Жизнь Наполеона Бонапарта, императора французов.
Часть четырнадцатая.
Глава VIII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь Наполеона Бонапарта, императора французов. Часть четырнадцатая. Глава VIII (старая орфография)

ГЛАВА VIII.

Болезнь Наполеона. - Рак в желудке. - Мнение Доктора Арнотта, что недуг сей не произведен климатом, а существовал уже в нем, усиливаясь с 1817 года. - Наполеон нисколько не старается показать такое расположение, которое могло бы содействовать к облегчению суровости его плена. - Удаление от него Лас-Каза. - Разные жалобы Монтолона, представленные Палате перов Лордом Голландом и опровергнутые Лордом Батерстом. - Действие, произведенное неудачею Лорда Гилланда на Бонапарте. - Признаки его болезни усиливаются. Он не хочет, ни делать движения, ни принимать лекарств. - Удаление Доктора О'Меры от Наполеона, - который не соглашается принять посещения никакого другого Английского врача. - Два Римско-Католические Священника присланы по его желанию на остров Св. Елены. - Мнение Наполеона о вере. - Доктор Антомархи приезжает для того, чтобы заступить место О'Меры. - Продолжение ссор между Бонапарте и Сиром Гудзоном Лоу. - Планы для побега Наполеона. - Умысел Жонстона, смелого контрбандиста, пристать к Св. Елене на подводном судне и принять на оное пленника. - Судно его захвачено, и умысел разстроен. - Волнения в Италии делают необходимым усилить бдительность охранения особы Наполеона. - Болезнь его усиливается. Письмо, изъявляющее участие, принимаемое Его Британским Величеством в положении Наполеона. - Бонапарте соглашается допустит к себе доктора Арнотта. Он пишет свое завещание и объявляет последнюю свою волю на случай смерти. - Причащение Святых Тайн. - Смерть его, 5 Мая 1821 года. - Вскрытие тела. - Похороны.

Давно уже носились слухи о разстройстве Наполеонова здоровья, даже еще до Ватерлосской битвы; и многие приписывают неудачу его в этом решительном походе, не столько превосходству над ним его неприятелей, сколько упадку его собственной деятельности. Это мнение невероподобно: быстрота, с коею он сосредоточил силы свои при Шарлеруа, совершенно его опровергает. Он был иногда подвержен дремоте, как и многие люди за сорок лет, которые дурно спят, рано встают и много трудится. Когда он вышел на берег острова Св. Елены, то здоровье его столь мало казалось разслабленным, что один Английский Гренадер, увидев его, воскликнул со своею народною приговоркою: "Нам сказывали, что он уж состарелся; а у него еще добрых сорок походов сидит в брюхе - чорт его побери!" Это изречение Французы присвоили себе, как будто бы произнесенное солдатом Старой Гвардии. - Мы сообщили отчет Капитана Галла о наружном виде его здоровья летом 1817 года; показание Г. Еллиса около того же времени с оным согласно, я врач сей уверен, что никогда еще Бонапарте не был столь способен к перенесению военных трудов, как в ту минуту, когда он его видел. Однако ж около той же поры, в Июле месяце 1817 года, Наполеон ссылался на разстройство своего здоровья, дабы получить разные послабления, между тем как он не хотел делать необходимого, для поддержки себя движения до тех пор, пока уменьшат строгость соблюдаемого над ним надзора. Вероятно однако ж, что он тогда уже ощущал признаки внутренняго недуга, прекратившого в последствии жизнь его. Теперь уж совершенно известно, что он страдал тою же болезнью, которою умер отец его, а именно, раком в желудке, на счет коей он неоднократно изъявлял свои опасения, находясь в России и в других местах. Успехи сей болезни должны однако ж быть очень медленны и скрытны, если она точно началась еще с 1817 года. Гурго гораздо позже сего объявил, что он вовсе не верит существованию сего недуга. Он правда говорит, что, "Наполеон быль в таком унынии духа, что даже замышлял запереться со своими верными приближенными в небольшую горницу, и лишишь себя и их жизни чадом древесного уголья, что химик Вертолет называет легкою смертью. Однако ж на счет здоровья Генерала Бонапарте, Гурго показывал, что Англичан старались обмануть; ибо оно вовсе не было разстроено, и представления об этом мало или даже вовсе не заслуживали вероятия. Доктор О'Мера конечно не мог устоять против того влияния, которое Бонапарте всегда производил на людей, к нему приближенных, и хотя он (Генерал Гурго) вообще не имеет повода сказать о Г. О'Мере ничего, кроме похвального, но зная коротко положение Генерала Бонапарте, он может утвердительно засвидетельствовать, что здоровье его было вовсе не хуже того, как за несколько времени до прибытия на остров Св. Елены."

Однако ж, не смотря на это неверие и друзей его и врагов, по всему кажется, что ужасная болезнь, коею Наполеон умер, уже существовала в его внутренности, хотя и не обнаруживалась еще решительно никакими внешними признаками. Доктор Арнотт, врач 20-го полка, лечивший Наполеона на смертном одре, сделал следующия замечания об этом важном предмете:

"Мы полагаем, основываясь на мнении искусных врачей, что этот желудочный недуг не может произойти без сильного, предварительного расположения тела к сей болезни. Не скажу ничего решительно, но странно, что Наполеон часто твердил, что отец его умер от нарыва в желудке; что по смерти его тело было вскрыто и сие действительно оказалось. Вернейшие его приближенные, Граф и Графиня Бертран и Граф Монтолон, неоднократно то же самое мне повторяли.

"И так, если принять, что предварительное расположение к сей болезни уже существовало, то разве душевные страсти не могли чрез раздражение оной содействовать? Весьма вероятно, что умственные страдания Наполеона на острове Св. Елены были ужасны. Человек, столь непомерно честолюбивый и замышлявший некогда владычествовать над целым светом, должен был жестоко чувствовать свое заточение.

"Климат острова Св. Елены считаю я здоровым; воздух чист, умерен, и Европейцы наслаждаются тем же здоровьем и телесною силою, как и на своей родине."

Доктор Арнотт далее говорит, что не взирая на сие общее заключение, кровавый понос и другия воспалительные желудочные болезни свирепствовали в войсках. Это он приписывает небережливости и невоздержности Английских солдат, равно как чрезмерному утомлению; ибо Офицеры, коим редко случалось быть по ночам на службе, сохранили тоже здоровье и силу, как в Европе. "И потому я уверительно могу сказать," продолжает врач сей: что всякой человек, ведущий воздержную жизнь, неподверженный слитком большому утомлению, ночному воздуху я переменам погоды, что для солдата неизбежно, может не быть болен на острове Св. Елены, так же как и в Европе; притом же я совершенно убежден, что болезнь, которою умер Наполеон, не была следствием климата."

Мнение доктора Арнотта подтверждается тем, что из многочисленного Наполеонова дома, состоявшого почти из пятидесяти человек, со включением Английских служителей, только один умер в продолжение пяти-летняго пребывания на острове; и этот человек (дворецкий Чиприани) получил похитившую его болезнь, род чахотки, еще до отъезда своего из Европы.

