Кентень Дюрвард, или Шотландец при дворе Людовика XI.
Часть третья.
Глава двадцать пятая. Неожиданное посещение

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Кентень Дюрвард, или Шотландец при дворе Людовика XI. Часть третья. Глава двадцать пятая. Неожиданное посещение (старая орфография)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ.
Неожиданное посещение.

В продолжение первой половины етого ночного путешествия, Дюрварду должно было бороться с тою сердечною скорбию, которую чувствует молодой человек разстающийся, и вероятию навсегда, с любимым предметом. Понуждаемый важностию тогдашних обстоятельств и нетерпеливостию Кревкера, маленькой отряд поспешно проезжал тучные долины Генегау, при путеводном сиянии луны, разливающей лучи свои на обильные пастбища, леса и поля, еще покрытые снопами, о уборке которых заботились земледельцы, пользуясь прекрасною ночью; ибо прилежание Фламандцев к работе и тогда было велико. Ночное светило посребряло широкия реки, разносящия повсюду обилие и покрытые парусами, развевающимися для поддержания цветущей торговли, спокойные селения, в которых наружная чистота жилищ ручалась за довольство и счастие; иногда открывало оно и феодальный замок, окруженный глубокими рвами, толстыми стенами, с высокою подзорною башнею, ибо Гейнегавское Рыцарство славилось в Европе. По местам возвышались колокольни и башни многочисленных, церквей и монастырей.

Столь разнообразные и отличные от безплодных и пустынных гор его родины виды, не уменьшали горести Дюрварда. Он оставил сердце свое в Шарлеруа и во все путешествие у него была одна мысль, что каждый шаг более отдаляет его от Изабеллы. Он принуждал свое воображение припоминать каждое слово, ею произнесенное, каждый взгляд, относившийся к нему; и как часто бывает в подобных случаях, впечатление, производимое на душу его воспоминанием етех подробностей, было сильнее нежели на самом деле.

Наконец, по прошествии холодной полуночи, не смотря на любовь и горесть, чрезмерная усталость, претерпенная Кентенем в два предыдущие дня, начала производить над ним действие, от которого он до тех пор был избавлен своею привычкою к телесным упражнениям всякого рода, деятельным нравом, врожденною живостию и тяжкими размышлениями, его занимавшими. Изнуренные чувства его так мало уже имели влияния на его мысли, что мечты воображения изменяли, или превращали все, сообщаемое притупленными орудиями слуха и зрения.

Повременные усилия противиться оцепенению глубокого сна, вынужденные опасным его положением, одне уверяли его, что он не спит. Изредка, чувствуя, что может упасть с лошади, он приходил в себя, но почти в ту жь минуту сгущенные мраки опять застилали ему глаза; прекрасное местоположение, освещаемое луною, исчезало; наконец изнеможение его стало так приметно, что Граф Кревкер был принужден велеть двум своим воинам ехать по обеим сторонам Дюрварда, чтобы он не упал с лошади.

По приезде в Ландреси, Граф, из сожаления к етому молодому человеку, не спавшему уже три ночи, назначил разстах на четыре часа, чтобы самому и с свитой освежиться и успокоиться.

Кентень спал крепко и был внезапно пробужден звуками Графских труб и криками его фурьеров и квартирмейстеров: - Вставайте! вставайте! Пора ехать! - Хотя ему неприятно было слышать ету слишком раннюю тревогу, однако ж, просыпаясь, он почувствовал себя совсем иначе, нежели засыпая. Уверенность в самом себе и в счастии возвратилась вместе с его силами и дневным светом. Он не думал уже о любви своей, как о пустой грезе, о безнадежной мечте, но почитал ее источником силы и деятельности, который всегда должен питать в сердце, хотя никогда не мог бы ожидать успеха своей привязанности, посреди многочисленных препятствий, его окружающих.

