Жизнь Наполеона Бонапарта, императора французов. Часть четырнадцатая. Глава VII. Автор произведения

Автор:	Скотт В., год: 1827
Категории:	Историческая монография, Биографическая монография

ЖИЗНЬ НАПОЛЕОНА БОНАПАРТЕ
ИМПЕРАТОРА ФРАНЦУЗОВ.

САНКТПЕТЕРБУРГ.
В Типографии Александра Смирдина.
1832.

с тем, чтобы по напечатании представлены, были в Цензурный Комитет три экземпляра.

Цензор В. Семенов.

ЖИЗНЬ НАПОЛЕОНА БОНАПАРТЕ.

ГЛАВА VII.

Образ жизни Наполеона. - Препровождение времени. - Одежда его. - Отрывки Записок, которые он диктовал Гг. Гурго и Мойтолону. - Любя Литературу, он удивляется Оссиану. - Склонность его к театральным произведениям он предпочитает Расина и Корнеля Вольтеру. - Тацит ему не нравится. - Он защищает свойства Кесаря. - Обращение его с приближенными. - Забавы его и упражнения. - Мнение его о Сире Пёльтенее Малькольме. - Сношения его с жителями Св. Елены и с приезжавшими на сей остров. - Свидание с Капитаном Галлом - с Лордом Амгерстом и с Англичанами, принадлежавшими к Китайскому посольству.

Неприятные и не делающия чести ссоры, описанные нами в предъидущей главе, к несчастно составляют самые достопримечательные события последних годов Наполеоновой жизни. В продолжение пяти лет и семи месяцев, проведенных им на острове Св. Елены, мало произошло обстоятельств, изменивших печальное единообразие его жизни, кроме тех, которые раздражали его и вредили его здоровью. Мы уж говорили о том, что наиболее действовало на его характер; представим теперь общую картину его образа жизни и привычек тогда, как он занимал свое печальное, уединенное жилище.

Жизнь Наполеона, до тех пор, пока здоровье его начало разстроиваться, была самая правильная и единообразная. Поелику он не имел крепкого сна, может быть, от привычки его в продолжение деятельной эпохи его жизни, не назначать себе определенного времени для отдыха, то час его пробуждения был очень не одинаков, завися от сна, вкушенного им ночью. Сия неправильность была причиною, что в продолжение дня он часто дремал на софе или в креслах. Любимый его камердинер, Мартан, читал ему книгу, когда он ложился в постелю, до тех пор, пока он засыпал, что было, может статься, лучшим средством для разсеяния безпрестанно скоплявшихся мыслей человека, который находился в таких необычайных и в таких печальных обстоятельствах. Встав с постели, Наполеон или начинал диктовать одному из своих Генералов (большею частью Монтолону или Гурго), изображая те черты своей достопримечательной жизни, которые он желал сохранить; или, если позволяла погода и он был к тому расположен, то ездил часа два верхом. Иногда завтракал он один в своея горнице, а иногда со своими приближенными, вообще около десяти часов и почти всегда что нибудь холодное. Утро проводил он обыкновенно в чтении или диктуя кому либо из своих спутников, а часу в третьем принимал особ, имевших дозволение его посещать. Прогулка в коляске или верхом обыкновенно следовала за сим приемом, и тогда его сопровождали все его приближенные. Лошади их, привезенные с Мыса Доброй Надежды, были все хорошей породы и красивой наружности. Возвратясь с гулянья, он опять брался за книгу или диктовал до обеда, происходившого около осьми часов вечера. Он предпочитал простую пищу и ел много, с большим апетитом. За обедом выпивал он несколько рюмок вина. Иногда пил Шампанское) но воздержность его так была велика, что бокал этого легкого вина производил краску в лице его. Никто меньше Наполеона не имел расположения к излишествам, унижающим человечество. Он никогда не ел более двух блюд, и заключал обед свой небольшою чашкою кофе. После обеда шахматы, карты, легкое чтение в слух для забавы беседы или общий разговор, в коем иногда участвовали дамы, его спутницы, занимали вечер до десяти или до одиннадцати часов; после чего он уходил в свою спальню, и тотчас ложился в постель.

К этому краткому изображению домашних привычек Наполеона, мы можем прибавить, что он был очень тщателен на счет своего наряда. По утрам он обыкновенно являлся в белом спальном халате, в широких брюках, с красным полосатым платком на голове и с открытым воротом у рубахи. Одевшись, он имел на себе простой зеленый мундир без всяких украшений, подобный тому, которым Государь отличался от пышноодетых царедворцев в Тюлиери; белый жилет, белые или китайчатые панталоны, шелковые чулки и башмаки с золотыми пряжками, черный галстук и треугольную шляпу, в какой его изображают на всех картинах и карикатурах, с маленькою трехцветною кокардою. Будучи в полном наряде, он обыкновенно надевал ленту и большой крест Почетного Легиона.