Доктор Арнотт, которому мы очень верим, как по славе, им заслуженной, так и по удобству, которое он имел все в точности изследовать, говорит, что нарыв или рак в желудке, есть болезнь скрытная, коей признаки подобны признакам прочих недугов сей же части тела; однако ж он уже ранее заключил, что какое нибудь разстройство произошло в брюшной полости особенно узнав, что отец больного умер от рака в желудке. Он заключил, как уже сказано, что зародыш недуга существовал с 18И года, когда больной начал чувствовать боли в желудке, тошноту и позыв на рвоту, особенно после принятия пищи; каковые признаки с сего времени уже его не покидали, но постепенно усиливались до самого дня его смерти.

людей, расположенных воспользоваться нравственным уроком наивеличайших человеческих превратностей, какой когда либо представляла нам История, и мы нисколько не сомневаемся, что эти чувства произвели бы со временем большое ослабление строгости, с которою был содержим узник, а может быть, и совершенное его освобождение. Но для достижения сего, Наполеону следовало, находясь в заключении, совсем иначе вести себя. Во-первых, дабы приобресть сострадание и уважение, на которые имеет право страждущий, ему следовало допустить к себе врачей, коих свидетельство признали бы совершенно безпристрастным. Это не могло произойти чрез Доктора О'Меру, который находился в службе у Наполеона, пользовался его доверием, и состоял в самых дурных отношениях с Губернатором; и Наполеон, решительно отвергая все другия пособия, тем только подтверждал мысль, хотя и несправедливую, что он притворялся больным или хотел воспользоваться легкими признаками недуга, дабы принудить Губернатора к ослаблению над ним надзора. Нельзя также было предполагать, чтобы показание Доктора Аншомархи, находившагося в совершенной зависимости у Наполеона, могло внушишь более доверенности, не будучи подкреплено другим посторонним и достаточным врачебным свидетельством.

Во - вторых, должно вспомнить, что коренною причиною заключения Наполеона была несовместность свободы его со спокойствием Европы. Дабы доказать сему противное, бывшему Императору следовало бы изъявить желание удалиться навсегда от политических дед и обеспечнть чем нибудь решительность свою оставишь и навеки забыть честолюбивые замыслы, которые столь долго тревожили Европу. Тогда, - может быть, - сострадание и удивление к великим его талантам подвигли бы Европейския Державы поверить этой решительности человека, в коем лета, недуги и страдание, казалось, возбуждали желание провести остальные дни свои в спокойном уединении которое послужило бы верным залогом его миролюбивых намерений. Но он был очень далек от подобных мыслей, и все исходящее с острова Св. Елены очевидно показывало, что бывший Император питает все свои прежние замыслы и одобряет все прежние свои поступки. Он не хотел, дабы свет думал, что честолюбие его угасло и притязания на царство оставлены. Напротив того, все его усилия и сочинения, в коих обнаруживался дух его, клонились к тому, дабы доказать, если возможно, что он никогда не был виновен своим честолюбием - что притязания его на царство основаны на правах народных и справедливых - что он прежде имел на них право - и что, обладая еще и теперь оным, расположен был его поддерживать Он хотел показать свету, что он нисколько не переменился; что он не стыдился своих замыслов и от них не отказывался; но что, возвратясь в Европу, он сделался бы опять во всех отношениях тем же самым человеком, с теми же притязаниями и деятельностью, как в то время, когда он пристал к берегу в Канне, дабы завоевать Французскую Империю.

Неизбежным следствием такого поведения было, что все полагавшие сначала необходимым ограничишь его свободу (как думала большая часть Европы), утвердились в мысли, что причины, требовавшия сего ограничения, продолжали еще существовать. Мы неохотно прибегаем опять к употребленному уже нами сравнению заключенного льва; но вероятно, что если б царь зверей, о выпущении коего просил Дон Кихот, вместо того, чтобы показать себя кротким и миролюбивым, начал бы реветь, прыгать и грызть запоры своей клетки, то сомнительно, чтобы и сам Великий Исправитель Злоупотреблений стал ходатайствовать о его освобождении.

В Ноябре месяце 1816 года, Наполеон понес очень чувствительную потерю, чрез удаление от него Грача Лас-Каза. Неограниченная привязанность Грача к Императору не подлежит никакому сомнению, а лета его и гражданское его звание устраняли его от ссор и распрей, которые, не взирая на всеобщую привязанность к Наполеону, возгорались иногда между военными Офицерами его Лонгвудского дома. Он имел склонность к Литературе, и был в состоянии разговаривать о главных предметах Истории и Наук. Быв эмигрантом и зная все происки, все козни старинного дворянства, он забавлял Наполеона приятными для него рассказами. Сверх того он собирал и записывал все, говоренное Наполеоном, с наивеличайшею точностью и с неутомимым прилежанием. Подобно автору одной из занимательнейших книг на Английском языке (Босвелевой Жизни Жонсона понятия о добрели зле: так он неизменно считал хорошим все, сказанное или сделанное Наполеоном. Но если привязанность отчасти его и ослепляла, то покрайней мере она происходила прямо от сердца. Граф существенным образом доказал свою искренность, предоставя своему повелителю в распоряжение 4.000 фунтов стерлингов или около сей суммы, что составляло все его имущество, положенное им в Английский банк.

К несчастию нашему и к его собственному, ибо он конечно считал таковым разлуку свою с Наполеоном, Граф Лас-Каз подвергся искушению сделать поступок, противный данному им и прочими спутниками Наполеона обязательству, не производишь тайной переписки за пределами острова. Случай возвращения одного из служителей в Англию побудил его вверишь сему человеку письмо, написанное на куске белой шелковой ткани и вшитое для лучшей скрытности в одежду. Письмо сие было надписано на имя Принца Луциана Бонапарте. Так как это было явным нарушением, и по весьма важной статье обязательств, которые Граф Лас-Каз обещал соблюдать, то его выслали с острова на Мыс Доброй Надежды, а оттуда в Европу. Журнал его оставался несколько времени в руках Сира Гудзона Лоу; но, как мы уж имели случай заметишь, в последствии были в нем сделаны перемены и прибавления, вообще для Губернатора неблагоприятные, против того, как рукопись первоначально была написана при отъезде Гра*а с острова Св. Елены. Сокращение пребывания Лас-Каза на острове тем более достойно сожаления, что Журнал его заключает в себе лучшее собрание, не только настоящих мыслей Наполеона, но и мнений, которые он желал за таковые выдать. Без сомнения, разлука с сим верным слугою долженствовала усилить отчаяние безутешного Лонгвудского изгнанника; но нельзя не заметишь, что если уж один из самых приближенных к Наполеону людей позволял себе таким образом нарушать свои обязательства, то Сир Гудзон Лоу имел полное право не доверять даваемым ему обещаниям и отказывать в ослаблении строгости надзора, необходимой для воспрепятствованию побегу узника.

Жалобы Наполеона и его спутников естественным образом подали повод к исследованиям - на счет обхождения с бывшим Императором - в Английском Парламенте; но общия понятия, выше нами изложенные, и сделанные Министрами опровержения, преувеличенных показаний, полученных с острова Св. Елены, перевесили доводы красноречивого и чувствительного Наполеонова заступника, Лорда Голланда.