-- Кормчий, думал он, направляет челнок свой по полярной звезде, хотя никогда не надеется овладеть ею; воспоминание о Изабелле Круа доделает меня знаменитым воином, хотя может быть я ее никогда не увижу. Когда она узнает, что Шотландский солдат, по имени Кентень Дюрвард, отличился на поле сражения, или пал посреди мертвых на проломе, то вспомнит о своем спутнике, как о человеке, сделавшем все, зависевшее от него, чтобы избавить ее от сетей и бедствий, ей угрожавших и может быть почтит память его слезой, а гроб его цветами.

Ободрившись и оградив себя мужеством от всякого несчастия, Кентень терпеливее стал сносить насмешки Графа Кревкера, который не пощадил его и стал осмеивать, как изнеженного мальчика, не могущого выносить усталости. Молодой Шотландец возразил без досады, с приятностию поддался шуткам Графа и отвечал ему столь удачно и вместе почтительно, что перемена в его обращении явно подала об нем Бургундскому Рыцарю мнение, выгоднее того, которое получил он по вчерашнему поведению своего пленника; когда, ожесточенный тягостным обоим положением, Кентень сердито молчал, или отвечал высокомерно.

Заслуженный воин наконец стал почитать его молодым человеком, из которого можно что нибудь сделать, он изъявил ему довольно ясно, что если ему угодно оставить Французскую службу, то доставит место при дворе Герцога Бургундского и сам постарается о его повышении. Кентень, поблагодарив как должно, отозвался от принятия этой милости, по крайней мере на этот раз и пока не узнает он, сколь много должен упрекать Короля Людовика, первого своего покровителя, но етошь отказ не переменил благосклонного к нему расположения Кревкера; и между тем, как его пылкость, иноземный выговор, образ мыслей и выражения часто развеселяли улыбкою важные черты, Графа, ета улыбка потеряла всю свою едкость, не означала более насмешки, и не выходила из пределов общежития и веселости.

Продолжая свое путешествие с большим против вчерашняго согласием, маленький отряд был уже в двух милях от славного и укрепленного города Перонны, близ коего стояло лагерем войско Герцога Бургундского, как думали, готовое вторгнуться во Францию; а Людовик с своей стороны, собрал большое ополчение в Пон-Сен-Максансе, дабы усмирить слишком сильного противника.

Перонна, лежащая на берегу глубокой реки, в равнине, окруженная крепкими валами и широкими рвами, почиталась прежде, как и ныне почитается, одним из крепчайших городов во Франции. Граф Кревкер с своими воинами и пленником приближался к стой крепости около трех часов по полудни; как, проезжая большой лес, простиравшийся с восточной стороны почти до самых городских ворот, встретили они двух именитых вельмож, что можно было видеть по множеству людей, их сопровождавших. На них были платья, носимые тогда в мирное время; а по соколам, сидящим у них на руках и множеству псарей и собак, видно было, что они забавляются соколиною охотою. Но приметив Кревкера, которого цветы и вооружение совершенно были им известны, они отказались от преследования цапли и по весь опор прискакали к нему.

-- Вестей! вестей! Граф Кревкер! вскричали они вместе. Хотите нам их рассказывать, или слушать от нас? или разменяться ими по совести?

-- Мне, господа, было бы чем поменяться, отвечал Кревкер, раскланявшись с ними; если бы я мог надеяться, что ваши вести сравняются важностию с моими.

Охотники с улыбкою взглянули друг на друга^, и тот, который был повыше ростом и представлял совершенного феодального барона, имея лице смуглое и тот пасмурный вид, который иные физиономисты приписывают желчному сложению; а другие, подобно Италианскому ваятелю, разбившему черты Карла II, почитают предзнаменованием насильственной смерти; сказал своему товарищу: - Кревкер прямо из Брабанта, отчизны торговли; верно он навык всем её хитростям и нам трудно будет выгодно с ним сторговаться.

-- Господа, сказал Кревкер, справедливость требует, чтоб я показал свои товары Герцогу прежде всех; ибо пошлина владельцу борется до открытия торга. Но какого цвета ваши вести? Печальные или веселые?