Таковы были привычки Наполеона, я получив об оных однажды общее понятие, на них нечего долго останавливаться. Значительная чаешь времени, употребленная им на диктовку, одна только возбуждает наше любопытство и желание узнать, как он мог находить средство наполнять столь многия страницы и заниматься этим столь многие часы. Отрывки о военных делах, которые по временам писали со слов его Генералы Гурго и Монтолон, не довольно обширны для того, чтобы занять все, посвящаемое на диктовку время; и даже, прибавя к тому все книжки и сочинения, вышедшия с острова Св. Елены, мы должны предполагать - или что существуют еще неизданные рукописи, или что Наполеон сочинял медленно и затруднялся в приискании выражения. Последняя догадка кажется наиболее вероятною, ибо Французы в особенности взыскательны на счет чистоты слога, и Наполеон, быв их Императором, не мог не знать, что критики будут к нему в этом отношении безжалостны.

их достоинство не столь значительно. Гурго, кажется, справедливо оценил оные, когда, будучи спрошен Бароном Штурмером, пишет ли Наполеон свою Историю, он ответствовал. "Он пишет отрывки без связи, которых никогда не кончит. Если ж спросить у него, почему он не передает Истории вполне все события, то он ответствует, что лучше оставить кое что для отгадки, чем сказать слишком много. Кажется также, что считая свое необычайное поприще еще неоконченным, он не хочет обнаруживать планы, которые еще не исполнены и за которые он может некогда с большим успехом взяться." К этим причинам пропусков и несовершенств его Истории должно прибавить опасность, которой верный, искренний рассказ его подверг бы многих людей, действовавших в происшествиях, облекаемых им завесою. Неоспоримо, что Наполеон изобразил своих неприятелей и в особенности тех, которые были некогда его соперниками, самыми черными красками, стараясь повидимому обвинить их пред существующими властями; по это же самое правило заставляло его щадить своих друзей, и не доставлять никакого оружия против тех, которые действовали в его пользу, и никакого повода к отнятию у них возможности оказать ему дальнейшия услуги, если б положение их то им дозволило.

Эти уважительные причины остановили перо историка; и справедливо можно сказать, что ни один человек, писавший так много о своей жизни, составленной из столь необычайных и важных событий, не сказал так мало о самом себе, кроме известного уже из других источников. Но подарок сей тем не менее драгоценен; ибо иногда из того, что умолчано, столько же можно извлечь сведении, сколько из показаний того, который желает быть своим дееписателем; и защита или оправдание событий достопримечательной жизни, хотя и пристрастно описанной, может быть более обнаруживает читателю, чем искреннее сознание в ошибках и заблуждениях, столь редко делаемое людьми, которые сами пишут свою историю.

Записки Наполеона и спорные статьи его против Сира Гудзона Лоу, кажется, составляли главнейшее его занятие во время пребывания на острове Св. Елены и, повидимому, единственную его забаву. Нельзя было ожидать, чтобы больной и несчастный, он стал заниматься науками даже и тогда, если б первоначальное образование доставило ему более к тому способов. Надобно вспомнить, что он воспитан в Бриенской Военной Школе, где он точно обнаружил большую склонность к наукам. Но изучение Математики и Алгебры столь скоро было применено им к военному делу, что сомнительно, чтобы в нем осталась охота разбирать отвлеченные истины. Практические выводы столь долго были целью его изысканий, что он перестал заниматься теориею, не имея более в виду осад, многосложных движении и великих военных целей, т. е. когда все дело оканчивалось и начиналось одним только разрешением какой либо задачи.

Что Наполеон имел врожденную склонность к Литературе, сие неоспоримо; но время никогда не дозволяло ему заняться ею и усовершенствовать вкус свой и суждения на счет сего предмета. В одобрении, данном ему в 1783 году для поступления в Парижскую Военную Школу, сказано, что он порядочно знает Историю и Географию, по не далек в прочих отраслях образования и особенно в Латинском языке. Семнадцати лет он приехал в Ла Ферский полк, и лишился всякой возможности довершить свое образование. Он однако ж много читал, но подобно всем молодым людям, без выбора и больше для забавы, чем для научения. Прежде чем он достиг того возраста, когда молодой человек с такими, как он способностями и в особенности одаренный такою необычайною памятью, обыкновенно старается расположить и привесть в порядок в уме своем сведения, почерпнутые им из разнообразного чтения, - мятежи в Корсике, а в след за тем осада Тулона, перенесли его на поприще воины и политических дел, сделавшихся его сферою до самой той эпохи, до которой мы теперь достигли.

