Роб Рой.
Часть четвертая.
Глава девятая

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Роб Рой. Часть четвертая. Глава девятая (старая орфография)

ГЛАВА IX.

В безчувствии и оцепенении стоял я и смотрел как они удалялись. Когда воображение представляет нам образ любимого, но далекого от нас предмета, оно показывает его не только в самом выгодном свете, но рисует под такими чертами, под какими желаем видеть. До странного появления Дианы, я был полон надежды, что её слезы при нашей разлуке в Шотландии и перстень, оставленный Елене Мак-Грегор, были верными знаками, что мое воспоминание неразлучно с нею и в изгнании и в уединении монастырском. Но я увидал Диану - и её холодный, принужденный вид, её глаза, выражавшие одну спокойную задумчивость, обманули меня в надежде и почти оскорбили. Я осмелился обвинять ее в хладнокровии и равнодушии; упрекал её отца в гордости, фанатизме и жестокости; но забыл, что они оба жертвовали своими выгодами, а Диана своею склонностью тому, что они почитали за долг.

Сир Фридерик Вернон был ревностный Католик: он почитал путь спасения так узким, что по нем не может пройти еретик. Для Дианы же безопасность отца была главною пружиною всех её действий, единственною целью её надежд, и желаний, и потому она поставила непременным долгом покоряться его воле и пожертвовать ему своею любовью. В спокойном состоянии души я мог бы делать такия размышления; но в тогдашнем волнении страстей, мне невозможно было достойно оценит её высоких чувств.

-- И так меня презирают, вскричал я, презирают и почитают недостойным говорить с нею! Хорошо, а я стану неусыпнее прежнего стараться о их безопасности и, как на страже, буду сидеть в этой комнате; и пока они будут в моем доме, никакая опасность не коснется их, если рука смелого человека может ее разрушить.

Я позвал в библиотеку Сейдалля, и он пришел с несносным Андреем, который с тех пор, как я вступил во владение замком и землями, упивался сладкими мечтами, строил воздушные замки и всегда искал случая вертеться передо мною и напоминать о себе; но с ним случилось то же, что обыкновенно случается с людьми, действующими по внушению егоизма; он перешел за свою цель и наводил на меня одну, скуку и отвращение.

Андрей мешал мне говоришь свободно с Сейдаллем; однако я не смел его выслать, боясь подозрений:

-- Сейдалль, я буду ночевать в этой комнате; у меня много дел и я отдохну на. софе несколько часов.

Из моих взоров он понял, что я все знал, и вместе с Андреем приготовил для меня походную постелю; потом я их выслал и велел разбудить, себя не* прежде семи часов утра;

Когда они вышли, я был свободен предаться размышлениям без помешательства, пока природа не потребует покоя.

Хотя я старался выкинуть из головы тягостный предмет, занимавший меня, однако все усилия были напрасны. Я умел побеждать свою склонность в отдалении от любимого предмета, но она возродилась с новою силою, когда несколько шагов нас разделяли и мы были готовы на всегда разлучишься. Брал ли я книгу, и на каждой строчке видел имя Дианы; хотел ли о чем думать и один её образ носился в мыслях. Словом, она была похожа на ту усердную невольницу Соломона Приора:

Я попеременно уступал влечению мыслей и боролся с ними: то предавался необыкновенной горести и унынию, то призывал на помощь оскорбленную гордость мнимою обидой. Наконец, уставши ходишь по комнате, я бросился нераздетый на постель. Но напрасно думал уснуть, напрасно, как труп лежал недвижим и старался переменишь мысли, читая вслух стихи или разрешая в уме Алгебраическую задачу; мои жилы билися с удивительною силой и быстротою, и, казалось, в них текла не кровь, а разливалось пламя.

Я встал, отворил окно, посидел несколько минут; ночный воздух освежил меня и успокоил волнение чувств. Я снова лег на постель и глубокий сон овладел мною; но сон безпокойный, смущаемый ужасными мечтами.

Один сон и посех пор остался в памяти. Мне мечталось, будто мы с Дианой во власти Елены Мак-Грегор; будто она велела нас бросить в озеро с вершины утеса. Вместо сигнала казни должно было выпалишь из пушки Сир Фридерику Вернон, который присутствовал на церемонии в Кардинальском облачении. Я как теперь помню выражение мужества и твердости в чертах Дианы; дикия и безобразные, рожи горцев, которые заране наслаждались казнею, и суеверный, неумолимый фанатизм на лице Сир Фридерика. Я видел, как он зажег Фитиль; слышал как раздался сигнал смерти, повторенный дальним эхом в страшных отзывах. И вдруг проснулся, привстал на постеле; душа замирала от страшного сна и, казалось, вдали гремел отголосок рокового сигнала.

