Сент-Ронанские воды.
Часть пятая.
Глава II. Ужас

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Сент-Ронанские воды. Часть пятая. Глава II. Ужас (старая орфография)

ГЛАВА II.

Ужас.

Читатели наши, я думаю, помнят что старый чудак наш Тумвоод, имевший довольно частые побранки с хозяйкою своей Мистрис Дод, начинал несколько скучать своим пребыванием в Сен-Ронанской деревне. Человек, столь внимательный к самому себе и имевший вполне страсть мешаться в чужия дела, естественным образом начинал находить, что сфера, в которой шил он, была слишком тесна для великого и всеобъемлющого духа его.

Это же самое думали и все жители при Сен-Ронанских водах, когда он время от времени появлялся среди их с своим смуглым лицем и толстою шеею, закутанною в большую Индейскую шаль, и с тростью с золотым набалдашником, которую он обыкновенно нашивал на правом плече своем, как бы в знак того, что хотя талия его была и довольно толста, следственно и тяжела, впрочем трость служила ему более как бы для знака отличия и важности, нежели для поддержания его тела. Характер нашего Набоба всегда оставался одним и тем же: появляясь иногда к водам, он продолжал постоянно сохранять свою важность и краткость в ответах на вопросы, со всех сторон предлагаемые ему. Посидевши несколько в общей зале собрания, он обыкновенно брал свою трость, надевал шляпу и, слегка кивнув головою толстой прислужнице ресторации, подносившей ему на дорогу анисовой водки, он уходил назад и спешил к единственному и постоянному своему другу F. Пастору Каропилю, где он на свободе мог предаваться любимейшему своему упражнению" - бранить свет и подавать на всякий случай благоразумные советы свои.

В самом деле Г. Тумвоод, многое поставя уже, так сказать, на хорошей ноге в трактире почтенной хозяйки своей Мег Дод, начал находить, что смешно бы было продолжать далее свои попечения, и представя себе, что не всякой камень может быть хорошо выполирован, он исключительно обратил все свое внимание на дом друга своего Каропиля - и отчасти без согласия и позволения сего последняго-сделал довольно значительные реформы во всем его окружающем. Так на пример полы в его комнатах начали мыться по разу в неделю - в кабинете появился ковер - блюды и тарелки были в чистоте - чайница и сахарница всегда наполнены тем, для чего они сделаны - за обедом всегда стояло блюдо хорошого жаркого - старшая из двух служанок не ходила более босиком, а у младшей волосы на голове не были уже так безобразно растрепаны как прежде, а заплетены в косу и спрятаны под довольно красивым чепцом - на счет последняго пункта начали даже поговаривать, что не прилично для неженатого Пастора держать у себя такую молодую и опрятную прислужницу; но кто убежит от злых языков; иным даже приходило на ум подтрунивать и над старым Набобом, без которого бы естественным образом не существовали эте перемены; но старый Тумвоод молчал - и клеветникам пришлось сделать то же самое. В добавок ко всем сим переменам надобно прибавить, что сад Пастора был вновь огорожен, вычищен и гряды засеяны.

и ворчать, на что ему было угодно; прислужницы уже привыкли к его безпокойному характеру, - все шло своим порядком, только иногда добрый Пастор, сидя в своей библиотеке и будучи пробужден от занятий своих какою нибудь шумною тревогою, происходившею между его другом и служанками, с безпокойством снимал очки с носа и поднимал вверх свою голову; - но и тут, вслушавшись в голоса кричащих и догадываясь, что дело шло о каких нибудь устройствах по домашней части, прехладнокровно опять надевал очки свои и углублялся в занятия, будучи твердо уверен, что все пойдет к лучшему.

Даже самая старая деревушка Сен-Ронанская при содействии неутомимого Тумвоода во многих отношениях начала улучшаться: пример Пастора подействовал и на прихожан его. Чистота и опрятность в его доме возбудили соревнование - и многие начали подражать ему, тем более, что старый Набоб кричал громко обо всяких неисправностях жителей деревушки, в следствие чего старые и изломанные телеги, сохи и бороны не валялись более по уликам; навозные кучи, доселе бывшия пред самыми окнами хижин, перетасканы на задние дворы; худые шапки, или лохмотья, которыми были заткнуты разбитые стекла в оконницах, были вынуты и место их заменили новые вставленные стекла и проч. и проч.