Недостаток познаний, нами упомянутый, подобно многим умным людям, он заменял сведениями, почерпаемыми в разговорах с людьми учеными и способными передавать свою ученость. Никто не умел столь искусно, как Наполеон, извлекать у человека те познания, которые он наиболее был способен сообщить ему; и во многих случаях, делая сие, он успевал скрывать свое неведение даже о тех вещах, которые ему наиболее хотелось узнать. Но хотя таким образом он узнавал дела и последствия, а невозможно было ему таким легким способом совершенно познакомиться с общими правилами и с отношениями их к последствиям, от них проистекающим.

Не менее того достоверно, что хотя Наполеон и мог чрез разговоры приобретать желаемые познания и хотя таковые познания приносили ему существенную пользу в делах государственных, а сего еще было недостаточно, дабы заставить его обратиться к тем легким занятиям, которые столь любимы в юности и которым в зрелом возрасте уже не столь охотно предаются и труднее извлекают из них пользу. Посему он никогда не усовершенствовал себя в изящной Литературе, но сохранил удивление к Оссиану и к другим писателям, первоначально его занимавшим. Витиеватый слог, плодовитость и поэтическия преувеличения сего Цельтического Барда обыкновенно правятся молодым людям; но Наполеон любил их до конца своей жизни; и во многих его воззваниях и бюлетенях можно заметить напыщенные, иносказательные выражения, которые кажутся нам изящными в молодости, по отвергаются вкусом, когда разсудок очистит и образует оный. В оправдание пристрастия Наполеона к Оссиану, должно сказать, что Италиянский перевод оного, сделанный Цезароттием, есть одно из лучших произведении на Тосканском языке. Кинга сия всегда находилась при нем.

Историческия, Философическия и нравственные сочинения реже были читаемы в Лонгвуде. Единственные в этом роде книги, к коим Наполеон показывал решительное пристрастие, были Махиаведь и Моитескиё, которые он вероятно считал неприличными для чтения в слух. Тацита, который столь прямо представляет зеркало Государям, он, как говорят, ненавидел и редко упоминал об нем но хуля его и не обнаруживая своего к нему нерасположения; таким образом больной даже не может смотреть без отвращения на самое целительное лекарство. Новые Французские романы служили иногда препровождением времени; до привычка Наполеона к порядку и к благопристойности делала их неосновательность и недостаток разборчивости неприличными для такого общества.

Оставалась еще другая отрасль Литературы, доставлявшая обитателям Лонгвуда более средств к разсеянью. Театральные сочинения составляли главное чтение, коим Наполеон услаждал тягостные часы своего заточения. Это показывало, что он сохранил господствующий вкус Французов, которые охотно проводят в каких бы то ни было зрелищах промежуток от обеда до вечерних собраний. Не видя более старинного любимца своего, Тальму, Наполеон читал те произведения, в коих он видел его, дающого им жизнь. Говорят, что сам он читал со вкусом и с чувством, что согласно с преданием, сообщающим нам, что он в юности своей очень любил театр. В последовавших за сими чтениями суждениях, столь тщательно сохраненных Лас-Казом, Бонапарте обнаруживал таланты свои в разговорах, равно как вкус свой и мнения.

Монархов, Лудовика XIV. И потому в их произведениях нет ничего, могущого оскорбить самого мнительного Государя. С Вольтером же, совсем другое дело. Сильный, наблюдательный дух, произведший в последствии Французскую революцию, в то время обнаруживался, и Фернейский Философ, хотя еще не зная, до чего оный может довести, тем не менее был им напитан. Посему в сочинениях его находились многия места, которые могли быть применены к преобразованиям и переворотам современной Наполеону эпохи, к самовластию его правления и к падшей от его меча свободе. По этому отношению., Вольтер, коего сочинения представляли тягостные сравнения и воспоминания, не мог быть любимцем Наполеона. Сочиненного им Магомета, Бонапарте в особенности ненавидел, сознаваясь в уважении своем к Восточному обманщику и говоря, что стихотворец неправильно его представил. Может быть, что он тайно признавал некоторое сходство между его собственным жребием и судьбою юного погонщика верблюдов, который, возвысясь вдруг из низкой долл, в коей судьба его поставила, сделался завоевателем и законодавцем стольких народов. Может быть также, что он помнил свои собственные воззвания в Египте, сочиненные в Мусульманском духе, которые сам он называл шарлатанством; но прибавляя, что это было возвышенное, благородное шарлатанство.

