Жизнь Наполеона Бонапарта, императора французов.
Часть первая.
Глава V

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь Наполеона Бонапарта, императора французов. Часть первая. Глава V (старая орфография)

ГЛАВА V.

Директория намеревается разделить Италиянскую армию между Бонапарте и Келлерманом. - Бонапарте требует отставки, и Директория оставляет свое намерение. - Возмущение против Французов в Павии; усмирено и зачинщики разстреляны. - Тоже в Имперских ленах и в Люго; открыто и наказано таким же образом. - Размышления. - Австрийцы разбиты при Боргето, и отступают за Адиж. - Бонапарте едва избегает плена в Валеджио. - Обложение Мантуи. - Верона занята Французами. - Король Неаполитанский отделяется от Австрии. - Перемирие, купленное Папою. - Нейтралитет Тосканы нарушен, и Ливорна занята французскими войсками. - Умысел Наполеона возмутить Италию; он выжидает. - Действия Австрийского правительства в продолжение сего переворота. Больё сменен, и вместо его назначен Вурмзер. - Бонапарте становится лагерем перед Мантуей.

Занимая Милан и победивший в стольких сражениях, Бонапарте мог по справедливости быть признан полным властелином Ломбардии, между тем, как разбитые силы Больё принужденными нашлись отступишь в стены крепости Мантуи, последний, единственный оплот Австрийского могущества, за которым они могли ожидать подкреплений, долженствовавших придти к ним из Тироля, но не в состоянии были предпринимать никаких наступательных действий. Дабы обеспечить свою позицию, Австрийский Генерал расположился по линии, образуемой рекою Минчио, примкнув левым Флангом к Мантуе, а правым к Пескиере, Венецианскому укрепленному городу; и заняв сей последний, не смотря на сопротивление Венециянского правительства, которое желало сохранить нейтралитет между двумя воюющими державами, не предвидя, может быть, до какой степени победитель располагал в сей ужасной борьбе пренебречь общия права народов. Оборонительная линия Австрийцев была продолжена в правую сторону обширным Гардским озером, откуда выходит река Минчио, которая, протекая на тридцать пять миль к северу в Тирольския горы, благоприятствовала безпрепятственному сообщению Больё с Германиею.

Бонапарте, между тем, дал своим войскам только четыре или пять дней отдыха пред употреблением их к новым подвигам. Он объявил им, что оне пойдут в Капитолию, дабы возстановить (ему бы следовало сказать: дабы похитишь) статуи великих мужей древности, и преобразовать или, лучше сказать, вновь устроить жребии прекраснейших стран Европы. Но пока сие происходило, он получил из Парижа на счет дальнейших его действий приказания, которые убедили его в том, что враги его, ему недоверявшие и его опасающиеся, находились не в одних только Австрийских рядах.

Сама Директория усомнилась, благоразумно ли будет предоставить всю жатву успехов, которые обещала Италия гордому и отважному Генералу, ее начавшему. Может быть, по тайному предчувствию, она уже начинала страшишься возраждающагося влияния, которому было назначено ниспровергнуть её собственное. Находясь в этом расположении, она решилась разделить Итальянскую армию между Наполеоном и Келлерманом, приказав первому Генералу переправишься чрез По и итти на юг к Риму и к Неаполю с двадцатью тысячами человек; между тем, как Келлерман, с другою половиною Италиянской армии, долженствовал ускорить осаду Мантуи и удерживать Австрийцев.

Это значило вырвать победу у Бонапарте из рук, и в ответ на сие повеление, он послал просьбу об отставке, отказываясь от всякого участия, как в потерях армии, так и в плодах её победе. Он утверждал, что Келлерман, оставленный только с двадцатью тысячами, не в состоянии будет противиться Больё, который скоро выгонит его из Ломбардии; и что в следствие сего армия, посланная на юг, также подвергнется истреблению. Один дурной Генерал, говорил он, лучше двух хороших. Директория из этого отзыва могла увидеть твердый и непреклонный дух человека, которому она вверила начальство над своим войском; но слава его была так велика, что она не осмелилась настаивать в предположении своем уменьшить его власть; и, может быть, в первый еще раз от начала революции, Французское правительство было принуждено уступить победоносному Генералу и принять его мнение, вместо своего собственного. Поход был предоставлен совершенному его распоряжению; он приобрел власть, которую умел уже сохранить; и Директории осталось только, во всем касающемся Италии, сочинять пышные похвалы действиям юного полководца.

