Кентень Дюрвард, или Шотландец при дворе Людовика XI.
Часть третья.
Глава двадцать шестая. Свидание

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Кентень Дюрвард, или Шотландец при дворе Людовика XI. Часть третья. Глава двадцать шестая. Свидание (старая орфография)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ.
Свидание.

Карл, Герцог Бургундский, самый неукротимый, нетерпеливый и можно сказать безразсудный владетель своего времени, почувствовал себя однако жь как бы заключенным в волшебный круг, описанный уважением, которым он был обязан Людовику, как поместному своему Государю и повелителю, удостоившему его, своего вассала, своим посещением. Надев Герцогскую епанчу, он сел на лошадь, в сопровождении знатнейших своих дворян и Рыцарей и поехал на встречу Людовику XI. Одежды сопровождавших его вельмож горели золотом и серебром, ибо сокровища Английского двора были истощены войнами домов Иоркекого и Ланкастерского, а расходы Французского двора умерены бережливостию Короля и потому Бургундский двор превышал великолепием все Европейские. Свита же Людовика была сравнительно малочисленна и скудна; одежда самого Короля делала противоположность еще разительнее. Платье Людовика совершенно уже вытерлось; на голове у него была большая шапка, обитая свинцовыми образами. Почти смешно было видеть, как Герцог, богато одетый, с короною на голове и пышной епанчой на плечах, сошел с гордого коня своего, стал на одно колено и приготовился подержать стремя, чтобы помочь Людовику сойти с его пресмирной лошадки.

Два Государя встретились с изъявлениями принужденного, но не искренняго, удовольствия и дружбы; но характер Герцога делал очень трудным для него приличное изменение голоса, выражений и ухваток; а Король был так опытен в притворстве, что привычка к оному была в нем второю природою и что даже люди, лучше всех его знающие, не могли различить, что было в нем принужденное и что искренное.

Всего точнее можно бы сравнить Короля с путником, совершенно знающим нравы и прихоти собак, и по какой нибудь особой причине желающим подружиться с большою сердитою собакою, которая его подозревает и готова кинуться на него при малейшем поводе к недоверчивости. Собака рычит про себя, щетинится, скалит зубы, а между тем, как будто стыдится нападать на человека, который кажется таким добрым и доверчивым. И потому она терпит ласки, которые ни чуть её не укрощают и выжидает первого случая, могущого оправдать ее в собственных глазах, что вцепилась в горло новому своему приятелю.

Разумеется, по изменившемуся голосу, принужденным ухваткам и телодвижениям Герцога Карла, Король догадался сколь трудная роль предстоит ему и может быть не раз раскаялся, что взялся за нее. Но раскаяние было слишком поздно и ему оставалась только надежда на безпримерную хитрость и увертливую политику, которую он понимал лучше всех.

Обращение Людовика с Герцогом простосердечием своим напоминало первую минуту примирения с другом испытанным и почтенным, после краткого разрыва, которого причина уже давно прошла и забыта. Он сказал ему, что пеняет себе, что прежде не предпринял етого решительного поступка, дабы уверить доброго и любезного родственника таким знаком доверенности, что возникшия между ними несогласия не оставили по себе воспоминания, по сравнении со всеми доказательствами дружбы, им полученными во время изгнания из Франции. Он заговорил с ним о покойном Герцоге Бургундском, Филиппе Добром, как вообще называли отца Карлова, и припомнил тысячу знаков его отеческой любви к себе.

-- Думаю, любезный братец, что родитель ваш почти поровну уделял нежности своей вам и мне, я помню, что однажды я нечаянно заблудился на охоте и по возвращении нашем, добрый Герцог бранил вас за оставление меня в лесу, как бы за небрежение о безопасности старшого брата.

Черты Герцога Бургундского от природы были жестки и грубы, когда же он учтивою улыбкою захотел подтвердить испишу сказанного Королем, то лицо его приняло точно чертовское выражение.

-- Глава обманщиков, подумал он, жаль, что честь моя запрещает спросить тебя, как заплатил ты за все благодеяния нашего дома.