Средства, и в сем последнем случае употребляемые Тумвоодом, были те же самые, как и у Пастора - то есть деньги и советы. К чести его должно сказать также и то, что он не скупился как на те, так и на другия, от чего самого вся деревня Сен-Ронанская и кричала в один голос, что старый Набоб был не только богатый, но и добрейший человек в свете. - Пусть он не имеет у себя, говорили многие из жителей, ни куча лакеев, ни богатого экипажа, но за то он может, если только захочет, купить и целое селение наше! Притом, излишняя роскошь не делает тяжелее кошелек своего хозяина. Старик Турипенни, да и сам Господин Биндлоос скорее отпустят десять мешков денег на одно честное слово Г. Тумвоода, нежели на сотню векселей какого нибудь Лорда при новооткрытых водах! Старый Набоб слышал все это, и внутренно восхищался тем хорошим мнением, которое он умел заслужить у Сен-Ронанских жителей, а всего более теми хорошими переменами, которые произошли в их селении по его совету.

Существовало впрочем во всем селении несколько упрямых голов, которые ни за что в свете не решались послушаться советов нашего доброго Набоба, опираясь на то, что они не любят никаких новых открытий и улучшений, а всегда хотят жить так, как живали отцы и деды их. В следствие сего упрямства перед окнами иных хижин все еще навалены были большие кучи навоза и старые телеги вместе со всею крестьянскою збруею выставлены были как бы на показ всем проходящим и проезжающим. В сем последнем случае наш добрый Тумвоод испытывал тоже самое неудовольствие., которого не изъяты были и все знаменитые гении своего времени.

Каропиля, где если ему и не удастся о чем нибудь поспорить с ним, по крайней мере он все таки прогуляется при лунном свете; к тому же он в этот день купил у одной проезжавшей торговки пару желтых башмаков и холстины на платье, в намерении подарить эте вещи младшей из служанок Г. Пастора, следственно он и не совсем без причины отправился к своему другу. Добрый Пастор лег уже спать. Отдавши свои подарки и потрепавши с улыбкою полные щечки Гирзи, на что сия последняя ответствовала ему также благосклонною улыбкою. Г. Тумвоод пошел обратно к себе. Служанка, в знак благодарности своей) провожая его из ворот, осмелилась ему заметить, что луна закрылась черными тучами и что не угодно ли ему будет, чтобы она с фонарем проводила его до гостинницы, дабы с ним не случилось чего в дороге; но храбрый наш путешественник отвергнул сию предосторожность, уверяя Гирзи, в немногих словах, что он без всяких провожатых и много раз в жизни хаживал в самые темные ночи по Парижским и Мадритским улицам, не встретив для себя никакой опасности, а следственно и теперь без всякого страха может один отправиться в свою дорогу.

Надобно же случиться так, что наш добрый путешественник на этот раз в самом деле подпал несчастию, которое может случиться со всяким человеком как в главных столицах, так и в беднейших деревушках Шотландии. Возле хижины Саундерса Жапа, одного из самых упрямейших жителей деревушки и который, как говорил он сам, так как не должен ни чем и никому, следовательно не хочет ни о ком и безпокоиться, была вырыта довольно глубокая навозная яма. Г. Тумвоод знал совершенно положение и место как этого дома, так и ямы, тем более, что Саундерс Жап был из первейших защитников старинных обычаев отцев своих, следственно и враг всякого нового устройства, вводимого нашим Набобом. Сей последний, подходя к вышеписанному месту, по обонянию услышал, где он находится; и так как темнота ночи препятствовала ему различать предметы, то он и заблагоразсудил, для избежания опасности упасть в такое скверное место, своротить несколько вправо от Саундерсова дома. Но на сей раз Г. Тумвоод, избегая Харибды, попал в Сциллу: удаляясь от навозной ямы, он подошел слишком близко ко рву, отделявшему большую дорогу от троттуара для пешеходцев, и наконец, оступившись правою ногою, он упал в ров глубиною от трех до четырех футов.