Каковы бы ни были намерения Бонапарте на счет Рима, однако ж он счел нужным отложить исполнение оных, пока не будет совершенно обеспечен от Австрийцев разбитием Больё. Для сего он двинул силы свои к правому берегу Минчио, с тем намерением, чтобы еще раз вытеснить Больё из его позиции, взяв прежде осторожность обложением Миланской цитадели, где Австрийцы еще держались и охранением Павии и других мест, казавшихся ему нужными для обеспечения его завоеваний.

Сам Наполеон учредил свою главную квартиру в Лоди, 24 Мая. Но едва прибыл он туда, как получил весьма встревожившее его известие, что город Павия с окрестными областями, поднял оружие в тылу его; что во всех деревнях бьют тревогу, и что распространяют весть, будто бы армия Принца Конде, соединясь с сильным Австрийским отрядом, вступила из Тироля в Италию. В Милане также вспыхнуло возмущение, и находившийся там Австрийский гарнизон содействовал оному, дабы поддержать бунтовщиков в Павии, которые имели полный успех, и взяли в плен Французский отряд из трех сот человек. Бонапарте приписывает эти мятежи Австрийским агентам) но он уже прежде уверял нас, что Италиянцы мало принимали участия в судьбе своих Германских властителей. В самом же деле, Французы, вступив в Италию с лестными обещаниями уважать общественную и частную собственность, вооружили против себя жителей налогами, взыскиваемыми с непомерною строгостью. Как Католики, они также были огорчены явными оскорблениями, наносимыми местам и предметам всенародного обожания, равно как особам и сану их духовенства {Говорили, будто бы в Фарсе, представленной на публичном театре по соизволению Бонапарте, Папа был выведен на сцену в полном облачении своего сана. Это не могло быть принято народом, исповедающим Католическую веру, иначе, как за оскорбление святыни, и не согласуется с общим поведением Наполеона. Смотри однако ж: Tableau des premières guerres de Bonaparte, par le Chevalier Michaud de Villete. p. 41. Paris. 1815.},

Дворяне и духовенство конечно видели себе гибель в успехах Французов, а низшия сословия присоединились к ним на этот раз по ненависти своей к чужеземцам, по любви к народной независимости, по негодованию за обременение налогами и за оскорбление святыни, производимое заторными пришлецами. Около тридцати тысяч бунтовщиков вооружилось; но за неимением регулярного войска, которое могло бы им служишь точкою соединения, они не в состоянии были выдержать быстрый натиск обученных Французов.

мятежников. Деревня Бенаско, воспротивившаяся Ланну, была взята приступом, жители побиты, а домы разграблены и сожжены. Наполеон сам лично прибыл к Павии, разбил пушками ворота, легко разсеял плохо вооруженных мятежников, и казнил начальников бунта, за то, что они осмелились защищать независимость земли своей. После сего, захватив несколько жителей, он отправил их в Париж залогами покорности их сограждан.

Французский Генерал издал в республиканском духе воззвание, которым он упрекал мятежников за то, что они вооружились для защиты своей родины, и угрожал огнем и мечем всякому, кто впредь осмелится сделать тоже. Он привел в исполнение сии угрозы чрез несколько недель после того, когда такое же возмущение возникло в Имперских ленах, и позднее, когда город Люго дерзнул было воспротивиться. В обоих случаях предводители вооруженных жителей были преданы военному суду, осуждены и разстреляны. Но город Люго, в отмщение за разбитие там эскадрона Французских драгун, был взят приступом, разграблен, сожжен и жители умерщвлены, между тем, как Бонапарте в донесении своем хвалился еще милосердием Французов, пощадивших женщин и детей.

Невозможно читать описание сих жестокостей, не сравнивая их с понятиями, обнаруженными при других случаях Республиканским и Императорским правительствами Франции. Первое из них возопияло, как на неслыханную жестокость, когда Герцог Брауншвейгский, в своей знаменитой прокламации, угрожал поступить, как с разбойником, со всяким Французом, который, не будучи солдатом, попадется с оружием в руках, и истребить деревни, которые осмелятся сопротивляться вторгающейся в них армии. Тогда Французы справедливо полагали, что священный долг каждого человека есть защищать свою родину от нашествия врагов. Наполеон, сделавшись Императором, был того же самого мнения в 1813 и в 1814 годах, когда союзники вступили во Французския владения, и когда в разных своих воззваниях, он приглашал жителей ополчиться против врагов, со своим рабочим снарядом, за неимением лучшого оружия и травить чужеземцев, как волков." Трудно согласить эти наставления с жестоким мщением, постигшим город Люго, за поступки, которые в подобных же обстоятельствах Бонапарте так убедительно и настоятельно предписывал тем, коих судьба сделала его подданными"

