Песнь последнего минестреля

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Песнь последнего минестреля (старая орфография)

"ПЕСНЬ ПОСЛЕДНЯГО МИНЕСТРЕЛЯ".

Ужь день прохладно вечерел

И свод лазоревый алел;

На нём сверкало облака;

Дыханьем свежим ветерка

Был воздух сладко растворён;

Играя, вея, морщил он

Пурпурно-блещущий залив.

И, белый парус распустув,

Заливом тем ладья плыла:

Из Витби инокинь несла,

По лёгким прыгая зыбям,

Она к Кутбертовым брегам.

Летит весёлая ладья.

Покрыта палуба её

Большим узорчатым ковром;

Резной, высокий стул на нём

С подушкой бархатной стоить -

И мать-игуменья сидит

С ней пять монахинь молодых.

Впервой покинув душный плен

Печальных монастырских стен,

Как птички в вольной вы шипе,

По гладкой палубе оне

Играют, резвятся, шалят...

Всё веселит их, как ребят:

Той шаткий парус страшен был,

Когда им ветер шевелил

И он, надувшися, гремел;

Крестилась та, когда белел,

Катясь к ладье, кипучий вал,

Её ловил и подымал

На свой изгибистый хребет;

Ту веселил зелёный цвет

Морской чудесной глубины,

Когда жь из пенистой волны,

Как чорная незапно тень,

Пред ней выскакивал тюлень,

И долго - трепетна, бледна -

Читала шопотом псалом;

У той был резвым ветерком

Покров развеян головной:

Густою, толковой струёй

Лились на плечи волоса

И груди тай на я краса

Мелькала ярко межь власов,

И девственный поймать покров

Её заботилась рука,

А взор стерёг исподтишка,

Не любовался ль кто за ней

Заветной прелестью грудей.

Игуменья порою той

Вкушала с важностью покой,

В подушках нежась пуховых,

И на монахинь молодых

Смотрела с ласковым лицом.

Она вступила в Божий дом

Не оглянулася на свет,

И, жизнь навеки затворя

В безмолвии монастыря,

По слуху знала издали

О треволнениях земли,

О том, что радость, что любовь

Смущают ум, волнуют кровь,

И с непроснувшейся душой,

Достигла старости святой,

Сердечных смут не испытан.

Тяжолый инокинь устав

Смиренно, строго сохранять,

Души спасения искать

Блаженной Гильды по следам,

Служить её честным мощам,

И день и ночь в молитве быть,

И день и ночь огонь хранить

Лампад, горящих у икон;

В таких заботах проведён

На обновление оград

Монастыря дала она;

Часовня Гильды убрана

Была на славу от неё:

Сияло пышное шитьё

Там на покрове гробовом,

И обложонный жемчугом

Был вылит гроб из серебра,

И много делала добра

Она убогим и больным -

И возвращался пиллигрим

От стен её монастыря,

Хваля небесного Царя.

Имела важный вид она;

Была худа, была бледна;

Был величин высокий рост;

Лицо являло строгий пост

И покаянье тьмило взор.

Хотя в ней с самых давних нор

Хоть строго данную ей власть

В монастыре она блюла,

Но для смиренных сёстр была

Она лишь ласковая мать:

Свободно было им дышать

В своей келейной тишине,

И мать-игуменью оне

Любили детски всей душой.

Куда жь той позднею порой

Через залив плыла она?

Была в Линдфарн приглашена

Она с игуменьей другой;

И там их ждал аббат святой

Кутбертова монастыря,

Чтобы, собором сотворя

Кровавый суд, проклятье дать

Отступнице, дерзнувшей снять

С себя монашества обет,

И, сатане продав за свет

Забыть Спасителя Христа.

Ладья вдоль берега летит,

И берег весь назад бежит.

Мелькают мимо их очей

В сияньи западных лучей -

Там замок на скале крутой

И бездна пены под скалой

От разшибаемых валов;

Там башня, сторож берегов,

Густым одетая плющом;

Там холм, увенчанный селом;

Там золото цветущих нив;

Там зеленеющий залив

В тени зелёных берегов;

Там Божий храм, среди дерёв

Блестящий яркой белизной.

И остров, наконец, святой

С Кутбертовым монастырём,

Облитый вечера огнём,

Из вод вдали пред ними встал,

И, приближаясь, тихо рос -

И вдруг над их главой вознёс

Свой брег крутой со всех сторон.

И остров, и не остров он:

Два раза в день морской отлив,

Песок подводный обнажив,

Противный брег сливает с ним:

Тогда поклонник-пилигрим

На богомолье по пескам

Пешком идёт в Кутбертов храм;

Два раза в день морской прилив,

Его от тверди отделив,

Стирает силою поды

С песка поклонников следы.