прекратил борьбу между Патрициями я Плебеянами древняго Рима, покорив обе стороны своему неограниченному владычеству; и провозгласил бы себя Государем под ненавидимым в Риме Царским титлом, если б не воспрепятствовал тому заговор; я который наконец, завладев своим отечеством, ни о чем более не помышлял, как о распространении Империи, и без того уже слитком обширной, завоевывая дальния земли Скифов и Парфян. Правда, что в личном отношении, между ими существовала большая разница; ибо Наполеон никогда не предавался грубому распутству и чувственности, приписываемым Кесарю, и мы не обретаем в нем ни авторских талантов Римского Диктатора, ни кротости и забвения обид, коими сей последний отличался.

Однако ж, хотя Наполеон и предавался иногда запальчивости, которую Кесарь счел бы постыдною, по с людьми, которых любил, он чрезвычайно как был ласков. Правда, что решась быть Императором в Лонгвуде и в небольшом своем владении, он требовал от своих приближенных того же строгого чинопочитания, которое соблюдалось при Тюлиерийском Дворе; но в других отношениях, он дозволял им свободно оспоривать его мнения и возражать ему, даже преступая обыкновенные пределы. Казалось, будто бы он делал различие между обязанностью их, как подданных, и правами их, как друзей. Все были с открытыми головами, и стояли в его присутствии, и даже тот, кто играл с ним в шахматы, иногда но нескольку часов не садился. Но в разговорах с ним они имели свободу, обращаясь к нему, правда как к начальнику, но не как к Самодержцу. Капитан Мейтланд описывает спор, бывший однажды у Наполеона с Бертраном. Последний вообразил себе нелепость, будто бы нужно 50.000 гиней в год, или подобная сему неимоверная сумма на содержание Бленгеймского поместья. Наполеон, сообразив все, тотчас увидел, что это невозможно. Бертран настаивал на своем, и наконец Наполеон сказал с горячностью: Это быт не может. - "О!" ответствовал Бертрам, очень обидясь: "если вы таким образом будете отвечать, то это прекращает всякия разсуждения;" и несколько времени не хотел с ним разговаривать. Нимало не разсердясь, Бонапарте всячески старался укротить его и развеселишь, чаю ему не трудно было сделать.

Но хотя Наполеон и дозволял в этом отношении такую свободу, а он предоставлял себе Царское право избирать предмет разговора и вести оный по Своему благоусмотрению; и в некоторых отношениях казалось, что лишась существенной власти, он более чем когда либо привязался к соблюдению её единообразной, утомительной и безполезной чинности. К сему могла быть и другая причина, кроме упрямой его склонности над всем владычествовать. Особы, обитавшия в Лонгвуде, последовали за ним из чистейших побуждений, и нет причины предполагать, чтобы решимость их могла поколебаться, или почтение уменьшиться. Однако ж взаимное положение низверженного Государя и бывших его подданных, поставляло их в короткость, могшую породить, если не пренебрежение, то покрайней мере неприличную степень свободы, которой нельзя было воспрепятствовать иначе, как строгою преградою чинопочитания.

и не имел к нему того врожденного пристрастия, которое свойственно Италиянцам; известно также, что он искоренил в Италии жестокия способ, употребляемый для сохранения голосов.

Наполеон не был - по неохотному сознанию Денона - ни знатоком, ни даже любителем живописи. Он считал себя однако ж сведущим в ваянии. В Музее его находилась одна картина, пред которою он имел привычку останавливаться, называя ее своею и говоря, что он не дозволит ни за какие деньга ее выкупить прежнему её владельцу, Герцогу Моденскому. {Смотри Часть 1, стр. 225.} Но он ценил сию картину не но достоинству её, хотя это было и образцовое произведение, а но тому, что он доставил ее Музею ценою большого пожертвования. На другия картины, составлявшия сие огромное собрание, не взирая на достоинство их, он мало обращал внимания. Он часто смущал любителей сего искуства презрением своим к недолговременности оного. Услыхав однажды про одну отличную картину, что она сохранится не долее, как пять сот или шесть сот лет, он воскликнул: "Какая славная вечность!" Однако ж, по советам Денона и других ученых людей, Наполеон прославился как великий покровитель искуств. В особенности медали его возбуждают и заслуживают удивление.

не охотился. Кажется, что он никогда не любил эшу забаву, хотя в бытность свою Императором, он поставил гораздо на лучшую и великолепнейшую ногу против прежнего Придворную Охоту. Должно предполагать, что он занимался этою Царскою забавою - как ее называют - более по любви к пышности, чем по настоящей склонности к сему упражнению. Мы приведем здесь собственное его повествование об опасности, которой он однажды подвергся на кабаньей охоте. Картина сия напомнит любителям произведения Рубенса и Шнейдера.