Усмирив сими строгими мерами краткое возмущение Павии, Бонапарте опять обратил свои мысли к сильной позиции Австрийцев, располагая привести Больё в совершенное безсилие прежде исполнения мести, которою Республика угрожала главе Католической церкви. С этою целью он пошел к Бресчие, производя такия движения, которые заставили не научившагося еще осторожности Больё думать, что Французский Генерал намеревается, или перейти чрез Минчио близь небольшого, но крепкого городка Пескиеры, где река сия вытекает из Гардского озера, или что следуя к северу по восточному берегу, он хочет миновать озеро, и чрез то обойти правый Фланг Австрийской позиции. Между тем, как Больё располагал свои силы в ожидании атаки с правой стороны, Бонапарте, с обыкновенною своею быстротою, приготовлялся напасть на центр его в Боргетто, городе лежащем при реке Минчио, где был мост чрез оную, десятью милями ниже Пескиеры.

30 Мая, Французский Генерал атаковал с превосходными силами, и прогнал за реку Минчио Австрийский отряд, старавшийся защитить город. Бегущие хотели было разрушить мост, и успели сломать один свод оного. Но Французы стремительно бросились вперед под прикрытием жестокого огня, поражающого отступающих Австрийцев, исправили сломанный мост так, что можно было переходить; и Минчио, перейденный так же, как По и Адда, перестал служить обороною отступившей за оный армии.

победоносные трофеи в руках Французов. Бонапарте предполагал сделать успех сего дня еще решительнее, намереваясь напасть на Пескиеру в то самое время, как свершится переход в Боргетто, но прежде, чем Ожеро, которому было поручено сие дело, успел подойти к Пескиере, она была оставлена Австрийцами, которые совершенно отступили к Кастель-Ново, под прикрытием своей кавалерии.

Левый фланг Австрийской линии, отрезанный от центра, переходом Французов, находился в Пуццоло, ниже по реке Минчио. Когда Себотендорф, начальствовавший Императорскими войсками на левом берегу, услыхал пальбу, то он тотчас двинулся вверх по течению реки, дабы вспомоществовать своему главнокомандующему в отражении Французов, или взять их во фланг, если они уж перешли чрез реку. Отступление Больё привело его в невозможность выполнить ни то, ни другое; однако ж это движение Себотендорфа едва было не произвело последствий важнейших, чем бы могла доставить самая полная победа.

Французская дивизия, переправившаяся прежде прочих чрез Минчио, прошла без остановки чрез Валеджио, преследуя Больё, который только что оставил сию деревню. Бонапарте остановился в ней с малочисленною свитою, а дивизия Массены находилась еще на правом берегу Минчио, приготовляя себе обед. Вдруг передовой отряд Себотендорфа, состоящий из улан и из гусар, ворвался в деревню Валеджио. Едва успели закричать к ружью, запереть двери трактира и построить в боевой порядок небольшую сопровождавшую Генерала стражу, между тем, как Бонанарте, убежав чрез сад, сел на лошадь и поскакал к дивизии Массены. Солдаты бросили свои кухни, и тотчас пошли против Себотендорфа, который с большим трудом и не без потери, отступил по тому же направлению, как главнокомандующий его, Больё. Эта личная опасность заставила Наполеона учредить отряд, так названных им вожатых, состоящий из ветеранов, по крайней мере десяти лет на службе, которые безпрестанно находились при его особе, и, подобно Римским триариям, были употребляемы только тогда, как требовались самые отчаянные усилия храбрости. Бессиер, в последствии Герцог Истрийский и Маршал Франции, был назначен начальником сего отборного отряда, который сделался первоначальным основанием знаменитой Императорской Наполеоновой Гвардии.

Переход чрез Минчио заставил Австрийцев отступить в пределы Тироля; и их можно бы считать совершенно изгнанными из Италии, если б в Мантуе и на Миланской цитадели не развевались еще Императорския знамена. Миланский замок не слишком был силен, и сдачи оного можно было ожидать, как только жребий войны окажется против тех, которые им владели. Но Маишуа, по местному своему положению, была одна из тех почти неприступных крепостей, которые долго могут держаться сами собою, и быть принуждены к сдаче разве только голодом.