Нёс ветер к берегу ладью;

На самом берега краю

Стоял Кутбертов древний дон,

И волны ленились кругом.

Саксонов памятник, оно

Межь скал крутых крутой скалой

Восходит грозно над водой.

Все стены - страшной толщины -

Из грубых камней сложены;

Зубцы, как горы, на стенах;

На низких, тягостных столбах

Лежит огромный храма свод;

Кругом идёт широкий ход,

Являя бесконечный ряд

Сплетённых ветвями аркад;

И крепки башни на углах

Стоят, как стражи на часах.

Вотще их крепость превозмочь

Пыталась вражеская мочь

Жестоких нехристей датчан;

Вотще волнами океан

Всечасно их разит, дробить:

Святое здание стоит

Морских разбойников напор.

Набеги хлада, бурь, валов,

И силу грозную годов

Перетерпев, как встарину,

Оно морскую глубину

Своей громадою гнетёт.

Лишь кое-где растреснул свод,

Да в нише лик разбит святой,

Да мох ростёт везде седой,

Да стен углы оточены

Упорным трением волны.

В ладье монахини плывут.

Приблизлсь к берегу, поют

Святую Тильды песнь оне.

Их голос в поздней тишине,

Как бы сходящий с вышины,

Слиясь с гармонией волны,

По небу звонко пробежал...

И с брега хор им отвечал -

С хоругвями, крестами, ход

На встречу инокинь честных;

И возвестил явленье их

Колоколов согласный звон,

И был он звучно повторён

Отзывом ближних, дальних скал -

И весь народ на брег созвал.

С ладьи игуменья сошла,

Благословенье всем дала,

И, подпираясь костылём,

Пошла в святой Кутбертов дом

Во след хоругвей и крестов.

Им стол в трапезнице готов:

Садятся ужинать - потом

Обширный монастырский дом

Толпой осматривать идут;

Смеются, резвятся, поют;

Заходят в кельи, в древний храм,

Творят поклоны образам

Но вечер холодом сырым

И резкий с моря ветерок

Собраться нудят всех в кружок

К огню, хозяек и гостей;

Жужжат, лепечут; как ручей,

Весёлый льется разговор;

И, наконец, межь ними спор

О том заходит, чей Святой

Своею жизнию земной

И боле славы заслужил,

И боле Небу угодил?

"Святая Тильда - говорят

Монахини из Витби - вряд

Отдает ли первенство кому?

Известна жь боле потому

Её обитель с давних дней,

Что три барона знатных ей

Служить вассалами должны;

Угодницей осуждены

И Перси: суд сей был простерт

На их потомство до конца

Всего их рода. Чернеца

Они дерзнули умертвить,

С-тех-пор должны к нам приходить

Три старших в роде каждый год,

В день Вознесенья - и народ

Тут видит, как игумен их

Становит рядом у честных

Мощей угодницы святой,

Как над склонённой их главой

Прочтёт псалом, как, наконец,

С словами: "всё простил чернец!"

Им разрешение даёт;

Тогда "аминь" гласит народ.

К нам повесть древняя дошла

О тол, как некогда жила '

У нас саксонская княжна,

Как наша вся была полна

Как Тильда, вняв мольбам своей

Любимицы, святой княжны,

Явилась; как превращены

Все змеи в камень; как с-тех-пор

Находят в недре наших гор

Окаменелых много змей.

Ещё же древность нам об пей

Сказание передала.

Как раз во гневе прокляла

Она пролётных журавлей,

И как с-тех-пор до ваших дней,

Едва на Витби налетит

Журавль, застонет, закричит,

Перевернётся, упадёт -

И чудной смертью отдаёт

Угоднице блаженной честь."

- "А наш Кутберт? Не перечесть

Его чудес. Теперь покой

Нашол ужь гроб его святой;

От датских хищников сгорел

Линдфарн, приют с давнишних дней

Честных угодника мощей.

Монахи гроб его спасли.

И с гробом странствовать пошли,

Из земли в землю, по нолям,

Лесам, болотам и горам.

Семь лет в молитве и трудах,

С тяжодым гробом на плечах,

Они скиталися. В Мельроз

Их напоследок Бог принёс.

Мельроз Кухберт живой любил,

Но мёртвый в нём не разсудил

Он для себя избрать приют -

И чудо совершилось тут:

Хоть тяжкий гроб из камня был,

Но от Мельроза вдруг поплыл

По Твиду он, как лёгкий чолн.

