Жизнь Наполеона Бонапарта, императора французов.
Часть четырнадцатая.
Заключение

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь Наполеона Бонапарта, императора французов. Часть четырнадцатая. Заключение (старая орфография)

ЗАКЛЮЧЕНИЕ.

Достигнув конца сего достопамятного повествования, питатель, может быть, пожелает на минуту остановиться, дабы размыслить о свойствах удивительного мужа, коего Фортуна осыпала столь многими дарами в начале и в средине его поприща, отягчив конец его столь сильными и столь необычайными огорчениями.

Наружность Наполеона, с первого взгляда, не имела ничего величественного, ибо о.:ъ был ростом только пять с половиною Английских фут. Худощавый в молодости, он потолстел, вошед в зрелые лета, и хотя повидимому он был более нежного, чем крепкого сложения, по никто лучше его не мог переносишь усталость и лишения. Он ездил верхом некрасиво и не умел управлять лошадью с совершенным искуством) почему он много терял, имея подле себя такого всадника, как Мюрат. Но он ничего не боялся) сидел на седле крепко) скакал во весь дух, и был в состоянии ездить дольше всякого другого. Мы уж говорили о равнодушии его к пище и о способности переносить всякия лишения. Какая нибудь закуска и бутылка вина, привязанные к седлу, были ему достаточны, в первые его походы, на несколько дней. В последния его войны он чаще ездил в карешЬ; не по нездоровью, как сие предполагали, а потому, что он чувствовал в теле, находившемся в столь безпрерывном движении, преждевременное действие лет.

Наружность Наполеона известна почти всякому по описаниям и портретам, везде находящимся. Темнорусые его волосы не показывали, чтобы он много заботился о своей прическе. Лице его было шире, чем обыкновенно у прочих людей. Серые глаза его отличались выразительностью, зрачки были большие, а брови не очень густые. Лоб и верхняя часть лица имели в себе нечто важное. Нос его и рот были очень хороши; а верхняя губа весьма коротка. Зубы его были не красивы, но он мало их показывал разговаривая. {Находясь на острове Св. Елены, он часто жаловался на боль зубов и десен.} Улыбка его была удивительно как приятна и даже, говорят, непреодолима. Цвет лица его был светлооливковый, без всякого румянца. Выражение лица его было вообще важно, даже задумчиво, но без всякого знака суровости и жестокости. Величественное спокойствие, сохранившееся по смерти в чертах его, придало им особенную красоту, и возбудило удивление всех тех, которые на него смотрели.

Такова была наружность Наполеона. Характер его вообще отличался любезностью, кроме тех случаев, когда он был обижен, или считал себя обиженным; а в особенности, если обида относилась к нему лично: тогда он показывал запальчивость и мстительность. Но его легко могли укротить даже враги его, предавшись в его волю; однако ж он не имел того великодушия, которое уважает искренность мужественного, благородного соперника. С другой стороны, никто не награждал так щедро, как он, услуги друзей своих. Он был прекрасный муж, добрый родственник, и когда не мешала тому политика, отличный брат. Генерал Гурго, который не всегда выгодно отзывается о Наполеоне, говорит, что он был лучший из господ, старавшийся делать все, что мог для своих служителей; умевший ценить достоинства, коими они обладали и приписывавший им иногда такия, которых они вовсе не имели.

Он был кротких и даже нежных свойств, чувствовал сильное огорчение, проезжая по полю битвы, которое честолюбие его усеяло убитыми и умирающими, и не только оказывал желание помочь падшим жертвам - отдавая приказы, которые часто не были и не могли быть исполнены - но обнаруживал наклонность к более сильному соучастию, называемому чувствительностью. Он рассказывает случай, свидетельствующий о склонности его к умилению. Проезжая однажды в Италии по полю битвы с некоторыми из своих Генералов, он увидел покинутую собаку, лежащую на теле своего убитого господина. Бедное животное подбежало к мим, и опять ворошилось к трупу с жалобным воем, как будто прося у них помощи. "По расположении ли, в котором я находился," говорит Император: "от места ли, времени, часа или от самого сего действия, иди, я не знаю, от чего, а никогда ничто на поле битвы не производило на меня такого впечатления. Я невольно остановился, глядя на сие зрелище. Этот человек - сказал я сам себе - может быть, имеет друзей, а здесь лежит покинутый всеми, кроме своей собаки! Что значит человек! и как таинственна сила впечатлений! Я без сострадания повелевал битвы, долженствовавшия решишь судьбу армии; я хладнокровно смотрел на исполнение движений, долженствовавших причинить гибель множества людей - а здесь, я тронут, даже разстроен воем и горестью собаки! Достоверно, что в эту минуту, я оказал бы более сговорчивости умоляющему меня неприятелю; я тогда лучше понял Ахиллеса, отдающого тело Гектора слезам Приама." {Записки Острова Св. Елены. Часть II, стр. 36.} Анекдот сей доказывает, что Наполеон имел сердце человеколюбивое, но что он умел подчинять его суровым законам военной твердости. Он часто с выразительностью говаривал, что сердце политика должно быть у него в голове; но иногда он сам предавался чувствам, более нежным.