-- Притом же, продолжал Король, если бы мы не довольно были связаны узами крови и благодарности, то у нас сыпь и духовное родство; я восприемник прелестной дочери вашей Марии, которую люблю наравне с своими; а когда угодники послали мне цветок, увянувший через три месяца, то его принимал от купели Государь, родитель ваш и торжествовал ето крещение с большею пышностию и великолепием, чем могло быть в самом Париже. Никогда не забуду я глубокого впечатления, произведенного великодушием Герцога Филиппа и вашим, любезный братец, на полурастерзанное сердце бедного изгнанника.

Герцог принудил себя найти какой нибудь ответ: - Ваше Величество, сказал он, удостоили признать ето маловажное одолжение в таких выражениях, которые слишком заплатили за всю пышность, которую мог показать Бургундский двор в доказательство, что чувствует честь, оказанную вами его Государю.

-- Я помню выражения, о которых вы говорите, любезный братец, сказал Король, улыбаясь; кажется, в них было сказано, что я, бедный изгнанник, ничем не 5iогу воздать вам за такую приязнь, кроме себя, своей жены и младенца. И право, кажется, я порядочно сдержал слово.

-- Я не оспориваю ничего, что Вашему Величеству угодно утверждать, сказал Герцог; но...

-- Но вы спрашиваете, прервал Король, как поступки мои отвечали словам. Клянусь Пасхою, вот как. Тело сына моего Иоакима почиет в Бургундской земле; нынешним утром я совершенно предал себя в ваши руки; а что до жены моей, право, любезный братец, думаю, что по времени, прошедшем с тех пор, вы не будете настаивать о строгом исполнении етого условия Она родилась во святый день Благовещения, продолжал он, перекрестившись, лет за пятьдесят назад. Но она не далее, как в Реймсе и если вы хотите точного исполнения моего обещания, то она немедленно явится.

Как ни досадно было Герцогу двуличие, с которым Король старался оказывать ему дружбу я приязнь, однакож он не мог не разсмеяться странным речам етого необыкновенного Государя и веселость его выразилась звуками, нестройностию своею похожими на звуки гнева, которому он часто, предавался. Он захохотал во все горло, громче и продолжительнее, чем позволила бы нынешняя и даже тогдашняя благопристойность, и поблагодарил Короля за честь, сделанную ему предложением свидания с Королевою, но прибавил, что охотнее согласился бы принять старшую дочь их, славящуюся своею красотою.

-- Радуюсь, любезный братец, сказал Король с обыкновенною своею двумысленною улыбкою, что выбор ваш не пал на дочь мою Иоанну. Тогда вам пришлось бы ломать копья с братцем моим Герцогом Орлеанским, и если бы случилось несчастие которому нибудь из вас, я все лишился бы доброго друга и нежного брата.

-- Нет, нет, Государь, сказал Герцог Карл, я вовсе не хочу препятствовать любви Герцога Орлеанского. Если мы когда должны будем ломать с ним копья, то за лучшее и прямейшее дело.

Людовик ничуть не оскорбился стам грубым намеком на стан и недостаток красоты дочери своей Иоанны. Напротив, он с удовольствием увидел, что Герцог забавляется грубыми насмешками; ибо сам был на ето мастер и они могли избавишь его, говоря нынешним языком, от сантиментального притворства. И потому он так повел разговор, что Карл, чувствуя всю невозможность играть роль верного и примирена то друга с Государем, нанесшим ему столько оскорблений и которого искренность была столь подозрительна при тогдашних обстоятельствах, ни чуть не затруднился обращаться, как гостеприимный хозяин, с Государем, столь шутливым; чего не доставало у обоих на счет истинной дружбы, было заменено согласием приличным двум весельчакам; такое обращение нравилось Герцогу по его искренности, а Людовику потому, что будучи в состоянии принимать все тоны разговора, он более всего способен был к смешному выражению грубых мыслей.