На юг теченьем быстрых волн

Тильмут и Риппон, в Вардилав,

Препон не встретя, наконец

Привёл свой гроб святой пловец -

И выбрал он в жилище там

Святой, готический Дургам;

Но где святого погребли,

Ту тайну знают на земли

Лишь только трое; и когда

Которому из них чреда

Разстаться с жизнию придёт,

Он на духу передаёт

Её другому; тот молчит

До толь, пока не разрешит

Его молчанья смертный час.

И мало ль чудесами нас

Святой угодник изумлял?

На нашу Англию напал

Король Шотландский, злой тиран.

Пришла с ним рать Галвегиан,

Он рыцарей привёл своих.

Разбойников залитых в сталь;

Он весь подвинул Тевьотдаль;

Но рать его костьми легла:

Для нас Кутбертова была

Хоругвь спасением от бед.

Им ободрён бил и Альфред

На поражение датчан;

Пред ним в первой и сам Норман

Завоеватель страх узнал

И из Нортумбрии бежал."

Монахини из Витби тут

Сестрам Линдфарнским задают

С усмешкою вопрос такой:

"А правда ли, что ваш святой

По свету бродит кузнецом?

Что он огромным молотком

По тяжкой наковальне бьёт

И им жемчужины куёт?

Туманной рясой облачён?

Что на приморской он скале,

Чернее мглы, стоит во мгле?

И что, покуда молот бьёт,

Он ветер на море зовёт?

И что в то время рыбаки

Уводят в пристань челноки,

Боясь, чтоб бурею ночной

Не утопил их ваш святой?"

Сестёр Линдфарнских оскорбил

Такой вопрос. Ответ их был:

"Пустого много бредит свет!

Об этом здесь и слуху нет.

Кутберт, блаженный наш отец,

Честной угодник, не кузнец."

Так весело перед огнём

Шол о житейском, о святом

Между монахинь разговор.

А близко был иной собор,

Под зданьем монастырским был

Тайник - страшней темницы нет:

Король Кольвульф, покинув свет,

Жил произвольным мертвецом

В глубоком подземелье том.

Сперва в монастыре оно

"Смиренья кельей" названо;

Потом в ужасной келье той,

Куда ни разу луч дневной,

Ни воздух Божий не входил,

Прелат Сексгельм определил

Кладбищу осуждённых быть;

Но, наконец, там хоронить

Не мёртвых стали, а живых,

О бедственной судьбине их

Молчал неведомый тайник:

И суд, и казнь, и жертвы крив -

Всё жадно поглощалось им.

А если случаем каким

И доходил до вышины,

Никто из внемлющих не знал,

Кто, где и от чего стенал.

Шептали только мажь собой,

Что там глубоко под землёй,

Во гробе мучится мертвец,

Свершивший дней своих конец

Без покаяния во зле,

И непрощённый на земле:

Хотя в монастыре о том

Заклепе капни роковом

И сохранилася молва,

Но где он был? - один иль два

Монаха знали то, да сам

Отец аббат; и к тем местам

Ему лишь с ними доступ был.

С повязкой на глазах входил

За жертвой сам палач туда,

В час совершения суда.

Глубоко, ниже внешних вод,

Был выдолблен в утёсе он;

Весь гробовыми замощён

Плитами пол неровный был;

И ряд покинутых могил

С полуистёртою резьбой,

Полузатоптанных землёй,

Являлся там. От мокроты

Скопляясь, капли с высоты

На камни падали: их звук

Однообразно-тих, как стук

Ночного маятника, был;

И бледно, трепетно светил,

Пуская дым, борясь со мглой,

Огонь в ламнаде гробовой,

Висевшей тяжко на цепях;

И тускло на сырых стенах,

Покрытых плеснью, как корой,

Свет, поглощённый темнотой,

Он в подземелье озарял

Явленье страшное тогда.

Три совершителя суда

Сидели рядом за столом.

Пред ними разложон на нём

Устав Бенедиктинцев был,

И, чуть во мгле сияя, лил

Мерцанье бледное ночник

На их со мглой слиянный лик.

Товарищ двум другим судьям,

Игуменья из Витби там

Являлась, и была сперва

Её открыта голова;

Но скоро скорбь втеснилась ей

Во грудь, и слёзы из очей

Невольно жалость извлекла,

И покрывалом облекла

Тогда лицо своё она.

С суровой строгостью в чертах,

Обретшая в посте, в мольбах

Безстрастье хладное одно -

В душе святошеством давно

Прямую святость уморя -

Тильмутского монастыря

Приорша гордая была;

И ряса, чорная как мгла,

Лежала на её плечах;

И жизни не было в очах,

Черневших мутно без лучей

Из под седых её бровей.

Аббат Кутбертовой святой

Обители, молах седой

Изсохнувший полумертвец

И уж с давнишних пор слепец,

Межь ними, сгорбившись, сидел;

Потухший взор его глядел

Вперёд, ничем не привлечён.