для доказательства противного сему, но нет причины оным веришь. Наполеон слишком много уважал самого себя и слишком хорошо знал цену общественного мнения для того, чтобы предаться распутству.

И потому, относительно врожденных его наклонностей, можно полагать, что если б Наполеон остался в пределах частной жизни и если б страсти и жажда мщения не представляли ему на пути слишком сильных искушений, то он вообще был бы почитаем таким человеком, коего дружба желательна и коего небезопасно против себя раздражать.

Но случай, доставленный ему обстоятельствами, и гибкостью его великих талантов, как воинских, так и политических, возвысил его с невероятною быстротою в сферу великого могущества, изобилующую искушениями. Прежде чем разсмотрим употребление, которое он сделал из власти, им достигнутой, сделаем краткое обозрение причин, проложивших ему путь к оной.

Последствия Революции, хотя и гибельные для частных семейств, создали армии, каких Европа никогда еще не видывала и каких, можно надеяться, она уж больше не увидит. Не было безопасности, чести, даже возможности существовать ни в каком звании, кроме военного; в следствие чего оно сделалось прибежищем лучшого, храбрейшого юношества Франции; шах что войска не стали уже набираться, как у большей части народов, из самой жалкой, безпутной черни, но, наполняясь лучшими сословиями в государстве, состояли из цвета Франции относительно здоровья, нравственных качеств и возвышенности духа. С такими людьми, Республиканские Генералы свершили многия, великия победы, но не приобретя соответственных оным выгод. Сие происходило большею частью от зависимости, в коей вожди сии состояли у различных Правителей Республики, - каковая зависимость объясняется необходимостью прибегать к Парижским властям для получения средств на уплату и продовольствие войск. Перешед чрез Альпы, Наполеон изменил сей порядок вещей; и де только извлек от завоеванных земель, чрез налоги и опись в казну, средства содержать армию, но даже снабжал деньгами и самое Правительство. Таким образом воина, бывшая до тех пор бременем для Республики, сделалась у него в руках источником государственных доходов; между тем как юный вождь, снабжая деньгами Правительство, коему предшественники его были в тягость, привел себя в возможность достичь независимости, бывшей главною его целью, и обходишься с Директориею почти на степени равенства. Воинские его таланты и звание победоносного Генерала, скоро возвысили его от равенства к первенству.

Таланты его столько же обнимали общий план кампании, как я частные распоряжения битвы. В той и в другой из сих великих военных отраслей, Наполеон не только был учеником знаменитейших мастеров сего дела, но сам усовершал, придумывал и изобретал.

собрать наибольшее число сил в слабую точку позиции неприятеля, и не допустив тем к действию две трети его армии, разбить остальную треть, а потом решить победу, истребив прочия части по одиначке. С этою целью он научал своих Генералов, как разделять на походе войска для ускорения движений и удобнейшого продовольствия, и как соединять их в минуту боя там, где наименее сопротивления по причине неожиданно ста атаки. Для сего также он избавил армию от всякого обоза, кроме самого необходимого - заменил недостаток магазинов налогами, требуемыми с земель или с частных лиц посредством правильного грабежа (maraudfe), и уничтожил в полках палатки, располагаясь со своими солдатами на открытом воздухе, если не было в окрестностях хижины и не доставало времени для устроения ему навеса. Способ его был гибелен умножением числа умирающих, ибо он часто даже не заботился об устроении военных госпиталей; но хотя Моро и называл Наполеона завоевателем, тратившим по десяти тысяч человек в день, однако ж чрез такия пожертвования он долгое время достигал предположенных им себе целей. Занимающий обширное пространство неприятель, приводимый в недоумение слухами-о движущихся по разным направлениям колоннах, подвергался нападению и был разбиваем соединенными Французскими силами, собравшимися там, где их наименее ожидали. Не прежде, как научась отступать от его натисков с такою же быстротою, с какою оные были делаемы, Союзники привели себя в возможность избегать поражения от его подвижных колонн.

Наполеон не менее отличался новизною средств своих в Тактике, как и в Стратегии. Движения его на поле битвы имели внезапность и быстроту молнии. При начатии боя, подобно как и в мерах для приведения войск своих к оному, он обыкновенно обманывал неприятеля, заводя дело в разных точках и потом внезапно нанося удар в одной из них большею частью войск своих. Прорванная им линия, обойденный фланг, составлявшие цель его с самого начала битвы, обыкновенно прикрывались множеством предварительных движений, и он не прежде отваживался наносить удар, как когда нравственные и физическия силы неприятеля были уже истощены продолжительным боем. Тогда то он двигал свою Гвардию, которая, горя нетерпением, давно уже стояла в готовности, и спущенная, подобно разъяренному псу со своры, имела славную обязанность, редко ей не удававшуюся, решить продолжительную борьбу. Можно еще прибавить, как отличительную черту его Тактики, что он предпочитал натиск колоннами атаке Фронтом; может быть, по уверенности, которую он имел в непоколебимом мужестве водивших колонны Французских Офицеров.