для Наполеона. Меры сии были приняты вопреки его (Лорда Голланда) мнению; но оне утверждены одобрением Парламента, и он не надеется, чтобы Палата согласилась уничтожить свое определение. Но если заключение Наполеона было, как тогда сказано, мерою необходимости; то из сего же следует, что оно не должно простираться за пределы того, что действительно необходимо, и что не должно употреблять против пленника никакой безполезной строгости. Лорд Голланд представлял доставленные ему сведения, не как неоспоримые доказательства, но только как слухи, требующие исследования деда, столь близко касающагося чести Англии. Большая часть доводов, на коих Лорд Голланд основывал свое представление, заключалась в списке жалоб, доставленном от Генерала Монтолона. О свойстве сих жалоб мы уже говорили выше, но теперь вкратце можно еще упомянуть об них вместе с ответами на оные Британского Правительства.

Первая жалоба имела предметом стеснение места для прогулки, первоначально назначенного Наполеону. Лорд Голланд соглашался в том, что климат острова Св. Елены хорош, по он жаловался на то, что верхняя часть острова, где лежал Лонгвуд, была сыра и нездорова. Другим предметом жалоб, было неудобство дома.

в нем не неприятно жить. Место сие было избрано самим Наполеоном, который так нетерпеливо желал туда переселиться, что даже велел разбить себе там палатку, пока приготовляли для него дом. Место прогулки его было стеснено потому, что Наполеон обнаружил желание вступить в сношения с жителями. Ему однако ж все еще было оставлено восемь миль пространства, по коему он мог ходить без всякого сопровождения и надзора. Если же бы он пожелал итти далее, то он имел свободу гулять но всему острову, дозволив только следовать за собою дежурному Офицеру. Если он отказывался воспользоваться на таком условии прогулкою, то в этом не было виновно Английское Правительство; и если здоровье Наполеона от сего бы пострадало, то сие должно приписать не уставам - разсудительным и необходимым - а его собственному упрямству оным покориться.

Вторым отделением представленных Лордом Голландом жалоб, было суровое и несправедливое, по его мнению, запрещение изгнаннику иметь сообщение с Европою. Он не мог - говорил Лорд - ни получить книг, ни подписаться на журналы и газеты. Знаменитому узнику были воспрещены все письменные сношения, даже с женою его, с сыном и с ближайшими, любимейшими его родственниками. Он не мог послать запечатанного письма даже к Принцу Регенту.

На сии различные статьи Лорд Батёрст ответствовал, что список книг, ценою на 1400 или 1500 фунтов стерлингов (что Генерал Монтолон называл небольшим количеством книг), был прислан Наполеоном в Британию; что список сей препропровожден к одному из первых Французских книгопродавцев, приславшему все книги, которые можно было достать в Лондоне и в Париже; но что в числе их были многия, большею частью военного содержания, коих нельзя было отыскать. Доставленные таким образом книги были отосланы с оговоркою на счет тех, которые не препровождались, но жители Лонгвуда не уважили сей причины. На счет дозволения свободной подписки Наполеона на все журналы, Лорд Бапиёрст счел долгом сие ограничишь, ибо были уж деланы попытки учредить с Наполеоном посредством газет переписку. Относительно сообщений с Европою чрез письма, Лорд Батёрст объявил, что оное не запрещено, с тем только условием, чтобы Сир Гудзон Лоу предварительно читал письма о делах и другия. Обязанность сия говорил Лорд Батерст - была исполняема только самим Губернатором с наивеличайшею разборчивостью и уважением; он опроверг самыми ясными доводами показание Монтолона, будто бы Губернатор острова Св. Елены распечатывал и удерживал у себя письма под тем предлогом, что они получены не чрез посредство Английского Министерства. Лорд Батерст сказал, что Сир Гудзон Лоу приглашал Генерала Монтолона представить хоть один пример такого притеснения, но что Французский Генерал сохранил молчание: ибо сие обвинение было совершенно ложно. Все письма, которые родственники Наполеона заблагоразсудили бы отправить чрез канцелярию Лорда Батёрста, немедленно были бы отправлены, если б их кто либо писал. Но письмо от Иосифа, полученное в Октябре месяце прошедшого года, и немедленно отправленное, было единственное от его семейства и родственников, присланное в его канцелярию. Тогда Лорд коснулся постановления, чтобы все письма, даже к Принцу Регенту, поступали незапечатанные к Губернатору острова Св. Елены. Лорд Батерст объяснил, что сие постановление не давало права Губернатору останавливать письмо, которое долженствовало быть немедленно отправлено. Требовалось только, чтобы Сир Гудзон Лоу знал содержание письма, дабы в случае, если б в нем была заключена какая либо на него жалоба, защищение его, или оправдание, могло бы достигнуть в Лондон вместе с обвинением. Это, как Его Превосходительство заметил, было необходимо для того, чтобы Правительство имело возможность, не теряя времени, удовлетворять справедливые жалобы или отвергать пустые, неосновательные обвинения. Он прибавил, что если б запечатанное письмо было прислано от Наполеона к Принцу Регенту, то он, Лорд Батёрст, счел бы обязанностью распечатать его, буде Губернатор сего бы и не сделал. Он конечно должен бы тотчас отправить его по надписи, узнав о его содержании; но, ответствуя по своему Департаменту за дела Государя, ему следовало предварительно узнать о предмете сношения.

В-третьих, Лорд Голланд коснулся недостатка суммы, назначенной на содержание Наполеона, сказав, что постыдно заставлять его самого уплачивать свои издержки. "Министры" - говорил он - "приведя его в положение, требующее больших расходов, хотели, чтобы он большею частью принял их на себя."

Лорд Батерст возразил на сие, представя известные уже читателю обстоятельства. Он сказал, что 8.000 фунтов стерлингов были сочтены достаточными, кроме издержек на первоначальное обзаведение, и что сумма сия, по представлению Сира Гудзона Лоу, была увеличена до 12.000 ф. с. Это самое содержание давалось Губернатору, долженствующему делать разные по своему месту расходы. Правительство не полагало, чтобы содержание дома Наполеона, сравненного с Генералом, долженствовало стоить более, чем сколько давалось Сиру Гудзону Лоу, который, имея сей же чин, обязан был содержать свои Штаб, не говоря уже о прочих расходах, требуемых его местом. Он представил некоторые подробности на счет припасов и напитков - из коих явствовало, что кроме обыкновенных вин, к столу Наполеона отпускалось ежедневно по две бутылки на человека отличнейшого вина.

не несправедливое, ибо сие не было несправедливо, а суровое я невеликодушное обхождение её с соперницею. Он напомнил Палате, что потомство не станет разбирать, справедливо ли Бонапарте был наказан за свои преступления, а спросит только, оказала ли Британия великодушие, приличное великой Державе. Тогда он предложил о представлении в Палату бумаг и переписки острова Св. Елены с Английским Правительством, могущих объяснить подробности обхождения с Наполеоном.

Можно заметить, что при этом искреннем, великодушном заступничестве, Лорд Голланд привел сравнение, послужившее доводом против него самого. Для надлежащого сравнения поступков с Мариею (коих Лорд признавал справедливость, порицая только их невеликодушие) и обстоятельств, в коих находился Наполеон, недоставало двух важных вещей. Во-первых, Мария, не только не воевала с Королевою Елизаветою, но находилась с нею повидимому в самых дружеских отношениях, тогда как она предалась ей, испрашивая себе убежища в Англии; а второе, что Английское Министерство вовсе не обнаруживало, намерения прекратить плен Наполеона, отрубив ему голову.