библиотека примыкала к узенькой лестнице, которая вела на общую лестницу в доме. Но я слышал все, что происходило. Старик Сейдалль отвечал тихим и робким голосом на громкие крики каких-то людей; они требовали впустить их именем Короля и по повелению судьи Стендиша, и делали слуге страшные угрозы, если он будет противиться.

К моей досаде я слышал, как Андрей приказывал Сейдаллю удалиться и отпереть дверь.

-- Если они пришли от имени Короля, то нам нечего бояться, говорил он; мы за него много пролили крови и разтратили денег. Мы не будем прятаться, как некоторые люди, Г. Сейдалль. Слава Богу, мы не Паписты, не Якобиты.

И негодяй принялся отпирать запоры, выхваляя свое усердие и усердие своего Господина к Королю Георгу. Увидя, что мне не льзя помещать им войти, я осудил спину Г. Ферсервиса на палки и поспешно удалился в библиотеку; я заперся замком, постучался в комнату моих гостей и просил меня впустить. Диана отворила мне: она была одета и не доказывала ни страха, на удивления.

-- Мы так сроднились с бедами, сказала она, что всегда к ним готовы, и услышав стук, решились убежать. Мы сойдем в сад и видом в заднюю калитку, от которой Сейдалль на всякой случай дал нам ключь; оттуда два шага до лесу; мы проберемся в него, а лучше меня никто не знает тайных дорожек, и таким образом уйдем. Постарайтесь их удержать на минуту. Прости, Франк, прости в последний раз!

Она изчезла как метеор, и едва успела догнать отца, как раздались сильные удары в дверь библиотеки.

-- Вы разбойники, вскричал я, и если не уйдете сей час, я выстрелю по вас из карабина.

-- К чему эти глупости? вскричал Андрей; какие тут разбойники, прости меня Господи! Не разбойники, а писарь Жобсон пришел с указом.

-- Отыскать, схватить и взять под стражу, сказал негодный ябедник, некоторых лиц, означенных в повелении и обвиненных в Государственной измене, в силу 5 главы указа, изданного в тринадцатый год царствования Вильгельма.

В это время удары посыпались в дверь с ужасною силою и я увидел, что ей долго не устоять.

-- Минуту, Господа, одну минуту погодите. Не делайте самовольного, управства. Дайте мне одеться, я вам отопру, и если вы пришли с законным повелением, то не буду противиться.

-- Да здравствует Король Георг, наш великий Государь! воскликнул Андрей: я вам сказал, что здесь нет ни Папистов, ни Якобитов.

Несколько минут прошло в молчании. Наконец терпение Жобсона истощилось: начали сильно стучаться и я принужден был отворить.

Писарь вошел в сопровождении нескольких человек: между ними я узнал Ленсея Уейнфилида и он-то без сомнении уведомил его. Жобсон показал мне повеление остановить Фридерика Вернон и Диану Вернон, и прочитал такое же взять под стражу Франка Осбалдистона... как их укрывателя и сообщника. Сопротивляться было бы смешно. Я немного поспорил, чтоб выиграть время и потом сдался.

Но Жабсон, к моему удивлению, пошел прямо к потайному проходу, поднял обои, отворил дверь и вошел, но пробыл там не долее минуты. След не простыл, сказал он воротясь, но зайцы убежали. А впрочем не нашли охотники, так найдут собаки.

В эту минуту раздался в саду крик и я догадался, что пророчество сбылось. Через минуту вошел Ралейг с полицейскими, ведя за собою Сир Фридерика Вернона и его дочь.

-- Старая лисица знала свою нору, сказал он; но не думала найти при входе опытного охотника. Я не забыл дверей в сад, Сир Фридерик Вернон, или благородный Лорд Бойсам.

-- Ралейг! вскричал Сир Вернон, ты ужасный злодеи!

-- Я заслуживал такое имя, сударь... или Милорд, когда под руководством искусного учителя хотел междуусобной войной нарушить спокойствие мирного отечества. Но я употребил все усилия, примолвил он, подъемля глаза к небу, чтоб загладить мои заблуждения и получить им прощение.

