Загадочные происшествия в Герондайкском замке.
Глава I. Завещание Джильберта Денисона.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Загадочные происшествия в Герондайкском замке. Глава I. Завещание Джильберта Денисона. (старая орфография)

Т. У. СПЕЙТ.

ЗАГАДОЧНЫЕ ПРОИСШЕСТВИЯ В ГЕРОНДАЙКСКОМ ЗАМКЕ.

ИЗДАНИЕ
Е. Н. Ахматовой.

САНКТПЕТЕРБУРГ.
В типографии А. А. Краевского. Бассейная, No 1 1882.

Глава I
Завещание Джильберта Денисона.

Первый джентльмен в Европе сидел на троне своих отцов, сражение при Ватерлоо еще было свежо в памяти людей, когда в один ясный апрельский вечер, Джильберт Денисон, владелец Герон-Дайкского замка, в Норфольке, лежал при смерти в своей квартире, на Блумсбёрийском сквере, в Лондоне.

Это был человек лет шестидесяти, и только несколько дней пред этим, он был полон жизни, здоровья, энергии. Он ехал верхом в Лондон из Енфильда, где навещал друзей, лошадь его поскользнулась, упала и тяжело навалилась на своего всадника. Все что искуство докторов могло сделать, все было сделано для Джильберта Денисона, но безполезно. Его часы были сочтены, и никто не знал этого лучше умирающого. Но на этом твердом, суровом, решительном лице нельзя было прочесть страха приближающейся смерти. Он был Денисон, а Денисоны никогда не боялись ничего.

Возле его постели сидел его любимый племянник и наследник, которого звали также Джильберт. Это был молодой человек лет двадцати-четырех с лицом, которое, принимая в соображение разницу лет, и по выражению, и по чертам чрезвычайно походило на лицо его дяди. Джильберт младший был некрасив, но лицо его имело твердость, выражало силу воли и какой-то надменный, решительный вызов судьбе, в каком бы виде она не явилась. Этот молодой человек держал в руке хлыст, а на столе возле него лежали перчатки из оленьей кожи. На нем были высокие сапоги с кистями, темнозеленый рейдфрак со шнурками, жилет из полосатой нанки, двое часов с огромной связкой печатей, а на бархатный воротник кафтана падали его длинные волосы. Горло было закутано большими складками белой кисеи, завязанной огромным бантом и пришпиленной маленькой брильянтовой булавкой. Наш молодой джентльмен очевидно считал себя брильянтом самой лучшей воды.

Августовское солнце тепло сияло в комнату, в полуотворенные окна доносился шум с улицы, легкий ветерок колебал тяжелые занавеси постели, и приносил слабый запах резеды с ящиков на широких подоконниках. Рука умирающого отыскала руку племянника и пожала ее. Последний выразил свое огорчение, что нашел дядю в таком печальном положении, и свои надежды, что он поправится.

- Надежды на это нет, мой милый, сказал Денисон. - Чрез несколько часов все кончится. Но зачем тебе жалеть? Разве наследник искренно сожалеет, когда видит, что богатства и власть, которые он всегда надеялся получить, наконец достаются ему? Человеческая натура всегда одинакова везде.

- Но я действительно очень сожалею, верьте мне, дядя, или нет, как хотите.

- Постараюсь верить тебе, мой милый, сказал Денисон с слабой улыбкой: - а это может быть одно и тоже.

Наступило молчание, потом больной продолжал:

- Племянник, ты вел в Лондоне эти четыре года печальную, безумную, расточительную жизнь.

- Это правда, дядя.

- Если бы я остался жив, чем бы это кончилось?

- Честное слово, я не знаю. Я сделался бы нищим, я полагаю.

- Сколько у тебя денег?

- Я выиграл намедни сто гиней в феро. Сколько мне известно, у меня немногим больше этого.

- А долги?

- Право я не знаю. Вероятно тысяча фунтов заплатит все, но наверно не знаю.

- Тысяча фунтов! А я уже два раза платил твои долги в эти четыре года!

Джильберт младший улыбнулся.

- Видите, дядя, я посылал вам неполный список. Я не хотел обнаруживать вам всего.

- Ты не ожидал, что я помогу тебе опять?

- Конечно нет, сер, после последняго письма, которое вы написали мне, я не безпокоил бы вас опять.

- Истратив твою сотню гиней - а она протянулась бы неделго - что ты намеревался делать?