Лорд Дарнлей, который, вместе с Лордом Голландом, желал исследования сего дела, сознался, что Лорд Батерст, своими основательными и искренними доводами, совершенно опроверг все сделанные против него показания и был того мнения, что Лорду Голланду не следует более настаивать. Маркиз Бёкинигам, основываясь на проступках Наполеона против Европы и в особенности против Англии, полагал, что все меры, необходимые для предупреждения его побега, должны быть строго соблюдаемы. "Суровый и тесный плен, в коем находится Генерал Бонапарте" - сказал Лорд - "есть дело не мщения, а безопасности. Это мера политического правосудия, коею мы обязаны Европе, и коей нельзя преступить, не подвергнув свет новым тревогам."

Нет сомнения, что эта неудача сделанной За Наполеона попытки в Британском Парламенте, произвела сильное впечатление на ум его, и, может быть, усилила расположение его к желудочному недугу, коего уже подозревали существование. Ничто лучше не дознано - хотя это и труднее всего удовлетворительно объяснить - как тайная связь между умственными огорчениями и действием пищеварительных органов. Жестокия болезни часто бывают следствием сильных и внезапных скорбей, и почти всякой человек более или менее чувствует влияние на желудок сильных и тягостных душевных ощущений. Здесь можно прибавить, что участие и сострадание Лорда Голланда к великому мужу, доведенному до столь ужасного положения, было доказано множеством услуг, свидетельствующих о разборчивом внимании к изгнаннику, как с его стороны, так и от Леди Голланд;, и что посылка книг и других вещей, исправно доставляемых чрез Министерство Иностранных Дел, продолжала от времени до времени доказывать Наполеону принимамое ими в нем участие. Но хотя он и с признательностью чувствовал такое внимание, а страдания его как телесные, так и умственные до такой степени усилились, что он не способен уже был принимать утешений.

Это несчастное положение поддерживалось и продолжалась чрез упрямую решительность Наполеона противиться всем постановлениям на счет его стражи; так что всякий новый случай производил борьбу с властью Сира Гудзона Лоу или новые усилия вытребовать себе Императорския почести, которые он считал своею принадлежностью.

На счет сей последней статьи он дошел наконец до ребяческого безразсудства. Необходимо, например, было, чтобы Доктор О'Мера доносил Губернатору острова о здоровья пленника, которое начало возбуждать сильные опасения. Наполеон требовал, когда сии донесения делались письменно, чтобы О Мера, коего он считал состоящим у него в службе, давал ему титул Императора. Тщетно доктор представлял ему, что наставления Правительства и приказы Генерал - Лейтенанта Лоу воспрещали ему употреблять сей заповедный титул; и он с трудом наконец испросил дозволение употреблять слово особа или больной, вместо оскорбительного выражения Генерал Бонапарте.

Врачу Наполеона до сих пор было немного дела. Наслаждаясь природным здоровьем, Император, подобно многим людям, которые пользуются сим неоцененным благом, сомневался в целительности врачебных средств, коих он никогда не имел нужды употреблять. Воздержание было главным его лекарством при желудочных болях и он прибегнул к частым ваннам, когда припадки оных усилились. Он также считал нужным, в случае какого либо нездоровья, переменять свой образ жизни. Если он долго сидел на месте, то он ездил много верхом и делал сильное движение; если же, напротив того, он перед тем более обыкновенного делал движения, то он предписывал себе продолжительный покой. Но в последнее время, он уж не любил, ни ездишь верхом, ни делать какое либо движение.

Около 25 Сентября 1818 года, здоровье Наполеона весьма разстроилось. Он очень жаловался на дурноту; ноги его распухли и многие другие неблагоприятные признаки заставили врача его сказать ему, что сложение его требует сильной деятельности; что безпрестанное употребление умственных и телесных способностей для него необходимо, и что без движения он скоро потеряет свое здоровье. Бонапарте тотчас объявил, что находясь под стражею часовых, он не станет делать движения, хотя бы оное и было для него необходимо. Доктор О Мера предложил пригласить Г. Бакстера, искусного врача, состоящого при Штабе Сира Гудзона Лоу. "Он скажет то же, что и вы," возразил на сие Наполеон: "и предпишет мне ездить верхом; но пока существуют теперишния постановления, я не намерен трогаться с места. В другое время, изъявив ту же решительность, он сказал, что не намерен принимать никаких лекарств. Доктор О Мера ответствовал ему, что если против его болезни не употребятся во время надлежащия средства, то она может дурно кончиться. Ответ его замечателен: "Я покрайней мере утешусь тем, что смерть моя будет вечным стыдом для Англии, которая послала меня в этот край для того, чтобы умереть от рук ***." Доктор опять представил ему, что не принимая лекарств, он ускорит тем смерть свою. "То, что там написано, свершится," сказал Наполеон, возведя взоры свои к небу, "дни наши сочтены." Эта сожаления достойная и отчаянная решительность, кажется, была им принята частью для того, чтобы дразнить Сира Гудзона Лоу, а частью произведена унынием я безпечностью, бывшими следствием его положения, равно как я действием самой болезни, отнимавшей у него охоту к движению. Наполеон мог также надеяться, что чрез угрозы повредишь своему здоровью, не делая движения, он заставит Губернатора склониться на некоторые, спорные между ними статьи. Когда Губернатор сделал ему предложение распространить место для его верховой езды и когда Доктор О'Мера советовал ему этим воспользоваться, то он ответствовал, что его будут останавливать и оскорблять часовые и что он не намерен покоряться прихотям Губернатора, который, дав сегодня это позволение, может завтра отнять у него оное. Под этими-то предлогами, - которые, сообразив все, основывались лишь на том, что будучи пленником и весьма важным, он находился под надзором, тем более необходимым, что безпрестанно составлялись умыслы о его побеге, - он разсудил лишать себя движения и лекарств, необходимых для сохранения его здоровья. Поведение его в этих случаях вовсе не приличествует его великому духу; он очень походил им на упрямого ребенка, который не хочешь есть или принимать лекарства потому, что не исполняют его желаний.

Удаление Доктора О'Меры от особы Наполеона, сочтенное сим последним великою обидою, было одним, из важных происшествий, ознаменовавших единообразие его жизни. По приведенным выше обстоятельствам, кажется, что Доктор О'Мера был, несколько времени поверенный Сира Гудзона Лоу, который писал об нем к Министрам, как о человеке, чрез коего можно узнавать все, происходящее в доме у Наполеона. Но в последствии времени, Доктор О'Мера, может быть, более подружась с пленником, не захотел сообщать Губернатору сведений, на которые он сначала так был щедр, и сие произвело размолвку между им и Сиром Гудзоном Лоу. Мы уже сказали, что при описании происходивших у него с Губернатором сцен, Доктор О'Мера. обнаруживает личную неприязнь, не дозволяющую иметь к нему совершенную доверенность. Но причиною высылки его с острова Св. Елены, долженствовало быть гораздо более, очещидное участие, принятое им в злополучии Наполеона, чем один только отказ его извещать Сира Гудзона Лоу о том, что говорилось в Лонгвуде.