Любовь, которую Наполеон приобрел у Французских солдат частою раздачею им наград и знаков отличий, равно как дружеское его с ними обхождение и внимание к их нуждам, в соединении с самовластием и независимостью, им себе присвоенными, сделали для него нетрудным приобрести содействие их к поддержанию его в Революцию 18 Брюмера и к постановлению его главою Правительства. Большей части народа чрезвычайно как надоела непостоянная форма правительства, и сделанные в оном разные перемены, начиная с мечтательных бредней Жирондистов и зверской, кровожадной свирепости Якобинцев, до корыстолюбивой шаткости и безумства Директории; и народ вообще желал постоянной формы правительства, если и менее свободного, то покрайней мере более прочного и более способного к обеспечению собственности и личных прав, чем все те, которые последовали за падением Монархии. Победоносный Генерал, более робкий или более совестливый, чем Наполеон, вздумал бы, может статься, возстановишь Бурбонов. Но Наполеон предвидел затруднения, долженствовавшия возникнуть при соглашении возврата Эмигрантов с обеспечением продажи недвижимых имений, и справедливо заключил, что раздирающия Францию партии гораздо удобнее могут быть соединены под властью человека, большею частью всего этого чуждого.

Достигнув верховной власти, сей высоты, которая столь многих сводит с ума и ослепляет, Наполеон, казалось, занял только место, для коего он был рожден, и на которое отличные его способности и блистательная цепь успехов давали ему во всех отношениях неоспоримое право. Посему он начал с хладнокровием и просвещенною мудростью разсматривать средства для утверждения своей власти, для уничтожения республиканского духа, и для учреждения Монархии, коей он располагал сделаться главою. Многим людям, попытка возстановишь в пользу военного прошлеца форму правления, отвергнутую повидимому гласом народа со всеобщими кликами, показалась бы делом отчаянным. Приверженцы Республики были искусные сановники, люди с отличными талантами, привыкшие управлять буйною демократиею и устроивать козни, ниспровергшия престолы и алтари; и вряд ли бы можно надеяться, что такие люди, хоть из одного только стыда, допустить, чтобы все десятилетние труды их были изглажены мечем столь юного, хотя и победоносного вождя.

Но Наполеон знал их и самого себя; он был внутренно уверен, что те, которые участвовали во власти чрез происшедшие перевороты, готовы будут унизиться для того, чтобы стать орудиями его возвышения и второстепенными агентами его могущества, удовольствовавшись такою же частью добычи, какую лев кидает шакалу.

Франции, приняв горделивый символ: (Да будет дано достойнейшему). Никто не покушался оспоривать законность прав его. Внешнее управление его было блистательно, а внутреннее, за несколькими исключениями, щедро и умеренно. Ужасное убийство Герцога Ангенского показало свирепую мстительность; но вообще общественные дела Наполеона, при начале его поприща, были достойны всякой хвалы. Маренгская битва, с её последствиями - усмирение внутренних междоусобий - примирение с Римскою Церковью - возврат многочисленного сословия Эмигрантов - и сочинение Народного Уложения - были дела, способные польстить воображению и даже приобресть любовь народа.

Но с искуством, ему свойственным, Наполеон, уничтожив Республику, умел обратишь в свою пользу демократическия понятия, от коих возникла Революция. По прозорливости своей, он видел, что сопротивление народа прежнему Правительству возникло менее от неприязни к Королевской власти, чем от ненависти к преимуществам, дарованным ею дворянству и духовенству, которые одни только имели право занимать все высшия места, заграждая дорогу прочим, хотя и превосходящим их в достоинствах. Посему Наполеон, при учреждении своего нового Монархического правительства, основательно разсудил, что он не связан, подобно наследственным Государям, никакими особенными постановлениями, основанными на прежних обычаях; но, будучи сам творцом своей власти, он, имел право дать ей такую Форму, какую ему заблагоразсудится. Он так легко восшел на престол по всеобщему признанию его достоинств, что ему не нужно было для сего содействие никакой партии; следовательно, не будучи стеснен никакими прежними обязательствами, ли необходимостью награждать прежних пособников или приобретать себе новых, он имел великую выгоду действовать с совершенною, неограниченною свободою.

И так, достигнув высшей степени человеческой власти, он мудро и с основательностью учредил престол свой на том же демократическом правиле, которое ему самому отверзло путь и которое состояло в том, чтобы предоставить всем людям с достоинствами, хотя и не имеющим титлов, право приобретения почестей по разным Государственным отраслям. Это-то был тайный ключ Наполеоновой политики; и он так хорошо умел оным пользоваться при содействии отличного искуства своего узнавать людей и своего врожденного добродушия, коим он обладал в минуты хладнокровия, что он никогда, при всех превратностях своей судьбины, не пропускал случая привязывать к себе народ и угождать ему, умея кстати отличать и награждать таланты. Он часто к сему обращался, говоря, что этим-то он заслужил себе наибольшие похвалы. Мы, не колеблясь, повторим, что открыв сие поприще для всякого рода талантов, он положил краеугольный камень своей славы и главное основание своего могущества. По несчастию, внимание его к достоинствам и готовность награждать оные основывались - не исключительно на одной только патриотической ревности к общественному благу, а тем еще менее на одном только благонамеренном желании награждать действительно достойных, - а на себялюбивой политике, которой должно приписать большую часть его успехов, многия из его бедствий и почти все его политическия преступления.