Не смотря на свое намерение, я не мог долее хранить молчания. Нужно было или говорить, или задохнуться. - Ад ничего не может произвести отвратительнее, вскричал я, злодея под маской лицемерия.

-- Ах! это вы, любезный братец! сказал Ралейг, поднеся ко мне свечу и обозревая меня с ног до головы. Добро пожаловать. Я извиняю вашу дерзость. Не легко потерять в одну ночь любовницу и прекрасное поместье; мы, с вашего позволения, вступим во владение замком во имя законного наследника, Сир Ралейга Осбалдистона.

-- Ралейг, сказала она, мне жал тебя; ты много мне наделал зла, много хотел сделать, а "се я более презираю, чем ненавижу тебя. Теперешний поступок, может быть, есть дело одного часа; но он заставит тебя думать целую жизнь. Каковы будут эти думы, скажет тебе совесть: когда нибудь ты услышишь её голос.

Ралейг не отвечал ни слова. Он прошел два, три раза по комнате; подошел к столу, налил стакан вина дрожащею рукою и видя, что его трепет не укрылся от нас, он спокойно его выпил, не пролив ни капли.

-- Ба! да это, кажется, старое батюшкино Бургонское. Я рад, что оно уцелело. Ленсей, останься здесь, я тебе поручаю управление замком. Мы с Жобсоном проводим этих добрых людей в безопасное место. А старого клуша и этого дурака, прибавил, он, указывая на Сейдалля и Андрея., выгнать за ворота. Ну, теперь пойдемте, сказал он обращался к нам. Я приготовил для вас старую фамильную коляску, хоть и знаю, что молодая девушка не побоялась бы холоду, когдаб путешествие нравилось ей.

Андрей в отчаянии ломал себе руки,

-- Я только сказал, кричал он, что барин говорил с каким-то духом. Ах! бездельник Ленсей! изменил старому другу, с которым двадцать лет пел псалмы из одной книги.

Его прогнали с Сейдаллем и не дали времени докончить жалобу. Но его изгнание имело необыкновенные следствия, и я буду говорить об них теперь, чтоб не прерывать порядка и связи происшествий.

Андрей решился ночевать у одного знакомого за милю от замка; он вышел из него и дошел до так называемого старого леса, хотя тут ничего не было кроме луга и нескольких деревьев. Здесь он встретил большое стадо Шотландских волов. Он этому не удивился, зная, что его единоземцы, гоняя скотину, имели обыкновение в конце дня выбирать хороший луг, гдеб стадо могло даром поужинать, и уходить до восхода солнечного для избежания ссоры с владельцам луга. И так он шел спокойно посреди стада, Как вдруг увидел человека, который его так испугал, как не испугал бы и сам дьявол. Это был Дугал.

-- О! о! сказал горец, старый знакомый, добро пожаловать! А у нас есть товарищи: они будут ради тебя видеть. Ступай за мной.

Андрею и не хотелось бы идти за ним, но не смел противиться и шел к кустарнику, позади которого нашел пять или шесть горцев. Я тотчас приметил, говорил Андрей рассказывая мне свое приключение, что их было больше, нежели сколько нужно, чтоб гонять волов, и догадался, что у них было другое на уме.

Они стали разспрашивать его о, разных происшествиях; но когда, он сказал, что только вчера при, ехал в Осбалдистон Галль, они спросили у него: нет ли чего новинького в замке? и слушали ответы его с любопытством.

-- Посудите сами, говорил мне Андрей, мог ли я не отвечать. Но то чтоб я болтун, Господи прости! но с саблями и пистолетами можно заставить говорить что хочешь.

Горцы с минуту разсуждали по тихоньку; потом один из них побежал сломя голову, а прочие собрали стада и погнали к другому концу алеи, которая шла на полмили от замка; Они пришли туда в числе десяти или двенадцати человек у тотчас, разломали старой забор и жерди разбросали по дороге, накидали больших каменьев и положили поперек несколько бревен, которые лежали вдоль дороги.

Заря начинала заниматься и можно было различать предметы, когда послышался в аллее стук кареты. Горцы, иные стояли у стада, другие лежали вдали, но все примечали внимательно. В карете сидели Г. Жобсон и его несчастные пленники. Свита, под начальством Ралейга, состояла из двенадцати или пятнадцати человек полицейских Жобсона.