Во все время стола, приготовленного в Пероннской Ратуше, обоим Государям по счастию удалось продолжить разговор на том же основании. Ето был для них род неутрального владения, на котором они могли встречаться безопасно; и Людовик легко заметил, что ето всего более способствовало удерживать Герцога Бургундского в том спокойствии, которое Король считал нужным для своей безопасности.

Однакожь он несколько встревожился, увидя близь Герцога многих из знатнейших Французских вельможь, выгнанных из Франции несправедливою его строгостию и которым Карл дал доверенные места при своем дворе. И потому, желая оградить себя от их злопамятности и мщения, он пожелал жить в замке, то есть в крепости Пероннской, а не в самом городе. Герцог тотчас на ето согласился, с двусмысленною улыбкою, о которой не льзя угадать: добро, или зло предвещает она тем, к кому относится.

Но когда Король, со всевозможною осторожностию, всячески стараясь не возбуждать подозрения, спросил: не льзя ли Шотландским стрелкам, вместо предложенной самим Герцогом стражи городских ворот, стоять на карауле в замке Пероннском, пока он будет там жить, то Карл, с обыкновенною своею краткостию и грубостию, которые, от привычки его, говоря, расправлять усы и хвататься за меч, или кинжал, вынимая их и опять вкладывая в ножны, сделались еще ужаснее, вскричал:

стрелкам охранять вороша у стены Пероннского замка. Нет! клянусь Св. Георгием! Перонна девственная крепость и не лишится чести своей от моего небрежения. За девицами должно строго присматривать, Царственный брат мой, если хотим сохранить их добрую славу,

-- Конечно, любезный братец, конечно, отвечал Король; я совершенно согласен с вами; и точно я более вас самих должен заботиться о добром имени етого хорошенького городка, потому что он, как вам известно, принадлежит к числу городов, лежащих на Сомме и заложенных блаженной памяти родителю вашему, в обезпечение денег, которыми он ссужал нас, и которые мы предоставили себе право выкупить; сказать же по совести, любезный братец, я, как честный должник, готовый исполнить все условия, привел с собой несколько лошаков, навьюченных серебром для выкупа; вы там найдете чем в течении трех лет покрыть все расходы двора вашего, смотря на всю Королевскую вашу пышность.

-- Я не возьму ни ефимка, сказал герцог, закручивая усы; день, назначенный для выкупа, давно уже прошел, Царственный брат мой, и никогда ни которая из обеих сторон по помышляла о точном исполнении етого права; уступка етех крепостей была единственным вознаграждением, которое отец мой получил от Франции, когда, в счастливую для вашего семейства минуту, согласился забыть убиение моего деда и союз с Англиею променять на дружество отца вашего. Если б он не сделал етого, то Ваше Величество не только не имели бы городов на Сомме, ни едва могли бы сохранить и те, которые лежать за Луарою. Нет, я не отдам ниже камня, хотя бы за него стали платить мне таким же весом золота. Благодаря Бога, благодаря мудрости и храбрости моих предков, доходы Бургундии, не смотря на то что она просто Герцогство, достаточны на содержание двора моего; даже когда мне вздумается угощаю Короля, и я не принужден продавать моего наследия.

-- И так, любезный братец, отвечал Король также гинхо и спокойно, как бы не замечая гневных телодвижений и запальчивости Герцога, я вижу; ваша дружба к Франции так сильна, что вы не хотите разстаться ни с чем, ей принадлежавшим. Но когда мы в совете станем разсуждать о делах, нам понадобится посредник.. Что скажете вы о Графе...?

-- Граф и все на свете Графы и Князья, вскричал Герцог, не заставят меня отказаться от Перонны.

-- Вы не выслушали меня, сказал Людовик улыбаясь, я говорю о Графе Людовике Люксембургском, верном Конетабле натом, о Графе Сен-Поле. Ах! его только головы не достает при нашем совещании! Ето лучшая голова во всей Франции; она всего скорее могла бы упрочить согласие между нами.