- Я сериозно об этом не думал. Может быть непостоянная богиня опять улыбнулась бы, мне. Если нет, я принялся бы за что-нибудь. Вероятно поступил бы в военную службу.

- Как простой солдат?

- Как простой солдат. Ни на что другое, я негожусь.

- Но теперь все изменилось. Или, по-крайней-мере, ты полагаешь так.

- Я ничего не полагаю, сер, горячо сказал молодой; человек.

- Как владелец Герон-Дайка, имея шесть тысяч годового дохода, ты не будешь уже нуждающимся молодым повесой, посещающим игорные дома, и старающимся выиграть несколько гиней в феро, от простачков еще глупее тебя.

Джильберт младший вскочил, губы его побледнели и дрожали от гнева.

- Сер, вы оскорбляете меня, сказал он: - и с вашего позволения я уйду.

Он взял шляпу и перчатки.

- Садитесь, сер, садитесь, сурово сказал старший. - Неужели вы думаете, что я сказал вам все?

- Я никогда не бывал в картежных домах, я никогда не обманывал в картах, гордо сказал молодой человек.

- Ты не был бы Денисон, если бы обманывал в картах. Но опять тебе говорю, садись. Я многое должен сказать тебе.

Джильберт младший исполнил приказание, но не очень любезно. В его глазах было холодное, жесткое выражение, которого не было прежде.

- Племянник, если ты до-сих-пор себя не посрамил - а я этого не думаю - то ты на дороге к этому. Приходило ли тебе в голову подумать до чего такие безумные поступки неизбежно доведут тебя?

- Я полагаю, что и другие прежде меня порядочно кутили, сердито сказал Джильберт: - я слышал, что и вы сами, сер...

- Оставь в покое меня. Мы теперь должны соображать вопрос о твоей будущности. Когда ты сделаешься владельцем Герон-Дайка - если сделаешься им когда-нибудь - ты намерен промотать и старое именье, как промотал состояние, оставленное тебе твоим отцом?

- Так тебе пора подумать. Я сейчас сказал: "Если ты когда-нибудь сделаешься владельцем Герон-Дайка".

- Это была угроза, сер? спросил Джильберт свирепо.

- Это все равно; слушай меня. Я полагаю тебе известно что я имею право оставить Герон-Дайк тому, кого захочу назначить моим наследником - самому постороннему человеку в Англии?

- Разумеется мне известно, что имение это за наследниками не укреплено, холодно сказал племянник.

- И никогда не было, заметил Денисон. - Шестьсот лет переходило оно от наследника к наследнику. Провидение не дало мне детей, но по неписанному закону нашей фамилии, имение перейдет к тебе. Но этот неписанный закон я имею право изменить, если вздумаю. Сделай же самому себе этот вопрос, Джильберт Денисон: "Судя по моей прошлой жизни в последние четыре года, годный и приличный ли я представитель одной из стариннейших фамилий в Норфольке? И соображая все, что знает обо мне, хорошо-ли сделает мой дядя, поставив меня в это положение".

Старший замолчал, младший повесил голову.

- Я думаю, сер, что вы ничего лучше не могли бы сделать, как предоставить мне разоряться по своему, сказал он.

- Потрудись вспомнить, что у меня есть другой племянник, сказал умирающий. - Есть другой такой же Джильберт Денисон, как и ты.

- Да! я не могу этого забыть, сказал тот свирепо.

- Так! вы встречались? Я слышал, что сын моего брата Генри умный, трудолюбивый и благонравный молодой человек... не охотник до вина и невоздержной жизни, как некоторые люди. Если бы ты был убит в какой-нибудь ссоре, а это очень могло случиться с тобой, он сделался бы ближайшим наследником Герон-Дайка.

Молодой Джильберт тревожно завертелся на стуле, лицо его нахмурилось еще мрачнее.

- Даже и теперь, продолжал дядя: - хотя ты еще не дошел до безвременной кончины, я могу обойти тебя и назначить моим наследником твоего двоюродного брата.

- О! сер, это нестерпимо! вскричал молодой человек, вскочив во второй раз. - Видеть вас в таком положении, дядя, мне очень прискорбно, верьте мне или нет, но я пришел сюда не за тем, чтобы слушать нравоучения. Никто не знает моих недостатков и сумасбродств лучше меня. Откажите ваше состояние кому заблагоразсудите; но я прошу вас, сер, не упоминать мне более об этом.