Город и замок Маптуа расположены как бы на острове, имеющем от пяти до шести миль в квадрате, называемом Сераглио и образуемым тремя озерами, которые соединяются с рекою Минчио или, лучше сказать, из оной вытекают. К сему острову подъезжают с твердой земли по пяти насыпным плотинам или дорогам, из которых главная была в 1796 году защищена правильным укреплением, называемым, по причине соседства его с Герцогским дворцем, Ла Фаворитою. Другая оборонялась укрепленным лагерем, расположенным между крепостью и озером, а третья горнверком. Две остальные насыпи защищались только воротами и подъемными мостами. Мантуа, по своему низкому местоположению и окруженная водою в жарком климате, есть город нездоровый; но воздух её был еще гораздо гибельнее для осаждающей армии (которая, более подвергаясь действию стихий, состояла из большого числа людей, непривыкших к этому воздуху) чем для гарнизона, который с ним уже ознакомился и имел в крепости разные удобства.

силами, и занялся принятием различных мер, дабы проложить себе путь к будущим победам. Гарнизон был значителен и простирался от двенадцати до четырнадцати тысяч человек, а то, чего не доставало в укреплениях, которые Австрийцы по самонадеянности не позаботились исправишь, было заменяемо природною силою местоположения. Между тем из пяти, ведущих к крепости дорог, Бонапарте овладел четырью, так, что неприятель был отрезан от всего, находившагося вне стен города, имея сообщение с твердою землею только чрез цитадель Ла Фавориту. Крепость была кругом обложена, и Генералу Серюрье поручена блокада, которая по овладении четырью дорогами, могла быть производима числом людей, меньшим против гарнизона.

Для успеха сей блокады нужно было войти в сношения с древнею Венецианскою Республикою. С этим почтенным правительством Наполеон мог делать все, что ему было угодно; ибо хотя оно и могло бы послать значительную армию в помощь Австрийцам, к которым Аристократический Сенат его конечно был расположен, однако ж, находясь в дружбе с Французскою Республикою, Венециянцы боялись сделать слитком смелый шаг и, тщетно надеясь, что нейтралитет их будет уважен, они увидели совершенное разрушение власти Австрийцев прежде принятия какой либо решительной меры для ополчения ли на их защиту, или для отклонения от себя гнева победителя. Но когда Бонапарте, перешед чрез реку Мничио, занял на левом берегу оной Венециянския владения, то пришлось чрез уступки отыскивать то уважение к правам независимой земли, которое, столь гордая некогда Аристократия Венеции, пропустила удобный случай обеспечить себе силою.

Некоторое обстоятельство весьма им в этом деле не благоприятствовало. Лудовик XVIII, под частным именем Графа Лильского, был принят Республикою и получил позволение остаться в Вероне, где он жил самым уединенным образом. Дозволение принять сего знаменитого изгнанника было почти вымолено Венецианским правительством у Революционных Владык Франции, с такою низостью, что только уважая доброе намерение, мы смотрим на поступок древних повелителей; Адриатического моря больше с жалостью, чем с презрением. Но когда оплот Австрийской силы перестал существовать между победоносною Французскою армиею и Венецианскими владениями; когда окончательное покорение Северной Италии свершилось: то Директория настоятельно потребовала удаления Графа Лильского из пределов Республики, и Венецианский Сенат принужденным нашелся ему сие предписать.

Знаменитый изгнанник вознегодовал за сие нарушение гостеприимства; и до отъезда своего требовал, чтобы имя его, вписанное в Золотую Книгу Республики, было из оной вычеркнуто, и чтобы доспех, подаренный Генрихом IV Венеции, был возвращен его потомку. От исполнение сих требований уклонились, как можно было ожидать при подобных обстоятельствах, и будущий Монарх Франции выехал из Вероны 2И знаменитые эмигранты, числом несколько сот человек, нашедшие себе убежище в Италии, в следствие успехов при Лоди и при Боргетто, также были принуждены удалиться в разные места.

искатель Французского престола, как он называл его, не выехал из Вероны до его туда прибытия, то он сжег бы до основания город, который, признавая его Королем Франции, сим поступком присвоил бы себе вид столицы Республики. Это без сомнения должно было понравиться в Париже; но Бонапарте очень хорошо знал, что Лудовик не был принят в Венециянския владения, как наследник престола его брата, но что ему только оказали гостеприимство, как несчастному Принцу, который, соображая права свои и титла со своим положением, довольствовался, как частный человек, тем, чтобы найти себе убежище от бедствий, его преследующих.

Нейтралитет Венеции был однако же на время признан, хотя несовершенно по уважению к правам народным; ибо Наполеон не без труда успел оправдаться в том, что он не забрал без околичностей всего, что мог на земле и из доходов сей республики, хотя и сохранившей свой нейтралитет до последней крайности. Он на этот раз удовольствовался занятием Вероны и других принадлежащих Венеции мест по реке Адижу. "Вы слишком слабы," сказал он Прозелитору Фескарелли: "для того, чтобы иметь притязания на нейтралитет с несколькими сотнями войска против двух таких Держав, каковы Франция и Австрия. Австрийцы не щадили ваших владений, когда сие было сообразно с их выгодами, а в вознаграждение за то, я должен занять пространство, заключаемое линиею Адижа."