Выехав из аллеи, встретили мы кучу бревен, каменьев, жердей и сотню волов. Полицейские начали все разбрасывать, а кучер хлестал волов плетью, чтоб они разбежались.

-- Кто смеет бить наших волов? закричал кто-то сиповатым голосом. Стреляй в бездельника, Ангус!

-- Сюда! на помощь! закричал Ралейг, и выстрелил в того, кто говорил.

-- Claymore! закричал Шеф Горцев, и в минуту пятьдесят вооруженных воинов показались со всех сторон. Полицейские, не одаренные большею храбростью, не стали сражаться: разсыпались в. разные стороны и спасались бегством от неприятелей.

Однако Ралейг дрался, как отчаянный, с начальником отряда, но после минутного боа он упал от сильного удара.

-- Просишь ли прощения из любви к Богу, к Королю Иакову, из уважения к прежней нашей дружбе? спросил голос, который я узнал в минуту.

-- Так умриж изменник! вскричал Мак-Грегор, и вонзил в него саблю.

В ту же минуту он отворил дверцы кареты, подал руку Мисс Вернон, помог выдти нам с Сир Фридериком и вытащив Жобсона, бросил его под колеса.

-- Вам нечего бояться, Г. Осбалдистон, сказал он мне; но я буду стараться о тех, коим здесь не льзя жить безопасно. Не бойтесь ничего за них? Прощайте. Не забывайте Мак-Грегора,

Он свиснул и горцы собрались вокруг него. Они поместили в центре Сир Фридерика с дочерью, и ускакали в ближний лес.

При первом пистолетном выстреле кучер оставил лошадей; но лошади были храбрее его и стояли неподвижно к счастию Жобсона, ибо он быль бы раздавлен при малейшем движении кареты. Первым моим старанием было освободит его из такого опасного положения и этим оказал немаловажную услугу, ибо негодяй был так испуган, что скорее бы умер, чем встал без помощи. Я ему заметил, что не принимал никакого участия в сражении, что не пользовался им и не убежал, но еще почитаю себя его пленником и советовал ему возвратиться в замок и кликнуть Ленсея и других людей, чтоб подали помощь раненым. Но страх, как паралич, разбил его: он не мог держаться на ногах и едва имел силу сказать мне, чтоб я потрудился сходить сам. Я решился идти, но в нескольких шагах запнулся за тело человека, которого почел убитым. Но мнимый мертвец встал на ноги в вожделенном здравии: в нем узнал я Андрея Ферсервисаон при первом выстреле принял такую позицию, во избежание гибельного действия пуль. - Я обрадовался, найдя его, и стал разспрашивать как он сюда зашел, велел ему идти за собой и мы пришли на театр этих странных происшествий.

двум раненым оставленным на поле сражения. Жобсон насилу мог меня понять что ему нужно сидеть в карете и поддерживать дорогой Ралейга. Андрей заворотил лошадей, и вел их за узду до самого замка.

Но туда успели прибежать беглецы и разпустить слух, что армия Горцев изрубила в куски Сир Ралейга, писаря Жобсона и всю свиту, выключая их. И когда мы подъехали к замку, услышали ужасный шум, как жужжание пчел пред тем, когда оне роятся. Г. Жобсон начинал приходишь в чувство, закричал довольно громко и дал знать о себе. Он спешил выдти из кареты, уставши под тяжестию трупа одного из своих спутников, умершого на дороге.

Сир Ралейг еще жил, но он получил такую глубокую рану, что карета, буквально говоря, была наполнена его кровью и след её шел от крыльца до залы, где его положили в большие кресла. Тут одни хотели унять Кровь перевязками, другие кричали, что нужно сходит за лекарем и ни кто с места не двигался.

-- Не мучьте меня! сказал Ралейг. Никакая помощь не спасет меня: я чувствую, что должен скоро умереть.

Он оборотился ко мне, и хотя смертельная бледность уж покрывала все его лице, сказал мне таким твердым голосом, какого не льзя было в нем полагать: - Подойди сюда, Франциск.

-- Нужно ли тебе сказывать, что смерть не изменяет моих чувств, и умирая ненавижу тебя; но еслиб и ты был на моем месте и я держал бы кинжал у твоей груди, все бы ненавидел тебя также.

Он говорил, и взоры, готовые на всегда погаснуть, все еще сверкали бешенством.

-- Ненавидеть меня вы не имеете причины; но я бы желал в подобную минуту....

