Кентень Дюрвард, или Шотландец при дворе Людовика XI.
Часть третья.
Глава двадцать четвертая. Пленница

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Кентень Дюрвард, или Шотландец при дворе Людовика XI. Часть третья. Глава двадцать четвертая. Пленница (старая орфография)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.
Пленница.

Сшибка между шварцрейтерами и всадниками Кревкера продолжилась не более пяти минут, ибо первые вскоре были разсеяны превосходным вооружением, лошадьми и стремительным мужеством Бургундцев. Гораздо скорее нежели в нашем повествовании, Граф, не влагая окровавленного меча своего в ножны, обтер его об гриву своей лошади и возвратился к опушке леса, где Изабелла оставалась зрительницею битвы. За ним ехала часть его воинов, между тем, как прочие преследовали бегущих.

-- Стыдно, сказал он, что оружие дворян и Рыцарей оскверняется кровию стих презренных поросят.

При сих словах вложил меч в ножны и продолжал: - Прием несколько груб при возвращении вашем на родину, прекрасная сестрица; но странствующия Принцессы должны ожидать подобных приключений. Хорошо, что я поспел но время; позвольте уверить вас, что черные воины корону Графини уважают не более головного бора крестьянки; а вам, кажется, не льзя было надеяться на продолжительное сопротивление ваших спутников.

-- Прежде всего, господин Граф, отвечала Изабелла, скажите: пленница ли я и куда вы меня повезете.

-- Вы очень знаете, безразсудная малютка, отвечал Кревкер, что бы я желал сказать на этот вопрос. Но вы и ваша сумасбродная тетушка, с её надеждами на замужство, недавно так размахивали крылышками, что кажется теперь вам долго владеть ими не иначе, как в клетке. Я же исполню свой долг, довольно тяжелый, проводив вас в Перонну к двору Герцога; и потому думаю сдать начальство над спишь отрядом племяннику моему, Графу Стефану, а сам поеду с вами; ибо вам может понадобиться посредник. Наеюсь, что етот молодой ветренник, благоразумно исполнит свою должность.

-- С позволения вашего, любезный дядюшка, сказал Граф Стефан, если вы почитаете меня неспособным повелевать вашими воинами, то можете сами остаться с ними, а я возьмусь быть слугою и охранителем Графини Изабеллы Круа.

-- Конечно, любезный племянник, отвечал дядя, етот план гораздо лучше моего, но мне более нравится то, что я сам придумал. И потому прошу не забывать, что твое дело здесь не гоняться за этими черными поросятами, хотя ты как будто нарочно создан для етого занятия, но доставишь мне верные известия о происходящем в Литтихском владении, чтобы мы знали должно ли верить всем распускаемым слухам. Пусть за много едет десяток копейщиков; прочие останутся под моим знамем и твоим начальством.

-- На минуту, братец, сказала Графиня, позвольте мне, отдаваясь в плен, выговорить безопасность тех, которые охраняли меня в моем несчастии. Позвольте этому честному молодому, верному проводнику моему, свободно возвратиться к себе в Литтих;

Кревкер устремил на минуту проницательные глаза свои на честное и смирное лицо Гловера. - Етот доброй молодец, сказал он, кажется, человек не слишком опасный. Он поедет с племянником до Литтихских владений, а потом свободно отправится куда захочет.

-- Не забудь напомнить обо мне доброй Гертруде, сказала Графиня своему проводнику, и попроси ее, продолжала она, снимая жемчужное ожерелье, носить ето в память несчастной подруге своей.

Добрый Гловер взял ожерелье, и довольно не ловко, но с искренним чувством, поцеловал прекрасную руку, нашедшую ето тонкое средство вознаградить его за понесенные труды и опасности, коим он подвергался.

-- Право! знаки и залоги! сказал Граф..

-- Нет ли у вас какой другой просьбы, прекрасная сестрица? нам пора ехать.

-- Мне осталось только просить нас, отвечала Изабелла с усилием, о покровительстве.... етому молодому дворянину.

-- Право! сказал Кревкер, бросив на Кентеня такой же проницательный взгляд, как прежде на Гловера; но по видимому не будучи равно доволен обоими. Право! повторил он подражая, но без злого умысла, смятению Изабеллы; о! да ето лезвие не одинокой доброты... С позволения вашего, прекрасная сестрица, чем же етот... этот точно молодой дворянин, заслужил такия попечения от нас?