-- Клянусь Св. Георгием! вскричал Герцог, удивляюсь, что Ваше Величество говорите так о человеке обманчивом, преступившем клятвы, данные Франции и Бургундии, о человеке, который всегда старался возжечь пожар из малейшей искры несогласия, чтобы после втереться в посредники. Клянусь орденом, который ношу, что болота не долго будут охранять его.

-- Не горячитесь, любезный братец, сказал Король улыбаясь и понизив голос: говоря, что голова Конетабля могла бы согласить мелочные наши притязания, я не упоминал об его туловище; его можно бы оставить в Сен-Кентене для большей удобности.

-- О! о! я понимаю вас, вскричал Карл, захохотав во все горло, как после многих грубых шуток Людовика; и топнув ногою, продолжал: Согласен, что в етом отношении голова Конетабля могла бы принесши пользу в Перонне.

Такие и многие другие разговоры, которыми Король старался развеселить Герцога, изредка помещая словцо о делах важнейших, не безпрерывно следовали один за другим, по были искусно приведены во время стола, бывшого в Ратуше и при свидании Людовика с Герцогом, которое после происходило в собственных покоях сего последняго; ибо Король воспользовался всеми случаями, могущими облегчить толки о предметах, столь затруднительных.

Наконец кончился день, столь утомительный для Людовика, по ежеминутным усилиям внимания, бдительности и осторожности, которых требовало его положение; он был также днем принуждения для Герцога, по необходимости укрощать буйные побуждения, которым он привык предаваться.

Простясь на ночь с Королем, со всеми обрядами етикета, Карл вошел в свою комнату и не удерживал более взрыва страстей, дотоле им скрываемых; и по словам тута его Хвастуна, в етот вечер осыпал ругательствами людей, о которых и не думал, чеканя ету монету; ибо он истощил на них все сокровище брани, накопленное им в течение дня и которым он без нарушения приличий не мог угостить Короля, даже и заочно; а оно было так полно, что должно было выдти из краев. Однакож наконец шутки Хвастуна укротили гнев его; он расхохотался, бросил шуту золотую монету, спокойно разделся, выпил большой стакан глиндвенну, лег и крепко заснул.

Приготовление Короля Людовика ко сну заслуживает большее внимание; ибо сильное изъявление гнева, нетерпения и дерзости, принадлежа более к животной части человека, нежели к разумной, не столько может занять нас, как высшая деятельность мощного разума.

Людовика провожали до жилища, избранного им в замке, или крепости Пероннской, Каммергеры и Квартирмейстеры Герцога Бургундского, а при входе нашел он крепкую стражу из стрелков и копейщиков.

Спешившись для перехода подъемного моста, перекинутого чрез ров необыкновенно глубокой и широкой, он взглянул на часовых и сказал Аржантону, провожавшему его с некоторыми другими Бургундскими вельможами: - На них крест Св. Андрея, по не тот, который носят мои Шотландские стрелки.

-- Но Вы, Государь, также найдете их готовыми умереть для защиты Вашей, отвечал Аржантон, которого тонкий слух заметил в голосе Людовика выражение подозрения, которого Король, не смотря на все свое притворство, не мог совершенно скрыть. Они носят крест Св. Андрея, как один из знаков Золотого Руна, ордена Государя моего, Герцога Бургундского.

-- Разве я не знаю? сказал Людовик, показывая цепь етого ордена, которую надел в честь своему хозяину; ето одна из братских связей, соединяющих любезного брата со мною. Мы братья по Рыцарству и по родству духовному, братья по родству телесному, друзья, по всем связям приязни и доброго соседства. - Вы не пойдете далее етого двора, Господа; я не потерплю, чтоб вы шли далее; вы и так оказали мне много чести.

-- Нам приказано было от Герцога, отвечал Имберкур, проводишь Ваше Величество до самой спальни. Надеемся, что Вы позволите нам исполнить повеление своего Государя.