"Выехав однажды в Марли на охоту за кабанами," говорит Император: "мы попали с Сультомь и с Бертье на трех огромных вепрей, прямо на нас бросившихся. Все охотники со страха обратились в бегство. Мы убили этих трех кабанов, но мой меня оцарапал и едва не оторвал мне палец (на нем виден еще был большой рубец). Забавнее всего было, что охотники, окруженные своими собаками, столпясь позади трех героев, во все горло кричали: "Помогите Императору! спасите Императора!" а ни один не трогался с места." --

Говоря о прогулках Наполеона, мы можем упомянуть здесь о другой опасности, которой он подвергался при забаве, более употребительной в Англии, чем во Франции. Он вздумал однажды править лошадьми, и в опасном месте опрокинул карету, в коей находилась Иозефина с другими особами. Английский читатель вспомнит, что подобный случай был и с Кромвелем, который - как говорит историк - в состоянии будучи правишь тремя народами, полагал, что он может правишь и шестеркою подаренных ему горячих лошадей; и имев такую же неудачу, как постигла после его Наполеона, опрокинул карету, к великому страху сидевшого в ней Секретаря Тёрло и с двойною для себя опасностью от падения и от выстрела пистолета, который он всегда имел при себе заряженным. Бонапарте заметил только: "что всякой должен браться за свое дело."

при наивеличайших бедствиях, а теперь повидимому уступил слабости к небольшим ссорам и досадам.

Губернатор и Штаб его, естественным образом не участвовали в Лонгвудском обществе по несогласиям, царствовавшим между Наполеоном и Сиром Гудзоном Лоу. Между Офицерами стоявших на острове полков, вероятно были образованные люди, которые, служив в последних войнах, конечно могли бы доставишь своим обществом разсеянье Императору и его спутникам, но вообще они не ходили в Лонгвуд. Доктор О'Мера говорит, будто бы Губернатор запретил Офицерам знакомиться с Французами, но Сир Гудзон Лоу отвергает сие как клевету, ссылаясь на свидетельство самих Офицеров 53-го полка. Но и предположив, что Английским Офицерам не было сделано такого запрещения, весьма естественно, что военные не любили ходишь туда, где они знали, что услышат самые неуважительные, грубые отзывы не только о их начальнике, но о их земле и Министерстве, не имея никакой возможности потребовать за то удовлетворения.

Чин и свойства Сира Пёльтенея Малькольма, Флотского Начальника, поставляли его превыше тех отношений, которые затрудняли низших сухопутных и морских Офицеров. Он часто посещал Наполеона, который очень его хвалит, и хотя, по тесной нашей дружбе с Сиром Пёльтенеем мы знаем, что он совершенно заслуживает похвалы сии, но Наполеон тем охотнее их делал, что оне доставляли ему случай изливать свою досаду, сравнивая поведение Адмирала с Губернатором, самым невыгодным для сего последняго образом. Мы однако же приводим здесь сей отрывок, дабы показать, что Бонапарте умел при случае отдавать справедливость и ценить достоинства, даже в Англичанине.

После свидания с новым Адмиралом, он говорит: "Вот человек, которого обхождение приятно, открыто, прямодушно и искренно. Это настоящее Английское лице: по чертам его можно угадать о сердце^, я уверен, что он храбрый человек; я еще не видал никого, о ком бы я так скоро составил себе столь выгодное понятие, как об этом красивом старике воинственного вида; он держит голову прямо и открыто; и говорит что думает, не боясь смотреть вам в глаза. Лице его возбуждает во всяком желание короче узнать его; оно внушило бы доверенность самому подозрительному человеку."

что посредством своего хладнокровия мог останавливать строптивые речи Наполеона, не признавая справедливости его жалоб, но и не раздражая его прямым противоречием. "Намеревается ли ваше Правительство," спросил однажды Наполеон у Английского Адмирала: "продержать меня на этой скале до дня моей смерти?"--"К сожалению, я должень сказать," ответствовал Сир Пёльтеней: "что таково повидимому его намерение." - "В таком случае конец мой скоро наступит," сказал Наполеон. - "Надеюсь, что нет," возразил Адмирал: "надеюсь, что вы проживете довольно времени для описания ваших великих дел, которые столь многочисленны, что это обещает вам еще многия лета." - Наполеон поклонился, вероятно довольный, и как герой и как писатель. Не взирая на то, перед отъездом Сира Малькольма с острова, когда он стала" оправдывать Губернатора в некоторых несправедливых обвинениях, взводимых на него Наполеоном, сей последний опроверг суд его, сказав, что как Англичанин, он не может быть безпристрастным судьею. Они однако ж разстались совершенно дружелюбно, и Наполеон часто после говорил об удовольствии, доставленном ему обществом Сира Пёльтенея Малькольма.