-- Он сохранил мне жизнь и честь, отвечала Графиня, покраснев от стыда и негодования.

Кентень вспыхнул также от досады, но благоразумие напомнило ему, что предаваясь ей только испортит дело.

-- Право! повторил опять Граф. Жизнь, и честь! Кажется, прекрасная сестрица, вам лучше бы не подвергать себя быть столько обязанной такому молодому человеку. Но что нужды? Молодой дворянин может за нами следовать, если его звание ему позволяет. Только вперед я сам берусь охранять вашу жизнь и честь; а ему найду, может быть, занятие приличнее, чем быть провожатым странствующих красавиц.

-- Граф, сказал Дюрвард, не будучи в силах молчать долее, - чтобы вам после не жалеть, что говорили о чужеземце слишком легко, позвольте уведомить вас, что я Кентень Дюрвард, стрелок Шотландской гвардии Короля Французского; а вам должно быть известно, что в ету дружину принимают только дворян.

Кентень повиновался повелению Графа, имевшого тогда если не право, то возможность ему приказывать. Он приметил, что Изабелла с стыдливым и заботливым участием, почти похожим на нежность, следовала за каждым его движением и слезы навернулись у него на глазах. Но вспомнил, что должно быть мущиною перед Кревкером, готовым более всех Французских и Бургундских Рыцарей смеяться над любовными страданиями. И потому решился, не откладывая далее, заговорить с ним таким тоном, который показал бы права его на хорошее обращение и на большую учтивость против той, которую Граф казалось расположен был ему оказывать, может быть оскорбившись, что столь маловажный человек заслужил такую доверенность от богатой и благородной его родственницы.

-- Господин Граф Кревкер, сказал он ему учтиво, по с твердостию; не подаваясь вперед, я желаю спросить вас: свободен я, или должен почитать себя вашим пленником?

-- Вопрос справедлив; но теперь я могу отвечать на него только другим. Как ты думаешь: Франция в мире с Бургундией или нет?

-- Вы без сомнения должны знать об етом более моего. Прошло уже довольно времени, как я оставил Французский двор, и не имею оттуда никаких известий сы еамого своего отъезда.

-- Ну! видишь, как легко спрашивать, и как трудно отвечать. Я сам, пробыв неделю и слишком в Перонне с Герцогом, не лучше твоего могу решить ету задачу. Однакожь, господин оруженосец, только от решения етого вопроса мы можем узнать свободен ты, или пленник; теперь, же я должен считать тебя в последних; только, если ты точно и честно был полезен моей родственнице и будешь прямо отвечать на мои вопросы, то не станешь в том раскаиваться.

-- Пусть Графиня Круа решит, оказал ли лей какие побудь услуги и вы об етом можете узнать от нея. Об ответах же моих посудите сами, когда меня спросите.

-- Право! сказал Кревкер в полголоса; порядочное высокомерие! так должен говорить только тот, кто носит на шляпе залог дамы и считает себя вправе возвысить голос в честь стой драгоценной ленты. - Ну! сударь, можете ли сказать мне, не уронив своего достоинства, давно ли вы вошли в службу к Графине Изабелле Круа?

-- Граф Кревкер, если я отвечаю на вопросы, похожие на оскорбление, то единственно, чтобы молчание мое не было истолковано обидно для дамы, которую оба мы должны уважать. Я провожал Графиню Изабеллу со времени отъезда её из Франции во Фландрию.

-- О! о! то есть с тех пор, как она бежала из Плесси-Ле-Тур? А как стрелок Шотландской гвардии, ты верно провожал ее по особому повелению Короля Людовика?

Как мало Кентень ни считал себя обязанным Французскому Королю, который, стараясь предать Изабеллу Вильгельму Ла-Марку, вероятно расчел, что молодой оруженосец будет убит, защищая ее, однакожь полагая себя все таки связанным доверенностию, которой Людовик в самом деле, или притворно его удостоил, он отвечал Графу, что ему довольно приказания начальника, не дожидаясь дальнейшого.

-- Разумеется, конечно, етого довольно; но нам известно, что Король не позволяет начальникам разсыпать по свету стрелков своей гвардии, как странствующих Рыцарей, за какою-нибудь кочующею Принцессою, если на ето нет особой политической причины. Королю Людовику трудно будет утверждать с прежнею смелостию, что он не знал о побеге Графинь Круа из Франции; ибо их провожал стрелок его гвардии. А куда направляли вы свое путешествие, господин стрелок?