Кажется, что Доктор О'Мера не ограничился одним только заступничеством за Наполеона в распрях его с Губернатором, но участвовал в учреждении тайной переписки с Г. Гольмсом, поверенным Наполеона в Лондоне. Сие доказывается перехваченным письмом сего поверенного, в коем упомянуто о пересылке на остров Св. Елены чрез посредство Доктора значительных сумм. {Письмо сие помещено вполне в журнале Quarterly Review. Оно обнаружено уже после высылки Доктора О'Меры, которое посему произошло но одному только подозрению, в последствии оправдавшемуся.} В следствие сего подозрения, Доктор О'Мера, по приказу Губернатора, был удален от особы Наполеона и отослан обратно в Англию. Наполеон никогда не следовал его врачебным предписаниям, но горько жаловался на его удаление, говоря, что отнятие у него Доктора было явным и прямым знаком умысла умертвить его. Вероятно однако ж, что он более жалел о тайных услугах О'Меры, чем о врачебных его пособиях.

поместить своего собственного врача к Императору, чтоб быть полным властелином его жизни. С другой стороны Английские Министры старались, чтобы все было сделано для предупреждения жалоб по сему предмету.

"Вы не можете ничем лучше выполнить желаний Королевского Правительства - говорит Лорд Батерст в одном из своих повелений - как содействуя всеми зависящими от вас мерами к тому, дабы Генерал Бонапарте не имел, ни настоящих, ни мнимых причин жаловаться на недостаточность врачебных пособий."

Доктор Стоко, врач корабля Конкерора, был потом приглашен в Лонгвуд. Но в следствие возникшого у него с Губернатором неудовольствия, ему вскоре приказано было прекратишь свои к Наполеону посещения.

В то же время Наполеон изъявил желание иметь Католического Священника. Просьба об этом была сделана чрез дядю его, Кардинала Феша, Папскому Правительству, с охотным на сие дозволением Английского Министерства. Кажется, что Его Святейшество счел сию миссию подобною тем, которые отправляются в дальния, языческия страны; ибо два Священника были посланы на остров Св. Елены, вместо одного.

Один из них, отец Бонавита, был старик, подверженный всем немощам преклонных лет своих и изнуренный двадцати-шести летним пребыванием в Мексике. Язык его был поврежден ударом паралича. Права его к сему назначению основывались на том, что он был духовником Наполеоновой матери. Товарищем его был молодой Аббат, по имени Виниали. Оба они были люди благочестивые, достойные и способные сообщить Наполеону те утешения, которые дает их Церковь верующим в оную; но, может быть, не довольно искусные для того, чтобы направлять на истинный путь заблудшихся или убеждать тех, которые сомневались в правилах веры.

В доводах и убеждениях не оказалось однако же нужды. Бонапарте объявил свою решительность умереть в религии своих предков. Он не был, по словам его, ни безбожник, ни философ. Если сомнительно, чтобы человек, поступивший с Папою так как Наполеон и отлученный от Церкви (хотя сие отлучение теперь и было уже с него снято) мог питать искреннее усердие к Католической вере, то изгнанника однако же нельзя обвинит и в холодном безверии. Во многих случаях он с пламенною набожностью изъявлял уверенность свою о существовании Бога; славная истина, на коей основывается вся вера; и он делал сие в такое время, когда ненавистное учение безбожия и материялизма было распространяемо во Франции. Вскоре по возвышении своем в сан Первого Консула, он вознамерился возстановишь веру; и сделал сие по соединению набожных и политических чувств, как он о том объяснился Государственному Советнику, Тибодо. Оспоривая долгое время системы новых философов касательно разных родов богопочитания, деизма, природной религии и проч., он прибавил: "В прошедшее Воскресенье, посреди всеобщого безмолвия, прогуливался я в садах сих (в Мальмезоне); вдруг звон Рюельского колокола поразил слух мой и возобновил все впечатления моей юности. Я пришел в умиление; так велика сила первых наших привычек. Я сказал самому себе: если уж со мною это делается, то какое действие подобные воспоминания производят на простых, слепо верящих людей? Пусть ваши философы на это ответят. Народу необходима вера." Он упомянул об условиях, предложенных им Папе, и в заключение сказал: "Иной подумает, что я папист. Я ничего. Я был Магометанином в Египте и буду Католиком здесь для блага народа. Я верю не наружным обрядам религии, но существованию Бога!" и воздев руки к небу: "Кто сотворил все сие?" Это высокое изречение доказывает, что если Наполеон к несчастию и не достиг до святилища Христианского храма, то он покрайней мере вступил во врата оного, веруя и покланяясь Великому Творцу Вселенной.

Миссионеры были приняты на острове Св. Елены благосклонно, и служили по временам обедню в Лонгвуде. Оба священника были люди кроткие; они ни во что не вмешивались и ограничивались только исполнением своих духовных обязанностей, вовсе не показывая той деятельности духа и того пронырства, которые протестанты всегда приписывают Католическому духовенству.

Тот же корабль, на котором приехали на остров Св. Елены 18 Сентября 1819 года эти духовные врачи, привез доктора Ф. Антомархи, Просектора (т. е. Адъюнкт-Профессора) Анатомии в Ново-Мариинской Больнице во Флоренции и состоявшого при Университете в Пизе, который был назначен для занятия при пленнике места Доктора О'Меры, на коем временно находился Доктор Стоко. Он исполнял сию обязанность до самой смерти Наполеона, и сочиненное им в двух частях, хотя не столь занимательно и не столь хорошо написано, как сочинения Лас-Каза и О'Меры, однако ж полезно и любопытно тем, что в нем представлены последние дни жизни сего необыкновенного человека. Доктор Антомархи, кажется, удостоился от Наполеона благоприятного приема тем более, что он был Корсиканский уроженец. Он привез также известия от его семейства. Принцесса Полина Бергезе предлагала приехать к нему. "Пусть она остается там, где есть," сказал Наполеон: "я не хочу, чтобы она была свидетельницею унизительного положения, до которого я доведен, и оскорблении, которым я подвергаюсь." Безполезно было бы опять распространяться на счет сих, делаемых ему, по его мнению оскорблений. Они состояли в предосторожностях, которые Сир Гудзон А оу счел обязанностью употребить для обеспечения стражи над пленником; особенно же в требовании, чтобы Английский Офицер ежедневно удостоверялся о присутствии его в Лонгвуде и чтобы другой, не ниже Капитанского чина, провожал его в прогулках, делаемых им по острову. На счет сих двух статей Наполеон вознамерился решительно сопротивляться; и объявил, как мы уже видели, что не станет делать никакого движения, хотя необходимого для его здоровья, пока не отменят ограничений его прогулок, или устроят оные так, как ему сие будет угодно. Это упорство долженствовало очень затруднять и безпокоит Губернатора, ибо если б здоровье пленника разстроилось, хотя бы в следствие его собственного упрямства, то Сир Гудзон Лоу не надеялся избегнуть нарекания. С другой стороны, если б он однажды уступил этому доводу, то его бы наконец принудили предоставить пленнику дозволения, несовместные с верностью его стражи. Притом же и бдительность его безпрестанно была возбуждаема донесениями о заговорах, делаемых для освобождения Наполеона; а по денежным суммам, находившимся в распоряженых его и семейства его, опасно было полагаться на обеспечение, представляемое естественным положением острова. Надобно также заметить, что требуя, как вещи, по праву ему принадлежащей, отмены стеснений, на которые он жаловался, Бонапарте со своей стороны никогда не предлагал никаких ручательств, как например слова своего или тому подобного, чтобы могло доставить нравственное обеспечение в замен тех ограничений, от коих он желал быть освобожденным. Однако ж, дабы по возможности угодить упрямству своего пленника. Сир Гудзон Лоу допустил, чтобы Английский Офицер, коему поручалось доносить о присутствии Наполеона в Лонгвуде, довольствовался случайным в том удостоверением, когда он прогуливался в саду или подходил к окну, причем ему даже приказано было стараться, чтобы его не видали. Чрез сие случалось, что в иные дни вовсе не было донесения о сем важном предмете, за который Сир Гудзон Лоу подвергся бы в случае побега большой ответственности. В книге Доктора Антомархи описаны особенные и отвратительные средства, чрез которые, для соглашения необходимости сего устава с упорством Наполеона, приближенные показывали его без его ведома.

