Песнь последнего минестреля
(Старая орфография)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Песнь последнего минестреля

"ПЕСНЬ ПОСЛЕДНЯГО МИНЕСТРЕЛЯ".

Ужь день прохладно вечерелъ

И сводъ лазоревый алелъ;

На нёмъ сверкало облака;

Дыханьемъ свежимъ ветерка

Былъ воздухъ сладко растворёнъ;

Играя, вея, морщилъ онъ

Пурпурно-блещущiй заливъ.

И, белый парусъ распустувъ,

Заливомъ темъ ладья плыла:

Изъ Витби инокинь несла,

По лёгкимъ прыгая зыбямъ,

Она къ Кутбертовымъ брегамъ.

Летитъ весёлая ладья.

Покрыта палуба ея

Большимъ узорчатымъ ковромъ;

Резной, высокiй стулъ на нёмъ

Съ подушкой бархатной стоить -

И мать-игуменья сидитъ

Съ ней пять монахинь молодыхъ.

Впервой покинувъ душный пленъ

Печальныхъ монастырскихъ стенъ,

Какъ птички въ вольной вы шипе,

По гладкой палубе оне

Играютъ, резвятся, шалятъ...

Всё веселитъ ихъ, какъ ребятъ:

Той шаткiй парусъ страшенъ былъ,

Когда имъ ветеръ шевелилъ

И онъ, надувшися, гремелъ;

Крестилась та, когда белелъ,

Катясь къ ладье, кипучiй валъ,

Её ловилъ и подымалъ

На свой изгибистый хребетъ;

Ту веселилъ зелёный цветъ

Морской чудесной глубины,

Когда жь изъ пенистой волны,

Какъ чорная незапно тень,

Предъ ней выскакивалъ тюлень,

И долго - трепетна, бледна -

Читала шопотомъ псаломъ;

У той былъ резвымъ ветеркомъ

Покровъ развеянъ головной:

Густою, толковой струёй

Лились на плечи волоса

И груди тай на я краса

Мелькала ярко межь власовъ,

И девственный поймать покровъ

Ея заботилась рука,

А взоръ стерёгъ исподтишка,

Не любовался ль кто за ней

Заветной прелестью грудей.

Игуменья порою той

Вкушала съ важностью покой,

Въ подушкахъ нежась пуховыхъ,

И на монахинь молодыхъ

Смотрела съ ласковымъ лицомъ.

Она вступила въ Божiй домъ

Не оглянулася на светъ,

И, жизнь навеки затворя

Въ безмолвiи монастыря,

По слуху знала издали

О треволненiяхъ земли,

О томъ, что радость, что любовь

Смущаютъ умъ, волнуютъ кровь,

И съ непроснувшейся душой,

Достигла старости святой,

Сердечныхъ смутъ не испытанъ.

Тяжолый инокинь уставъ

Смиренно, строго сохранять,

Души спасенiя искать

Блаженной Гильды по следамъ,

Служить ея честнымъ мощамъ,

И день и ночь въ молитве быть,

И день и ночь огонь хранить

Лампадъ, горящихъ у иконъ;

Въ такихъ заботахъ проведёнъ

На обновленiе оградъ

Монастыря дала она;

Часовня Гильды убрана

Была на славу отъ неё:

Сiяло пышное шитьё

Тамъ на покрове гробовомъ,

И обложонный жемчугомъ

Былъ вылитъ гробъ изъ серебра,

И много делала добра

Она убогимъ и больнымъ -

И возвращался пиллигримъ

Отъ стенъ ея монастыря,

Хваля небеснаго Царя.

Имела важный видъ она;

Была худа, была бледна;

Былъ величинъ высокiй ростъ;

Лицо являло строгiй постъ

И покаянье тьмило взоръ.

Хотя въ ней съ самыхъ давнихъ норъ

Хоть строго данную ей власть

Въ монастыре она блюла,

Но для смиренныхъ сёстръ была

Она лишь ласковая мать:

Свободно было имъ дышать

Въ своей келейной тишине,

И мать-игуменью оне

Любили детски всей душой.