-- К Литтиху, Граф; ете дамы желали поручишь себя покровительству последняго тамошняго Епископа.

-- Последняго Епископа! вскричал Кревкер; разве Людовик Бурбон умер? Герцог не знал даже о его болезни, Чем же он умер?

-- Он почивает в окровавленной гробнице, господин Граф, если его убийцы не отказали ему в стой последней почести;

-- Его убийцы! Пресвятая Богородица! Ето невозможно, молодой человек!

-- А своими глазами видел ето преступление и много других ужасов!

-- Ты видел! И не подал помощи доброму Пастырю! И не воздвиг всех жителей замка на убийц! Знаешь ли, что быть свидетелем такого злодеяния и не стараться остановить его, есть дело богопротивное и святотатное?

-- Короче, Ваше Сиятельство, до совершения етого злодейства, замок взял приступом Вильгельм Ла-Марк, с помощию возмутившихся Литтихцев.

-- Я как громом поражен, сказал Кревкер! Литтих возмутился! Шонвальд взят! Епископ убит! Вестник несчастий, никогда разом не возвещали столько бедствий! - Говори, рассказывай мне подробно об етом возмущении, приступе и убийстве. Говори, ты один из доверенных стрелков Людовика, а его рука управляла етим злодеянием. Говори же, или велю растерзать тебя четырью лошадьми.

-- А если вы и сделаете ето, Граф Кревкер, то не выведаете от меня ничего, могущого нанести безчестие Шотландскому дворянину. Я столько же, как и вы, чужд етого убийства. Я так далек был от участия в етом злодействе, что воспротивился бы ему всеми силами, если б оне были хотя в двадцать раз менее моего усердия. Но что мог я сделать? Их были сотни, а я один. Одно старание мое было спасши Графиню Изабеллу и я счастливо успел в том. Однако ж еслиб я случился по ближе во время убиения почтенного старца, то защитил бы седины его, или отмстил за них; и ужас, внушенный мне етим злодейством, выразился довольно явно и предупредил новые преступления.

добрый и великодушный пастырь зарезан в том самом месте, где он так часто принимал странников, с милосердием Христианина и гостеприимством Государя! Зарезан! и негодяем, чудовищем кровожадности и жестокости; вскормленным в том самом доме, который осквернил он убийством своего благодетеля! Но я не узнаю Карла Бургундского, я усомнюсь даже в правосудии Неба, сели мщение не будет столь же скоро, строго и полно, сколь ужасно и безпримерно злодеяние.

Тут он остановил коня, опустил повод, прижал к латам руки свои, покрытые рукавицами; и потом воздев их к кебу, сказал торжественно: - И еслиб никто другой не взялся преследовать убийцу, я, я Филипп Кревкер Кордес, даю обет Богу, Св. Ламберту и Трем Волхвам Кельнским, мало помышлять о прочих делах житейских, пока не отмщу совершенно убийцам доброго Людовика Бурбона, в лесу, или на поле битвы, в городе, или в чистом поле, на горе или в долине, в чертогах Королевских или во храме Божием, на что и обрекаю свои земли и имущества, друзей своих и вассалов, жизнь свою и честь. И да поможет мне Господ Бог, Св. Ламберт Литтихский и три Волхва Кельнские!

По произнесении етого обета, казалось душа Графа Кревкера несколько облегчилась от изумления и горести, причиненных роковым известием о трагедии, съигранной в Шонвальде; и он потребовал от Кентеня подробнейшого повествования о всем деле. Молодой Шотландец ничуть не хотел уменьшить его жажду мести против Вильгельма Ла-Марка и сообщил без утайки все желаемые подробности.

-- Негодные Литтихцы, вскричал Граф, твари непостоянные и безсовестные! сдружились с подлым разбойником, с безжалостным убийцею и посягнули на жизнь законного владетеля!

Тут Дюрвард сказал разгневанному Бургундцу, что Литтинхцы, по крайней мере высшого сословия, хотя принимали дерзское участие в бунте против Епископа, но по видимому вовсе не были расположены помогать Ла-Марку в гнусном его умысле, а напротив воспрепятствовали бы исполнению оного, еслиб имели к тому средства, и не могли без ужаса быть свидетелями етого злодеяния.