Он хотел выйти из комнаты и дошел уже до двери, когда услыхал голос дяди, тихо звавший его. Оглянувшись, он был изумлен переменой, которую несколько секунд сделали в умирающем. Глаза его были тусклы, бледность лица сделалась мертвенной. Джильберт сериозно испугался, он думал, что пришел конец. На столике стояла в графине водка. Налить ее в рюмку было делом одной минуты. С помощью чайной ложки он влил несколько капель в рот больного. Это он повторял безпрестанно и скоро увидал признаки возвращающейся жизни. На камине лежал индейский веер. Отворив, сначала окно, он стал обмахивать лицо дяди. Вдруг Денисон глубоко вздохнул и в глаза его вернулся сознательный взгляд. Он пристально посмотрел на племянника, как бы спрашивая себя, кто это мог быть, улыбнулся и указал на стул.

Джильберт взял холодную руку дяди, тихо согревал ее несколько секунд, а потом прижал к губам.

- Теперь вам лучше, сер, сказал он.

- Да, мне лучше. Это была только маленькая слабость. Я умру не прежде завтрашняго вечера.

Он лежал несколько времени молча, смотря на потолок, как бы в глубокой задумчивости. Потом сказал:

- А теперь будем говорить об имении, Берти.

Молодой человек вздрогнул. Дядя с детства не называл его так.

- О! сер, не безпокойте себя имением, вскричат он. - Вы все сделали, наверно, к лучшему.

- Но я хочу тебе сказать, что я сделал и зачем это сделал. Завтра у меня может быть не будет сил.

Молодой Джильберт тревожно повернулся на стуле. Больной приметил это.,

Джильберт исполнил приказание, а потом опять сел у постели.

- Было бы невероятно, чтоб я отказал имение не тебе, продолжал Денисон, и несмотря на самообладание, глаза Джильберта сверкнули при этих словах. - Несмотря на твои сумасбродные привычки и неблагоразумное поведение, я не переставал любить тебя. Ты был для меня все равно, что родной сын, а твой отец настоящий родной брат. Между Генри и мною не было любви. Мы поссорились и разстались в гневе, и будь он жив, ссора возобновилась бы. Я не желаю даже думать, чтобы его сын называл когда-нибудь Герон-Дайк своим домом.

Лицо молодого Джильберта очень помрачилась, когда упомянули имя его кузена. Как между братьями много лет тому назад была вражда, никогда не проходившая, так и между обоими кузенами возникла смертельная ненависть, которую ничто на свете - так молодой Джильберт клялся себе тысячу раз - не могло никогда прекратить. Эти Денисоны умели ненавидеть, а особенно своих родных.

- Нет, старое жилище будет твое, Джильберт, и все к нему принадлежащее, продолжал Денисон: - как ты увидишь, когда прочтут мое завещание. Ты найдешь также порядочную сумму в банке, потому что я не был расточителен. В тоже время у меня были издержки и потери, о которых ты не знаешь ничего. Но во всем на этом свете есть препятствие, ты найдешь в моем завещании условие, которое, я не сомневаюсь, покажется тебе странным, и вероятно жестоким и сначала примешь это за личную обиду. Не без больших и глубоких размышлений условие это было помещено в моем завещании, но я вполне убежден, что чрез двадцать лет, если ты столько проживешь, ты будешь благословлять мою память за это.

Денисон минуты две переводил дух. Племянник не говорил ни слова, но сидел с потупленными глазами.

- Джильберт, Денисоны вообще живут долго, продолжал умирающий; - и если бы не этот несчастный случай, я думаю, что я прожил бы еще лет двадцать, по-крайней-мере. Если ты когда-нибудь потрудился прочесть надписи на могилах твоих предков в Нёллигтонской церкви, ты должен был приметить сколько дожило до семидесяти-пяти, восьмидесяти, а иногда и девяноста лет. А какая же вероятность, что ты доживешь до семидесяти? Твое сложение уже разстроено. Впалые глаза, морщины около рта, разве должны быть в твои годы? Говорю тебе, Джильберт Денисон, что если ты не переменишь тотчас твоего образа жизни, ты не доживешь и до тридцати лет. А вероятно ли, чтобы ты образ жизни переменил? Этот вопрос я задавал себе не раз, а тысячу. Если эта сумасбродная и разсеянная жизнь имеет для тебя такую привлекательность, что ты даже растратил состояние, оставленное твоим отцом, не раз обращался ко мне с просьбой выпутать тебя из затруднительных обстоятельств, и наконец, придумывал Бог знает какие способы для избавления себя от неприятностей, что же будет, когда ты сделаешься владельцем шести тысяч годового дохода? Эту проблему я разрешить не могу.