Тот, к кому особенно обратился он с спишь вопросом, был небольшого роста, живой наружности; быстрота взгляда его умерялась глубокомыслием и важностию. Бея физиономия его показывала человека более одаренного проницательностию, нежели способного действовать, медленного в решении, благоразумного в исполнении. То был знаменитый Аржантон, более известный в Истории и между Историками под настоящим именем Филиппа Коммина, тогда находившийся при особе Карла Дерзновенного и более прочих советников им уважаемый. Он отвечал на вопрос Графа Кревкера о цвете вестей, принесенных им и товарищем его Бароном Имберкуром: - Оне представляют все цветы радуги, и изменяются, смотря по отражению своему на черной туче, или ясной лазури неба. Никогда подобная радуга не появлялась ни во Франции, ни во Фландрии со времен ковчега.

-- Мои вести, сказал Кревкер, подобно комете мрачны, грозны и ужасны, но должны предвещать по себе еще ужаснейшия бедствия.

-- Развяжем свои кипы, сказал Аржантон товарищу своему; иначе нас предупредят искуснейшие люди и нам некуда будет сбыть свой товар. Одним словом, Кревкер, слушайте и умирайте от удивления. Король Людовик в Перонне.

-- Разумеется нет, сказал Имберкур, Бургундския знамена не отступили ни на шаг: а Король Людовик здесь.

-- Стало Едуард Английский переехал море с своими стрелками, сказал Кревкер, и одержал новую победу при Пуатье.

-- Совсем не то, отвечал Аржантон. Ни одно судно не приезжало из Англии; ни одно Французское знамя не было попрано. Едуард веселится с женами добрых Лондонских обывателей, не думая играть роль черного Принца. Слушайте истину невероятную. Вы знаете, что по разлуке нашей, прервались переговоры между Французскими и Бургундскими поверенными и по видимому не оставалось средства к примирению.

-- Да, и мы помышляли только о войне.

-- Последствия, возразил Аржантон, так похожи на сновидение, что я поминутно ожидаю пробуждения. Прошло не более суток с тех пор, как Герцог с таким ожесточением возставал в совете на всякое дальнейшее отлагательство и уже положили послать Королю объявление войны и тотчас вступить во Францию. Туазон-Дор, на которого возложено было ето поручение, надел уже свое должностное одеяние и ставил ногу в стремя, как вдруг в лагерь наш приезжает Мон-Жуа, Герольд Французской. Мы тотчас подумали, что Людовик захотел предупредить нас и заране угадывали как разгневается Герцог на тех, которые отсоветовали ему быть первым зачинщиком войны. Но каково было изумление наскоро созванного совета, когда Герольд уведомил нас, что Людовик, Король Французский, менее чем на час езды от Пероины и едет с малою свитою в гости к Карлу, Герцогу Бургундскому, для окончания всех распрей своих торжественным свиданием.

-- Вы изумляете меня, Господа, однакожь не столько, как могли бы ожидать. В последнюю бытность мою в Плесси-Ле-Тур, Кардинал Ла-Балю, обладающий всею доверенностию своего Государя, недовольный им и Бургундец в душе, намекнул мне, что, пользуясь личными слабостями Людовика, он съумеет сделать, что Король сам поставит себя против Бургундии в такое положение, в котором Герцогу можно будет по крайней мерь предписать мирные условия. По я никогда бы не поверил, чтоб Людовик, ета старая лисица, так добровольно бросился в сеть. А что сказал совет?

-- Как вы можете представить, отвечал Имберкур, в нем говорено много о чести, прямодушии и весьма мало о выгодах, которые можно бы получит от такого посещения, хоть очевидно одна ета мысль занимала всех советников и они придумывали только средство схоронить концы.

-- А что сказал Герцог?