Куда жь той позднею порой

Черезъ заливъ плыла она?

Была въ Линдфарнъ приглашена

Она съ игуменьей другой;

И тамъ ихъ ждалъ аббатъ святой

Кутбертова монастыря,

Чтобы, соборомъ сотворя

Кровавый судъ, проклятье дать

Отступнице, дерзнувшей снять

Съ себя монашества обетъ,

И, сатане продавъ за светъ

Забыть Спасителя Христа.

Ладья вдоль берега летитъ,

И берегъ весь назадъ бежитъ.

Мелькаютъ мимо ихъ очей

Въ сiяньи западныхъ лучей -

Тамъ замокъ на скале крутой

И бездна пены подъ скалой

Отъ разшибаемыхъ валовъ;

Тамъ башня, сторожъ береговъ,

Густымъ одетая плющомъ;

Тамъ холмъ, увенчанный селомъ;

Тамъ золото цветущихъ нивъ;

Тамъ зеленеющiй заливъ

Въ тени зелёныхъ береговъ;

Тамъ Божiй храмъ, среди дерёвъ

Блестящiй яркой белизной.

И островъ, наконецъ, святой

Съ Кутбертовымъ монастырёмъ,

Облитый вечера огнёмъ,

Изъ водъ вдали предъ ними всталъ,

И, приближаясь, тихо росъ -

И вдругъ надъ ихъ главой вознёсъ

Свой брегъ крутой со всехъ сторонъ.

И островъ, и не островъ онъ:

Два раза въ день морской отливъ,

Песокъ подводный обнаживъ,

Противный брегъ сливаетъ съ нимъ:

Тогда поклонникъ-пилигримъ

На богомолье по пескамъ

Пешкомъ идётъ въ Кутбертовъ храмъ;

Два раза въ день морской приливъ,

Его отъ тверди отделивъ,

Стираетъ силою поды

Съ песка поклонниковъ следы.

Нёсъ ветеръ къ берегу ладью;

На самомъ берега краю

Стоялъ Кутбертовъ древнiй донъ,

И волны ленились кругомъ.

Саксоновъ памятникъ, оно

Межь скалъ крутыхъ крутой скалой

Восходитъ грозно надъ водой.

Все стены - страшной толщины -

Изъ грубыхъ камней сложены;

Зубцы, какъ горы, на стенахъ;

На низкихъ, тягостныхъ столбахъ

Лежитъ огромный храма сводъ;

Кругомъ идётъ широкiй ходъ,

Являя безконечный рядъ

Сплетённыхъ ветвями аркадъ;

И крепки башни на углахъ

Стоятъ, какъ стражи на часахъ.

Вотще ихъ крепость превозмочь

Пыталась вражеская мочь

Жестокихъ нехристей датчанъ;

Вотще волнами океанъ

Всечасно ихъ разитъ, дробить:

Святое зданiе стоитъ

Морскихъ разбойниковъ напоръ.

Набеги хлада, бурь, валовъ,

И силу грозную годовъ

Перетерпевъ, какъ встарину,

Оно морскую глубину

Своей громадою гнетётъ.

Лишь кое-где растреснулъ сводъ,

Да въ нише ликъ разбитъ святой,

Да мохъ ростётъ везде седой,

Да стенъ углы оточены

Упорнымъ тренiемъ волны.

Въ ладье монахини плывутъ.

Приблизлсь къ берегу, поютъ

Святую Тильды песнь оне.

Ихъ голосъ въ поздней тишине,

Какъ бы сходящiй съ вышины,

Слiясь съ гармонiей волны,

По небу звонко пробежалъ...

И съ брега хоръ имъ отвечалъ -

Съ хоругвями, крестами, ходъ

На встречу инокинь честныхъ;

И возвестилъ явленье ихъ

Колоколовъ согласный звонъ,

И былъ онъ звучно повторёнъ

Отзывомъ ближнихъ, дальнихъ скалъ -

И весь народъ на брегъ созвалъ.