-- В деле, столь маловажном, сказал Король, я надеюсь и вы" хотя его подданные, согласитесь, что мои повеления должны быть сильнее его приказаний. Я несколько чувствую себя нездоровым, Господа, я немного устал. Большое удовольствие почти столь же тяжело перенести, как и большую горесть. Завтра надеюсь более насладиться вашею беседою; особенно вашею Господин Филипп Аржантон. Я знаю, что вы летописец нашего времени, Желая оставить имя в Истории, мы должны приласкать вас; ибо, говорят, перо ваше очень остро, когда вы того захотите. Покойной ночи, Господа, покойной ночи всем и каждому из вас.

Бургундские вельможи удалились, восхищенные милостивым обращением Людовика и хитрым вниманием его к каждому из них, и Король остался с двумя из чиновников своих под сводом служащим воротами на двор Пероннского замка, в одном из углов которого видна была большая башня, род государственной темницы. Ето огромное и мрачное здание тогда было освещено теми же лунными лучами, которые: Кентеню Дюрварду освещали дорогу от, Шарлеруа к Перонне и как известию уже читателю, изливали особенное сияние. Наружность етого здания почти походила на белую башню Лондонской крепости; но зодчество было еще древнее, ибо построение, оной относили ко времени Карла Великого. Стены были чрезмерной толщины, окны малы и с железными решетками, и все строение ложилось на весь двор черною и почти грозною тенью.

-- Я не там буду жить, сказал Король с невольным трепетом, который показался дурным предзнаменованием.

-- Нет, Государь, отвечал старый Сенешаль, провожавший его с открытою головою: сохрани Боже! комнаты Вашему Величеству приготовлены в етом другом строении; оне те самые, в которых Король Иоанн ночевал две ночи перед Пуатьерским сражением.

-- Гм! И ето не слишком хорошее предзнаменование, сказал Король про себя. Но что заговорили вы о башне, старый друг мой? и почему молите Бога, чтоб я не жил в ней?

была государственною темницею и много рассказывают произшествий, случившихся в её стенах.

Людовик не стал более разспрашивать его, ибо привык уважать темничные тайны. У дверей комнат, ему отведенных, нашел он отряд своих Шотландских стрелков, под начальством старого их вождя.

-- Кравфорд, храбрый и верный мой Кравфорд, сказал Король, где же ты был сего дня? Неужели в Бургундских вельможах так мало гостеприимства, что они оставили без внимания одного из храбрейших и благороднейших людей, бывших когда либо при дворе? Я не видал тебя в столовой зале.

-- Я не принял приглашения, Государь; я ужь не таков как был прежде. Было время, в которое я перепил бы самого здорового Бургундца даже их собственным вином; а нынче четыре негодные кружки одолевают меня; я же думал, что для службы Вашему Величеству, мне должно подать пример воздержания моим подчиненным.

-- Ты всегда осторожен, Кравфорд; но верно тебе нынче труда менее обыкновенного, ибо начальствуешь таким небольшим отрядом: и праздник же не требует такого строгого порядка, как сражение.

-- Чем менее людей у меня под начальством, Государь, тем более должно держать их в готовности к службе. А. кончится ето праздником, или сражением, известнее Богу и Вашему Величеству, чем старому Джону Кравфорду.

-- Верно ты не предвидишь никакой опасности? поспешно спросил Король, понизив голос.

-- Нет, Государь, дай Бог чтоб я ее предвидел; ибо, как часто то порывал старый Граф Дуглас: предвиденную опасность легче отвратить. Позвольте спросить, какой пароль угодно Вашему Величеству назначишь на ету ночь?

-- Бургундия, Кравфорд, в честь нашему хозяину и вину, к которому ты не равнодушен.

-- Я не поссорюсь ни с Герцогом, ни с вином етого имени, Государь, лишь бы с тем и с другим легко было ладить. Покойной ночи Вашему Величеству.

-- Прощай, верный мой Шотландец, отвечал Король, и вошел в свою комнату.

У дверей своей спальни увидел он Рубца, стоящого на часах. - Ступай за мною, сказал он, проходя мимо его; и стрелок, подобно машине, действующей от того, что тронули пружину, вошел за ним в спальню, стал в двух шагах от двери и молча, неподвижно, ожидал приказаний Короля.