Из жителей острова Св. Елены, как можно предполагать, мало было таких людей, которые по званию своему или образованности, могли б быть приняты в общество изгнанника. Притом, они находились в тех же затруднениях, которые препятствовали Английским Офицерам вступать в знакомство с Лонгвудом и его обитателями. Если Губернатор был недоволен слишком частыми посещениями какого либо человека, или начинал подозревать такия сношения, то он имел власть и - по мнению островитян - желание, строго давать чувствовать свой гнев. Однако ж Г. Балькомб, бывший поставщиком, и еще человека два островских жителей, посещали иногда Лонгвуд. Сношения между пленными Французами и островитянами производились посредством Французских слуг, которым позволено было ходишь в Жемс-Тон, когда им угодно, не возбуждая тем никакого подозрения. Но Лонгвудские жители ничего не выиграли чрез сношения с Жемс-Тоном, кроме того, что внешняя переписка изгнанников чрез сие очень распространилась. Она была производима большею частью, чрез Баию; и действительно, им удалось переслать в Европу много писем, хотя вообще полагают, что они менее были счастливы в получении ответов.

Можно бы надеяться, что Лонгвудское общество увеличится чрез прибытие на остров трех чиновных особ, Коми сэров Австрийского, Российского и Французского, из коих двое приехали со сбоями семействами. Но и тут чинность положила преграду, существенную или мнимую, смотря по мнению тех, между коими она воздвигается. Комисары Союзных Держава желали представиться Наполеону. Узнав о их желании, он решительно отказал принять их в их официальном сане, отвергая право Европейских Государей принимать участие в его заключении. С другой стороны Комисары, видя, что их не признают в этом звании, отказались иметь какое либо сообщение в частном виде с Лонгвудом; и таким образом из сего уединенного места были устранены гари человека, которые по своему светскому образованию могли бы сблизишься с изгнанником и с его спутниками.

Общество Св. Елены очень однако же увеличивалось тогда, как приставали к острову корабли, идущие в Индию, или возвращающиеся в Европу. Все Офицеры и пассажиры при таких случаях желали посмотреть на столь знаменитого мужа, как Наполеон; и между ими находились такие люди, которых ему самому приятно было видеть. Правила для сих посещений Лонгвуда, кажется, принадлежат к небольшому числу тех постановлений, на которые Наполеон не жаловался. Он имел весьма естественное отвращение удовлетворять собою пустому любопытству чужеземцев, и правила сии очень защищали его от их набегов. Все желавшие видеть Наполеона, должны были сперва обращаться к Губернатору, который сообщал имена их Генералу Бертрану, как Обер-Гофмаршалу Наполеонова дома, а тот уже доставлял ответ его, и если он был благоприятен, то назначал час, когда он их примет.

В таких случаях, Наполеон особенно заботился о соблюдении всех обрядов Императорского Двора, между тем как напротив того, Губернатор внушал посетителям, чтобы они отнюдь не оказывали ему более уважения, как Генералу. И потому, если иногда случалось, что представление происходило на открытом воздухе, то приближенные к Наполеону Французы не накрывались, между тем как Англичане, после обычных поклонов, надевали свои шляпы. Наполеон заметил неприличность сего, и приказал своим спутникам подражать в этом Англичанам. Говорят, что они с трудом и не без ропота ему повиновались.

которые могли заплатить сообщаемыми им сведениями за удовольствие представиться столь знаменитому мужу. Многие из удостоившихся сих свидании, напечатали оные; а прочих мы имели случаи видеть записки. Все согласно похваляют ласковость, величие и благосклонность, показываемые Наполеоном при этих представлениях, судя по коим, зрители никак не могли предполагать, чтобы, предавшись порыву гнева или желая кого либо устрашить оным, Наполеон мог быть тем запальчивым, грубым деспотом, каким другие его изображали. Он обыкновенно делал свои вопросы с большою разборчивостью, приноравливая их к понятиям вопрошаемого и стараясь обращать оные к предметам, наиболее ему известным, дабы дашь ему случай сказать что нибудь новое или любопытное о знакомом ему предмете.

Журнал Флотского Капитана Василия Галла, весьма известного талантами своими по службе и в Литературе, представляет любопытный пример того, что мы выше сказали, свидетельствуя в то же время о необычайной памяти Наполеона. Он тотчас вспомнил имя Капитана Галла, поелику он видел отца его, Баронета Сира Жемса Галла, при посещении им Бриенской Военной Школы, которую он осматривал по любви своей к наукам. Бонапарте объяснил, каким образом он мог вспомнишь имя частного человека, с коим он один только раз встретился. - "Это не удивительно," сказал он Капитану: "батюшка ваш был первый Англичанин, которого я когда либо видел, и потому воспоминание об этом осталось на всю жизнь мою." После сего он подробно разспрашивал об Едимбургском Королевском Обществе, коего Сир Жемс Галл долго был Президентом. Потом перешел он к любопытному предмету о вновь открытом острове Лу-Чу; и Капитан Галль сообщает столь занимательные подробности на счет сделанных ему Наполеоном вопросов, что мы бы побоялись отнять у них цепу, сократив оные.