Съ ладьи игуменья сошла,

Благословенье всемъ дала,

И, подпираясь костылёмъ,

Пошла въ святой Кутбертовъ домъ

Во следъ хоругвей и крестовъ.

Имъ столъ въ трапезнице готовъ:

Садятся ужинать - потомъ

Обширный монастырскiй домъ

Толпой осматривать идутъ;

Смеются, резвятся, поютъ;

Заходятъ въ кельи, въ древнiй храмъ,

Творятъ поклоны образамъ

Но вечеръ холодомъ сырымъ

И резкiй съ моря ветерокъ

Собраться нудятъ всехъ въ кружокъ

Къ огню, хозяекъ и гостей;

Жужжатъ, лепечутъ; какъ ручей,

Весёлый льется разговоръ;

И, наконецъ, межь ними споръ

О томъ заходитъ, чей Святой

Своею жизнiю земной

И боле славы заслужилъ,

И боле Небу угодилъ?

"Святая Тильда - говорятъ

Монахини изъ Витби - врядъ

Отдаетъ ли первенство кому?

Известна жь боле потому

Ея обитель съ давнихъ дней,

Что три барона знатныхъ ей

Служить вассалами должны;

Угодницей осуждены

И Перси: судъ сей былъ простертъ

На ихъ потомство до конца

Всего ихъ рода. Чернеца

Они дерзнули умертвить,

Съ-техъ-поръ должны къ намъ приходить

Три старшихъ въ роде каждый годъ,

Въ день Вознесенья - и народъ

Тутъ видитъ, какъ игуменъ ихъ

Становитъ рядомъ у честныхъ

Мощей угодницы святой,

Какъ надъ склонённой ихъ главой

Прочтётъ псаломъ, какъ, наконецъ,

Съ словами: "всё простилъ чернецъ!"

Имъ разрешенiе даётъ;

Тогда "аминь" гласитъ народъ.

Къ намъ повесть древняя дошла

О толъ, какъ некогда жила '

У насъ саксонская княжна,

Какъ наша вся была полна

Какъ Тильда, внявъ мольбамъ своей

Любимицы, святой княжны,

Явилась; какъ превращены

Все змеи въ камень; какъ съ-техъ-поръ

Находятъ въ недре нашихъ горъ

Окаменелыхъ много змей.

Ещё же древность намъ объ пей

Сказанiе передала.

Какъ разъ во гневе прокляла

Она пролётныхъ журавлей,

И какъ съ-техъ-поръ до вашихъ дней,

Едва на Витби налетитъ

Журавль, застонетъ, закричитъ,

Перевернётся, упадётъ -

И чудной смертью отдаётъ

Угоднице блаженной честь."

- "А нашъ Кутбертъ? Не перечесть

Его чудесъ. Теперь покой

Нашолъ ужь гробъ его святой;

Отъ датскихъ хищниковъ сгорелъ

Линдфарнъ, прiютъ съ давнишнихъ дней

Честныхъ угодника мощей.

Монахи гробъ его спасли.

И съ гробомъ странствовать пошли,

Изъ земли въ землю, по нолямъ,

Лесамъ, болотамъ и горамъ.

Семь летъ въ молитве и трудахъ,

Съ тяжодымъ гробомъ на плечахъ,

Они скиталися. Въ Мельрозъ

Ихъ напоследокъ Богъ принёсъ.

Мельрозъ Кухбертъ живой любилъ,

Но мёртвый въ нёмъ не разсудилъ

Онъ для себя избрать прiютъ -

И чудо совершилось тутъ:

Хоть тяжкiй гробъ изъ камня былъ,

Но отъ Мельроза вдругъ поплылъ

По Твиду онъ, какъ лёгкiй чолнъ.