По всем вероятиям можно было заключить, что шум от его падения и крики, которые испускал он для привлечения кого нибудь на помощь к себе, были довольно слышны в доме Саундерса Жапа; но сей усердный Христианин в это время занят был самим собою - так обыкновенно говаривал он, давая разуметь, что он занимается в эте минуты вечернею молитвою, между тем, как время сие посвящалось им обыкновенно на пересчитывание своих денег. Впрочем сей же самый Саундерс после в частных разговорах с друзьями присоединял потихоньку, что у них в деревне было бы гораздо спокойнее, если бы этот старый дурак Набоб, который суется с своим носом во всякия дела, навсегда остался в этом рву, куда Случайно слетел он.

Но судьба сжалилась над бедным Тумвоодом и не попустила ему совершенно остаться без помощи. Какой-то прохожий, услышавши его крики, приближился с возможною предосторожностию для себя самого к краю рва, и обезопасив, сколько позволяла темнота ночи, собственное свое положение, наконец сделался в состоянии подать помощь упавшему.

"Не ушиблись ли вы?" спрашивал сей добрый Самаритянин у

-- Не ушибся ли я! - Нет, чорт возьми, совершенно нет, - отвечал Тумвоод, чрезвычайно раздраженный как падением своим, так и причиною, от которой случилось оно: - не думаете ли вы, - продолжал он, обращаясь к незнакомцу, - что человек, в жизни своей не раз вскарабкивавшийся на гору Афос, вышиною своею около тысячи футов, может безпокоиться от подобного падения?--

"Я боюсь, государь мой," сказал он ему, "что вы точно ушиблись, хотя теперь, может быть, еще и не чувствуете большой боли. Позвольте мне проводить вас до вашего жилища."

-- От всего моего сердца, любезный друг, хотя я и боюсь вас этим обезпокоить. Не знаю, по дороге ли вам будет проводить меня до трактира здешней деревушки?--

"До здешняго трактира, государь мой? Тем лучше; я и сам располагался ныньче ночевать там."

-- Прекрасно! И так вы будете сегодняшний вечер моим гостем, и надеюсь, что останетесь довольны мною. Вы мне кажетесь молодым человеком и притом довольно обязательным, что доказывают ваши старания обо мне. Видите, с каким трудом я иду; но это не от ушиба, а от проклятого моего ревматизма, который постоянно привязывается ко всем переменяющим жаркий климат на здешний довольно суровый.--

"Обопритесь хорошенько о мое плечо, государь мой, и извольте идти так тихо, как вам будет угодно - здешния улицы довольно дурны."

-- Вы совершенно правы, улицы прескверные. А от чего? От того, что эта ослиная башка, старый дурачина Саундерс Жап никогда не хочет послушаться добрых советов, как бы они ни были благоразумны. Кто не хочет попасть в его навозную яму, тот по необходимости должен подвергаться опасности сломишь себе шею в этом проклятом рве, из которого вы вытащили меня.--

"Впрочем вы, государь мой, для своего падения выбрали сторону опаснейшую. Вспомните пословицу Свифта: чем больше грязи в яме, тем легче ушибешься, упадя в нее."

государь мой, что здешние Шотландские начальники не делают ничего хорошого, совершенно ничего. Если бы здесь был Турецкий Кади, дела взяли бы совершенно другой порядок, или бы деревнею управлял начальник Калькутты - поверьте мне, что глупая голова Саундерсова давно бы уж была окунута в эту скверную лахань с грязью. Но вот мы уже и пришли к нашему трактиру. Эй! Жанна! Эппия! Мистрис Дод! живы ли вы все? Представьте, государь мой! заставляют человека почти полумертвого ждать у ворот, пока оне изволят проснуться.--

Между тем Жанна прибежала с подсвечником в руках, Эппия также с другим; но только лишь обе оне успели отпереть ворота и выглянуть на пришедших, как Жанна, закричавши изо всей мочи и уронивши со страху подсвечник с горящею свечею, пустилась бежать назад; а Эппия, не выронивши впрочем своего шандала, но подняв его выше головы, ударилась в след за нею с криком, раздававшимся по всей деревне.

