сказал он, - я в настоящую минуту уподобляюсь полупике, или эспонтону Ахиллеса, один конец коего имел свойство наносить раны, а другой - заживлять оные, каковым качеством не обладают ни испанские пики, ни алебарды, ни бердыши, ни секиры и вообще ни один из новейших колющих видов оружия.

Эту тираду он произнес дважды; но, так как в первый раз Анна не слушала его, а во второй раз не поняла, он был вынужден объясниться точнее.

- Я хочу сказать, мисс Анна Лейл, - сказал он, - что, будучи причиной получения в нынешнем сражении одним почтенным рыцарем весьма тяжелой раны, причем он выстрелом из пистолета и вопреки воинским правилам пресек жизнь моего коня, в честь бессмертного шведского короля названного Густавом, я желал бы означенному рыцарю доставить некое зависящее от вас облегчение, ибо вы, сударыня, подобно языческому богу Эскулапию (он, может быть, подразумевал Аполлона), искусны не токмо по части музыки и пения, но равно и в более высоком искусстве врачевания… Opifer que per orbem dicor^[45].

- Будьте так добры, объясните, что это значит? - спросила Анна, у которой было так тяжко на душе, что она даже не заметила уморительной галантности, с какой сэр Дугалд расшаркивался перед ней.

- Вот это, сударыня, будет, пожалуй, трудновато для меня, - возразил сэр Дугалд. - По правде сказать, конструкцию-то я маленько позабыл… Однако попробуем. Dicor, приставить ego, будет - «я призван…» Opifer?.. Opifer?.. Что, бишь, это такое?.. Помню: signifer^[46] и furcifer…^[47] а это - не знаю… Полагаю, однако ж, что opifer в этом случае означает то же, что Д. М., сиречь доктор медицины.

- У нас сегодня так много дел, - сказала Анна с тоской, - не можете ли просто сказать, что вам от меня нужно?

- Да только то и нужно, - отвечал сэр Дугалд, - чтобы вы навестили раненого рыцаря и приказали своей девушке снести кое-каких медикаментов для его раны, которая, как выражаются ученые, угрожает нанести damnum fatale^[48].

Анна Лейл никогда не избегала случая помочь страждущему. Она поспешно расспросила о свойствах полученной раны и заинтересовалась, узнав, что пострадавший тот самый осанистый старый вождь, которого она видела в Дарнлинварахе и еще в то время поразилась его наружностью. Проглотив на время свое горе, она поспешила предложить свои услуги почтенному старику.

Сэр Дугалд торжественно проводил Анну Лейл в комнату больного, где, к ее удивлению, находился и лорд Ментейт. При виде его она сильно покраснела и, чтобы скрыть свое смущение, принялась осматривать рану рыцаря Арденворского, но очень скоро убедилась, что ее искусство не в силах вылечить его. Что до сэра Дугалда, он возвратился в большой сарай, на полу которого, в числе многих других раненых, положили и Ранальда Сына Тумана.

- Вот что, дружище, - сказал ему рыцарь, - я уж тебе говорил, что готов для тебя сделать всякое удовольствие в награду за то, что тебя ранили, пока ты состоял под моим покровительством. По твоему желанию ходил я к мисс Анне Лейл, послал ее лечить рану рыцаря Арденворского, но все еще не могу взять в толк, на что тебе это понадобилось… Кажется мне, будто ты как-то говорил, что они друг другу родня? Только мне, как воину и командиру, есть о чем подумать и без того, а потому я, признаться, не больно вникал в ваши хайлендерские родословные.

его собственных выгод: в этих двух случаях его память была вполне благонадежна.

- А теперь, любезнейший Сын Тумана, не можешь ли ты мне объяснить, куда девался твой шалопай внучек; я его не вижу с той самой минуты, как он помогал мне давеча снять бранные доспехи, а это такая неисправность, за которую следует ему задать порку.

- Он здесь, недалеко, - сказал раненый, - не подымай на него руки, он настолько мужчина, что за один ярд ременной плетки способен отплатить тебе одним футом каленой стали.

- Это угроза в высшей степени неприличная, - сказал сэр Дугалд, - и, не будь я тебе кое-чем обязан, я бы тебе этого не спустил.

- Коли находишь, что обязан мне чем-нибудь, - сказал разбойник, - то в твоей власти сейчас расплатиться… исполни только одну мою просьбу.