На югъ теченьемъ быстрыхъ волнъ

Тильмутъ и Риппонъ, въ Вардилавъ,

Препонъ не встретя, наконецъ

Привёлъ свой гробъ святой пловецъ -

И выбралъ онъ въ жилище тамъ

Святой, готическiй Дургамъ;

Но где святого погребли,

Ту тайну знаютъ на земли

Лишь только трое; и когда

Которому изъ нихъ чреда

Разстаться съ жизнiю придётъ,

Онъ на духу передаётъ

Её другому; тотъ молчитъ

До толь, пока не разрешитъ

Его молчанья смертный часъ.

И мало ль чудесами насъ

Святой угодникъ изумлялъ?

На нашу Англiю напалъ

Король Шотландскiй, злой тиранъ.

Пришла съ нимъ рать Галвегiанъ,

Онъ рыцарей привёлъ своихъ.

Разбойниковъ залитыхъ въ сталь;

Онъ весь подвинулъ Тевьотдаль;

Но рать его костьми легла:

Для насъ Кутбертова была

Хоругвь спасенiемъ отъ бедъ.

Имъ ободрёнъ билъ и Альфредъ

На пораженiе датчанъ;

Предъ нимъ въ первой и самъ Норманъ

Завоеватель страхъ узналъ

И изъ Нортумбрiи бежалъ."

Монахини изъ Витби тутъ

Сестрамъ Линдфарнскимъ задаютъ

Съ усмешкою вопросъ такой:

"А правда ли, что вашъ святой

По свету бродитъ кузнецомъ?

Что онъ огромнымъ молоткомъ

По тяжкой наковальне бьётъ

И имъ жемчужины куётъ?

Туманной рясой облачёнъ?

Что на приморской онъ скале,

Чернее мглы, стоитъ во мгле?

И что, покуда молотъ бьётъ,

Онъ ветеръ на море зовётъ?

И что въ то время рыбаки

Уводятъ въ пристань челноки,

Боясь, чтобъ бурею ночной

Не утопилъ ихъ вашъ святой?"

Сестёръ Линдфарнскихъ оскорбилъ

Такой вопросъ. Ответъ ихъ былъ:

"Пустого много бредитъ светъ!

Объ этомъ здесь и слуху нетъ.

Кутбертъ, блаженный нашъ отецъ,

Честной угодникъ, не кузнецъ."

Такъ весело передъ огнёмъ

Шолъ о житейскомъ, о святомъ

Между монахинь разговоръ.

А близко былъ иной соборъ,

Подъ зданьемъ монастырскимъ былъ

Тайникъ - страшней темницы нетъ:

Король Кольвульфъ, покинувъ светъ,

Жилъ произвольнымъ мертвецомъ

Въ глубокомъ подземелье томъ.

Сперва въ монастыре оно

"Смиренья кельей" названо;

Потомъ въ ужасной келье той,

Куда ни разу лучъ дневной,

Ни воздухъ Божiй не входилъ,

Прелатъ Сексгельмъ определилъ

Кладбищу осуждённыхъ быть;

Но, наконецъ, тамъ хоронить

Не мёртвыхъ стали, а живыхъ,

О бедственной судьбине ихъ

Молчалъ неведомый тайникъ:

И судъ, и казнь, и жертвы кривъ -

Всё жадно поглощалось имъ.

А если случаемъ какимъ

И доходилъ до вышины,

Никто изъ внемлющихъ не зналъ,

Кто, где и отъ чего стеналъ.

Шептали только мажь собой,

Что тамъ глубоко подъ землёй,

Во гробе мучится мертвецъ,

Свершившiй дней своихъ конецъ

Безъ покаянiя во зле,

И непрощённый на земле:

Хотя въ монастыре о томъ

Заклепе капни роковомъ

И сохранилася молва,

Но где онъ былъ? - одинъ иль два

Монаха знали то, да самъ

Отецъ аббатъ; и къ темъ местамъ

Ему лишь съ ними доступъ былъ.

Съ повязкой на глазахъ входилъ

За жертвой самъ палачъ туда,

Въ часъ совершенiя суда.