-- Не знаешь ли чего нибудь об странствующем витязе, твоем племяннике? спросил Король; он точно пропал с тех пор, как подобию молодому Рыцарю, выехавшему искать первых приключений, прислал нам двух пленников плодами первого своего подвига.

-- Кой что дошло до ушей моих, Государь; но я надеюсь, что Ваше Величество милостиво поверите, что если он поступил дурно, то не был побужден к тому ни наставлениями моими, ни примером; ибо я никогда не был таким безтолковым ослом, чтобы осмелиться вышибить из седла Принца Вашего Высокого Дома, слишком зная свое положение.

-- Молчи об етом, Рубец; твои племянник только исполнил свою должность.

-- Об этом, Государь, я порядком натолковал ему. Кентень, сказал я, чтобы ни случилось, помни, что ты принадлежишь к; Шотландской страже, и исполняй свою должность^ чтобы из того ни вышло.

-- Я уверен, что он получил какие нибудь добрые наставления в етом роде; но теперь мне нужно, чтоб ты отвечал на мой вопрос. Не узнал ли ты чего недавно о своем племяннике? Отойдите, господа, сказал Король прочим особам своей свиты; ето дело касается только до моих ушей.

-- Точно, Государь, я нынешним же вечером видел Шарло, одного из спутников моего племянника и которого он прислал из Литтиха, или из какого-то окрестного замка, принадлежащого Епископу, куда он безопасно проводил Графинь Круа.

-- Слава Богу! Но уверен ли ты в етом? Справедлива ли ета добрая весть?

-- Уверен, как не льзя более, Государь, я даже думаю, что у Шарло есть письма от Графинь Круа к Вашему Величеству.

-- Принеси мне их. Отдай свою пищаль кому-нибудь из стих негодяев; Оливье, первому встречному. Теперь воздадим благодарение Амбрюнской Богородице! продолжал Король по уходе Рубца; я заменю серебреною железную решетку, окружающую олтарь её.

В сем порыве благодарности и набожности, Людовик, по обыкновению своему снял шапку, поставил ее на стол; отыскал образ призываемой им Богоматери, стал на колени и с новым усердием повторил обет, им произнесенный.

Шарло, первый гонец из Шонвальда, вскоре пришел и отдал Королю письма, отправленные двумя Графнями Круа. Оне очень холодно благодарили его за дарованное им, во все время бытности при его дворе, покровительство и несколько более за позволение уехать оттуда, ете выражения разсмешили, а не оскорбили Людовика. Потом он спросил у Шарло, с видом, явно показывающим, как важен для него етот вопрос, не было ли им в пути какой тревоги, не нападал ли кто на них.

что во все остальное время путешествия с ними не было никакой неприятной встречи. Тогда Людовик очень подробно стал разспрашивать его о дороге, которою они ехали до Литтиха, и внимание его казалось удвоилось, когда узнал что приближаясь к Намуру, они выбрали кратчайший путь по правому берегу Мааса, а не переезжали его, как было предписано в наставлениях. Король отпустил ого, приказал сделать ему небольшой подарок и скрыл явное свое безпокойство, приписав его желанию узнать о безопасности Графинь Круа.

Хотя ето известие уведомило Короля о неудаче любимого его плана, однакожь оно по видимому принесло ему более внутренняго удовольствия, нежели самый блестящий успех. Он вздохнул подобно человеку, у которого грудь избавилась от тяжкого бремени, прошептал новые благодарения угодникам с видом глубокой набожности, поднял глаза кънебу и поспешил обдумывать другие честолюбивые планы, которые были бы по вернее.

Для сего Людовик велел кликнуть астролога своего Галеотти, который явился с своим принужденно-важным видом и однакожь с челом несколько безпокойным, как бы сомневаясь в хорошем приеме Короля. Однакожь, его приняли благосклоннее, чем когда-нибудь. Людовик назвал его своим другом, отцом по науке; стеклом, чрез которое Государи видят будущее; и заключил свои похвалы, надев ему на палец перстень большой цены.