В умыслах к освобождению Наполеона не было недостатка. Говорят, что Полковник Латапи, отличный партизанский Офицер, был главою попытки увезть его с острова Св. Елены, с помощью шайки Американских удальцов; но Наполеон сказал, что ему слишком хорошо известны свойства этих людей для того, чтобы от них можно было чего либо надеяться. Правительство имело донесения еще и о других, сделанных в Америке замыслах; но кажется что ни к одному из них решительно не приступали.

Но не таково было предприятие Жонстона, чрезвычайно решительного контрбандиста, коего вся жизнь составлялась из цепи самых отчаянных дел. Он достопримечательным образом убежал из Ньюгетской тюрьмы и взялся быть кормчим на корабле Лорда Нельсона при осаде Копенгагена, тогда, как все прочие лоцмана от сего отказались. Говорят, что Жонстон и прежде уже покушался увезть Наполеона, при других обстоятельствах, в то время, как он ехал водою в Флиссинген. {Такой покрайней мере носился слух. Жонстон и его смелые товарищи предполагали, сев в шлюпку, пуститься по Шельде к Флисснигену, в ту самую минуту, как Наполеон поехал бы в сей город. Они намеревались пристать к Императорской яхте, побросать всех в море, кроме Наполеона, и посадив его на свою шлюпку, отвезти его на Английскую эскадру, плававшую тогда на высотах сего острова. Прибавляют, что Наполеон встревожился, увидя быстро идущую к нему шлюпку и приказал своим гребцам ударить в весла, так, что Жонстон не мог захватить яхты, прошел у ней под кормою и случай был потерян. Мы не ручаемся однако ж за достоверность сего происшествия.} Теперь же он действительно придумал странный способ увезть Наполеона с острова Св. Елены. Для исполнения сего предприятия намеревались употребишь подводное судно может избегнуть бдительности Английских сторожевых кораблей, а всплывя ночью, подойдет к стрегомой скале, не будучи обнаружено. Постройка сего судна была действительно начата на одной из Телзенских верфей; но поелику странность его устройства возбудила подозрение, то оно было захвачено Английским Правительством.

Эти и другия предприятия, которые можно бы привести, были очень опасны и отчаянны, но они возбуждали бдительность; поелику при всех случаях, когда великия естественные препоны были преодолеваемы такими замыслами, сие происходило от того, что на препоны сии слишком много полагались. Но между тем, как от времени до времени были предпринимаемы такия опасные средства к побегу, надежда, на которую Наполеон втайне полагался для своего освобождения, угасла в глазах его.

Об нем зашла речь в Палате Депутатов, по только случайно, 12 Июля 1819 года. Предмета сего коснулись разсуждая о состоянии Финансов, и Г. Гётчинсон сказал, что тратишь полмиллиона Фунтов стерлингов в год для содержания Наполеона на острове Св. Елены значит безполезно расточать казну. Мнение его было поддержано одним только Г. Иосифом Юмом. На него ответствовал Канцлер Казначейства, что издержка сия не составляет и пятой части вышепоказанной суммы. Главные члены оппозиции не приняли в этом деле никакого участия; и на острове Св. Елены полагают, что это равнодушие было для Наполеона - надеявшагося, что за него жарко вступятся - главною причиною упадка духа и отчаяния.

Действительно, обстоятельства того времени были таковы, что они усиливали необходимость содержать Наполеона в заключении. Состояние Англии, произведенное неудовольствиями и потерями фабричных её областей - а в особенности положение Италии, потрясенной кратковременными возмущениями в Неаполе и в Савоии - делали строгий надзор за Наполеоном гораздо важнейшим, нежели в какую либо другую эпоху со времени его падения. Нельзя предузнать, какое действие произвело бы его имя в эту минуту всеобщого брожения умов; но следствия его побега конечно были бы ужасны.

Британский Министр, зная, сколь сильно такой человек подействовал бы на бушующия стихии, озаботился предписать Губернатору Св. Елены об усилении над ним бдительности.

"Ниспровержение Неаполитанского Правительства, революционный дух, царствующий более или менее во всей Италии и сомнительное положение самой Франции, должно возбуждать внимание Наполеона и ясно покалывать ему, что быстро наступает, если уже не наступил перелом, когда побег его может произнесть важнейшия последствия. Что сообщники его действуют, в этом нет никакого сомнения; и если он расположен сделать сию попытку, то верно не пропустит такого случая к освобождению. Посему обратите наивозможное внимание за всеми его поступками, известив Адмирала о наивеличайшей бдительности, ибо от флота большею частью все зависит." {Повеление Сиру Гудзону Лоу, от 30 Сентября 1830.}

Опасения сия были весьма естественны; во настоящей причины к оным не существовало. Политика и война не долженствовали уже более ощущать на себе могущественное влияние Наполеона Бонапарте. Обманутые надежды усилили жестокий его недуг, возникший в желудке, и болезнь скрытно разстроила весь жизненный состав его. Смерть долженствовала скоро положишь конец мелочным распрям, столь же тягостным для того, кто заводил оные, как и для того, кто принужден был их выдерживать, открыв врата темницы, для коих самая Надежда не могла уже доставить другого ключа. Признаки разстройства пищеварительных органов начинали становишься более и более очевидными, а упрямство Наполеона принимать лекарства - как будто бы он предчувствовал, что все врачебные пособия безполезны - по прежнему продолжалось. При одном из многочисленных по сему предмету споров, он сказал врачу своему Литомархи: - "Доктор! без лекарств; я уж вам раз сказал, что мы одушевленная машина; мы для сего созданы: это наша природа. Не препятствуйте жизненной силе; пусть она сама защищается; это будет лучше ваших лекарств. Тело наше часы, которые идут известное время; часовщик не должен открывать их и поправляет их не иначе, как ощупью с закрытыми глазами. Если он вздумает насильственно понуждать их к ходу своими кривыми инструментами, то он еще больше им повредит и наконец совсем их испортит." Это было 14 Декабря 1820 года.