"По определении положения острова, он закидал меня вопросами о жителях с таким порядком, с такою строгою точностью, что я не мог бы себе того вообразить. Вопросы его не были делаемы на удачу, но каждый из них имел определительную связь с предъидущим и с последующим. Я вскоре почувствовал себя так пред ним обнаруженным, что мне не возможно было бы скрыть или изменишь малейшого обстоятельства. Быстрота, с которою он обнимал любопытные предметы, и удивительная способность располагать их в порядке, были таковы, что он иногда опережал меня в рассказе, заранее угадывал мои заключения и сам дополнял то, что я готовился ему сообщить.

"Однако ж некоторые подробности о жителях Лу-Чу даже и его отчасти удивили; и я имел удовольствие несколько раз видеть его в недоумении, не могшого постигнуть чудес, мною ему рассказываемых. Ничто столько не поразило его, как неимение у них оружия. - "Нет оружия!" воскликнул он: "т. е. нет пушек; но у них есть ружья?" - И ружей нет, отвечал я. - "Ну так копья, или покравшей мере луки и стрелы?" - Я сказал ему, что и они не употребляются. - "Ни даже кинжалы?" вскричал он с возрастающим жаром. - "Ничего нет."--"Но," возразил Бонапарте, сжав кулак и сильно возвысив голос: "без оружия, как же они сражаются?"

"Я мог только ответствовать, что сколько мы в состоянии были заключишь, они никогда не имели никакой войны, пребывая во внутреннем и внешнем мире. - "Не имели войны!" вскричал он с пренебрежением и недоверчивостью, как будто бы существование под солнцем народа без войны было самым необычайным делом в природе.

"Таким же образом, но не с тою же горячностью усомнился он, когда я рассказал ему, что у них нет денег и что они не дают никакой цены нашим серебреным и золотым монетам. Выслушав сие, он задумался и начал твердить про себя: - "Не знают употребления денег! - ни во что на ценят золото и серебро!'' В эту минуту, взглянув на меня, он отрывисто спросил: - "Каким же образом вы платили этому страннейшему из всех народов за быков и другие припасы, доставленные вам на корабли?" Когда я сказал ему, что мы не могли уговоришь жителей Лу-Чу к принятию какой либо платы, то он чрезвычайно как дивился их щедрости, и заставил меня два раза перечесть все вещи, доставленные нам этими гостеприимными островитянами.

"Разговор продолжался с тою же занимательностью, и я имел случай заметить необычайную проницательность, с которою Бонапарте постигал самые замечательные, самые любопытные предметы, не смотря на обыкновенный безпорядок разговора. Жалкое состояние служителей веры на острове Лу-Чу особенно обратило на себя его внимание, но он не подучил об оном удовлетворительных объяснений. Капитан Галл объявил, что неведение жителей "Л.у-Чу обо всем свете так далеко простирается, что им известно только происходящее в Японии и в Китае, что они понятия не имеют о Европе - не знают ни Франции, ни Англии - и даже никогда не слыхивали о Его Величестве; при этом последнем доказательстве их совершенного отчуждения от света, Бонапарте сильно расхохотался. В продолжение всего разговора, Наполеон с величайшим терпением ожидал на свои вопросы ответов; с любопытством разспрашивал о занимательных предметах и сделал самое благоприятное впечатление на своего гостя.

"Бонапарте," говорит сей наблюдательный путешественник: "поразил меня несходством своим со всеми, виденными мною его портретами и бюстами. Лице его показалось мне более и шире, чем на всех его изображениях. Тучность его, которую все в эгао время описывали чрезмерною, не имела в себе ничего особенного. Он скорее казался крепким и жилистым. На щеках его не обнаруживалось ни малейшого румянца; и кожа его скорее походила на мрамор, чем на обыкновенное тело. На челе его и на лице не заметно было ни одной морщинки. Здоровье его и дух казались в лучшем положении; хотя в это время в Англии вообще думали, что он подвержен многосложным недугам и совершенно упал духом. Разговор его был более медлен, чем быстр и совершенно ясен; он ждал с величайшим терпением и ласково, пока я оканчивал ответы мои на его вопросы, и один только раз в продолжение всего разговора обратился к Графу Бертрану. Сверкающий и иногда даже ослепительный блеск очей его невозможно было выдержать. Этот блеск однако ж не был всегдашний, но в особенности являлся тогда, как внимание его нем нибудь возбуждалось. Невозможно вообразить себе выражения, более кроткого, более благосклонного, как то, которое царствовало на лице его в продолжение всего свидания. И так, если в сие время здоровье его было уже разстроено и дух в упадке, то власть его над самим собою должно признать еще более необычайною, нем вообще предполагали; ибо все его ухватки, разговор и выражение лица показывали человека совершенно здорового и в лучшем расположении духа." --