Денисон замолчал, как бы ожидая, что племянник ответит на этот последний вопрос. Несколько времени продолжалось молчание, а потом Джильберт сказал тихим, принужденным голосом:

- Могу только повторить, сер, что прежде сказал, оставьте меня разоряться по своему.

- Нет. Я уже сказал, что сделал тебя моим наследником. Ты будешь владельцем Герон-Дайкского замка со всеми его принадлежностями чрез несколько часов. Я не увижу более старого жилища, прибавил он с волнением: - а у меня были такие планы лет на двенадцать! Ну, Денисоны не дети и плакать не станут, когда их надежды отняты от них.

- Сер, не вредно ли вам это волнение? спросил племянник.

Дядя продолжал более чистым и твердым голосом:

- Да, Джильберт, старое жилище, земля, все будет твое, и пошли тебе Господь долгую жизнь, чтобы наслаждаться всем этим. Теперь это одно дорогое желание, оставшееся у меня на земле.

- Но о каком это условии вы говорили, сер? спросил молодой человек, сгарая от любопытства.

- Условие вот какое: если ты не доживешь до семидесяти лет, поместье со всеми своими принадлежностями перейдет помимо твоих детей, к твоему двоюродному брату, сыну моего брата, Генри, или в его наследникам, если он не будет жив в то время. Но если ты переживешь семидесятый год, хотя несколькими часами, ты можешь завещать поместье кому хочешь.

Джильберт Денисон младший взглянул на дядю глазами, ясно говорившими: "Ты сошел с ума, или нет?"

- Нет, Джильберт, я не сумасшедший, хотя ты это думаешь, сказал Денисон с слабой улыбкой, небрежно положив свои пальцы на руку молодого человека. - Я уже тебе сказал, что сделал это после глубоких размышлений. Это единственный способ, который может тебя спасти, оторвать тебя от разсеянной жизни, сделать из тебя такого человека, каким я и твой отец, если бы он был теперь жив, желали видеть тебя. Я дал тебе цель в жизни. Я дал тебе самую сильную привлекательность, чтобы переменить твои привычки. У тебя когда-то было великолепное сложение, а семьдесят лет старость не глубокая для Денисона. Ты вероятно женишься и у тебя будет сын. Сын этот сделается нищим, если отец его не доживет до семидесяти лет. Если я не могу убедить тебя заботиться о твоем здоровье для самого тебя, я постарался убедить тебя сделать, это для тех, кто останется после тебя. Богу одному известно удастся ли мой план.

- А если я убьюсь на охоте, сер, и...

трудно.

- Сохрани Бог, сер, с жаром вскричал молодой человек: - может ли подобная мысль хоть на минуту прийти мне в голову! Вы считаете меня хуже чем я есть. Вы меня не знаете, вы никогда меня не понимали,

- Понимаем ли мы друг друга на этом свете? Мы так далеки от неба, что свет сияет тускло, и мы видим друг друга в темноте как тени.

В эту минуту раздался звонок, потом постучались в дверь и вошла сиделка. Доктор приехал.

- Тебе лучше уйти, мой милый, сказал Денисон, с любовью пожимая руку племянника: - завтра в десять часов я буду ждать тебя.

сертук, вы ошибаетесь. Я сознаюсь, что я был слаб и глуп, что будучи молод, я поддавался искушениям, о которых вы не знаете ничего. Сколько людей прежде меня старались найти в разилечениях разсеянной жизни забвение своим неприятностям? Я не желаю извинить себя, я очень от этого далек. Я только желаю, чтобы вы поняли и верили, дядя, что одной стороны моего характера вы не знаете совсем.

- Готов этому верить, Джильберт, прошептал в ответ больной, и опять молодой человек поднес к губам руку Денисона.

Когда Джильберт пришел на Блумбёрийский сквер на следующее утро, он нашел дядю слабее и изнуреннее. Денисон очевидно быстро приближался к кончине. Джильберт оставался с ним до конца. За несколько минут до этого конца, умирающий притянул к себе племянника и шепнул ему:

- Никогда не забывай девиза нашей фамилии, мой милый: "что имею, то держу".