Глубоко, ниже внешнихъ водъ,

Былъ выдолбленъ въ утёсе онъ;

Весь гробовыми замощёнъ

Плитами полъ неровный былъ;

И рядъ покинутыхъ могилъ

Съ полуистёртою резьбой,

Полузатоптанныхъ землёй,

Являлся тамъ. Отъ мокроты

Скопляясь, капли съ высоты

На камни падали: ихъ звукъ

Однообразно-тихъ, какъ стукъ

Ночного маятника, былъ;

И бледно, трепетно светилъ,

Пуская дымъ, борясь со мглой,

Огонь въ ламнаде гробовой,

Висевшей тяжко на цепяхъ;

И тускло на сырыхъ стенахъ,

Покрытыхъ плеснью, какъ корой,

Светъ, поглощённый темнотой,

Онъ въ подземелье озарялъ

Явленье страшное тогда.

Три совершителя суда

Сидели рядомъ за столомъ.

Предъ ними разложонъ на нёмъ

Уставъ Бенедиктинцевъ былъ,

И, чуть во мгле сiяя, лилъ

Мерцанье бледное ночникъ

На ихъ со мглой слiянный ликъ.

Товарищъ двумъ другимъ судьямъ,

Игуменья изъ Витби тамъ

Являлась, и была сперва

Ея открыта голова;

Но скоро скорбь втеснилась ей

Во грудь, и слёзы изъ очей

Невольно жалость извлекла,

И покрываломъ облекла

Тогда лицо своё она.

Съ суровой строгостью въ чертахъ,

Обретшая въ посте, въ мольбахъ

Безстрастье хладное одно -

Въ душе святошествомъ давно

Прямую святость уморя -

Тильмутскаго монастыря

Прiорша гордая была;

И ряса, чорная какъ мгла,

Лежала на ея плечахъ;

И жизни не было въ очахъ,

Черневшихъ мутно безъ лучей

Изъ подъ седыхъ ея бровей.

Аббатъ Кутбертовой святой

Обители, молахъ седой

Изсохнувшiй полумертвецъ

И ужъ съ давнишнихъ поръ слепецъ,

Межь ними, сгорбившись, сиделъ;

Потухшiй взоръ его гляделъ

Вперёдъ, ничемъ не привлечёнъ.

Ужасенъ бледный былъ старикъ,

Какъ каменный надгробный ликъ,

Во храме зримый въ часъ ночной,

Немого праха стражъ немой.

Предъ ними жертва ихъ стоитъ:

На голове ея лежитъ

Лицо скрывающiй покровъ;

Видна на белой рясе кровь;

И на столе положены

Свидетели ея вины:

Лампада, чотки и кинжалъ.

По знаку данному сорвалъ

Монахъ съ лица ея покровъ -

И кудри чорныя власовъ

Упали тучей во плечамъ.

Прiорши сумрачнымъ очамъ

Былъ узницы противенъ видъ.

Съ насмешкой злобною глядитъ

Въ лицо преступницы она -

Но кто же узница была?

Сестра Матильда. Лишь сошла

Та роковая полночь, мглой

Окутавшись, пакъ пеленой,

Тильмутская обитель вся

Вдругъ замолчала. Погася

Лампады въ кельяхъ, сёстры въ нихъ

Все затворились. Пустъ и тихъ

Сталъ монастырь; лить главный входъ

Святыхъ обители воротъ

Не запертъ и свободенъ былъ.

На колокольне часъ пробилъ.

Лампаду и кинжалъ берётъ

И въ платье мертвеца идётъ

Матильда смело въ ворота.

Предъ нею ночь и пустота.

Обитель сномъ глубокимъ спитъ.

Надъ церковью луна стоятъ

И сыплетъ на дорогу светъ:

Въ густой пыли копытъ и ногъ...

И слышенъ ей далёкiй скокъ...

Она съ волненьемъ въ даль глядитъ;

Но тамъ ночной туманъ лежитъ;

Всё тише, тише слышенъ скокъ;

Лишь по дороге ветерокъ

Полночный ходитъ, да луна

Сiяетъ съ неба. Вотъ она

Минуты дне подождала;

Потомъ съ молитвою пошла

Вперёдъ - не встретится ли съ нимъ?