-- Вот вам еще довольно порядочная сцена! - сказал Г. Тумвоод, отирая платком капли пота, текшия по смуглому лицу его, и опираясь всею своею тяжестию на своего вожатого. - Я думал, что я не ушибся, - продолжал он; - но теперь начинаю чувствовать, что я чрезвычайно слаб и вероятно от большой потери крови.--

"Мне кажется, что вы ошибаетесь, государь мой," отвечал его спутник; "но войдемте в кухню - мы сами найдем там огня себе, если никто не хочет посветить нам."

Сказавши сии слова, он ввел Г. Тумвоода в кухню, где при помощи зажженной свечи и огня, разложенного на шестке, он уверил своего спутника, что платье и голова его были вымочены не кровью, а просто грязною водою, бывшею на дне рва у большой дороги. Успокоенный Набоб сделался веселее от сего открытия, а незнакомец между тем, продолжая услуживать ему, отворил дверь, ведущую на лестницу в корридор, и кричал, чтобы подали скорее чистой воды и полотенце.

армии своей.

"Дурищи! негодяйки!" кричала она, "смело можно спорит, что глупее вас не сыщешь во всем здешнем околотке. Дух!... привидение!... Откуда ему взяться, негодные трусихи? - Это скорее какой-нибудь побродяга из новооткрытой гостинницы при вонючих болотах! Захотели еще видеть духа!.. Держи прямее подсвечник, Эппия! Дух!... видно у него такие же руки, как и у нас, потому что дверь из кухни отворена настиж. Жон Остлер! ступай вперед с фонарем своим."

В сию критическую минуту почтенная Мег Дод показалась в дверях кухни. Жон Остлер кухонный прислужник и старый горбатый почталион, первый с Фонарем, а вторый с кочергою в руках, составляли как бы авангард армии, в центре которой находилась сама Мистрис Дод кричавшая во все горло и размахивающая большими щипцами; между тем как две служанки, как такия существа, на которых менее всего можно было надеяться в подобных обстоятельствах, составляли довольно правильный арриергард. Но не смотря на такое прекрасное разположение всей армии, сопутник Тумвоодов лишь только успел показаться идущим и выговорить: - Мистрис Дод! как внезапный панический страх объял и путеводительницу и подчиненных, авангард быстро спрятался за центр, Жон Остлер, побежавши назад, наткнулся на трактирщицу, сия последняя, испугавшись не менее его, в страхе вцепилась ему обеими руками своими в длинные его волосы и оба составили довольно страшный концерт, из которого нельзя было разобрать ни слова. Две служанки проворно вбежали на лестницу и спрятались в низеньком чуланчике, называвшемся их комнатою, между тем как горбатый почталион, отчасти от страха, а отчасти и по инстинкту своей должности, со всевозможною быстротою кинулся в конюшню и начал седлать рыжую лошадь свою.

Незнакомец₎ по всем видимостям бывший причиною сего страшного замешательства, вышед наконец из терпения, выхватил Жона Осгилера из кохтей его хозяйки и оттолкнул его в сторону, подошел к самой трактирщице, закрывавшей руками свое лице, вскричав довольно громким голосом: - Но, ради самого дьявола, что все это значит, Мистрис Дод? какая причина этого сметного замешательства?--

"Именем самого Бога заклинаю вас," отвечала честная женщина, зажмуря глаза свои и дрожа всем телом, "удалиться, исчезнуть из того дома, где, кажется, вам ничего не было оказываемо, кроме ласки и угождений!.."

-- Но, повторяю вам, что все это значит, Мистрис Дод? Откуда родился этот смешный ужас?--

Мистрис Дод открыла в половину глаза свои. "Разве вы не дух Франца Тирреля?" спросила она с робостию.