По мере, как здоровье бывшого Императора разстроивалось, не удивительно, что и дух его более и более упадяли. За недостатком других способов к забавам, он занялся устроением в Лонгвуде пруда, в который приказал напустить мелкой рыбы. Медяный состав, употребленный при обделке берегов пруда сего, испортил воду, и бедные рыбки, забавлявшия Наполеона, начали одна после другой хворать и издыхать. Он был очень этим огорчен, и в словах, напоминающих прекрасные стихи Томаса Мура, выразил чувства свои о бедствии, повидимому над ним тяготеющем: "Все, что я люблю, все, к чему я прислан," воскликнул он: "тотчас поражается судьбою: небо и люди против меня соединились!" В другое время он жаловался на упадок своей силы. "Постель," говорил он, "сделалась для меня местом наслаждения; я не променяю ее на все троны в мире. Как я переменился! После моей прежней, необычайной деятельности, я теперь должен делать усилие для того, чтобы открыть глаза." Он вспомнил, что он иногда диктовал вдруг четырем или пяти секретарям. "Но тогда," сказал он: "я был Наполеон; а теперь я ничто: силы мои, способности моя меня оставляют; я уж не живу, а прозябаю." Часто он молчал по нескольку часов, сильно повидимому страдая и погружаясь в глубокую задумчивость.

Около 22 Января 1821 года, Наполеон, казалось, восприял некоторую силу и решился помочь себе в болезни движением. Он сел на лошадь и в последний раз объехал пределы Лонгвуда, сделав не менее пяти или шести миль; но это усилие совершенно его истощило. Он жаловался, что силы быстро его оставляют.

до пустишь к себе никакого Английского врача или лекаря, и не дозволял Доктору Антомархи иметь сообщение с Сиром Гудзоном Лоу. Следовательно Губернатор говорил о болезни Наполеона только как о слухе, в котором ему не возможно было удостовериться. Великодушный муж, правящий Великобританиею, не мог не принять живейшого участия в судьбе пленника, и поспешил всеми, зависевшими от него средствами, а в особенности изъявлением своего сожаления, сообщишь Наполеону все надежды и утешения, которые он мог принять, оставаясь в своем заключении. Вот депеша об этом любопытном предмете, писанная Лордом Батёрстом к Сиру Гудзону Лоу от 16 Февраля 1821 года:

"Знаю, сколь трудно вам вступать в какое либо с Генералом сообщение, не подав повода к неприятностям; если ж однако он точно болен, то ему конечно утешительно будет узнать, что известия о разстройстве его здоровья не были приняты с равнодушием. И потому вы сообщите Генералу Бонапарте, что Его Величество, принимая живейшее участие в его болезни, желает оказать ему все пособия, могущия быть допущенными при его положении. Вы уверите Генерала Бонапарте, что и нет врачебных пособий и других средств, совместных с заключением его на острова Св. Елены (ибо Его Величество не может дать ему никакой надежды к освобождению), которые Его Величество не был бы готов и рад ему доставить. Вы не только повторите ему неоднократно уже деланное предложение предоставить к его услугам все врачебные пособия, имеющияся на острове Св. Елены, но предложите ему потребовать к себе кого ему угодно из врачей, находящихся на Мысе Доброй Надежды, где есть, покрайней мере один, весьма искусный в своем деле; и в случае, если Генерал изъявит на то свое согласие, вам дается право написать на Мыс и принять все зависящия меры для немедленной присылки к вам избранного Генералом врача."

Наполеон не имел удовольствия узнать о принимаемом Его Величеством в болезни его участии, которое конечно озарило бы его некоторым лучем утешения. Содержание сего письма, может быть, заставило бы его размыслить, что его собственное, упрямое сопротивление властям, в зависимости у коих он находился, было виною сомнения о действительности болезни, ведущей его ко гробу, и лишило его знаков участия и вспомоществования, которые могли бы усладить жребий, столь достойный сострадания.

К концу Февраля, болезнь приняла еще более опасный вид, и Доктор Антомархи изъявил желание посоветоваться с кем либо из Английских врачей. Отвращение к оным Императора усилилось еще чрез благонамеренное предложение Губернатора прислать для пользования Генерала Бонапарте вновь прибывшого на остров искусного врача. {Доктор Шорт, сухопутный врач, который в это время был назначен вместо Г. Бакстера Главным Медиком на Остров Св. Елены, и которому мы обязаны за многия драгоценные сведения.} Это предложение, подобно как и все прочие вызовы Сира Гудзона Аоу, было сочтено за умышленную обиду. "Он хочет обманывать Европу ложными известиями," сказал Наполеон: "мне не надобно человека, который будет иметь с ним сообщение." Наполеон конечно имел полное право не допускать к себе другого врача, кроме своего, и в этом больше не настаивали. Но упрямством своим не принимать безпристрастного медика, свидетельство коего относительно его здоровья было бы уважено, Наполеон естественным образом утвердил всех в той мысли, что положение его не столь опасно, как сие оказалось.

Наконец Император согласился, чтобы Доктор Антомархи принял содействие Г. Арнотта, врача 20-го полка. Но общий совет сих медиков не мог восторжествовать над отвращением Наполеона от принятия всяких лекарств, или поколебать веру его в роковое предопределение: "Quod scriptum, scriptum," твердил он языком Мусульманина. "Как написано, . Час наш означен и не в нашей власти прожить минуту долее, чем определено Судьбою."

Доктору Антомархи удалось исходатайствовать, чтобы Г. Арнотт был допущен в комнату и в присутствие больного, который в особенности жаловался на боль в желудке, на тошноту, и на разстройство пищеварения. Доктор Арнотт увидел его в первый раз 1 Апреля 1821 года, и постоянно продолжал уже свои посещения. Наполеон объявил свое мнение, что у него повреждена печень. Сделанные новым врачем замечания, заставили его думать, что хотя действия печени и могли быть несовершенны, но что болезнь не в ней пребывает. Достопримечательно, что Наполеон с досадою оспорил Доктора Арнотта, изъявившого сомнение на счет его желудка, хотя он внутренно был уверен, что страждет тою же болезнью, как и отец его. Таким образом, по свойственной больному странной прихоти, он объявлял некоторым из своих приближенных, чем он именно болен, хотя, боясь, может быть, предложения каких либо лекарств, он не хотел открыть врачам своих подозрений. {Госпожа Бертран сказала Доктору Шорту, что Наполеон думает умереть от рака в желудке, по что она считает сие мечтою.} От 15 до 25 Апреля, Наполеон занимался по временам составлением своего завещания, в коем очень обнаружены чувства его и характер. 25 же числа, после сильного от письма утомления, в нем обнаружились признаки, горячки, между коими смело можно поместить план его соединить все духовные секты во Франции, который он намеревался привести в исполнение.