разспрашивать. "В делах своих," говорят Луциан: "он руководствуется только своею политикою, а политика его основана на одном лишь эгоизме." Никто в мире, может быть, кроме исключений, о коих ниже упоминается, не имел в такой степени эгоизма, свойственного впрочем всему роду человеческому. Он был посеян природою в его сердце и укоренен воспитанием полумонашеским и полувоенным, которое столь рано отделило его от общества; чувство сие утвердилось в нем чрез убеждение в своих талантах, не дозволявшее ему равнять себя с другими людьми, между коими поместил его жребий, и сделалось в нем привычкою чрез отдельное положение его при первом вступлении в свет без друга, без покровителя и без заступника. Похвалы, чины, им получаемые, давались его гению, а не ему самому; и человек, внутренно чувствующий, что он сам проложил себе дорогу, мало был обязан признательностью или ласкою тем, которые уступили ему место, только потому, что не посмели его остановишь. Честолюбие его также проистекало от эгоизма, конечно утонченного в своих действиях, но в котором, при строгом разсмотрении, обнаруживалось тоже начало.

Читатель не должен однако же предполагать, чтобы эгоизм Наполеона имел то низкое, презрительное свойство, которое производят скупость, обман и притеснения в обыкновенной жизни; или, под чертами, более благовидными, ограничивает усилия эгоиста тем только, что клонится к его личной выгоде, заграждая путь в его сердце всякому чувству любви к отечеству или общественного благорасположения. Наполеонов эгоизм или себялюбие было гораздо более благородного, более возвышенного свойства, хотя происходило и из того же источника; - подобию как крылья орла, парящого под небесами, устроены на тех же самых началах, как и крылья тяжелой курицы, не могущей перелететь через забор своего птичника.

Дабы еще больше сие объяснишь, мы прибавим, что Наполеон любил Францию по тому, что Франция была его достояние. Он делал для нея все, потому, что выгоды относились к Императору, получала ли она новые учреждения, или приобретала новые земли. Он хвалился тем, что представляет в своей особе и народ, и Монарха Франции; он соединял в себе её преимущества, славу и величие, и все дела его долженствовали клониться к тому, чтобы прославить Императора и Империю. Однако ж Государь и государство могли разделиться, и наконец действительно разделились; и себялюбивый характер Наполеона, после сего разделения, нашел еще, чем заняться на небольшом поприще острова Ельбы, коим ограничилась его деятельность. Подобно волшебному шатру в Арабских Сказках, его способности могли, распростершись, обнимать половину мира со всеми его делами и предназначениями или по произволу стесниться на небольшом острове Средиземного моря, занявшись неважными его делами, ограничившими его круг действий. Мы верим, что пока Франция признавала Наполеона своим Императором, он охотно отдал бы за нея жизнь свою; но мы очень сомневаемся, что если б ему приходилось поднять только палец для того, чтобы обеспечить её счастие под владычеством Бурбонов, (если б сей поступок не возвысил его собственной личной славы) поднял ли бы он сей палец. Одним словом, чувство личной его выгоды было средоточием круга, коего окружность могла по произволу расширяться и стесняться, но коего центр пребывал всегда тверд и неподвижен.

Безполезно разбирать, до какой степени эта постоянная, и должно прибавить, умная заботливость о собственных выгодах содействовала Наполеону к достижению Верховной власти. Мы ежедневно видим людей с весьма обыкновенными способностями, которые, тщательно стремясь к достижению какой либо цели, и не поддаваясь соблазну удовольствий, привлекательности неги, наконец достигают предмета своих желаний. Если же мы теперь представим себе обширный ум Наполеона, одушевленный неограниченною пылкостью воображения и неизменною стойкостью в его замыслах, идущий твердо, не уклоняясь, без остановки к предположенной им себе цели, состоящей не менее, как в завоевании всего Света, то нам не покажется удивительною непомерная высота, до которой он достиг.

Но эгоизм, управлявший всеми его поступками - хотя и подчиненный его отличному уму и старанию сохранить влияние на дух общественный, - способствуя успеху большей части его различных предприятий, под конец причинил ему однако же более зла, чем добра; ибо он внушил ему самые отчаянные замыслы, и был источником самых непростительных его поступков.