Галеотти не знал какие обстоятельства столь внезапно возвысили его достоинства в глазах Короля, но слишком хорошо понимал свое ремесло, чтобы не признаться в своем незнании. Он принял похвалы Людовика с важною скромностию: сказал, что их заслуживает одна благородная наука, которою он занимается и которая тем более достойна удивления, что совершает чудеса чрез такого слабого посредника, как он.

По уходе астролога, Людовик, по видимому весьма изнуренный, бросился в кресла, выслал всех своих приближенных и остался с одним Оливье, который, исполняя должность свою ревностно и тихо, помог Государю своему приготовиться ко сну.

Пока он занимался обыкновенным своим делом, Король, в противность своей привычке, был задумчив и безмолвен. Такая чрезвычайная перемена поразила Оливье.

с сатаною, чтобы совсем изгнать из сердца своего благодарность, которой обязан был Королю, и не мог без сожаления видеть его в такой задумчивости и даже казалось в безпокойстве.

Оказывая Королю молча обыкновенные услуги, которые слуга отправляет при раздевании своего господина, он наконец решился сказать с тою смелостию, которую снизхождение Людовика позволяло ему в подобном случае:

-- Клянусь Богом, Государь, можно бы подумать, что вы проиграли сражение; однакожь, бывши не отлучно при особе Вашего Величества во весь день, я могу сказать, что вы никогда не сражались так храбро и овладели полем битвы.

-- Полем битвы! вскричал Людовик, подняв глаза и возвращаясь к обыкновенной своей насмешливости; клянусь Пасхою, Оливье, скажи, что я овладел поприщем после сражения с быком; ибо никогда не было животного глупее, упрямее и неукротимее нашего Бургундского братца, кроме Гишпанской большой собаки, вскормленной на битву с быком. Нужды нет, я порядочно тревожил его; но порадуйся со мною, Оливье, что ни один из планов моих по удался во Фландрии, ни в разсуждении кочующих Графинь Круа, ни в отношении к Литтиху. Понимаешь?

-- Нет, клянусь честью, Государь, что не могу поздравить Ваше Величество с неудачею любимых ваших намерений, если Вы не скажете мне, что произвело ету перемену в Ваших видах и желаниях,

Филиппа Доброго, а я изгнанным Дофином Франции, мы пили, охотились, рыскали и не раз шалили вместе. Тогда я имел над ним решительную поверхность, какую обыкновенно умнейший берет над глупейшим: но он с тех пор переменился, сделался упрям, предприимчив, заносчив, сварлив, спорлив; он явно питает желание дойти до крайностей, когда считает случай удобным. Я не иначе мог касаться предмета, ему неприятного, как с такими же предосторожностями, как бы то было раскаленное железо. Едва я намекнул ему о возможности етем кочующим Графиням Круа попасть в руки какого-нибудь пограничного бродяги до приезда в Литтих; ибо я ему признался искренно, что по всему можно было думать, что оне туда отправились: Боже мой! Иной подумал бы, что я сказал ему о святотатстве! Не нужно повторять тебе, что он наговорил мне на етот счет; довольно с тебя, что я очень бы побоялся за свою голову, еслиб ему в ету минуту объявили о успехе честного предприятия, придуманного тобою и другом твоим, Вильгельмом Длиннобородым, для обогащения его законным браком.

-- Ваше Величество изволите припомнить, что я не друг Вильгельму Длиннобородому и не я придумал етот план.

-- Ты прав, Оливье, тебе хотелось отбрить Вепря Арденского; по ты выбирал не лучшого мужа Графине Изабелле, когда скромно думал о себе. Впрочем, Оливье, горе тому, кто будет её мужем! Мой смирной братец готов повесить, колесовать, четверить того, кто женится на молодой вассалке его без его согласия.

-- И вероятно его не менее разгневает всякое мятежное покушение добрых Лтитихеких обывателей.