По мере того, как силы больного постепенно ослабевали, признаки недуга его становились менее сомнительны мы, а последовавшая, 27 Апреля, рвота водянистою, черноватою жидкостью, совершенно обнаружила свойство его болезни. Доктор Антомархи настаивал в том, что недуг сей есть следствие климата, чем он очень угождал больному, желавшему покрайней мере сложить вину своей смерти на заключение его на острове Св. Елены; между тем как, по мнению Доктора Арнотта, болезнь сия была таже самая, которою умер отец его под прекрасным Монпельерским небом. Доктор Антомархи переспорил своего соперника тем, что он говорил последний, хотя Доктор Арнотт имел в пользу свою и собственное сознание больного. 28 Апреля, Наполеон дал Доктору Антомархи приказание, чтобы по смерти его, тело было вскрыто, но чтобы никакой Английский врач к оному не прикасался, кроме только необходимой нужды в чьей либо помощи, и что в таком случае он дозволяет ему пригласить Доктора Арнотта. Он пожелал, чтобы сердце его было отослано в Парму к Марии Луизе; и в особенности просил о тщательном разсмотрении его желудка, и о сообщении того, что окажется, его сыну. "Почти безпрестанно возобновляющаяся рвота," сказал он: заставляет меня думать, что главное пребывание моей болезни в желудке; и я заключаю, что в нем находится то самое повреждение, которое свело в, гроб отца моего; ш. е. рак." 2 Мая, больной опять обратился к этому любопытному предмету, подтвердив Г. Антомархи о тщательном разсмотрении его желудка. "Монпельерские врачи," прибавил он: "объявили, что рак в желудке будет наследственным в нашем семействе. Мнение их об этом находится, как я думаю, у Лудовика. Возьмите его и сличите с вашими наблюдениями, дабы я мог:юкрайней мере спасти хоть сына моего от этих ужасных страдания."

Главный Доктор сухопутных сил, а Г. Митчел, врач Адмиральского корабля. Доктор Шорт счел нужным поддержать достоинство врача, и не хотел объявишь своего мнения в столь важном обстоятельстве, не видав и не разсмотрев больного. Приближенные к Наполеону Офицеры извинились строгим запрещением Императора, не допускать к его смертному одру никакого Английского врача, кроме Доктора Арнотта. Они сказали, что даже если б он и лишился употребления языка, то они не могли бы перенести взоров, которые он обратил бы на них с укоризною за их ослушание.

Около двух часов того же дня Священник Виниали приобщил его Святых Тайн. За несколько дней перед тем, Бонапарте изъявил ему желание чтобы тело его было выставлено в покое, освещенном восковыми свечами, что у Католиков называется Траурною Залою (Chambre Ardente). "Я не философ и не безбожник,! сказал он, повторяя приведенные уже нами выше слова: "я верую в Бога, и чту религию отцев моих; не всякой может быть атеистом. Я родился в Католической вере; хочу дополнить обязанности, ею налагаемые, и принять пособия, которые она дает нам." Тут он обратился к Антомархи, которого он подозревал в безверии, хотя Доктор сие и отрицает. "Можете ли вы до того дойти?" сказал он: "можете ли вы не верить в Бога? ибо все свидетельствует о его существовании, и самые великие умы оному верили."

мужа. Любимая изгнанником ива, под коею он часто наслаждался прохладою, была исторгнута вихрем; и почти все, окружавшия Лонгвуд деревья подверглись той же участи.

5-е Мая наступило с ветром и дождем. Отходящая душа Наполеона находилась в бреду и в борьбе, превосходящей силою ту, которая волновала стихии. Слова: tète d'armée (фронт армии) последния, исшедшия из уст его, обнаружили, что мысли его блуждали в пылу битвы. Вечером, в шесть часов, без одиннадцати минут, Наполеон, после борьбы, доказавшей силу его сложения - испустил дух.

-----

Офицеры Наполеонова дома хотели было произвесть вскрытие тела тайно. Но Сир Гудзон Лоу слишком хорошо знал ответственность, коей он подвергал себя самого и свое отечество, для того, чтобы сие дозволить. Он объявил, это если б даже пришлось употребить и силу, то вскрытие не будет сделано иначе, как в присутствии Английского врача.

Доктора Томас Шорт, Архнбалъд Арнотт, Карл Митчель, Матвей Ливингстон и Франциск-Бёртон. Причина смерти была очевидна. Обширная язва занимала почти весь желудок; и одно только крепкое при ращение болящих частей сего органа к вогнутой поверхности доли печени, лежавшей над язвою, препятствуя проходу содержимого желудком в брюшную полость, продолжило жизнь больного. Все прочия части внутренностей были найдены довольно в здоровом положения. Свидетельство было подписано всеми, присутствовавшими Английскими врачами. Когда Доктор Антомархи хотел тоже сделать, то он был от того удержан, как нам сообщено, Генералом Бертраном, по той причине, что в свидетельстве было сказано, что вскрытие произведено над телом Генерала Бонапарте. при вскрытии тела. Он продолжал утверждать, что его бывший повелитель умер не от нарыва или от рака в желудке, а от хронического воспаления желудка и печени, будто бы свойственного острову Св. Елены, хотя нет нигде показания или доказательства, чтобы кто либо, в тамошней больнице, умер от недуга, похитившого пленника.

Приближенные Наполеона желали, чтобы сердце его было сохранено и вверено их попечениям. Но Сир Гудзон Лоу не счел себя в праве на то согласиться. Он однако ж дозволил, чтобы сердце было положено в наполненный спиртом серебряный сосуд, и погребено в землю вместе с телом; дабы в случае, если он получит на сие из Англии дозволение, то его можно было бы после вырыть из земли и отправить в Европу.

Место погребения сделалось после того предметом споров. На этот счет Наполеон был очень неоснователен. В завещании своем он обнаружил желание, чтобы остатки его были погребены на берегах Сены - желание, на которое никак нельзя было полагать, что согласятся, и вероятно сделанное только с тою целью, что бы произвесть оным впечатление. Минутное размышление показало бы ему, что, сидя на престоле, он сам не дозволил бы Лудовику XVIII быть похороненным в земле своих предков; и что он не дал остаткам Герцога Ангенского другой могилы, как последнему из преступников, которого погребают на том самом месте, где он умер, Притом же и всеобщее волнение народного духа во всей Италии не дозволяло сего сделать.

где он желал покоиться. Это была небольшая, уединенная долина, называемая Слеп или Ген, где был источник, из которого служители его обыкновенно черпали воду в серебряные сосуды для Наполеонова употребления. Место сие имело более зелени и тени, чем во всех окрестностях, и знаменитый изгнанник имел привычку часто отдыхать под прекрасными плакучими ивами, осеняющими источник. Тело, выставленное на парадной постеле в небольшой его спальне, где его посетили все именитые на острове люди, было погребено 8 Мая. Гроб облекли вместо покрова военным плащем, который Наполеон имел на себе в день Маренгской битвы. Все люди, принадлежащие к дому покойного, провожали его в печальных одеждах; причем находились Губернатор, Адмирал и все гражданские и военные чиновники острова. Все войска стояли под ружьем при этом печальном торжестве. Поелику дорога не дозволила дрогам доехать до могилы, то Английские Гренадеры имели честь отнести до оной гроб. Похоронный обряд был свершен Аббатом Виниали. Чрез каждую минуту палили из пушек с Адмиральского корабля. Наконец гроб был опущен в могилу при трех залпах артиллерии, по пятнадцати выстрелов каждый. Большой камень был положен на могилу - и покрыл ограниченное пространство, вместившее в себе человека, для которого вся Европа казалась тесною.