-- Ну да, я без сомнения Франц Тиррель, так как и вы старинная знакомка моя Мистрис Дод.--

"Я это знала! я это предвидела!" вскричала еще более испуганная трактирщица. "Но что я вам сделала, Г. Тиррель, что вы и по смерти своей приходите возмущать спокойствие бедной содержательницы трактира?"

"А разве вы не были убиты в лесу? - сказала Мистрис Дод голосом, выражавшим сомнение и открыв совершенно глаза свои. "Точно ли вы уверены, Г. Тиррель, что вы не были убиты?"

-- Кажется, мне можно об этом знать, моя дорогая хозяюшка, и даже лучше вас самих!--

"Что за дьявольщина!`" вскричал наконец Г. Тумвоод, до сих пор остававшийся немым зрителем этой необыкновенной сцены: "толкуют о убийстве, а не разсудят того, что между тем убивают меня, не подавая да сих пор ни воды, ни полотенца."

-- Тотчас, тотчас, государь мой, - отвечала почтенная Дод, принимая на себя понемногу важный тон своей профессии и с довольною уже смелостию оглядывая с ног до головы Тирреля. - После всего этого, - продолжала она, - я очень вижу, что это вы Г. Тиррель, а не тень ваша, и это также верно, как то, что я не приписала ни одной полкроны лишку к последнему недельному счету вашему, который вы нынешний же вечер получите от меня, Г. Тиррель. Но представьте же себе, что было на куралесили эте негодяйки прислужницы мои! Они хотели произвести вас в духа, а меня хозяйку свою в дуры. Дух! Я дам им знать, что он значит! Если бы бездельницы более занимались своею должностию, подобные вздоры не полезли бы в головы их. Плоха та лошадь, которая пугается снопа соломы. Дух! Кто слыхал, чтобы он заходил в дом к честной женщине. У кого чиста совесть, тому он не осмелится показать и носа. Впрочем я очень рада, Г. Тиррель, что Мак Турк не убил вас.--

"Но, матушка Дод, не угодно ли вам будет заняться хотя одну минуту и моим положением!" вскричал Тумвоод, схватя правою рукою своею стоявшую на столе тарелку, как бы сбираясь бросить ее в голову почтенной хозяйке, дабы напомнить ей её должность.

-- Ради Бога не разбейте, не разбейте этой тарелки! - вскричала хозяйка почти в слезах. - Вот видите ли что, Г. Тумвоод: их у меня полная дюжина. За чем же бы было их и разрознивать. - Добрая трактирщица знала, что постоялец её любил часто вымещать досаду свою на невинной посуде, хотя впрочем без всякого прекословия и платил за это. - В своем ли вы уме, Г. Тумвоод? - продолжала она, взявши уже от него, тарелку в свои руки: - схватили фарфоровую тарелку и Бог знает на что, как будто здесь мало фаянсовых, или как будто из них не льзя сделать такого же употребления, как из этой? Но что это... Господи прости! что с вами сделалось, Г. Тумвоод? .. Я до сих пор и не взглянула на вас попристальнее... В самом деле какая же я дура! Но я сей час подам вам воды и полотенце.--

В самом деле лице и платье Г. Тумвоода, покрытые грязью и мокрым песком, наконец восторжествовали над любопытством доброй хозяйки на счет внезапного появления Тирреля, и она исключительно обратила все свое внимание на старого Набоба, обмывая и обтирая его со всех сторон. Две прежде убежавшия служанки также присоединились к ней, и вспоминая прежний страх, как свой, так и хозяйки их, тихо смеялись себе под нос, стараясь между тем загладить вину свою ревностными попечениями около Г. Тумвоода. Наконец после обмыванья, чистки и отряхиванья наш Набоб получил опять собственную Фигуру свою и со смехом говорил уже, что во всем этом деле было гораздо более грязи, нежели опасности.

Между тем Тиррель не переставал с чрезвычайным вниманием смотреть на Г. Тумвоода. Ему казалось, что черты лица его, освобожденные из под грязной маски, были ему несовершенно незнакомы. По окончании операции он даже не мог воспрепятствовать себе подойти к Г. Тумвооду и спросить его, не имел ли он удовольствия видеть в нем одного из друзей своих, оказавшого ему денежное пособие в Смирне?