-- Столько же и даже гораздо более, Оливье, ты преумно отгадал. Но решившись ехать сюда, я отправил гонцов в Литтих, дабы усмирить на ето время разгоряченные умы; я велел сказать буйным друзьям моим, Павильону и Руслеру, чтоб они притихли, как мыши, до окончания етого радостного свидания моего с любезным братцем.

засунула шею в пасть к лисице и после должна была благодаришь Бога, что удалось се вынуть. Однако жь Ваше Величество еще недавно осыпали похвалами мудрого Философа, которого предсказания решили Вас отважиться на игру, от которой ожидали столько хорошого.

-- В игре не должно отчаиваться прежде проигрыша, Оливье; а я не имею никакой причины бояться проиграть ес; напротив должен выиграть, если ничто не взбесит етого мстительного сумазброда; и конечно я очень обязан науке, которая назначила мне поверенным и проводником Графинь Круа молодого человека, которого гороскоп так согласен с моим, что он спас меня от большой опасности, избрав дорогу, избавившую его от засады Вильгельма Ла-Марка.

-- У Вашего Величества всегда найдутся поверенные, готовые служить Вам на таких условиях.

-- Нужды нет, Оливье, нужды нет: языческой стихотворец говорит vota diis exaudita malignis_y я в руках у етого Бургундского Герцога. Вот что предвидело мое знание, подкрепленное наукою Галеотти, то есть я предъузнал не то, что Ла-Марк не успеет в своем предприятии, но что поручение Шотландца кончится счастливо для меня; то и случилось, только иначе, нежели я воображал; ибо светила предсказывают нам общия последствия, но умалчивают о причине оных, которая часто совершенно противна нашим ожиданиям, или даже и желаниям. Но к чему говоришь об етех таинствах с тобою; ты хуже дьявола, от которого получил свое прозвище: он верит и трепещет, а ты изувер в религии и в науки; и останешься таким до совершения судьбы твоей, которая, по уверению твоего гороскопа и физиономии, кончится виселицею.

-- А ето случится за то, отвечал смиренно Оливье, что я, как благодарный раб, страшился не исполнять приказаний моего Государя.

заставляющее подозревать дурные намерения?

-- Государь, отвечал Оливье, Ваше Величество с ученым астрологом своим ищете предзнаменований в светилах и воинстве Небесном; а я как земное пресмыкающееся, могу разсматривать только вещи, меня окружающия. Мне кажется, что

Вашему Величеству здесь не совсем оказывают то внимание и заботливость, которые доказывали бы, что принимают с удовольствием столь Высокого гостя. Герцог нынешним вечером притворился усталым; он проводил Ваше Величество только до улицы и оставил придворных своих провожать вас сюда. Ете комнаты убраны наскоро и небрежно. Обои прибиты на выворот, люди ходят на головах, а корни деревьев тянутся по потолку.

-- Сами по себе, оне не достойны на минуту занять Вас, Государь, возразил Оливье; только показывают степень уважения, придворными Герцога замеченную в Государе своем к Вашему Величеству, Будьте уверены, что еслиб он изъявил желание достойно принять Вас, то рвение придворных в каждую минуту отправило бы дневную работу; и продолжал, указывая на лохань и рукомойник, стоящие в комнате: - давно ли на уборном столе Вашего Величества появилась серебреная посуда?

-- Ето последнее замечание, Оливье, сказал Король с принужденною улыбкою, слишком отзывается твоими обыкновенными занятиями и потому на него не нужно отвечать. Правда, что когда я был только беглецом, изгнанником, то мне подавали все на золоте по приказанию етого же Карла, который тогда серебро считал металлом недостойным Дофина, хотя теперь кажется считает его слишком драгоценным для Французского Короля. Ну, Оливье, ляжем в постель. Мы приняли намерение, исполнили его, остается только хорошенько съиграть роль, которую на себя взяли. Я знаю моего Бургундского братца: подобно дикому быку, он бросается зажмурившись; мне стоит только выждать ету минуту, как делали тореадоры, виденные мною в Бургосе, и неукротимость его предаст его в мои руки.