Ужасен бледный был старик,

Как каменный надгробный лик,

Во храме зримый в час ночной,

Немого праха страж немой.

Пред ними жертва их стоит:

На голове её лежит

Лицо скрывающий покров;

Видна на белой рясе кровь;

И на столе положены

Свидетели её вины:

Лампада, чотки и кинжал.

По знаку данному сорвал

Монах с лица её покров -

И кудри чорные власов

Упали тучей во плечам.

Приорши сумрачным очам

Был узницы противен вид.

С насмешкой злобною глядит

В лицо преступницы она -

Но кто же узница была?

Сестра Матильда. Лишь сошла

Та роковая полночь, мглой

Окутавшись, пак пеленой,

Тильмутская обитель вся

Вдруг замолчала. Погася

Лампады в кельях, сёстры в них

Все затворились. Пуст и тих

Стал монастырь; лить главный вход

Святых обители ворот

Не заперт и свободен был.

На колокольне час пробил.

Лампаду и кинжал берёт

И в платье мертвеца идёт

Матильда смело в ворота.

Пред нею ночь и пустота.

Обитель сном глубоким спит.

Над церковью луна стоят

И сыплет на дорогу свет:

В густой пыли копыт и ног...

И слышен ей далёкий скок...

Она с волненьем в даль глядит;

Но там ночной туман лежит;

Всё тише, тише слышен скок;

Лишь по дороге ветерок

Полночный ходит, да луна

Сияет с неба. Вот она

Минуты дне подождала;

Потом с молитвою пошла

Вперёд - не встретится ли с ним?

И долго шла путём пустым;

Но всё желанной встречи нет.

Вот наконец и дневный спет,

И на небе зажглась заря...

И вдруг от стен монастыря

Послышался набатный звон:

Всю огласил окрестность о в.

Что ей начать? Куда уйти?

Окаменев, она стоит;

И страшно колокол гудит;

И вот за ней погоня вслед;

И ей нигде приюта нет;

И вот настигнута она -

И в монастырь увлечена.

И скрыта заживо под спуд -

И ждёть её кровавый суд.

Перед судилищем она

Стоит, почти умерщвлена

Терзаньем близкого конца;

И бледность мёртвая лица

Была видней, была страшней

От черноты её кудрей,

Двойною пышною волной

Обливших лик её младой.

Оцепенев стоит она;

Глава на грудь наклонена;

И если б мутный луч в глазах

Не изменяли ей норой,

За лик воздушный, восковой

Могла б быть принята она:

Так бездыханна, так бледна,

С таким безжизненным лицом.

Таким безгласным мертвецом

Она ждала судьбы своей

От непрощающих судей.

И казни страх ей весь открыт:

В стене, как тёмный гроб, прорыт

Глубокий, низкий, тесный вход.

Тому, кто раз в тот гроб войдёт,

Назад не выдти никогда.

Коренья, в черепке вода,

Краюшка хлеба с ночником

Уже готовы в гробе том.

И с дымным факелом в руках,

На заступ опершись, монах;

Палач подземный - перед ним,

С покровом на лице стоить;

И грудой на полу лежит

Гробокопательный снаряд:

Кирпич, кирка, извёстка, млат.

Слепой игумен с места встал

И руку тощую поднял,

И узницу благословил...

И в землю факел свой вонзил.

И к жертве подошол монах -

И ужь она в его руках

Трепещет, борется, кричит,

И, сладив с ней, ужо тащит,

Безчувственный на крик и плач,

Её живую в гроб палач...

Сто ступеней на верх вели.

Из тайника судьи пошли -

И вид их был свирепо-дик;

И глухо жалкий, томный крив,

Из глубины их провожал;

И глуше становился стоп -

И, наконец, умолкнул он.

И скоро вольный воздух им

Своим дыханием живым

Стеснённы груди оживил.

Ужь час ночного бденья был -

И в храме пели. И во храм

Они вошли; во им и там

Сквозь набожный поющих лик,

Всё слышался подземный крик.

Когда жь во храме хор отпел,

Ударить в колокол велел

Аббат душе на упокой.

Протяжный глас в тиши ночной

Раздался - из глубокой мглы

Ему Нортумбрии скалы

Откликнулись. Услыша звон,

В Брамбурге селянин сквозь сон

С подушки голову поднял,

Недомолился и заснул.

Им пробуждённый, помянул

Усопшого святой чернец,

Варкпортской пустыни жилец;

В Шевьотскую залёгший сень,

Вскочил испуганный олень,

По ветру ноздри распустил

И чутко ухом шевелил,

И поглядел но сторонам

Всё, что смутил минутный звон,

В глубокий погрузилось сон

В. Жуковский.