его посольства на возвратном их пути из Китая, его обхождение и разговор были гораздо более притворны, принужденны и изысканны. Очевидно было, что он хотел чрез притворство произвесть впечатление, конечно не думая посеять семена свои на безплодную землю, но надеясь, что семена сии будут собраны, отвезены в Англию и произведут обильную жатву. Он вдруг пустился в политическия разсуждения, объявив, что перевес России будет гибелен для Европы, заметив однако же, что Французския и Английския войска одни только заслуживают внимание по их устройству и нравственным качествам. В след за тем он сбил Англичан с поля, сославшись на малочисленность нашей армии; и сказал, что если мы слишком будем надеяться на свои военные силы, то потеряем первенство наше на море. Тут он попал на любимый предмет свой - заговорив об оплошности Лорда Кастельрига, который не доставил нам или, лучше сказать, не исторгнул у Франции торгового договора и не вытребовал у Португаллии вознаграждения за наши издержки. Он, казалось, считал сие пожертвованием выгодами и благосостоянием своего отечества, и говорил сие с умышленною уверенностью, дабы убедить слушателей в том, что он от искренняго сердца говорит несовместности, им возвещаемые.

Он однако ж не успел сделать никакого впечатления на Лорда Амгерста или на Г. Генриха Еллиса, третьяго Комисара Посольства, к коему была обращена большая часть сей сильной выходки и который давал нам читать свой собственный журнал, где подробнее изображено сие свидание, чем в печатном описании сего Посольства, изданном в 18 И году.

с ним Сира Гудзона Лоу в разных случаях; но совершенно не успел никого в этом убедишь. Напротив того, Посланнику и свите его показалось, что никогда еще важный узник не бывал столь мало стеснен в своей личной свободе, как бывший Монарх Франции. Г. Еллис, после личного во всем удостоверения, признал жалобы его на счет вина и припасов совершенно не заслуживающими внимания и сожалел о том, что истинное или притворное негодование довело столь великого мужа до таких ничтожных я несправедливых жалоб. Лонгвудский дом, для жительства Государя, по сознанию Г. Еллиса, был мал и недостаточен; но с другой стороны, смотря на него, как на обитель знатной особы, ведущей уединенную жизнь, какою в Англии считали пленника, он был по его мнению и приличен, и удовлетворителен. На счет же назначенных ему пределов, Г. Еллис замечает, что большей свободы нельзя было дать человеку, коего заключения требовала всеобщая безопасность. Сношения его с чужими людьми состояли конечно под надзором, ибо никому не дозволялось входить в Лонгвудские пределы без пропуска от Губернатора; но пропуск сей, по его уверению, тотчас был даваем, и никогда не препятствовал Наполеону видеть желаемых им посетителей. Стеснение его переписки признано неприятным и огорчительным для чувств его; по это неизбежное следствие того, что он теперь есть и чем он был. "От двух причин," говорит Г. Еллис: "по моему мнению, происходят неосновательные Наполеоновы жалобы. Первая и главная есть та, чтобы возбуждать общественное участие в Европе, и в особенности в Англии, где он надеется иметь себе сообщников; а другую, я думаю, можно приписать личным свойствам и привычкам Бонапарте, который находит занятие в этих пустых ссорах и жалкое удовольствие в производимых ими сплетнях и досаде."

Прозорливость Г. Еллиса не обманулась: ибо Генерал Гурго, между прочими своими показаниями, сообщает удовольствие, которое доставило Наполеону свидание с Посольством, возвращавшимся из Китая в Англию, и уверенность его, что доводами своими, он произвел сильное на него впечатление. Обнародованный отчет Г. Еллиса разрушил мечту сию, и жестоко обманул надежды изгнанника острова Св. Елены.

Описав разные обстоятельства пребывания Наполеона на Св. Елене, пока он наслаждался совершенным здоровьем, образ его жизни, занятия я забавы, и приведя два достопримечательные его свидания с умными, прозорливыми чужестранцами, - нам остается в следующей Главе изобразить печальные подробности упадка его здоровья, и немногия, незначительные события, случившияся между началом и концем его последняго недуга.


Предыдущая страница	Оглавление	Следующая страница