Но он думал, что благоразумие требует дозволить западным областям Венеции сохранить нейтралитет, который Венециянское правительство для собственной своей безопасности не захочет потерять; между тем, как в противном случае, при занятии оных Французами, как победителями, сии робкие люди, не державшие ни чьей стороны, могут превратиться в раздраженных неприятелей. И во всяком случае, для охранения завоеванной земли, которая, будучи нейтральною, сама себя защищала, надобно было бы разделить Французския силы, которые Бонапарте желал сосредоточить. По сим расчетам, если не по уважению к справедливости, Бонапарте не занимал Венециянския владения, бывшия у него под руками, в том убеждении, что после совершенного разбития Австрийцев в Италии, ему еще удобнее будет захватить сию добычу, лишенную всякой защиты. Разместив по надлежащему свою армию и приготовя к предназначаемым им движениям несколько дивизий, он возвратился в Милан пожинать новые успехи.

его гораздо лучше дралась в деле при реке Минчио, чем с некоторого времени сие водилось в Неаполитанском войске, и от того много пострадала. Король, устрашенный своею потерею, просил перемирия, которое легко получил, ибо как его владения лежали на самом конце Италии, а силы простирались по меньшей мере до шестидесяти тысяч человек, то важно было обезпечить себе нейтралитет державы, могшей сделаться опасною и не находившейся под непосредственным надзором Французов. Неаполитанский посланник был отправлен в Париж для окончательного заключения мира; а между тем солдаты Короля обеих Сицилии, отозванные из армии Больё, возвратились на свою родину. Неаполитанский Двор продолжал однако же колебаться, уступая попеременно внушению ненависти к Французам Королевы (сестры Марии Антуанеты) или боязни превосходства Французских сил.

Гроза сбиралась над священною главою Папы. Феррара и Полония, принадлежавшия Святому Престолу, были заняты Французскими войсками. В последнем городе, четыреста человек Папских солдат попали в плен с Кардиналом, оными начальствовавшим. Сановника сего отпустили на честное слово. Но когда его потребовали в главную Французскую квартиру, то Его Преосвященство отказался повиноваться, и очень позабавил республиканских Офицеров отговоркою, что Папа освободил его от данного им обязательства. В последствии однако ж и во Французской службе нашлись чиновные офицеры, которые без зазрения совести нарушили свое слово, не ссылаясь даже на разрешение Папы. Встревоженный приближающеюся опасностью. Римский Двор отправил Испанского Министра Азару с уполномочием для заключения перемирия. Наполеон в особенности отличался тем, что он знал, когда должно щадишь и когда разить. Правда, что Рим был такой неприятель, которого Франция или по крайней мере управлявшие в то время оною и ненавидели и презирали; но настоящее время не благоприятствовало мщению. Отделение туда достаточных сил, ослабило бы Французскую армию в Северной Италии, куда уже прибыли свежия Немецкия войска; и это подвергло бы тем большей опасности, что Англичане могли послать в Италию, выводимые ими из Корсики войска, простирающияся до шести тысяч человек. Но хотя сии обстоятельства и побудили Наполеона вступить с Папою в переговоры, а Его Святейшество был принужден купить перемирие на весьма суровых условиях. Двадцать один миллион франков чистыми деньгами, значительное количество фуража и военных снарядов; уступка Анконы, Колонии и Феррары, кроме сотни лучших картин, статуй и других изящных произведений, по выбору находящагося при Французской армии Комитета Художников, сделались ценою прекращения на короткое время военных действий. Особенною статьею было выговорено с республиканским тщеславием, чтобы бюсты старшого и младшого Брутов вошли в число уступленных вещей; так-то Бонапарте исполнил свое хвастливое обещание возстановить в Капитолии статуи знаменитых мужей древняго Рима.