-- Не говори мне об етой презренной в мирную его обитель, что могли они иметь в виду, кроме убийства? Когда соединились с Вепрем Арденским, с кровожаднейшим убийцою во всей Фландрии, чего могли ожидать от него, кроме душегубства, ибо он живет этим ремеслом? А по сказанному тобою свершитель преступления не принадлежал ли к етой подлой черни? Я надеюсь, при свете их пылающих жилищ, видеть каналы, залитые их кровию. Какого благородного и великодушного Государя они умертвили! Иногда бунтовались вассалы утешенные налогами, томимые нуждою; но Литтихцев вооружила гордость, происходящая от чрезмерного богатства!

Он опять опустил повода и начал ломать себе руки, не смотря на рукавицы, их покрывающия. Кентеню легко было видеть, что горесть его усуглябляло воспоминание о дружбе, соединявшей его с покойником. И потому он не прервал молчания, уважая скорбь, которой не хотел увеличивать и ничем не мог уменьшить.

Но Граф Кревкер несколько раз возвращался к тому же предмету, многократно разспрашивал о взятии Шонвальда и подробностях смерти Епископа; потом внезапно, как бы вспомнив нечто, изгладившееся из своей памяти, спросил, что сделалось с Графиней Амелиной и от чего её нет с племянницей.

-- Не то, продолжал он с презрением, чтоб её отсутствие почитал большою потерею для Графини Изабеллы; хотя она ей и тетка и в душе имела хорошия намерения, но в целом свете нет подобной сумасшедшей; и я уверен, что племянница, которую я всегда почитал девушкой благоразумной и скромной, на безразсудной побег из Бургундии во Францию подбита была стой старой романической дурой, у которой одна забота: выдти самой за муж и выдавать других.

Каково слушать любовнику, который сам напитан был романами, и в такое время, когда с его стороны смешно было бы покуситься на невозможное, то есть силою оружия уверить Графа, что он весьма несправедлив пропит Графини, одаренной редким умом и красотою, называя ее просто Такая похвала могла бы пригодиться загорелой дочери доброго крестьянина, привыкшей погонять волов, когда отец её правит плугом. Да и как предполагать, что ею управляла безразсудная и романическая тетка! ету клевету должно бы просечь в самом горле дерзновенного. Граф внушал ему невольное почтение чистосердечным, хотя строгим видом своим и презрением ко всем чувствам, господствующим в сердце Кентеня. Слава же, приобретенная Кревкером на войне, только усилила бы в нем желание предложить ему поединок, еслиб его не удерживал страх сделаться смешным; вообще насмешка ужаснее всякого оружия для людей пылких; часто она укрощает в них мысли безразсудные, а нередко подавляет и благородные побуждения.

Страшась возбудит более презрения, чем негодования, Дюрвард удовольствовался, хотя не без труда, сказать ему довольно глухо, что Графине Амелине удалось уйти из замка, при самом начале приступа. Он не мог бы войти в дальнейшия подробности, не сделав смешною тетку Изабеллы, а может быть и самого себя, как бывшого предметом её видов на замужство. К сему, довольно неопределенному, повествованию, присовокупил он, что носится слух, хотя ничем не подтвержденный, будто Графиня Амелина попалась в руки Вильгельму Ла-Марку.

-- Надеюсь, что он совокупится с нею законным браком, сказал Кревкер; а право, он вероятно ето сделает из любви к её мешкам с деньгами и пришибет ее, когда завладеет ими, или подождет уже до тех пор, как опорожнит их.

Тут Граф предложил Кентеню столько вопросов о поведении обеих дам во время их путешествия, о степени его короткости с ними, и о других, довольно затруднительных предметах, что встревоженный, смущенный и разгневанный молодой человек едва мог скрыть свое замешательство от старого придворного воина, порядочно одаренного опытностию и прозорливостию и который внезапно оставляя его, вскричал: - Право! вижу, что ето значит, я етого ожидал, по крайней мере с одной стороны, надеюсь, что с другой будут благоразумнее. Господин оруженосец, пришпорь лошадь и поезжай кпереди; мне нужно поговорить с Графиней Изабеллой. Кажется, по сказанному тобою, я могу теперь говорить с нею о всем, что по несчастию случилось, не оскорбляя её чувствительности, хотя несколько задел твою; по погоди молодой человек, выслушай одно слово, а после поезжай. Ты счастливо съездил в страну очарований, исполненную геройских подвигов, высоких надежд, льстивых мечтаний, подобию садам волшебницы Морганы. Забудь все ето, молодой воин, продолжал он, ударив его по плечу; помни об этой молодой, даме, как о благородной Графине Круа, забудь странствующую красавицу; её друзья (за одного я могу поручиться) будут подшить только заслуги, ей оказанные тобою и забудут о безразсудной награде, которой ты осмелился пожелать.