существующий порядок вещей - необходимые для прекращения безпрестанно возобновлявшихся Революций. Если б Наполеон на этом остановился, то никто бы не мог упрекать и порицать его, кроме разве самых жарких приверженцев Бурбонского Дома, коему Провидение, казалось, навеки закрыло врата к возвращению во Францию. Но себялюбивый дух его не удовольствовался до тех пор, пока он совершенно истребил малейшие признаки свободных постановлений, приобретенных ценою стольких опасностей, слез и крови, доведя Францию - за исключением могущества общественного мнения - до положения Константинополя или Алжира. Ему принадлежала честь возстановления престола, и весьма естественно было, чтобы сделавший сие, восшел на оный; ибо, уступив его Бурбонам, он изменил бы тем, из рук коих он приял власть свою; но отнимать у своих подданных права, ими приобретенные, значило свершить род отцеубийства. Чрез его безпрерывные посягательства, народ потерял и свободу, которую предоставляло ему прежнее Правительство, и все преимущества, приобретенные им Революциею. Политическия права, частные выгоды, церковная собственность, успехи воспитания, наук, духа и чувств - все было захвачено его Правительством. Франция сделалась огромною армиею, под = неограниченным начальством военного предводителя, неподчиненного никакой власти и ответственности. В этой земле, столь недавно еще волнуемой ночными собраниями тысячи политических клубов, никакое сословие граждан, ни под каким предлогом не имело права сбираться для обнаружения своих мнений. Народу не осталось, ни в нравах, ни в законах, никаких средств исправлять ошибки или противиться злоупотреблениям. Франция уподобилась Константинополю, за исключением неповиновения Нашей, скрытного сопротивления Улемов и частых Янычарских бунтов. Между тем как Наполеон постепенно истреблял все права общественной свободы - между тем как он строил новые государственные темницы и учреждал высшую Полицию, наполнившую Францию шпионами и надзорщиками - между тем как он исключительно прибрал себе к рукам книгопечатание - политика его и вместе с оною эгоизм, побудили его предпринять те великия общественные постройки, которые, принеся большую или меньшую пользу, во всяком случае долженствовали остаться памятниками величия Императора. Даваемое ему рабочими людьми имя Главного Подрядчика, было вовсе не неприлично^, но предприятия сего рода свершаются гораздо с большим успехом, когда их делают искусные, промышленные люди, старающиеся извлечь чрез то пользу из своих капиталов, нежели при употреблении на них вдвое против того денег по воле самовластного повелителя! Однако ж желательно было бы, чтобы мосты, дороги, гавани и общественные здания остались единственными вознаграждениями, которые Наполеон предложил Французскому народу за нрава, у него взятые. Но дабы заглушишь все тягостные и унизительные воспоминания, он поднес ему и сам испил с ним очаровательную и роковую чашу воинской славы и всемирного владычества. Повергнуть всю вселенную к стопам Франции, между тем как сама Франция была бы только первою рабою своего владыки, было исполинским замыслом, об исполнении коего он старался с такою настойчивою ревностью. Это был баснословный Сизифов камень, вскаченный им на вершину утеса до такой высоты, что он наконец низвергся я раздавил его самого при своем падении.

Главное исполнение сего обширного замысла происходило в то время, когда дух честолюбия его был в подлой своей силе; и никто, даже в советах его, не смел опровергать принятых им намерений. Если б успех не столь постоянно увенчивал его оружие, то может быть, что он бы остановился и предпочел бы обеспечение одному государству свободы и благоденствия покорению целой Европы. Но постоянное счастие, сопутствовавшее Наполеону во всех его предприятиях при самых неблагоприятных обстоятельствахь, и слепая вера его в Предопределение, совокупно с непомерным чувством своей собственной важности, внушили эту мысль, что он не в числе обыкновенных людей я побудили его отважиться на самые безразсудные предприятия, внимая менее разсудку, чем внутренней уверенности в успехе. Говорят, что после великих неудач, он обнаруживал сильное уныние; и оно-то заставило его четыре раза уехать от своей Армии, при затруднительных обстоятельствах, как будто бы он уж не имел более уверенности в своем гении, или полагал, что на ту минуиу оставлен своим ангелом хранителем. Точно такое же неравенство, если верить Генералу Гурго, замечалось и в речах его. Иногда он говорил как бог, а иногда как самые обыкновенный смертный.

Эгоизму же Наполеона можно приписать обманчивость, которою ознаменована его общественная политика и даже частный его разговор, когда дело шло о предметах, лично до него касавшихся.

Посредством власти своей, она. так стеснил свободу книгопечатания, что Франция не могла ни о чем узнать иначе, как чрез Наполеоновы бюлетени. О Трафальгарском сражении было объявлено уже чрез несколько месяцев после того, как оно происходило, и притом совершенно в превратном виде; и завеса, скрывающая самые любопытные для народа события, столь была непроницаема, что в тот самый вечер, как происходил бой на Монмартре, , главный отголосок общественных известий, заключал в себе только статью о болезнях и размер драмы Целомудренная Сусанна. От скрытия истины, до изобретения лжи один только шаг, и чрез свои повременные объявления, Наполеон так прославился в том и в другом отношении, что слова: Лжет как бюлетен,

Даже самая эта лживость, это старание держать народ в неведении или обманывать его выдумками, показывали какое-то уважение к общественному мнению. Люди любят мрак, когда их дела преступны. Наполеон не дерзнул представить публике истинное изображение вероломной войны его с Испаниею, доказывавшей самое грубое нарушение народных прав и существовавших договоров. Он также не захотел бы представить на общественный суд свою Континентальную Систему, сочиненную с совершенным не знанием правил политической экономии, последствием коей было, сперва всеобщее разорение, а потом возстание всей Европы против Французского ига. Нельзя также предполагать, если б публика имела возможность предварительно объявить свое мнение на счет вероятных последствий Русского похода, чтобы сие опрометчивое предприятие когда либо привелось в исполнение. Заглушая голос мудрых, благонамеренных людей, искусных и просвещенных политиков, и слушаясь только советников, служивших отголосками его воли, Бонапарте, подобно Царю Леару, умерщвлял врача своего, давая усиливаться своему недугу.