Эрцгерцог Тосканский в след за сим подвергся республиканскому игу. Принц сей действительно ничем не оскорбил Французскую республику; напротив того, он имел право хвалиться перед нею тем, что он первый _у из Европейских Государей признал ее законным правительством, и всегда состоял с нею в тесной дружбе. Казалось бы также, что между тем, как справедливость требовала, чтобы Государю сему была оказана пощада, сие не противоречило даже самым выгодам Франции. Земли его не могли иметь влияния на жребий угрожающей войны, поелику оне лежали на западной стороне Аппенинских гор. При этих обстоятельствах взятие его Музеума или обременение налогом его владений, показалось бы несправедливостью против самого давняго союзника Французской Республики; почему Бонапарте удовольствовался тем, что занял принадлежащую Великому Герцогу гавань Ливорну, взял в казну Английские товары, ввезенные его подданными, и совершенно разорил торговлю, процветавшую в одном только этом Герцогстве. Главная цель Французов состояла в том, чтобы захватить Английские купеческие корабли, которые, понадеясь на уважение прав нейтральной державы, стояли в большом числе на рейде; Английские купцы были в пору извещены, для того, чтобы успеть отплыть в Корсику; но большая часть их товаров досталась Французам.

Между тем, как Французский полководец таким образом нарушал нейтралитет Великого Герцога, внезапным занятием лучшей его гавани и разорением торговли его государства, несчастный Государь сей был принужден принять его, как истинного друга во Флоренции, с уважением и с признательностью за его благорасположение, а Тосканский Министр Мангредини старался накинуть покров приличия на поступок с Миворною, говоря, что Англичане более имели власти в сей гавани, чем сам Великий Герцог. Бонапарте не разсудил за блого прибегать к отговоркам. - "Французский флаг," сказал он: "был оскорблен в Ливорне; вы не имели довольно силы для того, чтобы заставить уважать его: почему Директория приказала мне занять сей город." - Вскоре после сего, Бонапарте, на пиршестве, данном ему Великим Герцогом во Флоренции, получил известие, что Миланская цитадель наконец сдалась. В восхищении, он потер себе руки, и, обратясь к Великоаиу Герцогу, заметил: "что Император, брат его, потерял теперь свое последнее владение в Ломбардии." Читая сие описание обид и притеснений, чинимых сильным слабому, нельзя не вспомнить сравнение самого Наполеона, который говорил, что союзы Франции с мелкими державами имеют сходство с исполином, обнимающим карлу. "Бедный карло," присовокуплял он: "едва не задыхался в объятиях своего друга; хотя исполин вовсе того не желал, и не мог сделать иначе."

из вида главной цели Французской Директории, которая состояла в том, чтобы возмутить соседственные земли и ввести в них Республиканское правление, соответствующее принятому Великим Народом.

План сей был по многим отношениям превосходно обдуман. Во всех государствах, в которые Французы вторгались, или которые они завоевывали, находились, как мы уже сказывали, люди, способные быть членами революционного правительства и готовые, по своему прежнему положению и привычкам, соделаться оными. Такие люди всегда сыщут себе между чернью большого города сообщников, привлекаемых надеждою грабежа и соблазнительным обещанием вольности, ведущей к уравнению имуществ. Снабженные таким образом материялами для своего здания, Французы имели в штыках своих довольно силы, для того, чтобы отбить охоту им препятствовать; и Французская Республика могла надеяться скоро войти в сношения с государствами, управляемыми такими людьми, которые, получив места свои чрез Францию, в следствие того были бы обязаны удовлетворять всем её требованиям, хотя б и несправедливым.

Такое распоряжение доставило Французскому правительству способы извлечь от сих подчиненных Республик все выгоды, которые только возможно было от них получить, не подвергаясь, между тем, осуждению за налоги от своего имени. В некоторых землях есть обычай, когда корова, потерявшая теленка, не дает молока, ставить перед нею набитую чучелу её теленка, как будто бы он был живой. Обманутая сим средством корова перестает упрямиться и позволяет себя доить. Подобно сему, призрак независимости, показанный Батавии и другим союзным Республикам, привел Францию в состояние обложить земли сии податями, которые, под видом уплаты оных своим правительствам, переходили на деле в руки их жадных союзников. Бонапарте знал, что от него ожидают распространения сей системы в Италии и ускорения в завоеванных землях сей плодоносной страны такого политического преобразования; но кажется, что вообще он считал почву еще не совершенно приготовленною для собирания республиканской жатвы. Хоть он и уверяет, будто бы жители Болонии, Реджио и других областей, нетерпеливо желали присоединиться к Французам, как союзники и искренние друзья; но даже и эти выражения его, ограниченностью своею показывают, что чувства Италиянцев вообще не слишком благоприятствовали революции, которой желала и которую старалась произвесть Директория.