они стали осторожнее и уж не станут давать обещаний так, здорово живешь, не узнав наперед, можно ли исполнить данное слово, не нажив себе хлопот и неприятностей. Ты, может быть, желаешь, чтобы я тебе привел эту лекарку врачевать твою рану; но ты прими во внимание, Ранальд, что лежишь ты в грязи, и коли привести ее в это место, она перепачкает тут все свои наряды, а на этот счет, как тебе известно, женщины ужасно щепетильны. Помню я, в Амстердаме супруга великого пенсионария весьма ко мне благоволила, а тут вдруг взяла да и выгнала меня вон, а за что? За то, что я отер подошву своего сапога о шлейф ее бархатного платья: она его на полкомнаты растянула, а я не разглядел, думал, что это коврик постлан для ног…

- Нет, - прервал его Мак-Иф, - мне не нужно, чтобы Анна Лейл приходила сюда, а ты вели меня перенести в ту комнату, где она ухаживает за рыцарем Арденворским. Я имею сказать им нечто крайне важное для них обоих.

- Ну, это совсем не вяжется с правилами строгих приличий, - сказал Дальгетти. - Как же это принести вдруг раненого разбойника и положить рядом с рыцарем? Рыцарское звание издавна было, да отчасти и теперь есть, высшее воинское отличие, независимо от чинов, которые зависят от патента… А впрочем, так как просьбу твою нетрудно исполнить, я, так и быть, сделаю тебе удовольствие.

исполнили свое дело, что последовали за ним по пятам и, войдя в комнату со своей страшной ношей, положили Ранальда на пол. Черты лица его, от природы довольно свирепые, в эту минуту были искажены страданием, руки и скудная одежда покрыты кровью, и своей и чужой, ничья заботливая рука не обмыла его, хотя рана в боку была все-таки перевязана.

- Вы ли, - проговорил он, с усилием приподняв голову в ту сторону, где лежал на постели его недавний противник, - вы ли тот, кого люди называют рыцарем Арденворским?

- А мне несколько минут, - сказал разбойник, - тем более заслуги, что я хочу употребить их на пользу того, чья рука всегда была против меня; но и моя была против него… только еще выше.

- Твоя-то рука выше моей?.. Презренный червь! - молвил сэр Дункан, глядя сверху вниз на своего жалкого врага.

- Да, - отвечал разбойник твердым голосом, - моя рука хватала выше. В нашей с тобой смертельной борьбе раны, нанесенные мной, были глубже, хотя и твоя рука не оставалась без дела и давала себя чувствовать. Я Ранальд Мак-Иф, Сын Тумана. Та ночь, когда я предал твой замок пламени, дополнилась нынешним днем, когда ты пал от меча отцов моих… Припомни все зло, которое ты причинил нашему роду… Никто не был нам большим врагом, кроме одного только… одного… Но он, говорят, заколдован, недоступен для нашей мести… Скоро увидим, правда ли это.

- Милорд Ментейт, - сказал сэр Дункан, приподнявшись на постели, - этот человек - отъявленный злодей, изменник королю и парламенту, поправший законы божеские и человеческие… он один из кровожадных Сыновей Тумана… исконный враг вашего дома, и Мак-Олея, и мой… Надеюсь, вы не захотите отравить этих, быть может, последних минут моей жизни созерцанием его жестокого торжества!

Сэр Дугалд решительно воспротивился этому, напомнив о заслугах Ранальда как проводника и о своем за него поручительстве; но резкий, зычный голос разбойника перебил его речь.

- Нет, - говорил Ранальд, - пусть пытают и вешают меня, пусть мой труп высыхает между небом и землей, питая ястребов и орлов с Бен-Невиса… Но зато ни этот гордый рыцарь, ни победоносный тан никогда не узнают тайны, мне одному известной; это такая тайна, от которой сердце Арденвора взыграло бы радостью, будь он хоть при последнем издыхании, а благородный Ментейт отдал бы за эту тайну все земли своего графства. Пойди сюда, Анна Лейл, - молвил он вдруг, приподнимаясь с неожиданной силой, - не пугайся того, к кому ты ласкалась в младенчестве. Скажи этим гордецам, которые пренебрегают тобой за то, что ты будто бы потомок нашего древнего рода… Скажи им, что в тебе нет нашей крови… Ты не Дочь Тумана, а родилась в таких же высоких палатах и покоилась в такой же мягкой колыбели, в каких качают младенцев в самых знатнейших хоромах.