Франциею и Швециею никогда бы не нарушилось, если б Наполеон постиг свободную Конституцию Англии, дозволяющую всякому печатать и издавать все, что ему вздумается; или если б он мог убедиться в том, что постановления Швеции не дозволяют её Правительству отдать свои Флоты и войска в распоряжение чуждой Державе, или низвести древнее Готфское Царство на степень второстепенной, зависимой Державы.

Самолюбие, столь раздражительное как Наполеоново, в особенности было чувствительно к сатирам; а посему помечаемые в Английских журналах насмешки и выставляемые в Лондонских лавках карикатуры, были втайне главными причинами, которые побудили его нарушить Амиенский мир. Любящим посмеяться Французам запретили сатиры, которые пользовались полною свободою во времена Республики, и даже при прежней Монархии наказывались только кратким заключением в Бастилию. Будучи Консулом, Наполеон узнал, что Комическая Опера, въроде Английской Гарриковой фарсы: Гостиная в передней, , {The High life below Stairs.} была сочинена и представлена на театре, и что в этой дерзкой пиесе три лакея передразнивали в ухватках и даже в одежде трех Консулов, а в особенности его. Он приказал выставить актеров на Гревской площади в одеждах, которые они осмелились на себя надеть, и которые долженствовали быть сорваны с них палачем; сочинителя же велено отправить на остров Сен-Доминго для употребления на службу по назначению главнокомандующого. Приговор сей не был исполнен, поелику по исследовании оказалось, что обида не существовала или покрайней мере была не в той степени, как ему донесли.

Но ни разсудок, ни советы благоразумия не имели власти над сим ненасытным честолюбием, которое заставляло Наполеона желать, чтобы управление целым светом, не только издалека, но прямо и непосредственно, зависело от одной его воли. Раздавая Королевства своим братьям, он именно внушал им, что они должны во всем следовать по политической стезе, им предначертанной; и казалось, как будто он для того только учреждал зависимые государства, чтобы после опять отбирать их. Он лишил престола брата своего, Лудовика, за отказ исполнить притеснения, наложенные им от имени Франции на Голландию; и думал было удалишь Иосифа из Испании, увидев, какого прекрасного Государства он сделал его Королем. В безразсудном и ненасытном своем желании управлять лично всеми, завоеванными им землями, не взирая на великий ум свой, он походил наМнзбалованного ребенка, который непременно хочет иметь в руках все, что он видит глазами. Система, основанная на таком необузданном честолюбия, в самой себе уже заключала свое разрушение. Гонец, никогда не останавливающийся для отдыха, наконец должен пасть от утомления. Если б Наполеону удалось и в Испании,- и в России, то он все еще бы не остановился до тех пор, пока в другом месте не обрел бы бедствий Байленских и Московских.

Следствием непростительных посягательств Французского Императора были убийства, пожары и всякого рода бедствия, производимые честолюбием одного человека, который, нимало не раскаеваясь в безчисленных напастях, им причиненных, напротив того оправдывал оные и ими гордился. Это честолюбие, столь же ненасытное, как и неисцелимое, оправдывало Европу в заключении его, как бешеного, коего слепая ярость устремлялась не против одного человека, но против всего просвещенного мира. Европа, почти совершенно им низложенная и с трудом возставшая, имела полное право обеспечить себя против безразсудных замыслов существа, руководимого повидимому страстями, превышающими человеческия, и способного употребишь для исполнения своих намерений силы, превыше естественных.

Тот же самый эгоизм, таже самая лживость, которые обнаруживались в Наполеоне в продолжение длинной и страшной цепи его успехов, последовали за ним и в изгнание. Он сочинил себе оправдания для небольшого числа своих спутников, подобно как он прежде сочинял бюлетени для Великого Народа. Те, коим оправдания сии представлялись - Лас-Каз и другие его приближенные - были слишком ему преданы и слишком великодушны для того, чтобы оспоривать после его падения то, чему опасно было бы протворечить во время его могущества; они принимали все слова его за истины, произносимые пророком, вероятно приписывая вдохновению то, чего - не взирая на все свои усилия - они не могли согласить с очевидностью. Ужасные бедствия, удручавшия Европу в продолжение его владычества, были представлены им (в чем, может быть, он и сам себя старался уверишь) последствиями, которых Император не желал и не предвидел, но которые неизбежно соединялись с великими планами, предназначенными для исполнения призванному на землю Мужу Судебь, подобно багровому, страшному хвосту, сопровождающему быстрое движение блистательной кометы, пущенной законами мира в неизмеримое пространство неба.