Бонапарте действительно во всех своих воззваниях объявлял жителям проходимых им земель, что он воюет не с ними, а с их правительствами, и отдавал своим подчиненным строжайшие приказы о соблюдении порядка. Хотя сие и спасало жителей от грабительства Французских солдат, но не уменьшало тягости дани, которая налагалась вообще на всю землю, и которой бедный и богач платили каждый свою долю. Их грабили с правильностью и с порядком, но тем не менее грабили; и сам Бонапарте объявляет нам, что необходимость содержать на их счет Французскую армию, очень замедляла в Италии ход вводимых им понятий. "Нельзя," говорит он с откровенностью: "в то же время отнимать у народа его способы существования, и уверять его, что поступая таким образом, вы его друг и благодетель."

В Записках Острова Св. Елены описывает он сожаление умных и разсудительных людей о том, что в Риме, источнике и вертепе суеверия, не произошло революционного переворота, но откровенно признается, что не пришло еще время для того, чтобы пускаться на такия крайности, и что он удовольствовался, отобрав у Римского Престола его деньги и другия сокровища, в ожидании благоприятной минуты для совершенного уничтожения сей древней Иерархии.

Рим, Неаполь и Тоскану.

Наполеон, более благоразумный, оставил эти обширные страны во власти их старых и слабых правительств, принудя их платить ему деньгами и припасами за продолжение существования, которое он, при первом удобном случае, располагал уничтожить. Мы не возьмемся объяснять, как заключали о политике его в дипломатическом смысле, но в частной жизни ее справедливо бы назвали безчестною. В нравственном отношении, она походит на поступок разбойника, который, отобрав у путешественника все за выкуп его жизни, заключает насилие свое убийством. Говорят, и мы не имеем причин в том сомневаться, будто бы Папа также поступал не искренно, а старался только немедленною покорностью продлить время до тех пор, пока Австрийцы усилятся в Италии. Но обязанность историка заставляет нас решительно сказать, что вероломство одной стороны в каком либо договоре не может служишь извинением другой, и что заключаемые двумя народами условия, особенно со стороны сильнейшого, должны быть столь же чисты в своих видах и с такою же точностью исполнены, как тогда, когда бы противники равномерно соблюли всю искренность. Если сильнейший судит иначе, то он имеет в своих руках власть продолжать войну; он должен, обнаружив лживость слабейшого неприятеля, наказать его, не стараясь превзойти его в обмане, к которому он прибег только по чувству своей слабости, - подобно зайцу, всячески старающемуся обмануть собак, когда уж он не видит другой надежды к спасению. Полезно было бы для света, если б лживость и лукавство также были изгнаны из народных договоров, как при частных сделках во всех просвещенных землях.

Но хотя сим государствам, которых владетели могли покупать себе деньгами пощаду, и позволено было остаться на время при прежнем их образе правления, а казалось, что для Ломбардии, откуда Австрийцы были почти совершенно выгнаны, и где не осталось даже призрака прежнего правительства, было сделано исключение. Посему единомышленники Французов в сей области и многочисленное сословие, возбужденное надеждою независимости, нетерпеливо ожидали объявления об освобождении их от Австрийского ига и учреждения у них, под покровительством Франции, Республики по образцу существующей у Великого Народа. Но хотя Бонапарте поддерживал людей, питающих сей образ мыслей и писателей, распространяющих оный, а он имел две важные причины медлить в этом деле. Во-первых, если б Франция, даровав Ломбардии свободу, превратила ее из завоеванной области в союзницу, то ей пришлось бы отказаться от взыскания с освобожденной земли налогов, которыми была содержима и уплачиваема Наполеонова армия. Притом, если б сие затруднение и не существовало, то следовало иметь в виду тайную цель Директории, которая, при заключении мира с Императором Австрийским, намеревалась требовать уступки Бельгии и Люксамбурга, как областей, выгодных по своему положению для Франции, и по сим обстоятельствам, даже скорее бы согласилась опять отдать Ломбардию в его владение, чем не получить сих желаемых земель. Учреждать новую Республику в стране, которую она располагала возвратить её прежнему Государю, значило бы поставлять преграду своим собственным делам. Посему Наполеону предлежала трудная обязанность: вместе и одобрять у Ломбардских республиканцев образ мыслей, побуждающий их просить отдельного правительства, и забавлять их, чтобы они терпеливо ожидали событий, которые, как он втайне был уверен, никогда не могли случиться. Мы в последствии увидим, чем сие кончилось. Достаточно будет заметить, что поступки Франции с Республиканцами, которых она не намеревалась поддержать, были столь же коварны, как и переговоры её с прежними правительствами. Она продавала последним обманчивые надежды обеспечения, и подстрекала первых к такому образу мыслей и мнениям, которые должны были сделаться для них гибельными в случае возвращения Ломбардии прежним её правителям, которое Директория в тайне замышляла. Такова почти всегда опасность, которой подвергаются люди, вверяющие чужому народу успех замыслов своих против отечества. Слишком могущественный их союзник во всякое время готов пожертвовать ими для своих собственных выгод.