- Ради самого Бога, - сказал Ментейт, дрожа от волнения, - если тебе что-либо известно о происхождении этой леди, облегчи свою совесть перед смертью, поведай нам свою тайну!

- И за один раз уж небось с последним дыханием благословить моих врагов? - сказал Мак-Иф, взглянув на него насмешливо. - Да, это самое проповедуют ваши священники… Но когда же и относительно кого сами вы следуете этому правилу?.. Сначала я хочу знать, какова будет отплата за мою тайну, иначе я не расстанусь с ней… Рыцарь Арденворский, что бы ты дал за то, чтобы узнать, что понапрасну соблюдал свои покаянные посты и что на свете есть еще отпрыск твоего рода?.. Отвечай, иначе я больше ни слова не скажу.

… - сказал сэр Дункан голосом дрожащим от сомнения, ненависти и ожидания, - я бы мог… Да нет, я знаю, что твое племя, подобно бесовскому отродью, из рода в род все только обманщики и убийцы… Но, если бы возможно было, чтобы ты сказал правду, я бы, кажется, мог тебе простить все зло, которое ты мне причинил.

- Слышите! - сказал Ранальд. - Сын Диармида сулит мне довольно крупный заклад… Ну а ты, благородный тан? Носятся слухи в лагере, что ты бы жизнью и имуществом готов был купить весть о том, что Анна Лейл не есть дитя гонимого племени, а дочь столь же знатного рода, как и ты сам? Ну хорошо… Так и быть, скажу… не из дружбы, нет. Было время, когда я хотел сделать эту тайну ценой своей свободы, а теперь я вымениваю ее на нечто такое, что мне дороже свободы и самой жизни… Анна Лейл меньшее и единственное оставленное в живых дитя рыцаря Арденворского, она одна была спасена в ту пору, когда все остальное в его замке было предано огню и мечу.

- Может ли этот человек сказать правду? - молвила Анна Лейл, едва сознавая, что говорит. - Или это все чудится мне во сне?

- Девушка, - сказал Ранальд, - если бы ты подольше жила с нами, ты бы лучше выучилась отличать правду от лжи. Этому английскому лорду и рыцарю Арденворскому я приведу такие доказательства моих слов, что они поневоле поверят. А ты пока уйди… Я любил тебя ребенком, не питаю ненависти и к молодости твоей. Чьи же глаза ненавидят цветущую розу, хоть и вырастает она из шипов? Ради тебя одной только и жалею о том, что вскоре должно случиться. Но кто хочет отмстить врагу своему, тот не должен тужить о том, что и невинный будет вовлечен в погибель.

- Он дело говорит, Анна, - сказал лорд Ментейт, - ради бога, уйди! Если то, что он сказал, правда, тебе надо иначе встретиться с сэром Дунканом.

- Да, ты во мне найдешь отца, - прошептал сэр Дункан.

- В таком случае, - сказал Ментейт, - я велю перенести Мак-Ифа в соседнюю комнату и сам выслушаю его показания… Сэр Дугалд Дальгетти, вероятно, не откажет мне в помощи и содействии?

- С удовольствием, милорд, - отвечал сэр Дугалд, - готов служить вам исповедником, свидетелем или тем и другим. Мне-то исполнять эту роль особенно кстати, потому что всю эту историю я слышал еще месяц тому назад в замке Инверэри. Только все эти осады, подобные осаде Арденвора, легко путаются у меня в памяти… Притом с тех пор было о чем подумать и поважнее этого.

Выслушав это откровенное заявление, сделанное в то время, когда они уходили из комнаты вслед за унесенным разбойником, лорд Ментейт метнул на Дальгетти взгляд, преисполненный гнева и презрения; но почтенный майор, облаченный в непроницаемую броню самодовольства, остался в полном неведении насчет возбужденных им чувств.

45

И слыву я по всему свету целителем (лат.).

46

лат.).

47

Негодяй (лат.).

48

Роковой ущерб (лат.).

116

«Филастр» - пьеса Френсиса Бомонта и Джона Флетчера. Эпиграф взят из акта V, сц. 5.