от гнева и мстительности. Впереди всех их стояло убийство Герцога Ангенского, дело вероломное и жестокое, которое, будучи неоспоримо доказано, заставляет подозревать Наполеона и в других тайных, кровавых преступлениях - в умерщвлении Пишегрю и Ранта, - в пропаже безвести Г. Виндгама, - и в других, столь же свирепых поступках. Мы не станем однако же обвинять его в том, что не совершенно, доказано. Ибо хотя и достоверно, что он был склонен к мстительности, свойственной, как говорят, его единоземцам, но известно также, что горячий по нраву, он был кроток и умерен из политики; и что, последовав первой из сих склонностей, он мог бы столь удобно предаваться ей при содействии своей пагубной полиции, что свирепостью своею он сравнялся бы с одним из Римских Императоров. Он увидел, но уж поздо, всеобщее негодование, возбужденное против него убийством Герцога Ангенского и, кажется, не хотел впредь подвергать себя народной ненависти, удовлетворяя своему личному мщению. Однако ж полицейские архивы и гонения, претерпенные теми, коих Наполеон почитал своими личными врагами, доказывают, что покрайней мере по временам, природа брала свое, и что тот, который не был обуздан ничем, кроме уважения своего к общественному мнению, иногда уступал искушению отмщать за свои личные обиды. Он называл слабостью в характере любимца своего, Кесаря, что он оставлял врагам своим возможность вредить ему; и Антомархи, сообщивший сие замечание, сознается, что глядя на человека, сие сказавшого, нельзя было полагать, что он сам впадет в сию же погрешность.

Когда Наполеон отлагал всякую осторожность и обнаруживал повидимому настоящия свои чувства, то он старался оправдать дела своего царствования, нарушавшия законы справедливости и нравственности политическою необходимостью или государственными причинами; га. е. в других словах, своею личною выгодою. Этот способ оправдания он предоставлял однако ж только самому себе, никак не дозволяя другим Государям употреблять оный. Считая себя в праве нарушать народные уставы, тогда как его выгоды того требовали, он однако же с жаром защищал общественные законы, когда полагал оные нарушенными другими Державами, как будто бы сам он всегда свято соблюдал оные.

Но хотя Наполеон таким образом и приводил государственную необходимость причиною поступков, иначе неизвинительных, а он чаще того старался скрывать свои погрешности, отрицаясь от них или оправдывая оные доводами, не имеющими никакого основания. Привычка скрывать истину и выдумывать обманы так в нем усилилась, что даже духовное его завещание ознаменовано самыми грубыми чертами лживости. Он говорит в своей духовной будто бы по признанию Герцога Ангенского, Граф д'Артуа имел шестьдесят наемных убийц, обязавшихся лишить его жизни; и что по сей причине Герцог Ангенский был осужден, приговорен к смерти и казнен. В сделанном Герцогу допросе нет такого признания, но он напротив того заключает в себе решительное отречение от столь ненавистного поклепа; и не было сделано ни малейшого покушения, дабы противопоставить ему в этом свидетелей. Он равномерно одарил в своем завещании злодея, покушавшагося убить Герцога Веллингтона; ибо убийца сей, по его странному замечанию, имел такое же право умертвить его соперника и победителя, как Англичане содержать его пленником на острове Св. Елены. Эта статья в духовной умирающого человека поражает, не только своею свирепостью, но и ложностью своего основания. Наполеон выставил в сравнение два случая, которые в следствие сего долженствовали быть, или оба справедливы, или оба неправедны. Если оба они неправедны, то зачем было ему награждать убийцу в своем завещании? Если ж оба справедливы, то зачем было жаловаться на то, что Английское Правительство содержало его в заключении на острове Св. Елены?

Но вообще в жизни Наполеона, им самим написанной, обнаруживается желание разделить род человеческий на два разряда, - на друзей его и на неприятелей, с тем, чтобы первых хвалить и оправдывать, а последних унижать, бранить и осуждать, не заботясь о справедливости, правосудии и основательности. Разительным сему примером служит утвердительное его показание, будто бы сокровища, вывезенные в Апреле 1814 года из Парижа и оставленные в Орлеане, были захвачены и разделены между Министрами Союзных Держав - Талейраном, Метернихом, Гарденбергом и Кастельригом; и что в захваченной там казне находилось приданое Императрицы Марии Луизы. {Смотри Доктора О'Меры, который повидимому сам удивлен смелостью сей выдумки. Она еще более кажется странною тем, что Наполеон в своем завещании располагает частью сей суммы, как будто бы она еще находилась в руках Марии Луизы.} Если б эта сказка была справедлива, то она доставила бы Наполеону легчайший способ отмстить Лорду Кастельригу, объявив сию тайну Английской публике.

Не менее того замечательно, что Наполеон, будучи сам воином и воином знаменитым, никогда не мог воздать искренней хвалы войскам и вождям, успешно против него сражавшимся. Описывая свои победы, он часто хвалит мужество и действия побежденных. Это есть не что иное, как новый, искусный способ хвалить самого себя и свои войска, низложившия неприятеля. Но он никогда не приписывал никакого достоинства тем, коими он в свою очередь был побежден. По его мнению, Прусаки дрались хорошо только под Иеною, а Русские только под Аустерлицем. Все же войска сих народов, коих он слишком испытал на себе силу в походах 18И2 и 1815 годов и пред коими он с таким уроном отступил под Москвою и при Лейпциге, были, по его выражению, сволочь.