-- О! я имею тысячу причин. На пути любви, выгод и почестей, одного тебя всегда встречал я. Мне назначено было прославить мое семейство; я сделался его поношением и ты один причиною. Мое наследство досталось тебе. Наслаждайся им; но пусть проклятие умирающого будет с ним неразлучно

Я не буду распространяться в описании ужасной картины. Довольно, если я скажу, что смерть Ралейга сделала меня полным обладателем владений дядюшки, хотя эти владения сами по себе ничего не значили. Я не опасался последствий этого происшествия, ибо Жобсон объявил, что я в нем не участвовал. Я не упустил случая явиться к Г. Стендишу и узнать, почему меня хотели задержать. Он ничего не знал и увидел, что повеление было подделано Жобсоном и Ралейгом. Он хотел примерно его наказать; но Жобсон успел скрыться и я об нем ничего с тех пор не слыхал.

Приведя в порядок мои дела в Осбалдистон-Галле, я определил старика Сейдалля на прежнее место, я Г. Ферсервиса в сад и уехал в Лондон. Я желал что нибудь узнать о Диане и её отце. Спустя два месяца, один Француз, приезжавший в Англию по торговым делам, доставил мне письмо от Дианы, и узнав, что они живут безопасно, я успокоился.

Юна мне писала, что не один случай заставил Мак-Грегора подашь им помощь. Шотландское дворянство принимало более или менее прямое участие в последнем бунте и потому желало способствовать побегу Сир Фридерика Вернона, ибо он, как тайный и полномочный агент Стуартов, имел при себе множество бумаг, которые бы могли замешать важнейшия Шотландския фамилии, но для исполнения сего намерения они избрали Роб-Роя, известного своим искуством и храбростью. Мак-Грегор знал, что Сир Фридерик жил в Осбалдистон-Галле. Под предлогом, что он гонит стада, в Англию, он добрался с Дугалом до замка и назначил сборным местом для своих людей ближний лес подле Осбалдистона. Ему оставалось уведомить о своем приезде Сир Фридерика, как вдруг ему донесли, что его взяли под стражу. Он разрушил предприятие Ралейга, освободив Сир Фридерика и Диану из его рук, проводил их чрез леса и горы в западную Шотландию, а оттуда отправил во Францию,

для собственного счастия на этом и на том свете; впрочем он ее не принуждал и оставлял полную волю поступать, как ей захочется.

наградить меня за то, что целый год, занимаясь торговыми делами, я пожертвовал ему своею склонностью и вкусом. Он несколько минут колебался, сделал несколько вопросов, и довольный моими ответами, сказал мне: - Я никогда не думал, что сын мой сделается владетелем древняго наследства нашей фамилии, поместья Осбалдистонского, еще менее воображал, что он найдет себе жену в каком-то монастыре во Франции; но послушная дочь будет хорошей супругой. Занимаясь делами, в конторе, Франк, ты следовал моему желанию и так следуй теперь своему в выборе, супруги.: я на все согласен.

После того вскоре я отправился: во Францию. Нужно ли говорить тебе, Трешом о последствии моего путешествия? нужно ли описывать, как сделался от того счастлив. Ты видел мою Диану, знал, была ли она достойна моей любви, которую храню к ней и потеряв ее.

Других необыкновенных, приключений со мной не случилось и мне даже не чего писать; никто лучше тебя не знает остальной моей жизни: как и все люди, я. встречал в ней и удовольствия и горести, и ты их разделял со мною. Много раз случалось мне быть в Шотландии, но никогда не видал я неустрашимого Горца, имевшого столько влияния на приключения моей жизни. Иногда слух доходил что он на зло неприятелям крепко держался в горах подле озера Ломонда, и что само правительство не мстило ему за его дерзость, позволяло быть покровителем Графства Леннокского и следственно собирать черную подать, как собирает помещик свой оброк. Не всякой поверит, что он естественною смертию кончил дни; однако он точно умер спокойно около 1756 года, но память его не умирает в горах, как память Робин-Гуда в Англии, и по сих пор его называют ужасом богатого и другом бедных. Ты видишь, что такия качества ума и сердца принесли бы ему честь в другом звании; а в том - в какое завлекла его судьба!

Старик Андрей Ферсервис, которого ты видал садовником в Осбалдистон Галле, часто говаривал: что есть вещи примерно хорошия и примерно дурные, таков быль Роб-Рой.

(Здесь отрывисто кончается рукопись. Но по всему видно, что далее говорилось о делах посторонних).