-- По обыкновению своему, отвечал Аржантон, он говорил кратко и решительно: - Кто из вас, спросил он, был свидетелем свидания моего с братом Людовиком, после сражения при Монлери, когда я неосторожно последовал за ним в самые укрепления Парижа, имея за собою не более десяти человек и тем предавая себя в его руки? - Я отвечал ему, что большая част нас были там и что вероятию никто не позабыл, как ему угодно было нас стращать. - Ну, продолжал он, вы осудили мою безразсудность и я признался, что поступил, как молодой вертопрах, я знаю, что блаженной памяти родитель мой тогда еще был жив, и что брату Людовику было бы менее выгоды задержать меня, чем мне теперь овладеть им: но что нужды! Если царственный родственник мой в настоящем случае едет сюда с тем же простосердечием, которое тогда управляло мною, то будет принят, как Король, по если этою наружною доверенностию думает обмануть меня для каких нибудь политических видов, то клянусь Св. Георгием Бургундским! что ему должно остерегаться! При сих словах, расправив, усы и сильно топнув ногою, приказал нам ехать на встречу такому необыкновенному гостю.

-- И вы поехали? Чудеса еще не прекратились? Кто сопроводил Короля?

-- Самая простая и малочисленная свита, отвечал Имберкур: человек тридцать его Шотландских стрелков; несколько рыцарей и немногие придворные, из которых блестящее всех Астролог Галеотти.

особ?

-- Герцог Орлеанский и Дюнуа, отвечал Аржантон.

-- Дюнуа! вскричал Кревкер, чтобы ни вышло, нам с ним должно поразчесться; но мне сказывали, что они оба усажены в тюрму.

-- Они точно помещены были в Лощеном замке, отвечал Имберкур, в етом увеселительном месте, назначенном Французским дворянам; но Людовик велел их выпустишь и привез с собою, может быть не желая оставить Орлеанского без себя. Что же до прочих, то право я думаю, что всех значительнее Оливье, его цырюльник, и Тристан, придворный судья и кум, который взял с собою несколько служителей. И все они так бедно одеты, что Короля можно почесть за старого ростовщика, разъезжающого для собирания долгов, с отрядом полиции.

-- А где живет он? спросил Кревкер.

Вильгельма Ортепа; но проезжая туда, Король увидел знамена Лау и Пенсиля Ривиера, выгнанных им из Франции; и верно не желая соседства стих выходцев, им недовольных, попросился жить в Перонском замке и тотчас был переведен туда.

-- Боже мой! вскричал Кревкер: стало не довольно было отважиться во львиную берлогу, он захотел еще всунуть ему свою голову в пасть. Право, етому старому хитрецу хотелось попасть в мышеловку!

-- Имберкур не сказывал вам остроmy Хвастуна? сказал Аржантон. По мне она. лучше всего до сих пор сказанного об етом произшествии.

-- А что изрекла его высокоименитая мудрость?

я берусь сделать брату Людовику подарок поблагороднее и поприличнее: именно мой колпак, гремушку и жезл; потому что, стало он глупее меня, когда так бросился в твои лапы.

глупее изо всех троих. - Ручаюсь, что ета насмешка задела Герцога за живое. Он переменился в лице и закусил губы. - Вот наши вести, Кревкер, на что оне кажутся вам похожими?

-- На подкоп, начиненный порохом, отвечал Граф, и я боюсь, что судьба определила мне зажечь его. Ваши вести с моими, как огонь с пенькою, или как некоторые химические составы, которых не льзя смешать, не произведя взрыва. Друзья мои, приближьтесь ко мне, и когда я скажу вам, что случилось в Литтихском Епископстве, то верно вы согласитесь, что Королю Людовику благоразумнее было бы отправиться в преисподнюю, нежели так некстати приехать в Перонну.

Друзья его подвинулись ближе и выслушали с восклицаниями и телодвижениями, выражающими их изумление, повесть о произшествиях, бывших в Литтихе и Шонвальде. Кентеня призвали и долго разпрашивали о подробностях смерти Епископа, так что он наконец отказался отвечать на новые вопросы, не зная зачем их предлагают и к чему могут послужить его ответы.

Они были тогда на прекрасных берегах Соммы, ввиду древних стен Перонны и широких лугов, на которых разбиты были шатры войска Герцога Бургундского, которое простиралось числом до пятнадцати тысячи.