-- Это не стоит труда, чтобы и говорить нам, - отвечал с живостию Тумвоод. - Это такая безделка! Впрочем скажу вам, что я чрезвычайно восхищен, встретят с вами. Да, верьте, что это сущая правда. Надеюсь, что вы найдете во мне такого же старого дурака и с таким же добрым сердцем, как и в Смирне. Что же касается до денег, то я обыкновенно трачу их без всякого размышления. И так об этом ни слова более. Теперь я пойду в свою комнату переменишь мокрое мое платье о дорогая хозяюшка: мне теперь нужно подкрепиться хорошенько и запить беду, происшедшую от проклятого старого Пуританина! - После сих слов он пошел в свою комнату. Тиррель с своей стороны, взявши подсвечник, также располагался последовать ему.

"Г. Тумвоод без сомнения занимает голубую комнату, Мистрис Дод," сказал он, "и я предполагаю, что мне придется занять комнату вашей Жанны, так как она получше других."

-- Не предполагайте ничего, Г. Тиррель - отвечала Мег - до тех пор, пока вы не изъясните мне совершенно, где вы пропадали до сего времени и точно ли вы были убиты, или нет?--

"Я думаю, что на счет последняго пункта вы уже достаточно удовлетворены, Мистрис Дод."

-- Это так, Г. Тиррель. Впрочем согласитесь, что не совсем хорошо с вашей стороны вдруг исчезнуть из моего дома, наделать мне столько хлопот, заставить меня переплатить кучу денег за отыскание вашего тела, почти поссориться с старинным другом моим Г. Биндлоссом и в добавок ко всему тому слышать, что имя ваше написано как имя безчестного человека на афишках при водах - после всего этого, Г. Тиррель, вы согласитесь, что не всякой даже решится принять вас и в дом к себе, опасаясь потерять свою репутацию.--

"На счет этого успокойтесь, Мистрис Дод, - ваша репутация ничего не потеряешь. Кажется, мы давно знакомы друг с другом, и я уже много ночей проводил под вашею кровлею Честь моя и мне не менее дорога, любезная Мистрис. Я даже по сему самому отношению и воротился в здешнюю сторону."

-- По сему самому отношению! Вы заставляете меня дрожать, Г. Тиррель; не опять ли какой нибудь поединок? Впрочем вы так спокойны. Скажу вам в заключение, Г. Тиррель, что я по крайней мере не безпокоюсь на счет вас - вы точно не дух - иначе бы за чем вам было возставать против старинной знакомки своей и отбивать у ней доход, поселясь в её трактир. Если бы вы были дух, вы наверное бы скорее решились блуждать или в развалинах здешняго замка, или около нашей церкви....--

"Да, да, Мистрис Дод," прервал со вздохом слова её Тиррель, "точно не удивительно, что вы почли меня за духа, блуждающого по тем местам, где он потерял все свое счастие! Но я говорю вам загадками, моя добрая Мег, - вы меня не поймете. Довольно для вас узнать, что в тот самый день, как я оставил дом ваш, со мною случилось происшествие, заставившее меня отдалишься на несколько времени от здешняго места."

-- В самом деле, Г. Тиррель? И вы не могли до сих пор собраться прислать ко мне хоть пару строк, чтобы уведомишь о себе? Вы верно думали, что для Мистрис Дод не составит никакого безпокойства отсутствие лучшого из её постояльцев?--

"В последнем случае меня также можно извинить, добрая моя хозяйка. Во все время пребывания моего в Маршторне отчасти болезнь моя, а отчасти и различные обстоятельства, чрезвычайно занявшия меня, препятствовали мне думать о чем нибудь другом, кроме самого себя."

"В трактире черного быка."