соответственным её народному духу. Таже самая медленность, по которой Австрийское правительство столь долго пропускало пользоваться благоприятными для него обстоятельствами, по которой оно наблюдало такую осторожность при исполнении своих намерений, и так неохотно принимало, или не хотело понять новой системы тактики, даже после неоднократного испытания на себе её ужасных действий, имеет и хорошую свою сторону в твердой решительности, в редком терпении и в непоколебимой стойкости духа. Медленность и упорство Австрии, которые иногда грозили ей погибелью, покрайней мере часто вознаграждалось непреклонною её твердостью и мужеством в несчастиях.

В настояньем случае, Австрия вполне обнаружила разнообразные свойства, нами ей приписанные. Быстрые и непрерывные победы Наполеона показались её только дерзким полетом молодого орла, который, по самонадеянности своей, слишком много полагается на силу своих крыльев. Императорский Совет определил подкрепить ослабевшее в Италии войско новыми силами, сколько возможно будет оных набрать для одержания поверхности над Французами, хотя бы с опасностью ослабить армию свою на Рейне. Фортуна в стране сей, хотя также изменяющаяся, вообще более благоприятствовала Австрийцам, чем во всех прочих местах, и, казалось, позволяла им отделить значительное подкрепление от восточных границ, где они хоть иногда побеждали - в Италию, где с тех пор, как Бонапарте перешел чрез Альпы, они постоянно были поражаемы.

Больё, старого и несчастного, нельзя было долее считать способным противодействовать его юному, изобретательному и деятельному сопернику. Говорят, что он притом сердился на Императорский. Совет за присылку сотрудников, бывших причиною неудач его {Следующее письмо явилось в Журналах, как перехваченное донесение Больё Военному Совету. Оно, может статься, подложное, но заслуживает быть сохраненным по выраженному в нем негодованию, которое долженствовал чувствовать заслуженный Генерал сей, писал ли он упомянутое письмо, или нет. Должно припомнить, что Аржанто, на которого он жалуется, был виновником его примерного несчастия при Монте-Ноте. Смотри стр. 152. "Я просил у вас , а вы прислали мне Аржанто - я совершенно знаю, что он знатный барин, и что его должно сделать Фельдмаршалом Империи, для вознаграждения за то, что у меня осталось не более двадцати тысяч человек, а у Французов шестьдесят тысяч. Еще уведомляю вас, что я отступаю завтра - после завтра - в следующий день - и далее - даже до самой Сибири, если они так далеко будут меня преследовать. "Лета мои позволяют мне говорить правду. Спешите заключить мир, на каких бы то ни было условиях. Moniteur. 1796. No 269.}. В следствие сего он был отозван, подпав немилости, которой не избегает несчастие; и начальство над остальными его войсками, отступившими назад и безопасно поставленными им в Тироле, было временно вверено старому Меласу.

в сей воинственной земле, и принять начальство над Австрийскою армиею, которая, будучи изгнана из Италии, стояла на границах оной, вероятно питая желание опять приобрести свое народное превосходство в плодоносной стране, из которой она так недавно была вытеснена.

Дабы отразить сбирающуюся грозу, Бонапарте употребил все усилия к овладению Мантуей до прибытия многочисленной Австрийской армии, которая прежде всего, без сомнения, постарается заставишь снять осаду сей важной крепости. Поелику план, внезапно взять город и замок отрядом, долженствовавшим ночью переправиться на ботах в Сераглио, то есть, на остров, на котором стоит Мантуа - совершенно не удался, то Бонапарте был принужден открыть траншеи и вести правильную осаду. Австрийский Генерал Канто-д'Ирль, на предложение о сдаче, отвечал, что ему приказано защищать крепость до последней крайности. Наполеон, с своей стороны, привез все орудия, которые можно было набрать из соседних городов и крепостей, и атака и оборона начались упорно с обеих сторон. Французы всячески усиливались овладеть городом, прежде чем Вурмзер выступит в поход; а губернатор решился продлить свою оборону, если возможно, до тех пор, пока он будет освобожден приближением сего Генерала. Но, не смотря на пущенные в большом количестве ядра и бомбы, на отчаянные вылазки и приступы, много еще произошло сражений и много пролито крови, прежде чем Наполеону определено было успеть в этом важном деле.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.