когда оне мне понадобятся; вы успеете отказать мне в своей помощи, когда я стану просить о ней; и сказать свое мнение обо мне, когда оно будет иметь для меня какую-нибудь цену.

-- Право! сказал Граф. Видно я попался между Амадисом и Орианою, и верно должен ожидать вызова.

-- Вы почитаете ето невозможным. Когда я дрался на копьях с Герцогом Орлеанским, у меня был противником человек, в жилах которого течет кровь, благороднее крови Кревкера. Когда мерился мечем с Дюнуа, мне противоборствовал воин, знаменитее вас.

-- Да просветит Небо твой разум, доброй молодец. Если ты говоришь правду, то счастие особенно послужило тебе, и право, если Про видению угодно будет подвергать тебя таким испытаниям, пока ты не обростешь бородою, то от гордости сойдешь с ума, не достигнув совершеннолетния. Ты можешь меня разсмешить, а не прогневать. Поверь, что, хотя по особым прихотям Фортуны, которые иногда бывают, ты сражался с Принцами и был защитником Графинь, все от того не сравнялся с теми, которых случаи послал тебе в противники, и еще страннейший случай в спутницы. А могу позволить тебе, как молодому человеку, который начитавшись Романов, почитает себя странствующим Рыцарем, забыться на время прелестным сном; по не должно сердишься на доброжелательного друга, за то, что он немного грубо разбудил тебя.

-- Моя фамилия, Господин Граф...

-- А! если хочешь повесть их родословную прежде Адама, мне нечего более сказать. До свидания, молодой человек.

Граф остановил своего коня и подождал Графиню, которой его намеки и наставления, хотя благонамеренные, показались, если можно, еще несноснее, чем Дюрварду. Сей последний, подвигаясь вперед, ворчал про себя: - Холодной насмешник, хвастливой невежа, желал бы я, чтобы первой стрелок Шотландский, который будет стоять с наведенною на тебя пищалью, не помиловал тебя так легко, как я! - Вечером, приехали они в город Шарлеруа, на Самбре, где Граф Кревкерь решился оставить Изабеллу, которая от вчерашняго страха и усталости, нынешняго пятидесятимильного пути и всех горестных чувств, ее терзавших, была не в силах ехать далее, не подвергая здоровья своего опасности. Граф вверил ее, совершенно изнемогшую, попечениям игуменьи одного монастыря, женщины благородного происхождения, родственницы обоих домов

Кревкера и Круа, на благоразумие и дружбу которой он совершенно мог положиться.

Графиня Изабелла Круа там пробудет; по видимому, будто бы для её безопасности, а в самом деле, может быть, для отвращения всякого покушения к побегу. Граф наказал гарнизону остерегаться по причине смутных слухов, дошедших до него о безпокойствах, возникших в Литтихском Епископстве. Но он решился прежде всех принесть Герцогу Карлу ужасное известие о возмущении Литтиха и убиении Епископа. В следствие сего, истребовав себе и спутникам своим свежих лошадей, пустился прямо к Перонне; и приказав Дюрварду следовать за собою, насмешливо извинялся в том, что лишает его такого прекрасного сообщества, прибавя, что верно такому дамскому приверженцу приятнее будет ехать при свете лупы, чем предаваться сну, подобно простым смертным.

Кентень, уже довольно опечаленный вестию о близкой разлуке с Изабеллою, горел желанием отвечать на ету насмешку вызовом; но размыслив, что Граф будет только смеяться его гневу и презрит его вызов, решился ожидать в будущем возможности получить удовлетворение от етого гордого Рыцаря, который, хотя по другим причинам, ему опротивел почти столько же, как и сам Вепрь Арденский. И так он согласился следовать за Кревкером, ибо не мог от того отказаться, и они вместе и с величайшею поспешностию поехали из Шарлеруа в Перонну.