-- Старого Тома Лаури? Это один из самых лучших и честных трактирщиков! Он живет совсем не на такой ноге, как содержатель здешней новооткрытой гостиницы. Я очень рада, что вы по крайней мере выбрали себе такое хорошее местопребывание - это доказывает вашу разборчивость во всех случаях. Каково вам показалось пиво его, Г. Тиррель? Я думаю, довольно неприятно? Что касается до сыра - то в этом я готова почти уступить старику Тому. Но я вас задерживаю здесь совершенно попустому; извольте идти в столовую комнату - без вас я скорее изготовлю все нужное для стола.--

Тиррель, также с своей стороны не без удовольствия увидевший конец всем разспросам любопытной хозяйки, не заставив ее два раза повторять последния слова, отправился в столовую, куда чрез несколько минут вошел и Г. Тумвоод, переодетый в другое платье и с довольно веселым видом, тем более, что почти в это же время появилась и проворная Мег Дод с своими кушаньями.

"И так вот наш ужин! "вскричал Тумвоод: "садитесь, государь мой, за стол и мы посмотрим, что приготовила нам дорогая хозяйка наша! Я вам объявляю Мистрис Дод, продолжал он, отведывая с первого блюда, "что вы наконец порядочно начали готовить любимый соус мой с бекасами, жал только, что вы не всегда кладете по препорции перцу в него."

что я назад тому несколько уже лет готовила этот соус как для него, так и двоюродного братца его Валентина Булмера.--

Последнее замечание, сделанное довольно не кстати, заставило из глубины души вздохнуть нашего Тирреля. Но Г. Тумвоод, слишком занявшийся любимым своим блюдом, казалось, совершенно не заметил смущения нового своего друга.

"Ты самая самолюбивая женщина, дорогая хозяюшка," сказал он, обращаясь к Мистрис Дод. "Сам дьявол не заставит тебя признаться, что ты чем нибудь обязана советам людей умнейших тебя. Но о чем вы задумались, любезный Тиррель? Не вспоминаете ли вы в своем воображении тех веселых вечеров, которые провели мы в Смирне? Клянусь Богом, даже самое вино и ветчина казались там гораздо вкуснее, потому что это был совершенно запрещенный товар не только для Мусульманов, но даже и для нас с вами! Помните ли вы старого Кати Гуссеина в его зеленой чалме? Помните, какое райское удовольствие доставил я ему, принесши однажды под полою большую кружку водки и выливши ее в шербет его! Старый дурачина до тех пор не был спокоен, пока не осушил все до дна, и потом, поглаживая длинную свою бороду, проговорил протяжно: Уллах керим! это значит: Бог да помилует меня, Мистрис Дод; что же касается до Г. Тирреля, он знает это также твердо, как и я сам. да, я долго не забуду этого случая. Старый дурак думал, что он учинил и Бог знает какое непростительное преступление!.."

-- А почему же и не так? - сказала Мег. - Я ничего не вижу странного в этих последних словах честного Мусульманина: это род благодарной молитвы после хорошого пунша. А разве лучше делают у нас, когда после нескольких стаканов поднимают шум, ссоры, иногда даже и драки, Г. Тумвоод?--

"Прекрасно сказано, Мистрис Дод, особливо для трактирщиц; самая Мистрис Иивискли едва ли бы могла выразиться лучше. И так за ваше здоровье, дорогая хозяйка! надеюсь, что и вы не откажетесь с вашей стороны тел же заплатишь мне."

-- По истине сегодняшний вечер я не могу ничего пить, Г. Тумвоод, отчасти от давишняго испуга, а отчасти и от того, что я, готовя вам пунш, должна была много раз отведывать его, дабы угодить на ваш вкус; голова моя чрезвычайно закружилась. - Г. Тиррель! как скоpo вам угодно будет успокоиться, то комната Жанны к вашим услугам. Так как ныньче суббота, Господа, то вы извините, что мои служанки не могут прислужить вам сегодняшний вечер. Завтра Воскресенье и следовательно они должны встать ранее обыкновенного; а кто должен встать рано поутру, тот должен пораньше лечь и накануне: это дело очень обыкновенное. Итак, когда вы окончите ваш ужин, то потрудитесь ужь сами зажечь себе эте свечки, которые, мимоходом сказать, продаются четыре на фунт, и таким образом без провожатых разойтиться по вашим комнатам. Впрочем, ученых учить, только что портить. И так, государи мои, позвольте мне пожелать вам спокойной ночи!--