И долго шла путёмъ пустымъ;

Но всё желанной встречи нетъ.

Вотъ наконецъ и дневный спетъ,

И на небе зажглась заря...

И вдругъ отъ стенъ монастыря

Послышался набатный звонъ:

Всю огласилъ окрестность о въ.

Что ей начать? Куда уйти?

Окаменевъ, она стоитъ;

И страшно колоколъ гудитъ;

И вотъ за ней погоня вследъ;

И ей нигде прiюта нетъ;

И вотъ настигнута она -

И въ монастырь увлечена.

И скрыта заживо подъ спудъ -

И ждёть её кровавый судъ.

Передъ судилищемъ она

Стоитъ, почти умерщвлена

Терзаньемъ близкаго конца;

И бледность мёртвая лица

Была видней, была страшней

Отъ черноты ея кудрей,

Двойною пышною волной

Облившихъ ликъ ея младой.

Оцепеневъ стоитъ она;

Глава на грудь наклонена;

И если бъ мутный лучъ въ глазахъ

Не изменяли ей норой,

За ликъ воздушный, восковой

Могла бъ быть принята она:

Такъ бездыханна, такъ бледна,

Съ такимъ безжизненнымъ лицомъ.

Такимъ безгласнымъ мертвецомъ

Она ждала судьбы своей

Отъ непрощающихъ судей.

И казни страхъ ей весь открытъ:

Въ стене, какъ тёмный гробъ, прорытъ

Глубокiй, низкiй, тесный входъ.

Тому, кто разъ въ тотъ гробъ войдётъ,

Назадъ не выдти никогда.

Коренья, въ черепке вода,

Краюшка хлеба съ ночникомъ

Уже готовы въ гробе томъ.

И съ дымнымъ факеломъ въ рукахъ,

На заступъ опершись, монахъ;

Палачъ подземный - передъ нимъ,

Съ покровомъ на лице стоить;

И грудой на полу лежитъ

Гробокопательный снарядъ:

Кирпичъ, кирка, извёстка, млатъ.

Слепой игуменъ съ места всталъ

И руку тощую поднялъ,

И узницу благословилъ...

И въ землю факелъ свой вонзилъ.

И къ жертве подошолъ монахъ -

И ужь она въ его рукахъ

Трепещетъ, борется, кричитъ,

И, сладивъ съ ней, ужо тащитъ,

Безчувственный на крикъ и плачъ,

Её живую въ гробъ палачъ...

Сто ступеней на верхъ вели.

Изъ тайника судьи пошли -

И видъ ихъ былъ свирепо-дикъ;

И глухо жалкiй, томный кривъ,

Изъ глубины ихъ провожалъ;

И глуше становился стопъ -

И, наконецъ, умолкнулъ онъ.

И скоро вольный воздухъ имъ

Своимъ дыханiемъ живымъ

Стеснённы груди оживилъ.

Ужь часъ ночного бденья былъ -

И въ храме пели. И во храмъ

Они вошли; во имъ и тамъ

Сквозь набожный поющихъ ликъ,

Всё слышался подземный крикъ.

Когда жь во храме хоръ отпелъ,

Ударить въ колоколъ велелъ

Аббатъ душе на упокой.

Протяжный гласъ въ тиши ночной

Раздался - изъ глубокой мглы

Ему Нортумбрiи скалы

Откликнулись. Услыша звонъ,

Въ Брамбурге селянинъ сквозь сонъ

Съ подушки голову поднялъ,

Недомолился и заснулъ.

Имъ пробуждённый, помянулъ

Усопшаго святой чернецъ,

Варкпортской пустыни жилецъ;

Въ Шевьотскую залёгшiй сень,

Вскочилъ испуганный олень,

По ветру ноздри распустилъ

И чутко ухомъ шевелилъ,

И погляделъ но сторонамъ

Всё, что смутилъ минутный звонъ,

Въ глубокiй погрузилось сонъ

В. Жуковскiй.