Равномерно, описывая дела, в коих он восторжествовал, он не пропускает хвалиться, подобно древним Грекам (и, может быть, весьма справедливо), что Фортуна нисколько в том не участвовала) между тем как претерпенные им поражения вполне и исключительно приписаны ярости стихий, степению самых необычайных и неожиданных обстоятельств, смерти которого либо из его вождей или Маршалов, или наконец упорству неприятельского военачальника, который в глупом своем ослепления достиг успеха путем, долженствовавшим довести его до погибели.

Одним словом, во всем сочинении Наполеона, с начала до конца, вряд ли найдется его признание в одной ошибке или в одном безразсудстве, кроме таких, которые, происходя от слитком большой уверенности или великодушия, выставляются людьми в похвалу себе, между тем, как повидимому, они отдают их на общий суд. Если верить словам его, то мы должны считать его существом совершенным И безгрешным. Если ж нет, то он представляется человеком, который в делах, касающихся до его собственной славы, повествует об оных без всякого уважения к искренности и к правде.

же поступок Английского Правительства. Показание сие ложно, но если б оно было и справедливо, то оно не может извинить Государя или полководца, одобряющого нарушение уставов чести в благородном человеке и в воине. Французские Офицеры, освободившиеся таким способом, были тем не менее люди безчестные и недостойные начальствовать во Французской Армии, хотя бы они и могли справедливо сослаться на подобные же примеры вероломства в Англии.

Но самым разительным доказательством Наполеоновой лживости и желания его выставлять себя во всех возможных обстоятельствах в благоприятнейшем виде, служит попытка его выдать себя за друга и покровителя свободных, независимых понятий. Он истребил все признаки свободы во Франции, - гнал как мечтателей тех, кто тужил об оной - хвалился возстановлением Монархического правления; - война между им и поборниками Конституции, прекращенная по возвращении его с острова Ельбы лицемерным миром, опять возобновилась, и свободномыслящие были изгнаны им из столицы - он назвал в своем завещании изменником

Это однако ж можно себе объяснить Друзья Революции, по правилам их, суть враги старинных, существующих Правительств. - Наполеон по обстоятельствам сделался соперником существующих Держав; не потому, чтобы он оспоривал их законность, но потому, что оне не хотели принять его в среду свою; и хотя между им и свободномыслящими не могло существовать никакой истинной связи, но оба имели одних соперников, и каждый из них любил в другом врага своих врагов. Наполеон в последние дни свои старался расположить к себе, - если сие можно было сделать убеждениями, - всякого рода политиков, между тем как те, к коим он обращался, не могли быть равнодушны к тому, чтобы даже хоть в последний час видеть между своими учениками имя Наполеона. Это походило на случающееся иногда в Католической Церкви, когда богатый и могущественный грешник получает на смертном одре за дешевую цену Церковное разрешение и после проведенной в пороках жизни умирает, препоясанный веревкою и облаченный в рясу какого либо наистрожайшого монашеского ордена. Память Наполеона, бывшого в жизни своей деспотом и завоевателем, была почтена и благословлена теми людьми, которые хвастливо называются друзьями свободы.

и истина в нас не пребывает. Ненасытное честолюбие сделало Наполеона бичем Европы; а усилия скрыть сие самолюбивое чувство заставили его прибегнуть к силе и к хитрости и учредить правильную систему для обольщения тех, коих он не мог покорить. Если б он был холодно жесток, подобно Октавию, или, если б он предался пылкости страстей своих подобно другим Самодержцам, то История его жизни и походов долженствовала б быть начертанною кровавыми буквами. Если же, вместо того, чтобы утверждать, что он никогда не делал преступлений, он ограничил бы свое оправдание, сказав, что имея в своих руках верховную власть, он устоял против соблазна свершить многия, то никто бы не стал ему противоречишь. А это уж не малая похвала.

Система его правления была до чрезвычайности лжива. Она заключала в себе рабство Франции и клонилась к покорению целого Света. Но Франция получила много в награду за блого, у ней похищенное. Наполеон дал ей благоустроенное Правительство, школы, учреждения, суды и судебное уложение. В Италии владычество его было столько же достославно и полезно. Счастливые последствия, произведенные для других земель его царствованием и характером, также начинают ощущаться хотя они конечно не того свойства, которое он бы желал произвесть. Вторжения его укротили раздоры, существовавшия во многих Государствах между Владыками и подвластными, научили их соединяться для возстания против общого врага, содействовали к ослаблению феодального ига, к просвещению Государей и народов, и произвели многия удивительные последствия, которые будут столько же прочны, как полезны, хотя они произведены медленно и без потрясений.

Оканчивая ЖИЗНЬ НАПОЛЕОНА БОНАПАРТЕ, мы должны заметить, что он подвергся испытанию в двух крайностях, - в самом высоком могуществе и в самом неслыханном злопополучии; и если он казался иногда тщеславным, имея в своем распоряжении войска половины земного шара, или слишком склонным к жалобам, будучи заключен в тесных пределах острова Св. Елены, то те; которые никогда не выходили из средняго состояния в жизнию не могут судить, ни о силе искушений, пред коими он пал, ни о твердости духа, с коею он воспротивился тел, которые ему удалось преодолеть.

КОНЕЦ ЖИЗНИ НАПОЛЕОНА БОНАПАРТЕ.