"Право," сказал Г. Тумвоод, когда она вышла из комнаты, "право наша добрая хозяйка не глупее иного трех-бунчужного Паши! Но так как она дала нам позволение окончить наш ужин, то в следствие того Г. Тиррель я имею удовольствие во второй раз пить за ваше здоровье и счастливое возвращение в здешние края

-- Покорно вас благодарю, Г. Тумвоод, и от сердца также желаю вам всякого благополучия. Я никогда не забуду, из какой крайности извлекли вы меня, когда я, живя в Смирне, по банкротству моего поверенного не получал от него ни полшиллинга денег. Моя благодарность к вам окончится, вместе с моею жизнию....--

"Точно, точно, я вас знаю, молодой человек; но еще раз прошу ни слова об этих деньгах: я в свою очередь не сделался ли также должником вашим? Мое падение в этот проклятый ров... "

-- Это дело совсем нейдет в наши счеты, Г. Тумвоод, - сказал Тиррель, улыбаясь против воли; - вы сами не сделали ли бы того же, быв на моем месте? Но одолжение, которое получил я от вас в Смирне....--

"После, Г. Тиррель, после об этом, - времени еще много. Помнится мне, что вы, будучи в Смирне, сказывали мне о каком-то процессе, происходившем между вами и еще кем-то?... Процессы вещь разорительная, Г. Тиррель: они довольно облегчают карманы наши."

"И так, имеете ли вы по крайности хорошие успехи в вашем деле? Отвечайте мне чистосердечно, Г. Тиррель."

-- Стряпчие мои обнадеживают меня в скором и успешном для меня окончании дела, - сказал Тиррель, не желая как бы вступать в короткое изъяснение на счет сего обстоятельства с неотвязчивым своим другом.

"Ваши стряпчие!" повторил Тумвоод с негодованием, "ах мой любезный Г. Тиррель! если бы вы также, как я, знали род человеческий, то не надеялись бы, кроме себя ни на кого, а особенно на стряпчих. Эти люди привыкли всегда так стряпать, что лучший кусок достается им самим, а не тому, для кого готовился он. Ваши стряпчие! Лучше разскажите мне все ваше дело, и мы с вами общими силами примемся за него: в сем последнем случае успех будет гораздо вернее для вас."

-- Благодарю за участие, Г. Тумвоод. Искренно скажу вам, что если я когда нибудь вздумаю отнестись к кому о делах моих, то это наверное к вам. По крайней мере теперь Г. Тумвоод дела мои идут, кажется, довольно хорошо и я не хочу прерывать хода их; в противном случае, я наверно не премину воспользоваться вашими разумными советами.--

"И хорошо сделаете, Г. Тиррель. И Турки, и Арабы, и Христиане - все много раз советовались с стариком Тумвоодом - и все после благодарили его от сердца. Выстроить ли мечеть, состряпать ли хороший суп, снабдить ли взаймы деньгами, все наше дело! Но пора и по местам, на дворе уже довольно поздно; желаю вам спокойной ночи, Г. Тиррель."

После сих слов он встал из за стола, засветил себе приготовленную хозяйкою свечу и сделал знак головою, чтобы Тиррель с своей стороны сделал то же самое; после чего оба наши героя разошлись по своим комнатам.

-- Вот старик, сколько любопытный, столько же и добрый, - разсуждал сам с собою Тиррель. - Я помню, что его однажды чуть не отколотили палками по пятам за то, что он вздумал подавать советы свои Кади, который совершенно и не знал его. Впрочем, он имеет полное право на мою благодарность - и я никогда не забуду его великодушия.--

"Этот Тиррель некстати скрытен," говорил сам себе наш добрый Тумвоод; "но я подстерегу его, во что бы то ни стало; я заставлю его быть откровеннее, и против его воли наделаю ему кучу добра!"

После сего человеколюбивого решения Г. Тумвоод лег на свою постелю, и так как она была сделана совершенно по его вкусу, т. е. с наклонением к ногах, то он и заснул скоро, будучи весьма доволен самим собою.